Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 56 страниц)

XI

Вильгельм всегда разумно подходил к вопросам в сфере образования. В 1899 году он представил новым техническим университетам право присуждать докторские степени. (Вильгельм предложил термин «доктор инженерных наук».) 19 октября, выступая перед профессорами и студентами Высшей технической школы, он отметил «поразительные успехи техники в нашу эпоху». Кайзер сослался при этом на Господа Бога, но в довольно необычном контексте: «Наш Творец дал человечеству способность и желание проникать все глубже и глубже в тайны его творения, все лучше и лучше постигать силы и законы природы с тем, чтобы использовать их для всеобщего блага».

Окружение Вильгельма констатировало, что в англо-бурской войне симпатии кайзера принадлежат той стороне, к которой подавляющее большинство его подданных испытывают антипатию. 23 октября 1899 года Вальдерзее записал в своем дневнике: кайзер явно доволен успехами англичан; тоном, который напомнил генералу манеру его матери, дочери королевы Виктории, он заявил: «Ну что поделать? Англичане оказались получше наших!» Вильгельм был уверен, что немецкая пресса подкуплена русскими и потому пишет всякие гадости про англичан. На самом деле русские тут были ни при чем. Баронесса фон Шпитцемберг вспоминает, какое праздничное настроение царило в кругу адъютантов кайзера 31 октября, когда поступили известия о тяжелых потерях англичан под Ледисмитом. Вальдерзее тоже не скрывал желания увидеть англичан побежденными и униженными, разделяя позицию простых немцев. В современном Эрфурте до сих пор сохранилась таверна «Буренхаус», стены которой увешаны портретами генералов бурской армии столетней давности.

Российский самодержец в отличие от Вильгельма был настроен явно антибритански. 21 октября он писал великой княгине Ксении: «Все, что нужно, – это телеграфировать нашим военным в Туркестане приказ – провести мобилизацию и двигаться к границе. И все! Никакой самый мощный флот в мире не помешает нам ударить Англию в ее самое слабое место… Я намереваюсь возбудить гнев кайзера против англичан – напомню ему эту историю с телеграммой Крюгеру». Двумя неделями позже в Потсдаме состоялось свидание двух императоров. Настроения в Германии оставались антибританскими. В этой обстановке с 20 по 27 ноября состоялся визит Вильгельма в Англию. В поездке его сопровождал Бюлов. Это был не лучший момент для переговоров.

Кайзер со своим министром прибыли в качестве гостей королевы и остановились в Виндзоре. Второй законопроект о флоте вот-вот должен был поступить на рассмотрение рейхстага, и недовольство англичан по этому поводу было сильнее, чем когда-либо. Вильгельм пришел к выводу, что англичане намерены предложить ему союз на тех же условиях, которые в свое время принял Фридрих II, потом горько об этом пожалевший. Нет, он не позволит относиться к Германии как к бедному родственнику! Бюлов был против любого рода союза с Англией, в чем он гораздо вернее отражал господствовавшие в стране настроения. Кайзер оказался в изоляции.

Нельзя сказать, чтобы его репутация на родине серьезно пострадала. Во всяком случае, немецким женщинам он очень нравился – так же, как им впоследствии нравился Гитлер. Как отмечал Вальдерзее, «было бы неверным отрицать, что в целом кайзер остается популярной фигурой… Женская половина нации воспринимает его как хорошего мужа и отца – еще бы, семерых деток настрогал!»

Пришел Новый год, и с ним очередная раздача наград и званий. Был поставлен рекорд по присвоению княжеских титулов. Одним из его новых обладателей стал Эйленбург. «Достаточно посмотреть на лица знакомых, обсуждающих этих „новых князей“, и все становится ясно!» – комментировала в своем дневнике баронесса фон Шпитцемберг. Керр, как всегда, ядовито выразил предположение, что Эйленбург заслужил свой титул участием в создании известного шедевра – «Песни Эгиру». Реакция в обществе выглядела в его описании следующим образом: «Улыбаются, пожимают плечами, отпускают остроты, особенно когда речь идет о Фили Эйленбурге, „графе Трубадуре“ – ни денег у него, ни отличий по службе, только детей куча и жена, у которой он под каблуком. Фон Дона высказался очень неопределенно: для Гатцфельдта это просто еще один титул; какова была реакция Книпхаузена, я так и не понял».

Гогенлоэ отнесся к награждениям с холодным презрением, приличествовавшим его возрасту и положению. В письме, датированном 7 января 1900 года, он отметил: «Так много новых лиц с княжеским титулом. Скоро я, пожалуй, буду представляться просто как „герр Гогенлоэ“… Хорошо еще, что Аксель (Варнбюлер) не пруссак – иначе он тоже стал бы по меньшей мере графом – даром что беден как церковная мышь, зато детей куча. Странно: Бисмарк получил титул князя за 66-й и 70-й годы, тогда еще несколько человек получили графский титул. Теперь у нас успехов куда меньше, а титулы множатся в обратной пропорции». Праздник наград получил достойное завершение – кайзер соизволил принять (после уговоров – что необычно для Вильгельма) – предложенный ему фельдмаршальский жезл.

В Доорне Вильгельм вспомнил, что в феврале 1900 года Франция и Россия готовили нападение на занятую войной с бурами Великобританию, но он отказался присоединиться к ним и тем сорвал их планы. Трудно сказать что-либо определенное по поводу этого утверждения.

6 мая было отмечено совершеннолетие кронпринца. В ходе состоявшейся в замке церемонии он принес присягу на верность короне. Отец несколько раз поцеловал сына. Для участия в торжественном акте прибыл император Франц Иосиф, что дало кайзеру возможность обсудить с ним вопросы укрепления союзнических отношений. Россию представлял великий князь Константин. Состоялся обмен мнениями по вопросам обстановки на юге Африки, разговор коснулся и волнений в Китае.

Тогда же, в мае, Вильгельм стал мишенью острой критики. Он поддерживал «лекс Гейнце» (закон Гейнце), который в то время рассматривал рейхстаг. Готтхильф Гейнце не был автором законопроекта, как это может подумать читатель. Обычный сутенер, он стал одной из главных фигур в ходе судебного разбирательства по делу, связанному с проститутками, их покровителями и клиентами, а также с таинственным убийством. Процесс стал сенсацией для берлинцев. На фоне «дела Гейнце» и возник законопроект, предусматривавший официальное создание публичных домов, которые находились бы под наблюдением полиции. Цель – ликвидировать засилье сутенеров, влияние которых в уголовном мире приняло угрожающие масштабы. Идея была совсем неплохая, но, как часто бывает в таких случаях, вызвала резкие нападки. Решительно против выступила католическая церковь, усмотрев в законопроекте покушение на общественную мораль, не менее яростно на проект обрушились феминистки – новое и растущее политическое движение. В конечном счете законопроект был снят с обсуждения.

В обществе росло недовольство жесткой цензурой и судебными преследованиями по делам об «оскорблении величества». Керр сетовал на то, что Германия – это «неподходящее место для свободного человека», за каждым забором ему чудился полицейский.

14 июня закон о флоте был одобрен рейхстагом, и Вильгельм мог наконец вступить в гонку морских вооружений. Его аргументация звучала не слишком приятной музыкой для ушей англичан, но ей нельзя было отказать в убедительности. По мнению кайзера, европейские державы, особенно Англия, относятся к его стране как к малому ребенку, и он не желает более терпеть такого отношения. 3 июля кайзер в присутствии баварского принца Рупрехта выступил на церемонии спуска на воду броненосца «Виттельсбах». В своей речи он, в частности, отметил:

«Океан – это непременное условие величия Германии… Ни одно крупное решение мировой политики отныне не может быть принято без Германии, без участия и согласия германского кайзера. Германский народ тридцать лет назад ценою своей крови добился под руководством своих монархов решительной победы. Для чего? Для того, чтобы его потом оттеснили в сторону? Я с этим не согласен. Если это будет так, то Германия как мировая держава просто исчезнет с лица земли, но я этого не допущу! Мой долг и моя миссия заключаются в том, чтобы использовать любые методы, самые жесткие и неприятные, для достижения того, что мы считаем необходимым и важным. Убежден, что в этом я могу положиться на единую волю германских монархов и всего немецкого народа».

В мае прошли новые волнения в Китае, а 20 июня там был убит германский консул фон Кеттелер. 27 июля Вильгельм провожал в Китай карательный отряд и в порту произнес свою знаменитую «гуннскую речь». В ней он призвал солдат не давать пощады китайским бунтовщикам, заявив буквально следующее (согласно одной из версий; разные варианты речи обнаруживают определенные отличия друг от друга в построении фраз и выборе слов, впрочем не очень значительные):

«Покажите, что вы – христиане, готовые достойно принять вызов язычников! Да осенит честь и слава ваши знамена и ваше оружие! Дайте миру пример энергии и дисциплины! Пусть ваш меч поразит любого, кто попадет к вам в руки! Так же гунны при короле Аттиле тысячу лет заставили говорить о себе так, что их имя до сих пор внушает уважение; вы должны сделать так, чтобы слово „Германия“ запомнили в Китае на тысячу лет вперед, чтобы ни один китаец, какие бы там у него ни были глаза, не посмел косо посмотреть на христианина!»

Как писал в 1936 году англичанин Бенсон, один из биографов Вильгельма, «высказав это, новое воплощение короля Аттилы сошло с трибуны, и с этим напутствием его гунны отправились в Китай».

Перепуганный Бюлов основательно почистил предназначенный для опубликования текст, но по крайней мере одна газета сумела раздобыть неотредактированный экземпляр и напечатала речь кайзера во всей ее первозданной красе. Вильгельм, прочтя официальную версию своей речи на борту «Гогенцоллерна», отплывшего в очередную, несколько задержавшуюся в тот год «северную экспедицию», вроде бы остался недоволен произведенными в ней изменениями. «Вы выбросили все самые лучшие места…» – упрекнул он своего министра иностранных дел. Российский посол выразил озабоченность по поводу тона речи кайзера. Мобилизовав все свое дипломатическое искусство, Бюлов информировал Вильгельма о состоявшемся разговоре следующим образом: «Я со всей серьезностью ответил графу Остен-Сакену, что речь Вашего Величества во Вильгельмсхафене представляет собой полностью оправданное выражение Вашего Высочайшего негодования по поводу мерзкого и жестокого убийства официального представителя Вашего Величества…»

Баронесса фон Шпитцемберг выразила свою полную солидарность с кайзером. Она посчитала речь очень, очень хорошей. Всеобщее одобрение вызвало и назначение Вальдерзее главой международного миротворческого контингента. 14 августа «гунны» добрались до Пекина, а еще через несколько дней кайзер вновь выступил с воинственной речью, напомнив о «миссии, завещанной мне предками» и своей «твердой решимости» выполнить ее. Вскоре в Потсдам прибыл китайский принц Чунь с извинениями за своих подданных. Церемония прошла в Ракушечном зале Нового Дворца.

По возвращении из северного похода Вильгельм отправился на открытие очередного памятника – на сей раз Великому Курфюрсту в Билефельде. Бюлову был дан знак – готовиться занять высший государственный пост. В последний момент тот заколебался. В письме Эйленбургу от 23 августа он сообщал: «Я не из робкого десятка, но не могу не испытывать опасений перед лицом такого глубочайшего невежества и нежелания знать истинное положение дел, таких оторванных от реальности мыслей, эмоций, суждений, таких иллюзий…»

В сентябре Вильгельм предложил царю провести совместные маневры армий и флотов, рассчитывая использовать удобный случай для еще одной попытки расстроить франко-русский альянс. Николай при этом «мог бы пребывать на своей яхте, а я – на своей». Николай дал свое согласие. В личных отношениях двух императоров наступила некоторая разрядка. 23 сентября из своего охотничьего угодья в Роминтене Вильгельм писал Николаю, что он только что посетил литовский городок Виститтен – на российской территории – с гуманитарной миссией: там случился большой пожар, сгорело много домов, и надо было помочь погорельцам. По словам Вильгельма, «они там меня приняли за русского генерала, возможно за самого генерал-губернатора – я был в форме моего гренадерского санкт-петербургского полка!». Далее в письме он поделился своими горестями: «Я вчера ходил на охоту, но зря: появился волк и разогнал всех оленей… Попытаюсь добыть меха для моей драгунской формы…»

О Гогенлоэ все как будто забыли. Посылка войск в Китай, назначение Вальдерзее – обо всем он узнавал последним. 16 октября он подал прошение об отставке. Дорога для Бюлова была открыта.

ГЛАВА 11
БЮЛОВ

I

Вильгельм задним числом утверждал, что назначение Бюлова не было заранее решенным делом. Среди прочих возможных преемников Гогенлоэ всплывали имена его кузена Лангенбурга, а также Гатцфельдта. В ходе беседы кайзера с баварским посланником, графом Лерхенфельдом, последний высказал мнение, что новый канцлер не должен быть выходцем из Южной Германии. Именно тогда ему в голову и пришла мысль о Бернхарде фон Бюлове, писал Вильгельм. Новый канцлер был пруссаком, уроженцем Мекленбурга, правда, без налета присущей обитателям этого медвежьего уголка рейха провинциальности. Он был молод по сравнению со своими предшественниками, женат на итальянской аристократке. Эффектная дама училась музыке у самого Листа. Его отличал острый, хотя и несколько поверхностный, интеллект. Он любил пересыпать свою речь разными изречениями на латыни – в этом отношении с ним соревноваться мог, пожалуй, лишь сам кайзер. Назвать его типичным юнкером было невозможно.

Баронесса фон Шпитцемберг одобрила выбор кайзера. «Бюлов сделан не из железа, – писала она, – но это и к лучшему; иначе его быстро сомнут и сломают». Он, несомненно, обладал качествами государственного деятеля недюжинного масштаба. Не только из уст его приятеля Эйленбурга можно было впоследствии услышать, что, останься он в ближайшем окружении Вильгельма, и мировой войны не было бы. Бюлов сам охотно повторял эти слова, угрожая судебным преследованием в отношении любого, кто осмелился бы заявить, что его политика ничуть не отличалась от политики Бетман-Гольвега. Примерно то же утверждал и посол в Вашингтоне Бернсторф. Даже Вильгельм признавал, что в сохранении мира в условиях развязанной Тирпицем гонки морских вооружений была немалая заслуга Бюлова.

Издатель письменного наследства Бюлова вообще позволяет себе совершенно категоричное суждение: «Абсолютно очевидно, что он предотвратил бы развязывание мировой войны». В подтверждение был приведен отрывок из его письма, датированного 6 ноября 1905 года, в котором говорилось:

«Если Россия объединится с Англией, это будет означать открытие направленного против нас фронта, что в ближайшем обозримом будущем приведет к большому международному военному конфликту. Каковы были бы его последствия? Выйдет ли Германия победительницей из этой катастрофы? Увы, скорее всего Германия потерпит поражение, и все кончится триумфом революции».

Не только сторонники Бюлова высказывали столь лестные для него оценки. Мнение, что он мог бы удержать Германию от сползания в военный кошмар, разделял и Гольштейн, несмотря на то что Бюлов был главным виновником краха его карьеры. Наконец, упомянем о словах итальянского короля Виктора Эммануила, с которыми тот обратился к Бюлову в декабре 1914 года: «Если бы Вы были в Берлине, всей этой глупости не случилось бы». Верно: у Бюлова была заслуженная репутация человека, умевшего выпутываться из трудных ситуаций. Но это умение в немалой степени определялось полным отсутствием у него каких-либо моральных принципов.

Последнее обстоятельство дало основание и для более критических оценок этой личности. Так, согласно мнению графа Монтса, его преемника на посту посла в Риме, Бюлов «обхаживал всех и всех предавал. Он страшно боялся России и был буквально влюблен в Италию – эти чувства и стали основой его личной политики, в водоворот которой позволили себя втянуть Гольштейн и Его Величество, – последний, впрочем, время от времени находил в себе силы этому сопротивляться».

Монтс считал, что в условиях, когда Париж и Петербург вели курс на войну, Бюлов никак не мог ее предотвратить. Для него на первом месте всегда стоял вопрос о личной власти. Кайзер и канцлер порой спорили, в чем-то уступал один, в чем-то другой, но, в общем, Бюлов научился довольно ловко приспосабливаться к неожиданным поворотам во взглядах кайзера относительно войны и мира. Позиция кайзера была противоречива: он любил воинствующую риторику, но следовал заповедям бонапартизма – найти внешнего врага и создать культ национального величия на основе противостояния исходящей от него угрозе. К тому же Вильгельм хорошо помнил о судьбе Наполеона III, чтобы решиться попытать счастья на поле боя.

Первое время Вильгельм был в восторге от нового канцлера. Впрочем, «медовый месяц» он пережил и с двумя его предшественниками, но идиллия в отношениях с Бюловом длилась достаточно долго. Степень близости их отношений характеризует тот факт, что у кайзера был ключ от черного хода во дворец канцлера и он мог запросто навестить того после своей утренней прогулки по Тиргартену. «Я предоставляю Бернхарду Бюлову полную свободу действий; с тех пор, как он есть у меня, я могу спать спокойно», – писал Вильгельм Эйленбургу. Гольштейн, который определял политику в начальный период канцлерства Бюлова, отзывался о кайзере как об «импульсивном, прискорбно поверхностном господине, абсолютно не имеющем понятия ни о международном праве, ни о политических прецедентах, ни о дипломатической истории, и менее всего – о том, как надо себя вести с людьми». Британскому послу Эдварду Гошену он посоветовал относиться к кайзеру как к капризному ребенку или просто придурку. Известно, что он неоднократно ставил вопрос об отрешении кайзера как помешанного. Некоторые считали, впрочем, что эти характеристики вполне подходят самому Гольштейну. Вильгельм позднее заявлял, что он предупреждал Бюлова насчет злокозненной сущности Гольштейна. Тот вряд ли нуждался в таких предупреждениях: Бюлов умел держать в рамках Гольштейна – «серого кардинала» германской дипломатии. Вильгельм явно не проявил должной бдительности в отношении человека, который регулярно снабжал журналиста Гардена материалами, компрометирующими окружение монарха. Компромат на нового канцлера имелся. Речь шла о шкатулке с любовной перепиской между супругой Бюлова и польским пианистом и композитором Карлом Таузигом. История была старая: Таузиг скончался в 1871 году в возрасте 30 лет, но все же…

II

Англо-германские отношения переживали не лучшие времена. Продолжалась война с бурами. В Великобритании господствовали настроения джингоизма. В Германии симпатии к бурам приняли масштабы общенациональной эпидемии. Речь, произнесенная Вильгельмом 18 октября 1900 года в Гамбурге по случаю спуска на воду линкора «Карл Великий», отнюдь не способствовала разрядке напряженности: он вновь высказался насчет «жгучей необходимости для Германии иметь мощный военно-морской флот». В конце года произошел эпизод, немало порадовавший Вильгельма и Тирпица: англичане захватили два германских парохода и под конвоем отвели их в свой порт. Кто-то даже предложил дать медаль британскому офицеру, осуществившему эту акцию: теперь шансы на принятие рейхстагом второго закона о флоте значительно увеличились. В разговоре с французским послом кайзер прибег к языку скрытых угроз: «В нынешних обстоятельствах я вынужден соблюдать строжайший нейтралитет. Прежде всего мне надо создать флот, и лет через двадцать я буду говорить другим языком».

Тирпиц, ближайший соратник Вильгельма в организации флота, был личностью своенравной; иметь с ним дело было нелегко – даже кайзеру, который привык к беспрекословному послушанию. «У него замашки Бисмарка, со мной это не пройдет», – так отозвался однажды Вильгельм о своем гросс-адмирале. Цель Тирпица была достаточно амбициозной: тридцать восемь линейных кораблей плюс соответствующее число вспомогательных судов. Увлечение флотской романтикой захватило и сугубо сухопутных немцев из Южной Германии, включая даже эльзасцев. Тирпиц считал это заслугой кайзера, для которого строительство мощного флота было помимо всего подходящим лозунгом для сплочения нации. Для адмирала был характерен сугубо прусский подход к делу: поменьше всяких шоу, церемоний, разных там «Кильских недель», поменьше хвастовства и показухи, максимум эффективности и экономии.

Впрочем, ему приходилось мириться с эскападами кайзера – вроде устройства парусных регат и пышных морских фестивалей, а также терпеть его стремление играть роль великого конструктора. Офицеры Главного морского штаба тратили немало времени, доводя до уровня рабочих чертежей многочисленные эскизы и задумки, которые сыпались из Вильгельма как из рога изобилия. Разумеется, ничего путного в результате не получалось. Одним из любимых детищ Вильгельма-конструктора был проект «Гомункул» – торпедный катер с тяжелым вооружением. Тирпиц долго убеждал кайзера отказаться от этого проекта и наконец убедил – в Роминтене во время совместной охоты. Удача не приходит одна – адмирал сумел подстрелить оленя. Отправленная в министерство телеграмма лаконично отразила его приподнятое настроение: «Убил оленя и гомункула».

Тирпиц, как уже говорилось, в совершенстве освоил науку общения с кайзером – он знал, что добиться чего-либо проще в разговоре наедине. Перед охотой Тирпиц всегда договаривался с загонщиками о том, чтобы они не торопились поднимать зверя, а выигранное таким образом время тратил на «обработку» своего собеседника. Из всех охотничьих угодий Тирпиц предпочитал Роминтен: простая здоровая пища, меньше высокомерия со стороны властелина и меньше заискивания по отношению к кайзеру это импонировало Тирпицу, выходцу из среды отнюдь не аристократической. По вечерам читали, декламировали отрывки из любимых произведений. Иногда приглашали полковника из российского гарнизона по ту сторону границы и изводили его вопросами о том, каковы будут его действия в случае начала войны.

Тирпиц разделял многие из традиционно прусских убеждений, в частности о необходимости дружить с Россией. Он считал, что идея войны с восточным соседом – это «кардинальная ошибка нашей внешней политики». Объектом ненависти была для него Великобритания, и именно его влиянием, должно быть, объясняются наиболее буйные приступы англофобии у Вильгельма. После войны Тирпиц написал мемуары, в которых отрицал, что был аннексионистом, но признает, что был совсем не против того, чтобы Фландрия и Зеебрюгге стали самостоятельными государствами под протекторатом Германии.