Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 56 страниц)

V

Воспоминания Вильгельма об отце были отягощены нелегкой историей их отношений. Фриц испытывал к сыну ревность, считая, что тот хочет занять трон, который по праву должен перейти к нему после смерти престарелого Вильгельма I. Последний, однако, не торопился расстаться ни с этим светом, ни со своей короной и, в свою очередь, подозревал Фрица в том, что тому не терпится увидеть его в гробу. Холодное, мягко говоря, отношение первого кайзера к Фрицу тоже наложило свой отпечаток на мнение молодого принца Вильгельма: если его обожаемый дед-герой так относится к своему сыну, то, значит, тот, его собственный отец, далеко не безгрешен. Но все это пришло позже, в детские годы в их отношениях царила идиллия. Фриц неизменно брал с собой старших детей, Вильгельма и Генриха, в поездки по храмам и прочим памятным местам Пруссии. Так они познакомились с соборами Бранденбурга и Магдебурга, с развалинами монастырей Хорина и Ленина. Вильгельм сопровождал отца в поездке в Рейнсберг. Фриц захотел выяснить состояние небольшого дворца, который когда-то Фридрих Великий построил для себя. По пути они побывали на месте сражения при Фербеллине, где Великий Курфюрст нанес решающее поражение шведам, чем устранил опасность экспансии со стороны северного соседа, которая нависала над Бранденбургом со времен Тридцатилетней войны. В Вюстрау они осмотрели гробницу лучшего кавалериста в армии Фридриха Великого, генерала Цитена.

Вильгельм часто говорил о том, как он обожает своего знаменитого предка – Фридриха и как он печется о его памяти. Этому несколько противоречит тот факт, что он без колебаний распродал обстановку рейнсбергского дворца, чтобы оплатить расходы на свои археологические раскопки в Ахиллейоне на острове Корфу. Но это так, к слову. Вернемся к его отцу. Фриц выступил инициатором создания семейного музея в замке Монбижо в Берлине, который был центром придворной жизни при матери Фридриха Великого, Софии Доротее. Речь шла не просто о стремлении увековечить память о семье Гогенцоллернов; Фриц предвидел создание нового германского рейха и хотел подчеркнуть, что его здание опирается на глубокие исторические корни. Он любил показывать сыну книгу с роскошными иллюстрациями, где были изображены реликвии Священной Римской империи, хранившиеся в Вене. Будь его воля, он бы вернул их в Нюрнберг.

В 1870 году Фриц поручил трем своим друзьям-художникам разработать символику будущего Второго рейха. Ему понравился проект, выполненный графом Харрахом: он был выдержан в средневековом стиле. Унаследовав отцовскую корону, Фриц предложил именовать себя Фридрихом IV, чтобы подчеркнуть преемственную связь с императорами Священной Римской империи. Именно он выступил с идеей установить в Белом зале Берлинского замка, где должно было состояться первое заседание рейхстага объединенной Германии, старый коронационный трон, находившийся в Госларе. Эта странная идея немало напугала либералов, включая и его личного друга, писателя Густава Фрейтага.

Именно по инициативе Фрица (а вовсе не Вильгельма, как порой утверждается) началось возведение Берлинского собора – здания претенциозного, гигантских размеров, занявшего место снесенной ради этого церкви, построенной знаменитым Карлом Фридрихом Шинкелем (правда, то было не самое выдающееся из его творений). Фриц был крайне тщеславен, что, очевидно, усиливалось комплексом неполноценности: он был небольшого роста – всего пять футов восемь дюймов. Он обожал все помпезное – парады, украшения и мундиры, что передалось и его сыну. Как личность он был полон противоречий: сноб, борец против католичества, но в то же время юдофил. Он был либералом лишь на словах, его отношение к малым немецким княжествам было чисто великодержавным – он не скрывал, что как только станет императором, он попросту сотрет их с географической карты. Сомнительно, получил бы Фриц репутацию «либерала», если бы не его супруга. Интересна характеристика, которую дал ему журналист Максимилиан Гарден: «Он любил роскошь, но должен был казаться скромным буржуа, он был надменен до крайности, но должен был казаться любезным и обаятельным». В общем, можно сказать, что как политик он был творением своей супруги.

Под влиянием Викки Фриц стал сторонником союза с Англией, что означало отход от традиционных и приоритетных для Пруссии связей с Россией. Правда, его сын позднее выражал сомнение в том, что отец, доведись ему прожить дольше, сохранил бы проанглийскую ориентацию. Фрица, несомненно, нельзя назвать сильной личностью с твердыми убеждениями. Викки определяла ему круг чтения, рекомендуя книги Адама Смита и Джона Стюарта Милля. Вильгельм вспоминал об отце с должным почтением, но, говоря о его личных качествах, отмечал только «мягкость и деликатность». Для государственного деятеля это не самые лучшие черты.

Видимо, он считал отца несколько простоватым. О матери он отзывался как о сложной личности:

«Очень умная, находчивая, не без чувства юмора, с чрезвычайно хорошей памятью. Много знала, получила широкое образование. Для нее были характерны несгибаемая энергия, страсть и импульсивность, склонность все подвергать сомнению, активно вступать в спор; нельзя отрицать, что она была очень властной женщиной».

Как уже отмечалось, Викки не хотела приспосабливаться к реалиям новой родины, не шла ни на какие компромиссы. Позднее это привело к конфликту между матерью и сыном: для него превыше всего была Пруссия, она же сохраняла безусловную лояльность Великобритании. Когда конфликт потерял актуальность, уже на старости лет Вильгельм признавал, что некоторых сцен и скандалов с матерью можно было избежать. Из его описания матери можно сделать вывод: они были похожи.

Она любила короткие рубленые фразы типа «Любой из стилей хорош, главное их не мешать» или «Политику могут делать те, кто повидал мир», она часто себе противоречила. Так же говорил и вел себя Вильгельм. Известны слова ее брата Берти – будущего короля Англии: «Когда Викки в Германии, она хвалит все английское, когда она у нас, то для нее нет места лучше, чем Берлин». Сын так до конца и не определился в своей оценке достоинств и недостатков матери. Обычно, вспоминая о матери, он сохранял тон вежливого почтения, порой явно деланного, часто повторял: «мать – уникальная женщина», «великая императрица». Только однажды, в старости, в одном из интервью он неожиданно сказал о матери много горьких слов.

Вильгельм всегда жаловался, что мать проявляла чрезмерную жесткость в отношении троих своих старших детей. Нельзя сказать, что она не любила их – просто ее подход к их образованию отличался от того, что был характерен для ее отца, принца-консорта Альберта. Тот относился к детям как к равным, Викки держала их на расстоянии, по крайней мере Вильгельма, Генриха и старшую дочь. В вопросах воспитания она была солидарна с Хинцпетером – поощрения и похвалы надо свести до минимума. Все изменилось с рождением Сигизмунда и Вальдемара, а также трех младших дочерей. Отныне она «нашла дорогу в детскую комнату». Судьба оказалась к ней жестока – младшие сыновья, на которых она излила всю полноту материнской любви, умерли в младенчестве. Настоящего материнского счастья она так и не познала в своей жизни.

Вильгельм обычно считал, что от отца он унаследовал добродетели прусско-германской военной традиции, а от матери культурные запросы и склонности. Она действительно проявляла интерес к коллекционированию живописи, добилась от мужа организации музея кайзера Фридриха (ныне музей Боде). Она неплохо рисовала; ее стиль слегка напоминал картины Винтерхальтера – художника, популярного при дворе ее родителей. Вильгельм оставил прочувствованные описания того, как мать работала за мольбертом. Ее просторная мастерская располагалась на первом этаже дворца Кронпринцен, на углу Унтер-ден-Линден и Обервалльгассе, напротив «Нойе Вахе» (новая сторожка) Шинкеля. Пока она писала картины, Вильгельм читал ей английские повести: «Мама не признавала никакие другие языки». Книги хранились на стеллажах в коридоре, соединявшем дворец с другим – Принцессинен-палас (буквально – Дворец принцесс). Любимым чтением был «Фрэнк Фарли» Ф.Э. Смедли, в книге рассказывалось о нравах, царивших в привилегированной частной школе: ведра с водой, опрокидывавшиеся на входящего в комнату, спрятанные штаны и тому подобные розыгрыши.

В ее окружении было немало интеллектуалов: врач и естествоиспытатель Вирхов, открывший живую клетку, физик и математик Гельмгольц, историки Геффкен, Трейчке и Ранке, философ Целлер, писатель Густав Фрейтаг, археолог Курциус, у которого Фриц учился в Бонне. Все собирались в салоне ее подруги Мими фон Шлайниц на Вильгельмштрассе, 73, в своего рода оазисе свободомыслия и либерализма. Позже именно Курциус пробудил в Вильгельме любовь к классической археологии. Ученый был крайне рассеян – как-то Вильгельм, субалтерн-офицер, встретил его на улице и раскланялся. Тот его не узнал. Вместо того чтобы почтительно ответить на приветствие наследника престола, он промолвил: «Дорогой лейтенант, чем я обязан? Ради Бога, как Вас зовут?»

VI

В десять лет Вильгельм был зачислен на военную службу. Ему пришлось пройти то, что ныне называется «курсом молодого бойца», причем без всяких скидок на его статус наследника престола. Он вспоминал:

«Как и всякий рядовой солдат, я должен был встать рано утром, когда еще было совсем темно, и бежать в „длинное стойло“ так называлось помещение в казарме, где солдаты Первого пехотного полка занимались строевой подготовкой и приемами владения оружием. Сейчас над этим можно посмеяться, но в то время это считалось хорошим средством научить людей порядку. У меня до сих пор перед глазами стоит сержант с толстым блокнотом, торчащим из-под отворота шинели. Он выкликал мое имя, я выходил из строя, и он все проверял – не попал ли мел с набеленного ремня на голубой мундир, не измазал ли я красные шевроны маслянистым составом, которым начищались пуговицы для блеска. До сих пор помню запах этого состава – „Амор-Помаде“ назывался. На голове должно было носить металлическую каску, но для меня подходящей не нашлось – все были велики, пришлось делать на заказ… Традиция Потсдама требовала, чтобы в армии принцам не оказывалось никаких поблажек. Как и любой другой гренадер, я должен был стоять навытяжку на плацу в Борнштедте и вместе со всеми брать приступом Ангерманов сарай».

Затем пришел великий день. Вильгельму ровно десять лет, и ему в присутствии отца и деда вручают комплект офицерской формы Первого гвардейского пехотного полка («первый во всем христианском воинстве») и орден Черного орла, прусский эквивалент британского ордена Подвязки. Вручение ордена проходило в соответствии со строгим церемониалом: сам король взял его с золотого подноса, передал кронпринцу, а тот сыну. Новоиспеченный воин должен был быстро переодеться и доложиться его величеству. Отец со всей серьезностью поздравил Вильгельма с присвоением первого офицерского чина в прусской армии. «Торжественность церемонии произвела на меня глубокое впечатление, – вспоминал Вильгельм. Это было вроде посвящения в рыцари». Викки, увидев сына в форме, поморщилась: «Как мартышка у шарманщика».

Роль гвардейского офицера десятилетнему ребенку исполнять было непросто. Принять стойку «смирно» он, конечно, мог, но идти в ногу со строем было трудно: приходилось бежать, подпрыгивая. 2 мая 1869 года Вильгельм впервые принял участие в параде. Колонна прошла церемониальным маршем от Люстгартена до Гарнизонной церкви. Принимал парад сам король. Как вспоминал Вильгельм, «сердце билось чаще, когда я ловил его взор… Это был незабываемый день». В том же году – еще два парада, в Берлине и Штаргарде. Свои впечатления он изложил в письме к бабушке Виктории: «Я маршировал мимо короля. Он сказал, что я хорошо маршировал, а мама сказала, что плохо». Никаких комплиментов он не дождался и от Хинцпетера. Возможно, Викки не одобряла весь этот маскарад, лишавший ее малыша обычных детских радостей. Сам Вильгельм признавал, что «с получением лейтенантского звания детство окончилось. Мне пришлось отказаться от посещений рождественских ярмарок, задвинуть подальше моих оловянных солдатиков и перестать ходить на детские утренники в цирк Ренца».

Из развлечений оставались путешествия по германским землям. В 1867 году они вместе с Хинцпетером посетили Шварцвальд. Сохранилась фотография – Вильгельм в походном костюме, рядом его двоюродный брат, герцог Фридрих Баденский. Тогда Вильгельм впервые посетил родовой замок своего предка Гогенцоллерна, который в начале XV века оставил уютную Швабию, чтобы стать правителем необжитой и негостеприимной земли на северо-востоке Германии. Вильгельм наслаждался чудесным пейзажем: скалы, водопады, высокие сосны. Конечно, Хинцпетер остался верен себе и принципу «делу – время, потехе – час». Деловой элемент в поездке состоял в посещении фабрик по производству часов и сигарет.

Следующую весну Вильгельм провел вместе с родителями в резиденции Кобургов – Рейнхардсбрунне. Там он впервые увидел Дону Августу Викторию Шлезвиг-Гольштейнскую, девочку, которая впоследствии стала его женой. Ее семья еще со времени датской оккупации Шлезвига и Гольштейна нашла убежище в Готе. Молодая принцесса при этой первой встрече произвела на Вильгельма куда меньшее впечатление, чем зрелище металлургического завода и мастерских по производству стеклопосуды. «Языки яркого пламени и закопченные, полуголые фигуры рабочих – это было потрясающе», – вспоминал он. В стеклодувной мастерской им с Генрихом разрешили самостоятельно изготовить несколько образцов.

В начале 1869 года Генриху прописали курс лечения на курорте, и братья отправились в местечко Реме близ Бад-Ойенхаузена в Вестфалии. Для больной руки Вильгельма тамошние теплые ванны оказались полезными. Хинцпетер тоже был здесь, приехали и друзья-сверстники: Мортимер фон Раух и Бунзены. Вильгельму позволили играть с местными ребятишками, естественно, из «приличных» семей. В письме матери он делится впечатлениями: «Вся жизнь с друзьями кажется мне новой и приятной, потому что я учусь играть с ними, и это меня сильно радует». Безыскусно, но искренне. Состоялись экскурсии в замок Виттекинд в Саксонии и на шахту Круппа, где они нашли несколько кусков угля со следами древних растений. Вильгельм подрался с Лотаром фон Бунзеном. Принцу досталось больше. Потом съездили в Эссен посмотреть на знаменитые заводы Круппа и, главное, на тысячефунтовый паровой молот.

Именно тогда, видимо, в привычку будущего кайзера вошла охота к перемене мест, из-за которой он получил прозвище Райзекайзер («кайзер-путешественник» или «кайзер-кочевник»). Впрочем, эта привычка была свойственна и его родителям. Летом того же года вся семья отправилась на отдых в Нордернай на североморском побережье. Вместе с ними отдыхали приятель Фрица, граф Харрах, а также младший брат короля, принц Альберт Прусский. Вильгельм тогда был увлечен чтением «Макса и Морица» и юмористическими книгами с рисунками Вильгельма Буша. На королевской яхте «Грилле» они посетили остров Гельголанд, который в то время был британской колонией. Их принял губернатор острова, подполковник сэр Генри Макс. В то время бравый вояка, он подвергался бойкоту со стороны местного населения из-за того, что в 1864 году отменил действие конституции острова, а затем ликвидировал выгодный островитянам режим офшора для игорного бизнеса.

Вильгельм позднее заключил с англичанами сделку, по условиям которой Гельголанд вошел в состав рейха. Пока же пейзажи острова произвели на него меньшее впечатление по сравнению с тем, что он увидел у причалов Вильгельмсхафена, нарождавшийся военно-морской флот Пруссии.

Его поразил строй броненосцев, стоявших на якоре в порту; когда же их катер подошел к борту линейного корабля «Король Вильгельм», у мальчика захватило дух при виде «возвышавшейся над нами громадины».

Затем они вернулись в Берлин, заглянув по пути в Бремен. Путешествия года еще не закончились.

VII

На этот раз семья разделилась: Фриц отправился в Египет на торжества по случаю открытия Суэцкого канала, Викки с детьми осталась на два месяца в Каннах. Там, в «Гранд-Отель Медитерране», собралось большое общество: семья князей Гессенских, принц Альберт Прусский со своим адъютантом графом Шуленбургом, принц Фридрих и принцесса Луиза Голландские, герцогиня Мекленбург-Шверинская… Канны были не модным курортом, а обычным рыбачьим поселком. Его первооткрывателем стал англичанин, лорд-канцлер Броухэм, и большинство вилл принадлежало англичанам. Отелей было немного. В том, где остановилась Викки с детьми, имелась немецкая молельня, но постояльцы предпочитали ходить по воскресеньям в церковь, построенную англичанами.

Для Вильгельма это был первый и последний шанс приобщиться к французской культуре. Нет свидетельств, которые говорят о том, что принц таким случаем воспользовался. Вильгельм, впрочем, неплохо знал французский, чему был обязан учительнице мадемуазель Даркур. После отъезда Викки дети провели в Каннах еще пять месяцев. Жили они на вилле «Габриэль», общались со сверстниками из семей лорда Брейбурна и герцога Валломброзы. Собрали коллекцию бабочек, рассматривали морскую живность, главным образом на рыбном рынке. На Вильгельма сильное впечатление произвела роскошная флора Средиземноморья и «сверкающее южное небо». Апельсины срывали прямо с деревьев – видимо, пользуясь моментом, когда Хинцпетер отворачивался.

Вильгельма восхитили французские солдаты, он охотно копировал их шаг. Очень понравилась ему французская военная музыка, особенно звук рожков. Став батальонным командиром, он добился того, чтобы французский рожок был включен в состав полкового оркестра. Большим событием для него стало посещение базы французского флота в Тулоне – он увидел огромные линейные корабли, посетил каторжные галеры. Вильгельму запомнились «отвратительно-порочные лица» преступников, волочащих кандалы, и те шапочки, которые были на головах у каторжников, – зеленые у осужденных пожизненно, красные у тех, кто получил меньшие сроки.

За время пребывания на Ривьере Вильгельм с Генрихом объездили все местные достопримечательности. На острове Сен-Маргерит они повидали камеру «Железной Маски». Год спустя сюда сослали маршала Базена, сыгравшего роковую роль в поражении Франции во время франко-прусской войны, и отсюда он в 1874 году сбежал в Мадрид. В Антибе Вильгельм осмотрел простой памятник Наполеону, сооруженный на том месте, где император «впервые вступил на землю Франции» после ссылки на остров Эльба. Потом были славные «сто дней», Ватерлоо и новая ссылка – на этот раз на остров Святой Елены. В отличие от Бонапарта наш герой сам выбрал место изгнания – притом раз и навсегда.

Фриц на обратном пути из Египта на своей яхте «Герта» прибыл в порт Вильфранш. Семья встретила его на пирсе. Ребята с замиранием сердца слушали рассказы отца об Иерусалиме и святых местах, где кронпринц, правда, не столько знакомился с древностями, сколько демонстрировал себя и свои регалии, включая орден Черного орла и орден Подвязки. Рассказывал он, конечно, о пирамидах, сфинксе и мумиях. Он, вероятно, умолчал о том, что прусская яхта оказалась в самом конце торжественной процессии, позади флотилии французских, австрийских и итальянских судов. И конечно, никто не услышал от него то, о чем вскоре болтали по всей Европе: кронпринц подхватил венерическую болезнь – сифилис от испанской красавицы куртизанки по имени Долорес Када, это случилось точнехонько 18 октября в Суэце, а в Порт-Саиде он прошел курс терапии против этой напасти. Очень возможно, что сплетня была не безосновательной, но нет никаких оснований считать, что болезнь, подхваченная в Египте, стала причиной безвременной кончины Фрица – он умер от рака горла, а не от сифилиса.

После Рождества родители Вильгельма отправились домой, оставив старших сыновей на попечение гувернеров – Хинцпетера, О’Данна и доктора Шрадера. «Райская жизнь» кончилась весной: по долине реки Роны Вильгельм отправился в Германию. По пути он сделал остановку в Авиньоне, чтобы осмотреть папский дворец, и прибыл в Потсдам 23 мая 1870 года.

VIII

Случившиеся в тот год события перечеркнули для членов прусского правящего дома перспективу когда-либо в будущем вновь отдохнуть на французской Ривьере. Все началось с того, что на освободившийся испанский трон стал претендовать принц Леопольд Зигмаринген. Он принадлежал к побочной, католической ветви Гогенцоллернов. В числе его предков были наполеоновский маршал Мюрат и приемный сын Бонапарта Александр Богарне. Правительство Наполеона III в своем противодействии кандидатуре Леопольда повело себя крайне неуклюже, фактически спровоцировав Бисмарка и Россию на войну. [2]2
  Россия не участвовала в войне Пруссии против Франции.


[Закрыть]Вильгельм вспоминал, как его отец вошел в классную комнату, где он занимался французским, и обратился по-французски к мадемуазель Дар кур: «Ах, мадемуазель, Ваши соотечественники сошли с ума! Они хотят воевать с нами!» К вящему удовлетворению Бисмарка, шанс разделаться со старым врагом объединил всех немцев вокруг Пруссии. Даже Викки не могла удержаться от красноречивого жеста по адресу Франции и французов – она погрозила кулачком в том направлении, где, по ее мнению, находился Париж.

Через два месяца после возвращения из Франции Вильгельм прощался с отцом: Фриц отправлялся в действующую армию. Он принимал участие в битвах при Верте и Вайсенбурге, которые закончились победой прусской армии, и если знакомиться с историей франко-прусской войны по мемуарам Вильгельма, то окажется, что всеми победами войска были обязаны исключительно полководческому таланту его отца; имя Мольтке там почти не встречается. Вскоре в Новый Дворец начали прибывать трофеи: каска французского кавалериста, знамя, орел, ключи от лотарингских городов Нанси и Бар-ле-Дюк. Одиннадцатилетний Вильгельм вспоминал, как он со сверстниками распевал патриотические песни «Вахта на Рейне», «О, Страсбург», «Король Вильгельм», «Принц Евгений, гордый рыцарь»…

Хинцпетер повесил в классной комнате карту военных действий, и его ученики могли следить за продвижением объединенных германских армий. Победу при Верте отметили швырянием подушек в спальне, и это стало повторяться при каждой новой победе прусского воинства. Вильгельм и Генрих с утра бежали на улицу, чтобы купить свежий выпуск «Экстренного листка» с известиями об очередной победе своих, позже из газет сделали абажуры. В конце августа они с матерью отправились в Хомбург: там был разбит полевой госпиталь, над которым Викки взяла шефство. Ребята были уже в постели, когда вдруг до них донеслись «радостные крики, пение и звуки оркестра». На потолке метались блики от факелов. В ночных рубашках мальчики бросились к окну. Оказалось, бригада хомбургских пожарных таким образом решила оповестить Викки о решающей победе при Седане. Принцев заметили, и на следующее утро они получили суровый выговор от Хинцпетера за непозволительное поведение.

Фриц со своим штабом расположился в Реймсе, в помещении фирмы «Шампанское вдовы Клико». Он всецело был во власти мечты о новой империи, которая смогла бы освободить мир от «французской фривольности». И здесь он был под влиянием своей супруги, которая причинами поражения Франции называла дух «фривольности, самолюбования и аморализма». Бисмарк не разделял фантазии кронпринца, замечая, что «имперские бредни» не доведут того до добра. Занявшись подготовкой коронации своего отца (она должна была произойти в Версале), Фриц подошел к этой миссии как к постановке оперы Вагнера – все должно было подавлять своей величественностью и торжественностью. Фриц не был противником аннексии Эльзаса и Лотарингии или принуждения французов к уплате огромных репараций. Новая провинция, по его мнению, должна была находиться под прямым управлением рейха, без создания новой династии. Местным жителям можно разрешить создать консультативный совет, считал он.

Фриц планировал, как будет развиваться Германская империя после ухода с арены его отца-реакционера.

«На закате своих дней мой отец получит должное признание своих заслуг; однако задача построения могучего здания в духе подлинного германизма, на принципах, соответствующих современным требованиям, без предрассудков и предвзятости, падет на меня и моих соратников».

Фриц черпал уверенность в своей правоте из того факта, что его идея империи была, по сути, воплощением англо-кобургского проекта, который он обсуждал еще со своим покойным тестем, прогуливаясь по дорожкам Букингемского дворца.

Много лет спустя Вильгельм изложил свои мысли по поводу второго рождения германского рейха. Строки, написанные пурпурно-красными чернилами, отличались претенциозностью и вычурностью слога:

«Наконец, снова у нас был германский император. Из праха и пепла вновь явилась германская империя. Барбаросса очнулся от своего долгого сна. Над Кифхойзером перестали летать вороны, из зеленых вод батюшки Рейна на свет вновь появилось сокровище Нибелунгов, заново выкованное руками немцев в горниле битвы, усеянное рубинами в виде капель пролитой немецкой крови и алмазами немецкой верности! В небесную голубизну, обитель Бога, устремилась колесница с двумя орлами – прусским и германским».

Акт провозглашения империи состоялся 17 января 1871 года. Через несколько дней Вильгельму исполнилось 12 лет. Викки сводила его на панораму в «Шаушпильхаузе». В одном из своих писем она провела параллель между своим старшим братом, который в свое время доставил отцу немало огорчений, и собственным первенцем:

«Уверена, ты будешь очень довольна, когда увидишь Вильгельма. Он похож на Берти своими приятными, дружелюбными манерами и легко вызывает всеобщие симпатии. Он не одарен блестящими способностями или силой характера, но он хороший мальчик, и я надеюсь, что он вырастет человеком, полезным своей стране. У него прекрасный воспитатель, я никогда не встречала лучшего, и он делает все, чтобы мальчик рос здоровым душой и телом. Я сама слежу за его воспитанием, даже за мелочами, поскольку у его папы никогда нет времени заниматься с детьми. Ближайшие несколько лет будут для него самыми важными и решающими… Я счастлива сказать, что нас с ним связывают тесные узы взаимной любви и доверия, которые ничто не может разрушить – я в этом уверена».

Кронпринц отзывался о сыне в более патетическом ключе.

В своем дневнике он писал:

«Пусть он вырастет хорошим, прямым, честным, пусть научится ценить добро и красоту, пусть станет настоящим немцем, пусть пойдет дальше по пути, проложенному дедом и отцом, пусть станет добрым правителем нашего благородного отечества, пусть трудится без страха и упрека на ее благо. Благодарение Богу, его и нас, его родителей, соединяют простые, естественные, сердечные отношения. Сохранить их в таком виде, чтобы он всегда видел в нас своих самых верных, самых лучших друзей, – наша первейшая задача. Страшно подумать, сколько надежд уже сейчас связано с этим мальчиком, как велика возложенная на нас отечеством ответственность за его воспитание, а ведь внешние обстоятельства – придворная жизнь, обязанности, которые возлагает на нас наше положение, так затрудняют выполнение этой миссии! Дай Бог, чтобы мы смогли уберечь его от всего ничтожного, пошлого, мелкого, чтобы он оказался достаточно подготовленным к исполнению тех тяжких обязанностей, которые ему предназначены!»

28 января 1871 года Франция капитулировала. Викки с воодушевлением писала своей матери: «Вот оно – возмездие за то, как французы вели себя по отношению к Германии в 1806–1809 годах! Подумать только – Кенигсберг до прошлого года еще выплачивал контрибуцию, которую на него наложил Наполеон!»

Фриц в это время вел приготовления к коронации своего отца, пышность которой должна была затмить все прочие. Из Гослара был доставлен средневековый трон германских императоров. Викки, по свидетельству мемуарных записей Вильгельма, неодобрительно отнеслась к этому символическому акту. Однако она, безусловно, испытывала чувство гордости за военные успехи ее новой родины. 13 июня, когда возвращавшиеся из Франции войска потсдамского гарнизона торжественным маршем проследовали в свои казармы, Викки приветствовала их лавровым венком.

16-го, в атмосфере удушающей жары, в Берлине состоялся парад победителей. Вильгельму пришлось продираться через толпу пьяных берлинцев. Отец взмахом фельдмаршальского жезла дал ему знак занять место в процессии, и он на своем маленьком пони оказался рядом с дядей, великим герцогом Баденским. По ту сторону Бранденбургских ворот, на Паризер-плац, их встретили шестьдесят девушек, а дальше под балдахином в начале Унтер-ден-Линден императора приветствовали бургомистр Берлина и члены магистрата. Вдоль улицы были расставлены трофеи. Кто-то громко крикнул: «Вильгельмкен, Вильгельмкен, виват!» Раздались громкие аплодисменты.

Когда голова колонны достигла Шлосс-плац, новоиспеченный кайзер скомандовал: «Шапки долой! К молебну!» Наступил час возмездия за унижение, которое испытал его отец в 1806 году. По сигналу его шпаги начался салют, заиграли оркестры, народ разразился криками «ура». Монарх решительным жестом сдернул покрывало со статуи отца, Фридриха Вильгельма III, а затем к подножию монумента были брошены захваченные орлы французских полков. «До своего последнего вздоха не забуду выражения лица моего деда, когда он смотрел в бронзовое лицо памятника. Он обратился ко мне со словами: „Я выполнил свой долг перед отцом. Позор смыт. Ты, и моя дорогая мама, и наша бедная родина могут быть спокойны. Германия стала единой, и в моем лице она приветствует тебя“» – так несколько выспренне описывает этот день Вильгельм в своих воспоминаниях.

Вряд ли эти слова, если они и были сказаны, отражали истинные мысли короля, ставшего кайзером. Он вовсе не хотел единой Германии, которая была давней мечтой либералов. Для него дороже всего была Пруссия. После окончания парада он подошел к своему внуку, положил ему руку на плечо и промолвил: «Он не забудет этот день». (Вообще-то надо было сказать: «Ты не забудешь этот день», но к принцам крови полагалось обращаться в третьем лице.) Он оказался прав. Кроме того, Вильгельму понравилось устанавливать памятники: за время его правления были воздвигнуты тысячи монументов, среди них – арка в честь павших при Иене и Ауэрштедте, возведенная в 1906–1907 годах.