Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 56 страниц)

Наступил июль – время очередной «северной экспедиции». По пути Эйленбург сделал остановку в Берлине, чтобы разведать обстановку. Он имел беседы с Каприви, Гольштейном, Гатцфельдтом и своим кузеном Бото, перспективы карьерного роста которого его очень интересовали. Выяснилось, что у Гольштейна терпение на исходе. Вероятно, именно к тому времени относится его высказывание: «Возможно, когда-нибудь и найдется такой человек, который осмелится сказать правду Вильгельму II, но только вот вряд ли кто его примеру последует». Кстати, Эйленбург порой говорил кайзеру правду, главным образом играя с Вильгельмом в теннис. 7 июля он написал своей матери:

«Проблема с Бисмарком становится все более острой, но я думаю, что своим безобразным поведением он сам постепенно просвещает людей по поводу того, кто прав и кто виноват. Кайзер сохраняет полное спокойствие, он выжидает, сдерживая свой гнев. Каприви в очень трудном положении из-за нападок князя».

В августе Вильгельм имел беседу с Гогенлоэ. Кайзеру стало известно, что в эльзасском казначействе обнаружились лишние деньги, и он пожелал потратить их на строительство корабля. Гогенлоэ предлагал закончить строительство дворца в Цаберне. Разговор коснулся острой темы: по стране ходили слухи, что Вильгельм хочет упрятать бывшего канцлера в тюрьму – конкретно называлась берлинская тюрьма Шпандау. Кайзер все отрицал – он не хотел делать из Бисмарка мученика.

14 декабря Вальдерзее писал в дневнике о роскошном приеме, оказанном Вильгельму во время его визита в Вену: «Газеты (австрийские) дышат византийством, пишут о нем как о величайшем из монархов. Такая безудержная и бессмысленная лесть сильно вредит ему, плохо влияет на его способность самооценки. Печально, но то же самое происходит и здесь». В ноябре вновь пошли слухи, что Вальдерзее вот-вот получит канцлерское кресло. Пока он продолжал прозябать в далеком от столицы Альтоне. Видимо, чувство разочарования и обиды толкнуло его на заключение сделки с Бисмарком с целью сместить Каприви. Бисмарк, получивший мандат депутата рейхстага, намеревался проголосовать против законопроекта о военном бюджете и таким образом окончательно дискредитировать действующего канцлера.

VI

Осенью 1892 года разгорелся скандал, связанный с именем Леберехта фон Котце. Все началось с того, что в берлинском высшем обществе стали циркулировать анонимные письма порнографического содержания с рисунками, изображающими видных вельмож в весьма красноречивых позах, – к рисункам обнаженных тел были искусно подклеены изображения известных лиц. Нередко в них можно было узнать кайзера. В то время многие говорили о его романе с графиней Гогенау (супругой Фрица Гогенау, сына принца Альберта Прусского от его морганатического брака с Розали фон Раух). Семью Альберта постоянно преследовали скандалы на сексуальной почве: его первая супруга, голландская принцесса, была уличена в измене; ее любовником был кто-то из придворных. У графини Гогенау были очень красивые руки, что всегда возбуждало любвеобильного Вильгельма. Если верить слухам, то первая из появившихся анонимок как раз и содержала изображение Вильгельма и графини в охотничьем домике в берлинском пригороде Грюневальде. Парочка не была обременена предметами одежды, если не считать таковым меховой палантин на плечах у дамы. Надпись гласила: «Лолоки и Лотка».

При дворе склонны были считать, что интимная связь между Вильгельмом и графиней Гогенау существовала. Когда скандал несколько утих, сестра кайзера Шарлотта обронила фразу: «Брат еще хорошо отделался». Однако до конца истории с письмами было еще далеко – она продолжалась до лета 1894 года. Высокопоставленные лица в Берлине и Потсдаме получили в общей сложности около тысячи компрометирующих посланий, адресатами были Дона и Шарлотта. Письма приходили обычной почтой, в разное время дня, со штемпелями различных почтовых отделений Берлина. Работникам экспедиции двора было строго указано сортировать корреспонденцию и откладывать в сторону подозрительные конверты. Обычно адрес на них наносился в виде оттиска с заранее сделанного штампа или был напечатан на «какой-то странной пишущей машинке». Отправителем первоначально считали женщину, но вскоре по письмам, написанным от руки, специалисты установили, что почерк принадлежит мужчине.

В авторстве не случайно подозревали женщину – письма буквально источали бешеную страсть к Вильгельму-мужчине и не менее бешеную ревность к явным и предполагаемым соперницам. «Не обольщайся, имперская Мессалина, – говорилось в одном из них, обращенном к супруге кайзера Доне, все эти штучки, которые ты используешь в своем будуаре, чтобы выглядеть моложе, известны не только тебе. Твои ванны и массажи, твои притирки и духи – самая последняя уборщица во дворце знает, зачем это все. Да, кайзеру нравится его Венера. Но не она одна. Ты услаждаешь его на своем ложе весь год, но только одну ночь в неделю, и если это тебя устраивает, то что ж! Значит, ты умеешь приспосабливаться…» и далее в таком же духе. В другом письме говорилось, что графиня Гогенау благосклонна не только к кайзеру, но и к некоему барону фон Р. Буквально – «в королевских угодьях браконьерствует какой-то гвардейский лейтенантишка. Верховный потаскун терпит поражение от рядового повесы. И главное, из-за кого ломаются копья – из-за распутной дуры!». Около четырех сотен писем, очевидно, не самого откровенного содержания, передали для проведения расследования начальнику полиции барону фон Рихтгофену. Была выдвинута версия, что сочинители – какая-то супружеская пара. В одном из посланий, адресованном Доне, она была изображена в виде обнаженной натуры в объятиях… придворного проповедника Штеккера (тому из одежды оставили только его пасторский воротничок). На императрицу картина произвела впечатление – она перестала принимать Штеккера при дворе.

Просматривалась вся исходящая корреспонденция двора. Список подозреваемых становился все короче – постепенно отсеивались многие посвященные в тайны двора лица: супруги Штольберги, Каролаты, Саганы, Мальцаны, Перпонше, Харрахи, Тиле-Винклер. Наконец, следствие обратило внимание на упомянутого Котце – одного из гофмаршалов кайзера. Некий придворный хронист дает ему крайне лестную характеристику: «Этот человек был очень по душе Вильгельму. Он соединял в себе гибкость Ханке, преданность Плессена и хорошие манеры фон Шолля, да вдобавок всегда оживлял общество своим присутствием. За монарха он готов был душу отдать – и не только. Мало того, что он не получал ни пфеннига из казны, он еще тратил сотни и тысячи марок своих денег на развлечения Его Величества. Короче, он жил ради своего повелителя». Когда Вильгельм отправлялся на охоту, Котце тут же надевал зеленый галстук – показать, что душой он с кайзером. Почему же идеальный царедворец вызвал подозрения?

Интригу против Котце начал его тайный соперник, некто Шрадер. Он сумел выкрасть из кабинета Котце пресс-папье с «уликой» – чернильные следы на промокашке при разглядывании их в зеркало обнаруживали сходство с почерком, которым были написаны некоторые из подметных посланий. Вильгельм лично подписал ордер на арест Котце, который и был произведен на Потсдамском вокзале. За ужином кайзер торжествующе демонстрировал присутствующим пресловутое пресс-папье. Фрау Котце на коленях умоляла кайзера освободить ее ни в чем не виновного супруга, но тот был непреклонен. Однако поток писем не прекратился, и расследование продолжилось.

Полиция вновь расширила круг подозреваемых. Произвели обыски – даже в будуаре графини Гогенау на Беллевюштрассе. Графолог, исследовавший почерк Котце, пришел к выводу о его невиновности, но он оставался в военной тюрьме на Линденштрассе, район Крейцберг, до самой Пасхи – лишь тогда суд разобрался в его деле и вынес оправдательный приговор. В качестве главного свидетеля защиты выступала сестра Вильгельма Шарлотта. Сам кайзер ограничился тем, что послал невинной жертве своей подозрительности букет цветов и пасхальное яйцо. Между Котце и Шрадером состоялось несколько дуэлей, в результате первый был тяжело ранен, второй – убит. Вильгельм, которого, видимо, начали преследовать угрызения совести, расщедрился на подарок и фрау Котце.

После освобождения Котце подозрения сгустились над братом Доны, герцогом Гюнтером Шлезвиг-Гольштейнским. Весной 1893 года он выехал за границу, оставив за собой «облако дыма от сожженных бумаг». С его возвращением поток писем возобновился. Приятельница Гюнтера, маркиза Виллемомбль, была выслана из страны, герцогу какое-то время было запрещено появляться при дворе. Возможно, некоторые из писем были делом рук Шарлотты. Вероятно, узнав об этом, Вильгельм распорядился прекратить следствие. Для Котце, преисполненного желанием найти преступника и тем самым окончательно реабилитировать себя, это был удар, но решение кайзера можно было понять. Вальдерзее, который имел хорошие источники информации, утверждает, что преступника следовало искать среди ближайших родственников.

VII

Неудивительно, что охота для Вильгельма была отдушиной. Вальдерзее мрачно констатировал: «Часто слышится выражение „Король развлекается“. Это по поводу непрерывной серии охотничьих вылазок начиная с середины сентября. Раньше кайзер в сезон охоты (с конца октября до середины декабря) выезжал максимум раз в неделю. Теперь – дважды, так что из каждых семи дней по меньшей мере четыре выпадают. Социалисты и прогрессисты, должно быть, все это тщательно регистрируют».

Охотничьи угодья были строго «специализированы»: под Потсдамом кайзер отстреливал уток, фазанов, зайцев и ланей, в Саксонии, Бадене и в поместье Герца Шлитце – вальдшнепов, в поместьях семьи фон Дона – Прекельвитце и Шлобиттене – главной добычей были косули, в соседнем Мадлице, в имении Финкенштейнов, – куропатки, в Роминтене, на границе с Россией, – лоси и, наконец, на пустоши Шорфхайде под Берлином – красные олени. Вильгельм редко оставался в гостях больше двух дней, за это время хозяину приходилось потратиться на 40–50 тысяч марок. Вильгельм очень серьезно относился к охоте и гордился своими навыками меткого стрелка. «Только что убил оленя. Кессель промазал. Вильгельм» – такую лаконичную весточку супруге послал он в мае 1895 года.

Нельзя сказать, что на охоте Вильгельм полностью отрывался от дел. Существовал телеграф, кайзера всегда сопровождали министры и советники. Именно в охотничьем домике в Герде 18 ноября было принято важное решение о том, кто заменит назначенного еще Бисмарком посла при царском дворе в Петербурге генерала фон Швейнитца. Царь предпочел бы кандидатуру генерала фон Вердера – так и порешили. «В его руках будет сосредоточена немалая доля ответственности за сохранение мира в Европе», – отмечал Вильгельм.

3 января 1893 года, вероятно, можно назвать днем прощания кайзера с идеей либеральной империи. Выступая перед своим генералитетом, он заявил: «Я добьюсь утверждения (военного) бюджета – любой ценой. Что понимает в военных делах это сборище шпаков? Я не потерплю, чтобы они сократили армию – хотя бы на одного солдата, хотя бы на одну марку, и, если посмеют ослушаться, я разгоню к дьяволу этот рейхстаг полупомешанных!» К середине года бюджет незначительным большинством был принят рейхстагом.

Но вернемся к началу года. После воинственного выступления перед генералами Вильгельм отправился в Карлсруэ полакомиться трюфелями вместе со своими баденскими родственниками. Гогенлоэ, который также был приглашен, отметил леность кайзера, его нежелание читать доклады – Вильгельм явно потерял в глазах Гогенлоэ свой прежний блеск. Бывший там же Эйленбург доверительно сообщил Гогенлоэ, что его не привлекает пост статс-секретаря министерства, который ему сулили. Руководить внешней политикой он желает не больше, чем ехать в Лондон послом или стать министром двора вместо своего двоюродного брата Августа, «…он опасается, что постоянное общение с кайзером по должности разрушит тонкую ткань их отношений; а для кайзера нужнее всего именно их дружеские отношения; он знает, что мне лично от него ничего не нужно и мои советы всегда абсолютно бескорыстны», – писал Гогенлоэ.

Эйленбург все более укреплялся в мысли, что Бюлов должен сменить Каприви. Бюлов в письме Эйленбургу, датированном 9 января, буквально исходил высокопарными банальностями, которые так импонировали художественной натуре его адресата: «Все говорит за то, что в сравнении со всеми прочими странами Европы у нас самая здоровая обстановка. Мы здоровы от корней до кончиков кроны. У нас монарх, которого отличают достоинства, какие нельзя приобрести иначе как от природы, и недостатки, что легко изживаются». Излагалась в письме и новая политическая программа: основные направления политики определяет кайзер, конкретное воплощение ляжет на плечи Бюлова, Филиппа Эйленбурга и его кузена Бото. Назначениями на дипломатической службе будут ведать Гольштейн, Кидерлен-Вехтер и Эйленбург.

18 января была образована новая правая партия Союз сельских хозяев, или Аграрная лига. Ее платформа заключалась в противодействии торговой политике Каприви. Вальдерзее отметил, что из партийной программы были удалены антисемитские моменты. Генерал сравнивал действующего кайзера с королем Фридрихом Вильгельмом IV, который своей нерешительной позицией в революции 1848 года и неспособностью противостоять Австрии заслужил себе плохую репутацию в глазах твердокаменных пруссаков. По его словам, «оба были идеалистами, которые начинали свою деятельность с множества прекраснодушных, но плохо продуманных проектов и быстро познали горечь разочарований. Обоих объединяет склонность поддаваться тому или иному настроению и перепрыгивать от одной идеи к другой. Тот период мне живо напоминает царящая ныне всеобщая неопределенность и неудовлетворенность, следствие отсутствия у императора какой-либо ясной цели». По здравом размышлении Вальдерзее вынужден был признать, что его сравнение не вполне точно: Вильгельм не самодержец и в отличие от Фридриха Вильгельма не любит, чтобы его окружали талантливые и умные советники.

Германия помнила Бисмарка. Демонстрации солидарности с бывшим канцлером проходили во всех городах, куда приезжал Вильгельм. Кайзер понимал, что демонстрациями выражают протест против его политики. Неизвестно, испытывал ли кайзер угрызения совести по поводу того, как он обошелся с человеком, имеющим такие заслуги перед рейхом. Известно, что Вильгельм с удовольствием пошел бы на мировую, но не хотел терять лицо. Феликс фон Бетман-Гольвег, отец будущего канцлера, пытался примирить их, но по стране моментально распространился слух, что Вильгельм намерен вернуться к прежнему политическому курсу и будет вынужден чуть ли не на коленях упрашивать старика Бисмарка вернуться на свой пост. В таких условиях монарх, разумеется, не смог предпринять каких-либо шагов к примирению, он «укрылся за каменной стеной молчания», как сказала баронесса фон Шпитцемберг.

Эйленбург продолжал повсюду сопровождать кайзера. Он участвовал и во всех «северных экспедициях», хотя к развлечениям на борту относился иронично. Летом 1893 года участников экспедиции ожидала новая роскошная яхта «Гогенцоллерн», спущенная на воду совсем недавно, 7 апреля. Вильгельм тщательно следил за ходом ее строительства, предусмотрел максимальный комфорт. Адмирал Холльман намекнул кайзеру на его расточительство, Вильгельм отреагировал резко: если адмиралтейство не хочет тратиться, он заплатит из собственного кармана. Ему робко предложили перевезти со старой яхты столовое серебро – Вильгельм и слышать об этом не хотел: по его мнению, на новой яхте все должно быть новое.

Экспедиция 1893 года отличалась от предыдущих – в числе ее участников были две дамы: Дона и Цилли – Цецилия Мекленбург-Шверинская, будущая кронпринцесса. Вильгельм не был любителем светских бесед с дамами. Для кого-то он делал исключение, но только не для собственной супруги. Для Доны присутствие на борту было вопросом самоутверждения. Вильгельм открыто говорил, что нечего ей там делать. Вскоре Дона убедилась в этом лично. Эйленбург оставил краткие характеристики своих спутников: Плессен – «фальшив», Линкер – «обаятелен», доктор Лейтольд – «великолепен», Кидерлен-Вехтер – «резковат», Зекендорф – «дурак», Куно Мольтке – «мой коллега-музыкант», Липпе – «неглуп и приятен в обращении», Зенден – «деловит, но полупомешан», Герц – «ни к чему не способен, комедиант поневоле», что касается фон Хюльзенов, то Георг – «симпатичен и легок в общении, но с явно преувеличенным представлением о себе», а Дитрих – просто «заурядный берлинский бурш».

Яхта достигла берегов Англии, Вильгельм сошел на берег в сопровождении Эйленбурга. 29 июля кайзер в мундире адмирала британского флота встретился с английскими родственниками герцогом Коннаутом и принцем Уэльским. В ходе беседы было выражено опасение, что между Великобританией и Францией вскоре может вспыхнуть война. В дневниковой записи за 30 июня Эйленбург отметил, что «вернувшись на борт „Гогенцоллерна“, кайзер сразу же прошел в свой салон. Он был во взвинченном состоянии». Волнение его объяснялось тем, что, по его подсчетам, британский флот уступает по мощи объединенным флотам Франции и России, а германская армия еще недостаточно сильна, чтобы вести войну на два фронта. «Франция удачно выбрала момент, – так передает Эйленбург слова кайзера. – Германия потеряет престиж, если не возьмет теперь на себя руководящей роли; вопрос стоит так: или мировая держава, или ничто». Его собеседник не проявил никакого энтузиазма по поводу идеи Вильгельма идти на выручку к англичанам. 5 августа они вновь обсудили международную ситуацию за кружкой послеобеденного пива. С точки зрения Эйленбурга, никакой угрозы германским интересам не было, у кайзера просто-напросто расходились нервы.

Следующий день принес испытание уже для нервов Эйленбурга – в виде пронзительных звуков волынки. Кризис к тому времени уже миновал. Королева устроила в честь почетных гостей торжественный обед в Осборне. Обслуживали прием четверо шотландцев и четверо индусов. Виктория была одета в черный бархатный костюм. Она подняла тост за «моего дорогого внука», присутствующие подняли свои бокалы в честь «германского кайзера». Вильгельм ответил тостом за королеву. Тут и начался тот самый, по определению любителя классической музыки Эйленбурга, «жуткий скрипучий вой» шотландских волынок. Во время застолья он наблюдал за королевой и Вильгельмом – как они разговаривают между собой, как ведет себя кайзер по отношению к своей бабке. Он отметил, что королева свободно владеет немецким. Виктория беседовала с Эйленбургом, и он понял, что Викки успела рассказать матери о нем. Вильгельм старательно играл роль любящего внука.

На обратном пути «Гогенцоллерн» бросил якорь в бухте Гельголанда. На острове строились фортификационные сооружения, было установлено орудие с дальнобойностью в 15 километров. Эйленбургу изрядно надоели разговоры на военно-морские темы. По возвращении в Берлин он отвел душу – на обеде со скульптором Бега, который работал в то время над конной статуей первого кайзера. Предполагалось, что она будет стоять на месте снесенных отелей и ресторанов квартала Шлоссфрейхейт.

Вильгельм усиленно пытался создать впечатление, что он искренне озабочен здоровьем экс-канцлера, но в то же время делал все, чтобы принизить его роль в создании рейха. Выступая 18 октября в Бремене, он неожиданно приписал эту роль своему отцу. Вильгельм торжественно провозгласил, что не кто иной, как Фриц, «с мечом в руках» завоевал «корону Германской империи для своего родителя».

Политическая жизнь Германии была полна интригами и заговорами. Каприви подвергался нападкам со всех сторон, особенно усердствовал лидер военного блока Ханке. Во время ужина с Вальдерзее 3 декабря кайзер выразил недовольство политикой свободной торговли: она стоила ему потери популярности в Пруссии. Эйленбург упорно пытался протолкнуть на канцлерство своего двоюродного брата Бото, что, в свою очередь, обеспокоило Вальдерзее. Гогенлоэ был рад, что хотя бы его имя не всплывает в этой мутной пене придворных интриг.

В декабре сатирический журнал «Кладдерадатч» представил художественный образ тайной силы, влияющей на корону, – рисунки «Любитель устриц», «Шпетцле» и «Граф Трубадур». В первом случае намек был на известного гурмана Гольштейна – автора рецепта оригинального блюда из телятины (оно до сих пор носит его имя). В статье не говорилось о его кулинарных способностях – Гольштейн был представлен тайным соглядатаем (в свое время он по поручению Бисмарка следил за дипломатом фон Арнимом). «Шпетцле» был Кидерлен-Вехтер (в Швабии так называлась лапша), а Кидерлен-Вехтер был как раз швабом и, по общему мнению, легко позволял себе вешать лапшу на уши. Последняя характеристика относилась, разумеется, к Эйленбургу – известному исполнителю северных баллад. Каждому из трех персонажей «Кладдерадатч» дал дополнительное звание. Эйленбург – «мастер инсинуаций», Кидерлен-Вехтер «мастер интриги», Гольштейн – «мастер клеветы». Самым опасным из троицы объявлялся Эйленбург. Авторами журнального шаржа, как вроде бы выяснилось, были два чиновника министерства иностранных дел, однако было нечто подозрительное в том, что ни Каприви, ни Маршалль фон Биберштейн не дали санкции на проведение официального расследования.

Вальдерзее получал от скандалов большое удовольствие, но не во всем был согласен с автором – с его точки зрения, хуже всех из этой троицы был Гольштейн. В своем дневнике Вальдерзее писал о нем как о злом духе, которого «никто не видит и не слышит, даже кайзер». Впрочем, двум другим от него досталось не меньше: «Кидерлен-Вехтер развлекает невинного кайзера анекдотами на своем швабском диалекте, которые он умеет рассказывать, сохраняя полную серьезность на лице. Сопровождает кайзера в поездках и часто остается с ним наедине, что облегчает возможность влиять на Вильгельма. Все знакомые Кидерлен-Вехтера считают его личностью фальшивой и злокозненной. Филипп Эйленбург умеет очаровать кайзера своим рифмоплетством и песнопениями. По сути своей он человек приличный, но его вовлеченность во всякие делишки и интрижки первых двух делает и его опасным».

Вальдерзее счел момент подходящим, чтобы раскрыть кайзеру глаза на «клеветника» Гольштейна. Тот не пожелал слушать: «Это невероятно. Я знаю Гольштейна очень хорошо, он отличный парень, абсолютно честный, как и Кидерлен-Вехтер, полностью предан мне, и, кроме того, он полностью в моих руках». Вальдерзее перенес свои обвинения на Эйленбурга, позже он записал: «Сам никогда не поверил бы, что он может зайти так далеко». К разоблачению троицы подключился еще один орган печати – «Ди цукунфт», подробно описывая роковую роль Гольштейна в трагедии фон Арнима. Гольштейн и Кидерлен-Вехтер не остались в долгу – они обвинили Хенкеля фон Доннерсмарка (предполагаемого автора статьи) в распространении лживых инсинуаций. Гольштейн вызвал его на дуэль. Еще одна дуэль состоялась между Кидерлен-Вехтером и журналистом Полсторфом; последний был серьезно ранен. Кидерлен-Вехтера поспешно отправили консулом в Гамбург. Это была своего рода репетиция большого скандала, позже затеянного Максимилианом Гарденом, – скандала, который до основания потряс весь «ближний круг» Вильгельма. Гарден был не тот человек, от которого можно было так легко отделаться.

В январе 1894 года пошли слухи о примирении кайзера с семейством Бисмарков и о смене канцлера. Говорили, что пост займет Вальдерзее, а Герберт Бисмарк станет министром-президентом Пруссии. Однако генерала вновь ждало разочарование. Герберта, правда, пригласили во дворец на ежегодную церемонию вручения наград, но кайзер не удостоил его и словом. Вальдерзее и баронесса фон Шпитцемберг упоминали о слухе: Вильгельм готов был вновь призвать Бисмарка, чтобы обеспечить прохождение через рейхстаг торгового договора, но после «жуткой сцены», устроенной ему матерью, отказался от этой идеи. Кайзер осуществил давнюю мечту Эйленбурга, назначив его послом в Вену. Но была договоренность, что этот пост займет Карл фон Ведель – кандидатура Эйленбурга оказалась полнейшей неожиданностью и для действующего посла, принца Рейсса, и для канцлера Каприви. Свое недовольство высказал и император Франц Иосиф.