Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 56 страниц)

X

1913 год стал годом памятных дат. Было отмечено столетие освобождения Германии от французской оккупации времен наполеоновских войн. Кайзер произнес по этому случаю бесчисленное количество речей по разным городам и весям рейха. Призывов воинственного характера он не допустил. Выступая в феврале в Берлинском университете, Вильгельм подчеркнул опасность иностранных влияний. 5 марта в Бремене он говорил об «обязанности учиться и работать на благо родины». В Любеке он воскликнул: «Я защищаю купца. Его враг – мой враг».

Военная лихорадка в Европе нарушила обычный годичный цикл кайзера. 18 марта он еще не начал свой средиземноморский круиз. «Эта проклятая балканская неразбериха, – писал он Николаю, – лишила меня возможности отправиться в мой земной рай на Корфу». Ко всему добавились семейные проблемы. 20 мая Вилли Маленький, будучи патроном выставки в Бреслау, начал кампанию против драматурга Герхарта Гауптмана: ему не понравилась пьеса, которую тот написал для приуроченного к открытию выставки фестиваля. Здесь у Вильгельма с сыном особых разногласий не возникло: пьесу запретили. Кронпринц нашел новый повод для скандала предстоящее бракосочетание его сестры Виктории Луизы с Эрнестом Августом Камберлендским, формальным наследником трона Ганноверского королевства, которое после войны 1866 года вошло в состав Пруссии, прекратив таким образом свое существование. Церемония должна была состояться 25 мая 1913 года и стать символом примирения двух династий – Гвельфов и Гогенцоллернов. Старший брат невесты повел себя примерно так же, как его отец в истории с Мореттой и Александром Баттенбергом. Против самого брака он не возражал, но потребовал, чтобы жених письменно отрекся от претензий на Ганноверский престол. Требование было вызывающим, и брачный союз оказался под вопросом. Кайзер в конечном счете принял компромиссное решение: вопрос о Ганновере снимался, будущему супругу любимой дочери отдавалось в управление другое, меньшее по площади бывшее владение Гвельфов – герцогство Брауншвейгское.

На бракосочетание прибыли английский и российский монархи. Представился благоприятный случай прозондировать их позиции. От Лихновского из Лондона Вильгельму поступали разумные оценки и рекомендации: в Великобритании вполне отдают себе отчет в том, что если они бросят Россию и Францию на произвол судьбы, то сами будут следующей жертвой – Германия их задушит; следовательно, такой вариант исключен. В случае если Германия нападет на Францию – это будет означать войну и с Великобританией. Вильгельмштрассе должно ясно заявить австрийцам, что Германия не хочет войны ни при каких обстоятельствах. Энтузиазма у Вильгельма по отношению к австрийцам заметно поубавилось. Он начал выражать несогласие с их планами экспансии на Балканах, правда, подтверждая каждый раз, что он стоит за сохранение союзнических отношений. В Вене это вызвало прилив горьких сетований: Германия не оказала поддержки Австрии во время балканской войны, и в результате Сербия и Болгария более чем вдвое расширили свои территориальные владения. Во второй половине сентября сербы начали новую войну, намереваясь захватить пограничные области северной Албании. Вильгельм обещал поддержку австрийскому союзнику, но она осталась на словах.

Новый закон о вооруженных силах предусматривал увеличение армии на 120 тысяч человек (в сравнении с 1912 годом прирост составил 90 тысяч), но это было меньше того, что требовали военные. Военная тревога прошлого года явно оказала свое действие, добавилась и растущая досада Вильгельма на то, что его все никак не принимают в клуб великих держав в качестве равноправного члена. Военные фиксировали признаки определенных тенденций в сопредельных государствах: пробная мобилизация в российской Польше, значительное увеличение французской армии. В Генеральном штабе на Мольтке давил Людендорф, настаивая на увеличении численности германской армии. По части вооружений и живой силы Антанта была впереди.

13 июня Вильгельм посетил яхту Баллина, которую тот назвал в честь дочери кайзера – «Виктория Луиза». Присутствовавший там дипломат Фридрих Розен отметил, что кайзер настроен решительно. Месяцем позже Вильгельм был гостем на лайнере «ГАПАГа» «Император», который совершал свой первый рейс. Ратенау, который также был среди приглашенных, запомнились плоские остроты кайзера, включая ирландские – «на диалекте». Утром после банкета Вильгельм имел случай вновь поболтать со знаменитым шеф-поваром Эскофье. Они пришли к выводу, что надо постараться сохранить мир. «Северная экспедиция» 1913 года была юбилейной – двадцать пятой по счету. На Балканах шла война, но о политике на яхте почти не говорили. Правда, однажды Вильгельма прорвало; он раздраженно заявил одному из собеседников (по всей видимости, это был Мюллер). «Ну, хватит с меня этой болтовни! Я здесь командую, и все тут! А то хотят, чтобы я все со всеми согласовывал или просто подписывал то, что ваша флотская братия считает нужным. Катитесь к дьяволу! Я – Верховный главнокомандующий, я не принимаю решений, я приказываю!» Вильгельм испытал чувство мстительной радости по поводу неприятностей, с которыми пришлось столкнуться его «коллеге» – болгарскому царю Фердинанду. По слухам, тот заявил, что «балканская война станет роковой для вашего кайзера-пацифиста». Вильгельм получил донесение, что царь Николай выражает крайнее недовольство миссией Лимана фон Сандерса в Турции и считает, что она омрачила «добрые отношения» между Германией и Россией. Кайзер отреагировал парой не вполне дипломатических выражений по адресу «кузена Никки».

XI

18 октября состоялось торжественное открытие гигантского, в стиле Пиранези, памятника Битвы народов под Лейпцигом. Он ярко отразил основные черты искусства рейха массивность, величественность, самолюбование. Кронпринц отсутствовал: он попал в немилость из-за своих попыток гальванизировать оппозицию политике мира, проводимой канцлером, и коротал время в охотничьей хижине под Хупфребе, в Форальберге.

Вильгельм вновь изменил свою позицию – он стал заверять австрийского начальника Генштаба, что коль скоро дело дойдет до военных действий, тот может положиться на Германию. Он недавно говорил с Мольтке, и тот согласился с тем, что Австрия теряет свой престиж из-за отказа предпринять акцию против Сербии, постепенно утрачивает право называться великой державой. Буквально кайзер заявил своему собеседнику следующее: «Я с вами. Прочие (державы) не готовы, они не вмешаются. За несколько дней вы возьмете Белград. Я всегда был за мир, но всему есть предел. Я много читал о войне и знаю, что это такое, но в конце концов возникает такая ситуация, при которой великая держава не может ограничиться ролью наблюдателя, а должна взяться за меч».

До начала торжеств под Лейпцигом кайзер проходил курс лечения на курорте Бад-Зальцбрунн, затем отправился в богемское поместье Франца Фердинанда Конопиште. Монархи выезжали на охоту и вели доверительные беседы. Судя по всему, воинственный пыл у кайзера к тому времени иссяк – как это уже неоднократно случалось. Во всяком случае, покидая три дня спустя Вену, он послал императору вполне благодушное письмо, где благодарил его за гостеприимство, восхищался прелестями флоры и вспоминал охоту на фазанов. Из высказываний кайзера можно было понять, что он против жестких мер в отношении Сербии до тех пор, пока не будут исчерпаны другие приемы для привлечения ее в свой лагерь – денежные субсидии, обучение военных кадров, торговые преференции. Конечно, если сербы не поймут, – заявил он австрийскому министру иностранных дел Берхтольду, – тогда по ним надо ударить. Для подкрепления сказанного Вильгельм коснулся рукой эфеса своей шпаги.

В дискуссии была затронута русская тема. Берхтольд сказал, что он за возрождение Тройственного союза Германии, Австрии и России и считает разумным привлечь к нему англичан. Вильгельм ответил, что сам был воспитан в традициях союза, но вынужден признать, что после смерти Александра III перед ними уже другая Россия, ею правят совсем другие люди, а царское окружение стремится нанести поражение Германии. Поэтому Вильгельма ныне не столь уж волнует проблема, что станется с монархическими принципами, которые ему некогда были столь дороги. Ему все равно, что случится с Россией, она отдалилась от Германии. В словах прослеживается влияние славяноненавистников, которые составляли ближайшее окружение кайзера. К ним относились Мольтке, Ягов, Шиман и даже Бетман. Известно, как последний объяснил нежелание сажать новые деревья в своем поместье Гогенфинов: он не хочет, чтобы их тенью наслаждались русские; забавно, что именно так и случилось после 1945 года! К слову сказать, подобной паранойи насчет русской экспансии не были чужды и англичане: в конце XIX века им казалось, что русские вот-вот вторгнутся в Индию.

XII

28 октября 1913 года в Германии разразился новый скандал. Его масштабы грозили достигнуть уровня истории с интервью «Дейли телеграф». События развернулись в Эльзасе, со всей очевидностью обнаружив степень нелюбви и недоверия, которые Вильгельм испытывал к жителям недавно приобретенной провинции рейха. Все началось с того, что во вполне законопослушном городке Цаберн двадцатилетний лейтенант местного гарнизона, барон Гюнтер фон Форстнер разрешил своим солдатам применять оружие в случае стычек с местными жителями. Эльзасцев он назвал «лягушатниками» – это оскорбительное прозвище, кстати сказать, было категорически запрещено употреблять в гарнизонах, расположенных в провинции. Новобранец из местных услышал это словечко из уст офицера и рассказал об этом землякам. Кампания гражданского неповиновения охватила весь город. В адрес виновника посыпались всевозможные ругательства, самым мягким из которых было «беттшиссер» – так в Германии называли страдающих недержанием мочи во сне, и в данном случае определение было точным – этот офицер по пьянке действительно имел обыкновение мочиться под себя. Военные и гражданские власти повели себя крайне нелепо, арестовав около полутора десятков горожан.

Подспудно конфликт зрел давно. Эльзас не растворился в рейхе, став в 1871 году его провинцией. Отчасти это объяснялось тем, что берлинские власти, вместо того чтобы бережно отнестись к самобытному укладу жизни региона (французы так и поступали), рассматривали землю как завоеванную добычу. Там дислоцировалась почти шестая часть всей германской армии, причем если местные жители в подавляющей своей части были католиками, то солдат туда посылали из протестантских регионов – чтобы не было братания. Города и поселки Эльзаса приобрели облик военных гарнизонов. Одним из таких был и Цаберн, или по-французски Савернь. Там уже в течение четверти века стоял прусский пехотный полк. Ситуация была ничуть не хуже, чем в других местах, может быть, даже немного лучше, но горючего материала накопилось предостаточно.

Надо сказать, что ситуация в Цаберне довольно быстро нормализовалась. Командир полка полковник фон Рейтер решил подать в отставку, формально – по состоянию здоровья. Это вроде бы удовлетворило публику. Но тут вмешался сам кайзер – и пожар полыхнул с новой силой. Вильгельм не нашел ничего лучшего, как отклонить прошение Рейтера об отставке и вернуть его в Цаберн. Военные, почувствовав поддержку сверху, окончательно распоясались: полицию заменили армейские патрули, последовали новые аресты. В числе задержанных оказался местный судья, который имел безрассудство выразить сомнение в правомерности действий военного командования. Вильгельм дал понять, что все это происходит с его санкции. Налицо было явное нарушение законности. Даже сам губернатор провинции граф Ведель счел, что военные зашли слишком далеко: «Если бы такое случилось в коренных землях рейха, то даже самые миролюбиво настроенные жители стали бы протестовать». Губернатора поддержал Бетман-Гольвег. Он потребовал увольнения Рейтера и чистки в офицерском составе гарнизона канцлер стремился упредить намеченное обсуждение инцидента в рейхстаге.

Вильгельм отказался уволить Рейтера, не разрешил провести объективное расследование поведения военных. Бетман пошел на попятную (типичный для него поступок), хотя был убежден, что речь шла о явном нарушении конституционных норм. Он опасался, что отставки могут принять массовый характер, а если бы со своего поста ушел и Ведель, то он оказался бы единственной мишенью для критических стрел. И тут вновь заявил о себе Вилли Маленький: он потребовал отставки канцлера и послал телеграммы солидарности Рейтеру и военному губернатору Эльзаса генералу Деймлингу, прославившемуся своими «подвигами» в Африке. Кронпринц употреблял такие выражения, как «наглость цабернского плебса», «отбить у туземцев охоту к таким вещам», «задать им, чтобы тошно стало». Социал-демократ Людвиг Франк, которого трудно было заподозрить в недостатке патриотических чувств (в начале войны он пошел добровольцем на фронт и вскоре погиб), подверг кронпринца в рейхстаге резкой критике. Бетман-Гольвегу пришлось взять наследника престола под защиту. Вильгельм имел крупный разговор с сыном, отметив, что тот должен быть благодарен Бетман-Гольвегу, а не заниматься интригами против него. Дело кончилось тем, что кронпринц лишился должности полкового командира. Канцлер между тем решил спустить все дело на тормозах, представив Цабернский инцидент как внутреннее дело военных. Он заявил вдобавок, что в любом случае «нельзя терпеть посягательств на то, что представляет и символизирует собой власть монарха». Другими словами, армия это нечто священное и неприкосновенное. На рейхстаг эта риторика не подействовала: Бетман-Гольвегу был вынесен вотум недоверия. Практического смысла это не имело, по закону отправить канцлера в отставку мог только кайзер.

Принца Вильгельма перевели в Берлин и пристроили в Генштаб – так за ним легче было уследить. Прощальное выступление принца перед офицерами своего бывшего полка дало обильную пищу для левых органов печати. В начале 1914 года к Вилли Два был прикомандирован политический советник, барон фон Мальцан. Предполагалось, что он позаботится о том, чтобы мнение кронпринца совпадало со взглядами кайзера. Решение оказалось неудачным – Мальцан был ярым противником канцлера, и в результате оппозиционные настроения у Вилли Маленького только усилились. Впрочем, осуждая заигрывания сына с крайне правыми, сам Вильгельм не забывал о собственных планах государственного переворота. Основной тезис исторической школы Фишера заключается, как известно, в том, что кайзер со своим окружением развязали войну с целью нейтрализации социалистической угрозы внутри страны. Доказать эту гипотезу трудно, но нет сомнений, что Вильгельм неоднократно вспоминал о плане Бисмарка «объединиться с владетельными князьями и задать рейхстагу по первое число, а потом и вовсе его разогнать». Несколько раз на протяжении 1913 года он, как вспоминает Бетман-Гольвег, угрожающе заявлял ему, что, «если я не проявлю достаточной твердости, кайзер пошлет одного из своих генерал-адъютантов в рейхстаг. Эта тема постоянно возникала в наших с ним разговорах».

В Потсдам с визитом прибыл король Бельгии Альберт. Гость, близкий родственник по линии Кобургов, получил в подарок 16-й драгунский полк. Вильгельм пытался найти у Альберта поддержку. 6 ноября кайзер доверительно сообщил королю, что война может разразиться со дня на день. В разговоре с бельгийским военным атташе бароном Бейенсом кайзер и Мольтке втолковывали ему, что бельгийцам не стоит надеяться на помощь Англии. Британцы боятся потерь, которые неизбежно понес бы в случае войны их флот, потому что это означало бы переход мировой гегемонии к Соединенным Штатам. Вероятно, немцы пытались запугать короля для того, чтобы добиться от него согласия на проход немецких войск через территорию Бельгии, как это предусматривалось планом Шлиффена. Бейенс сделал вывод, что Вильгельм полностью попал под влияние своего военного окружения.

15 ноября Бетман-Гольвег четко определил свое отношение к идее превентивной войны: «До сих пор ни одна страна не покушалась на честь или достоинство немцев. Тот, кто в этих условиях говорит о войне, должен убедительно сформулировать ее цель и доказать, что иным путем этой цели достичь невозможно. Так в свое время поступил Бисмарк; он знал, чего хотел, и высокая цель стала оправданием войн 1864, 1866 и 1870 годов… Если в настоящее время имеется в виду начать войну в отсутствие разумных и понятных мотивов, то это поставит под сомнение будущее не только династии Гогенцоллернов, но и Германии в целом. Конечно, мы должны проявлять смелость в нашей внешней политике, но просто размахивать мечом по каждому случаю, когда не затронуты ни честь, ни безопасность, ни будущее Германии, – это не просто легкомысленно, но и преступно».

XIII

Начало Первой мировой войны спасло от сноса большую часть Берлинского замка. Идея коренной реконструкции этого здания исходила еще от Викки – именно она нашла подходящего архитектора, Ине (она называла его «современным Шлютером»). Под личным присмотром Вильгельма был разработан проект и изготовлен макет здания. В Белом зале работы уже начались. Общественность протестовала, пытаясь убедить кайзера, что необходимо сохранить первозданную «историческую красоту». Тем не менее Ине успел перестроить картинную галерею – реконструкция продолжалась и во время войны, правда, уже в замедленном темпе. Во время Второй мировой войны здание подверглось серьезным разрушениям от бомбежек. То, что от него осталось, было взорвано в 1950 году в ходе кампании по уничтожению остатков «милитаристского прошлого» Пруссии.

Утонченного Ратенау удивляли вкусы кайзера: «В этой стране все служат; должно служить и искусство – делу прославления (его личности); речь идет о династической, национальной, представительской функции творчества. Архитектура помпезна, живопись – сплошное украшательство, скульптура костюмированные манекены. Приторность этих прянично-марципановых шедевров, будь то барокко, романский, византийский или наполеоновский стили – явно по вкусу современной буржуазии».

Искусство времени правления Вильгельма II имело ярко выраженный дидактический характер. Это проявилось в экспозиции, устроенной в берлинской Национальной галерее в первой половине 1906 года. Там было представлено свыше двух тысяч картин из шестисот частных собраний на сюжеты, связанные со славными событиями, которые предшествовали созданию Второго рейха. В предвоенные годы в залах Национальной галереи доминировала батальная живопись – полотна с изображением битв, результатом которых стало объединение Германии. При первом ее директоре, Максе Иордане, было приобретено 119 картин 69 различных художников, которые призваны были стать «наилучшим средством воспитания нации в духе „национальной идеи“». С марта 1908 года подбором экспонатов занимался художник Антон фон Вернер.

Такое понимание функций галереи разделялось не всеми. Преемник Иордана, Гуго фон Чуди, отправил «патриотические» полотна на третий этаж и, если бы это зависело от него, вообще предпочел бы от них избавиться. Но тут вмешался кайзер: он высоко оценивал «пропагандистскую» ценность картин, запечатлевших образы его предков, и настоял, чтобы они были все сосредоточены в одном месте. 13 апреля он лично посетил экспозицию и выразил удовлетворение тем, что его указания выполнены. Лишь Людвигу Юсти, который возглавил галерею в 1909 году, удалось убедить кайзера в том, что данные картины вообще не подходят для Национальной галереи, в которой должно быть представлено «национальное искусство», а не «национальная история». Исторические полотна, по его мнению, могли включаться в экспозицию только в том случае, если речь шла о шедеврах. Остальные были отправлены в здание арсенала на Унтер-ден-Линден. Последующая их история довольно печальна. В 1923 году их перевезли в гарнизонный музей в Потсдаме, а в 1943-м – в замок Паретц, некогда принадлежавший Фридриху Вильгельму III. После 1945 года их следы теряются; скорее всего они были вывезены в Россию.

XIV

Во время празднования дня рождения кайзера в 1914 году в разговоре с послом Флотовом Бюлов заявил: «Все великие державы едины в желании сохранить мир; мир нужен всем». Вильгельма, однако, занимали другие проблемы. Тирпиц предложил разрешить иезуитам вернуться в Германию – такой акт удовлетворит партию Центра, и ее депутаты в знак благодарности проголосуют за новые ассигнования на морское строительство. Кайзер упорствовал: «Пока Гогенцоллерны остаются на троне, иезуитов здесь не будет. Зачем тогда Бисмарк их выгонял? Я не могу менять того, что решил мой дед». Вильгельм явно забыл, что его кумир Фридрих Великий предоставил убежище членам ордена иезуитов, после того как папа запретил его деятельность.

Вильгельма беспокоило то, что он теряет ключевое звено своей внешней политики – турецкое. У французов, как выяснилось, кошельки оказались потолще. 30 июля 1913 года в Османскую империю прибыл Отто Лиман фон Сандерс. Дипломаты многих стран посчитали этот визит вызывающим актом со стороны Германии, но инициатива в данном случае принадлежала турецкой стороне. Лиман был назначен корпусным командиром и членом Военного совета. Решение Германии об откомандировании своего высшего офицера в распоряжение турецкого правительства было предопределено на форуме, состоявшемся 8 декабря 1912 года (о нем говорилось выше). Вильгельм хотел официально оформленного союза с Блистательной Портой. Его раздражало присутствие французского генерала Эйду в Греции; к тому же британский адмирал давно уже осуществлял советнические функции в турецком военно-морском флоте. Георгу V пришлось сказать, что желание Германии играть какую-то роль в Турции вполне естественно. Англичане занимались реорганизацией турецкой полиции и жандармерии. Бетман-Гольвег о миссии Лимана фон Сандерса заранее информирован не был. Николая II кайзер проинформировал, когда тот прибыл в Берлин на бракосочетание Виктории Луизы. Как и ожидалось, русские восприняли эту новость крайне болезненно. Не говоря об их заинтересованности в овладении проливами по стратегическим соображениям, имелся и экономический мотив: через Дарданеллы осуществлялась торговля России с Западом. Один российский дипломат заявил Бюлову о «негативном эффекте» известия о миссии Лимана: «В Санкт-Петербурге создается впечатление, что в берлинских правящих кругах царит хаос – правая рука не знает, что делает левая».

Вильгельм имел далеко идущие планы в отношении Османской империи, а не просто оказание технической помощи вооруженным силам султана. Он рассчитывал, что постепенно турецкую армию можно будет германизировать. В обмен на словесную поддержку территориальной целостности Османской империи он намеревался получить право голоса в определении ее внешнеполитического курса. Германская миссия должна была всячески демонстрировать симпатии по отношению к туркам, добиться уважения с их стороны и создать армию, «которая будет повиноваться моим приказам», а потом можно будет подумать и о территориальных приобретениях: «Вы фактически прокладываете путь к неизбежному в будущем разделу Турции». Какие большие и далеко идущие планы кайзер связывал с германо-турецким союзом, видно из его весьма легкомысленной реплики в разговоре с тем же Лиманом фон Сандерсом, когда тот 16 февраля 1914 года прибыл в Берлин для доклада о первых месяцах своей миссии: «Либо германский флаг будет развеваться над твердынями Босфора, либо я повторю печальную судьбу узника Святой Елены». Место его изгнания оказалось ближе.

В задачи миссии Лимана фон Сандерса входило и перевооружение турецкой армии современными типами артиллерийского вооружения, естественно, за счет поставок из Германии. Вскоре на берегах пролива появились батареи дальнобойных орудий, но еще раньше появились, впрочем, признаки недовольства германским военным присутствием со стороны турок. Вильгельм продолжал заверять русских, что германская миссия ничуть не отличается по своему характеру от тех, которые действовали в Османской империи ранее. На Вильгельмштрассе думали иначе: «Речь идет о нашем авторитете в мире, который подвергается бешеным атакам со всех сторон! Потому – вперед, смирно, шпага наготове!» Германия хотела сыграть на британских страхах по поводу замыслов русских захватить проливы. Вильгельм все еще надеялся: англичане наконец поймут, что ставят не на ту лошадь. В этом смысле его политика в отношении Османской империи представляла собой попытку привлечь Великобританию на свою сторону.

Наблюдатели отметили, что кайзер, кажется, готов отказаться от идеи превентивной войны, но скорее всего дело было в очередной перемене в его настроении – обычные для кайзера метания, которые зависели от того, с кем и при каких обстоятельствах он последний раз общался. В ноябре прошлого, 1913 года французский посол усмотрел новые, воинственные нотки в высказываниях и поведении Вильгельма. 10 марта перед баденским консулом графом Беркгеймом предстал совсем другой человек: Вильгельм выразил мнение, что ни французы, ни русские к войне не готовы, но «как бы там ни ложились карты, он, кайзер, никогда не начнет превентивную войну». С точки зрения Линкера, такой подход был достоин сожаления – шеф военного кабинета считал, что есть великолепная возможность нанести первый удар, повторив смелую инициативу Фридриха II, упредившего в начале Семилетней войны действия своих противников.

26 февраля 1914 года Вильгельм написал свое последнее послание Николаю II. Прежний личный представитель кайзера при российском дворе, фон Дона, отзывался; на смену должен был прибыть Хелиус. Рекомендуя своего эмиссара, кайзер отмечал, что он «феноменальный музыкант и играет на пианино, как Рубинштейн, д’Альберт или любой другой великий артист» и «один из моих самых близких личных друзей». Вероятно, Вильгельм несколько преувеличил музыкальное дарование посла, но все остальное было чистой правдой. Вильгельм демонстрировал, какое важное значение он придает тому, кто будет представлять его в Петербурге.

В марте состоялся визит в Вену. Как утверждают исследователи, он открыл глаза Францу Иосифу на славянскую угрозу. Кайзер несколько раз встречался с венгерским лидером графом Тисой, который произвел на него более сильное впечатление, чем австрийский министр иностранных дел Берхтольд. Тем не менее страхи Вильгельма по поводу русских показались Тисе преувеличенными. Из Вены Вильгельм отправился в Венецию. Там на борту ожидавшего его на причале «Гогенцоллерна» он устроил прием в честь итальянского короля Виктора Эммануила. Он встретился с Францем Фердинандом в его замке Мирамар на адриатическом побережье близ Триеста, где имел возможность осмотреть первый австрийский дредноут. Разговор шел о возможности начала войны. Кайзер сделал для себя тот вывод, что эрцгерцог «целиком и полностью у него в кармане». Важно было устроить так, чтобы русские напали первыми, иначе англичане выступят на их стороне. Впрочем, для Вильгельма и по моральным соображениям было важно ощущение, что ответственность лежит на другой стороне. Ягов это правильно понял: «Кайзер хотел сохранить мир и постоянно отгонял от себя мысли о войне, соглашаясь рассматривать такую возможность только на случай, если наши противники нам ее навяжут».

22 марта Вильгельм прибыл на Корфу. 6 апреля к нему присоединился и Бетман-Гольвег, который пробыл на острове неделю. Кайзер устроил настоящую головомойку своему шурину, греческому королю: хватит отдыхать, надо серьезно заняться укреплением мира, от тебя тут многое зависит, твердил он. На греческого премьера Венизелоса стиль общения кайзера произвел сильное впечатление: «Теперь я понимаю, что значит автократия, тем более когда власть в руках такого человека!»

После отъезда Бетман-Гольвега остров посетил раболепствующий Лауфф. Представление о стиле письма и характере этой личности дает следующий отрывок из его изданных в 1932 году мемуаров, где он выражает свое восхищение местной флорой: «Розы и розы, всюду розы! Белыми, желтыми, пурпурными каскадами они ниспадают от колонн портика по ступеням лестницы, резкими мазками обрамляя темно-синие впадины и расщелины, взбираются вверх по склонам, являя всю свою прелесть в ярких лучах летнего солнца… Здесь протекает его жизнь – в непрерывных трудах и заботах, в ежедневном исполнении своих монарших обязанностей, в думах о своем народе, проникнутых чувствами страстной любви к нему и озабоченности его судьбами». Лауфф сообщает, что кайзер окружен художниками, скульпторами, прочими представителями науки и искусства, впрочем, встречаются и генералы. Лауфф выражает восхищение местными девушками: они неизменно приветствуют кайзера возгласами «Хайль, базилевс!». В Аббации Вильгельм встретился с прогермански настроенным министром иностранных дел Италии маркизом Сан-Джулиано.

Близилась война, а кайзер со всей страстью предавался своему увлечению археологией. Он пригласил на Корфу профессора Дерпфельда, специалиста по творчеству Гомера. Дерпфельд был убежден в том, что близлежащий остров Левкас – это гомеровская Итака, вероятная родина Одиссея. Втроем – сам профессор, Вильгельм и Дона отправились на остров на лодке. Дерпфельд зачитывал соответствующие отрывки из «Одиссеи», и, как пишет сам Вильгельм, «мы были поражены, насколько ландшафт соответствует описанному в тексте». Позднее Вильгельм использовал свое пребывание на адриатических островах для самооправдания: в то время, как его кузен Николай планировал кровавую бойню, он занимался археологией и читал Гомера. По некоторым данным, в начале года он думал отказаться от всяких поездок. Передают сказанную им по-французски (и потому довольно коряво звучащую) фразу: «В этом году я остаюсь у себя, потому что у нас будет война!»