Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 56 страниц)

II

Вальдерзее был не совсем прав – в Великобритании Вильгельм с радушным гостеприимством встретил в Камберленде, в поместье Хью Лоутера, пятого графа Лонсдейла, человека, получившего в английской прессе характеристику «закадычного Друга Вильгельма». Лонсдейл был фантастически богат и отличался спортивными пристрастиями. Стрелок, яхтсмен, боксер, охотник – везде ему сопутствовала удача. Он был к тому же большим любителем приволокнуться за красивыми женщинами. Ему нравилось эпатировать общество – именно этим обстоятельством, видимо, можно объяснить и его решение завести дружеские отношения с германским императором.

Познакомил их дядя Лоутера, служивший в британском посольстве в Берлине. Лонсдейл быстро сделался своим человеком в военном окружении кайзера, получал приглашения на участие во всех смотрах и маневрах. Английский лорд (с разрешения королевы, разумеется) стал неофициальным советником Вильгельма по части тактики кавалерийского боя и кораблестроения. Супруга Лонсдейла почтила своим присутствием спуск на воду строившейся в Глазго кайзеровской яхты «Метеор II» и разбила о борт ритуальную бутылку шампанского. В свою очередь, Вильгельм проявлял в отношении своего английского друга необычайную щедрость. В Кобленце Лонсдейлу понравилась ваза – Вильгельм тут же купил ее и преподнес лорду в качестве подарка. Эта ваза с выгравированным на ней изречением Омара Хайяма о воздействии лунного света на любовников стала украшением одной из клумб в усадьбе Лоутеров. У супругов стало традицией вечерами прогуливаться вокруг нее.

Лонсдейл сохранил верность дружбе с кайзером, несмотря на все исторические коллизии. После 1914 года личных встреч у них не было, но английский пэр по-прежнему отзывался о Вильгельме не иначе как о «компанейском парне». Они регулярно обменивались рождественскими открытками – вплоть до начала Второй мировой войны в 1939 году. По словам Лонсдейла, у его друга было как бы два лица: одно – официальное, другое – отражающее его индивидуальность. Все недостатки его определялись тем, что «к монархам всегда прилипают подхалимы, и к германскому кайзеру это относилось больше, чем к иным прочим». Лонсдейл продолжал защищать Вильгельма даже во время англо-бурской войны, когда общественное мнение было настроено крайне анти-немецки. Вильгельм во время своего визита в Лондон в 1899 году узнал, что английская сторона вычеркнула из программы пункт, предусматривавший визит в имение Лонсдейлов. Кайзер потребовал, чтобы имя лорда Лонсдейла внесли в список приглашенных на официальный прием в Виндзорском дворце, и добился своего!

Вернемся, однако, к английскому турне Вильгельма 1895 года. Лонсдейл, который был среди гостей на открытии Кильского канала, хотел отплатить сторицей за оказанное ему гостеприимство. Прибыв в порт Коу на своей яхте «Верена», он устроил там шикарный бал. Палуба яхты была превращена в тропический лес; по воспоминаниям одного из присутствовавших, повсюду были «цветы, пальмы и лианы». Лонсдейл пригласил кайзера и сопровождающих его лиц посетить имение Лоутеров, где их ждало нечто, «по сравнению с которым пышный прием на „Верене“ показался бы скромным пикничком». Идея импровизированной поездки кайзера по приглашению частного лица, да еще такого, мягко говоря, оригинала, как лорд Лонсдейл, вызвала изрядный переполох не в последнюю очередь в берлинских официальных кругах. Там к дружбе кайзера с Лонсдейлом относились с опаской. Тем не менее кайзер и отобранная им десятка (Куно Мольтке, посол Вольф-Меттерних, Август Эйленбург, Плессен, Хелиус, генерал фон Липпе, адмирал фон Зенден-Бибран, майор фон Якоби, врач Лейтольд и полковник фон Арним, один из многочисленных отпрысков этого прусского рода) отправились поездом на север.

На железнодорожной станции Пенрит их встретили представитель охотничьего общества – «Куорн» в полном облачении, почетный караул йоменов в красочных мундирах и два всадника в голубых шинелях. По слухам, над доведением до совершенства своего внешнего вида и конской сбруи они трудились не менее двух месяцев. В первый темно-синий открытый фаэтон уселись хозяин с братом, Ланселотом Лоутером. За ними двинулись и остальные девять экипажей, в упряжке каждого – пара гнедых, на запятках – лакеи в ливреях – белые манишки и бриджи, желтые камзолы (желтый цвет был отличительным аксессуаром династии Лонсдейлов; его самого звали поэтому «желтым графом»), на левом рукаве каждого – семейный герб Лонсдейлов, на головах – шапки из меха бобра. По всему ходу движения порядок поддерживали полицейские. Предосторожность была не лишней: чтобы увидеть кайзера, в Пенрит съехалось множество любопытных; отели были переполнены, люди устраивались на ночлег в коридорах и прямо на улицах. Вильгельм, занявший сиденье напротив Лонсдейлов, был доволен: местные жители из окон и с крыш размахивали транспарантами с изображением имперского орла.

У въезда в замок кавалькаду встретила леди Лонсдейл. На флагштоке развевался кайзеровский флаг. К замку была протянута телеграфная линия, чтобы кайзер мог в любую минуту связаться с Берлином. Вильгельм вволю поупражнялся в стендовой стрельбе; дорога в три с половиной мили до стрельбища получила впоследствии название «императорской». Хозяин на всякий случай, если гость не будет доволен его помещением, арендовал резервное – в поместье графа Стратмора Уэммергилле в Йоркшире. Видимо, было задействовано и оно, поскольку до сих пор в Уэммергилле один из стендов называется «кайзеровским». Кайзер произвел 150 выстрелов дуплетом, поразив 60 мишеней, что в принципе неплохой результат, но, говорят, он был достигнут не без помощи спрятанных от глаз стрелка снайперов, которым Лонсдейл предусмотрительно поручил дублировать его выстрелы. В качестве сюрприза хозяин пригласил высокого гостя пройтись по лесу, захватив ружье: авось вдруг выскочит какой-нибудь зайчишка. Укрытые в чаще слуги по сигналу выпускали заранее пойманных зверьков, и в результате, к вящему удовольствию кайзера, его охотничья добыча составила ни много ни мало шестьдесят семь тушек.

Вечером слух хозяев и гостей услаждал оркестр из двадцати четырех музыкантов под управлением маэстро Гамильтона, который специально по этому случаю сочинил «Императорский вальс» и песенку «Всегда добро пожаловать!». Лонсдейлу посвящалась музыкальная пьеса «Верена». Разумеется, были исполнены «Вахта на Рейне» и достославная «Песнь Эгиру». По воспоминаниям Лонсдейла, Вильгельм зарекомендовал себя «хорошим гостем» – в том смысле, что не требовал к себе особых знаков внимания, а, наоборот, стремился, чтобы все чувствовали себя легко и непринужденно. Он отпустил несколько шуток по адресу своих адъютантов, устроивших гонки на велосипедах по террасе. Когда Август Эйленбург разбил себе голову, свалившись с пони и объяснив случившееся норовистым характером четвероногой твари (леди Этель Лонсдейл на следующий день специально проехалась на оклеветанном животном; с ней, разумеется, ничего такого не произошло), Вильгельм сострил: «Скажите графу Эйленбургу, что я думаю ввести новую форму для офицеров своего штаба – жокейскую».

В знак благодарности Вильгельм решил подарить хозяину свое изваяние в мраморе. Из-под резца скульптора Шотта уже вышло несколько бюстов кайзера, видимо, это был еще один. Сразу по прибытии на место его спрятали среди пальм. Вечером накануне отъезда Вильгельм знаком прервал оркестр, исполнявший имперский гимн, и торжественно открыл ящик, в котором был упакован бюст. Последовала торжественная, хотя и несколько корявая по стилю тирада: «Я не могу найти лучшего способа выразить мое глубочайшее уважение к Вам лично и мою благодарность за оказанное мне гостеприимство, чем просить Вас принять этот дар в знак моих самых дружеских чувств». По поводу этого бюста рассказывали и другую историю: его вынули из ящика еще раньше и решили сразу установить на постамент, чтобы потом уже в таком законченном виде представить всю композицию почтенному обществу. Проблема была в том, чтобы найти подходящий постамент. Один из адъютантов предложил выход: вокруг в усадьбе полно статуй римских императоров, хозяин не обидится, если голову одного из них временно заменить головой Вильгельма. Когда тот узнал, как была решена проблема с постаментом – путем обезглавливания римского императора, он рассмеялся и проговорил: «Наверняка это был Калигула!» [10]10
  Нынешний граф Лонсдейл в письме, адресованном автору и датированном 24 сентября 1999 года, сообщил, что этот бюст оставался в замке еще долгое время. Только после окончания Второй мировой войны он был продан с аукциона в процессе раздела имения. – Примеч. авт.


[Закрыть]

После пятидневного пребывания в усадьбе Лонсдейлов кайзер со своей свитой отбыли в Лейт, где их ожидала яхта «Гогенцоллерн». Говорили, что Лонсдейлы потратили целое состояние на то, чтобы принять немецких гостей. Лорд отрицал, что чрезмерно потратился. Но что значило «чрезмерно» для человека, который привык платить шестьдесят – семьдесят фунтов за простой обед? Скупость не относилась к его порокам.

III

Гогенлоэ в это время занимался тем, что пытался претворить в жизнь реформу системы военной юстиции, разработанную военным министром Бронзартом фон Шеллендорфом. Необходимо было распространить на весь рейх эти новшества – прежде всего более открытую систему судопроизводства. В 1869 году в Баварии Гогенлоэ удалось это сделать без труда, но со стороны прусской военщины этот проект вызвал бешеное сопротивление. Канцлер, желавший наладить отношения с рейхстагом, попал в незавидное положение – он и без того имел массу проблем с аграриями. Министр внутренних дел Келлер, действуя через Плессена и Ханке, сумел соответствующим образом настроить кайзера, и тот тоже выступил против реформы. Дело дошло до того, что Бронзарт фон Шеллендорф вызвал Келлера на дуэль.

Нельзя сказать, чтобы Вильгельм при всей своей зависимости от военного окружения был тупым реакционером-милитаристом. Верно, что порой его стремление к новому принимало комичные формы; так, например, за последние шестнадцать лет его правления он внес ни много ни мало тридцать семь изменений в армейскую форму. Его, несомненно, заботил вопрос об улучшении пищевого довольствия в армии – он лично определял меню и норму спиртного для военнослужащих. Он выступал за омоложение офицерского корпуса армии и флота, благодаря чему в армии, в том числе в самых элитных полках, стали служить выходцы из буржуазных семей. Вильгельм был против рукоприкладства по отношению к солдатам, требуя, чтобы о каждом таком инциденте докладывали ему лично. Со временем его энтузиазм сделать армию современной несколько поостыл. Он так и не отменил дуэли – этого непременного элемента корпоративного «кодекса чести». Так называемое право на сатисфакцию в кайзеровской Германии было обязательным атрибутом члена высшего общества. Немцы делились на две категории – тех, кто имел право вызова на поединок, и тех, кто такого права не имел. Вильгельму удалось добиться лишь некоторого ужесточения наказания дуэлянтам.

Много шума в Берлине произвел визит лорда Лонсдейла. Ходили слухи, что он свел Вильгельма с красотками из своего интимного круга, что устроенная им вечеринка стоила миллион марок. Тем более удивились берлинцы, когда Лонсдейла, прибывшего в город после обычного посещения осенних маневров императорской армии, поместили не в королевском дворце, а в отеле «Бристоль» на Унтер-ден-Линден. Объяснили это тем, что заносчивого лорда надо было поставить на место – Лонсдейл-де нахально заявил, что по статусу он никак не ниже короля Вюртемберга, во всяком случае, «подданных» у него даже больше.

Намерения унизить заморского гостя, конечно, не было. Просто в отеле ему было удобнее, чем во дворце. По сообщению агентства Рейтер, 2 сентября Лонсдейла видели на Унтер-ден-Линден в личной карете кайзера, ему были выделены паж и камердинер из дворцовой свиты. Он был почетным гостем на войсковом смотре в Темпельгофе и вместе с кайзером посещал оперу. В интервью «Берлинер тагеблатт» он рассыпался в комплиментах своему другу-монарху:

«Кайзер – личность во всех отношениях уникальная… Его ум, энергия, способность немедленно проникнуть в суть интересующей его проблемы и прежде всего его прозорливость в этом ему просто нет равных, в такой комбинации эти качества встречаются только у гениев… Он – отличный эксперт в морских делах, он знает все в деталях насчет колониальных вопросов. Это просто невероятно! Если и есть у него недостаток, то это разве только молодость, но этот недостаток, как известно, быстро проходит».

«Таймс» выразила согласие: «Кайзер Вильгельм – личность действительно уникальная». Но в остальном к характеристике Лонсдейла не присоединилась.

IV

25 октября 1895 года русскому царю было отправлено очередное послание, в котором Вильгельм, очевидно, по рекомендации своих советников предпринял новую попытку вбить клин в отношения между Россией и ее союзниками – реальными и потенциальными. Прежде всего утверждалось, что Франции нельзя доверять, поскольку там всем заправляют типы вроде социалиста Жана Жореса, там – республика, а ведь республиканцы в свое время отрубили головы королю и королеве… Вильгельм заявлял буквально следующее: «У нас, христианских королей и императоров, есть священный долг, возложенный на нас небесами, – отстаивать принцип божественного происхождения нашей власти». Это была проповедь легитимизма в чистом виде. Далее Вильгельм попытался открыть глаза царю на происки Англии: она-де нацелилась на черноморские проливы. И в этой ситуации русские считают возможным угрожать войной Германии из-за каких-то ее приобретений в Африке! На этой ноте оскорбленной невинности Вильгельм завершал свой обзор международной политики. В качестве средства для улучшения германо-российских отношений он предложил обмен генштабистами. Со своей стороны он выражал готовность послать к царю Юлиуса Мольтке, будущего начальника своего Генерального штаба.

Германские политические круги были в это время обеспокоены британскими планами установления протектората над Трансваалем. Считалось, что это будет угрожать интересам германской торговли. В британской Южной Африке имелась не такая уж малочисленная и быстро растущая немецкая диаспора. Она возникла в 1857 году, когда в Кейптауне обосновались бывшие немецкие легионеры, сражавшиеся в рядах английской армии во время Крымской войны. Многие из них затем переселились в Йоханнесбург, заняв там солидные позиции в горном и банковском деле. К 1913 году в Трансваале насчитывалось 12 тысяч этнических немцев, еще тысяча проживала в Свободной Оранжевой Республике и 20 тысяч – в других провинциях колонии.

В Великобритании, напротив, было распространено мнение, что германская сторона ведет себя в Африке как слон в посудной лавке, по существу подстрекая буров к мятежу. За несколько дней до отправки Николаю вышеприведенного послания Вильгельм имел трудный разговор с британским послом Эдвардом Малетом. Он состоялся в охотничьем заказнике Вильгельма Губертусштоке, куда посол был приглашен по случаю окончания своей миссии. Гогенлоэ и Маршалль фон Биберштейн, участники «королевской охоты», не были свидетелями разговора. О его содержании кайзер позднее сообщил своему министру иностранных дел:

«Он (Малет) дошел до того, что даже употребил слово „война“; невероятно: из-за нескольких квадратных миль, на которых, кроме негров и пальм, ничего нет, Англия угрожает войной своему единственному настоящему другу, германскому кайзеру, внуку Ее Величества Королевы Великобритании и Ирландии!»

Полковник Суэйн попытался разрядить обстановку, заявив Вильгельму, что он неверно понял посла: тот вовсе не имел намерения выступать с угрозами. Кайзера, однако, трудно было переубедить. По его словам, «тон», который взял Малет, полностью отражал позицию британской прессы. Вильгельм горько жаловался:

«Германия и Тройственный союз стали постоянным объектом клеветнических измышлений и злобных нападок. В результате разрушены плоды моих упорных семилетних усилий по сближению рейха и Англии на базе общности интересов и взаимного уважения в целях осуществления великой культурной миссии».

Такая позиция Великобритании, ее «эгоизм и бесцеремонность» вынудят Германию броситься в объятия Франции и России – таков был конечный вывод кайзера. Правда, Солсбери самым определенным образом дезавуировал высказывания Малета, о чем Гатцфельдт не замедлил доложить в Берлин. Вильгельм, однако, предпочел игнорировать эту успокоительную новость. Неудачный демарш британского посла было решено использовать для пропаганды в пользу увеличения военно-морского флота, который «необходим для защиты растущей торговли». Не слишком грамотно, но вполне в духе «реалполитик» Бисмарка.

16—19 декабря Вильгельм провел в поместье Бисмарка. Он заехал туда по пути из Киля в Алтону, где собирался посетить верфи фирмы «Блом и Фосс». Во Фридрихсру он прибыл довольно поздно – в пять вечера, задержавшись на обеде, устроенном в его честь командующим военным округом (напомним: им был Вальдерзее). Бисмарк встретил его на лужайке перед домом, без шинели, в мундире и каске. Вильгельм тепло пожал ему руку и почти в тоне приказа предложил накинуть шинель. В доме гостя ждали дочь Бисмарка графиня Ранцау со своим маленьким сыном. Вильгельм торжественно вручил хозяину подарок – книгу о германском флоте. Вряд ли это доставило тому особое удовольствие.

Вильгельм провел три четверти часа один на один с Бисмарком. Это вызвало приступ ревнивой подозрительности со стороны Вальдерзее: не приведет ли их беседа к коренному изменению внешнеполитической ориентации кайзера? Оба собеседника появились из кабинета как раз ко времени обеда. Мольтке, присутствовавший на нем вместе с прочими лицами из военного окружения кайзера, отметил, что «еда была приличная, вино – отличное». Ему запомнился исторический анекдот, рассказанный Бисмарком: Фридрих Вильгельм однажды объяснил инертность и вялость своих министров тем, что они пьют мало шампанского: «Газа-то и не хватает». Сладкое итальянское вино напомнило младшему Мольтке «Шато д’Икем». Бисмарк доверительно поделился с ним своими соображениями о состоянии государственных дел: «У Его Величества есть основания быть недовольным своими министрами. Вообще-то монарху можно обходиться и без них – спокойнее будет, но на случай потопа полезно иметь дамбы». После обеда Бисмарк закурил свою пенковую трубку с янтарным наконечником. Вильгельм пожелал перемолвиться с ним еще парой слов наедине – его интересовало мнение Бисмарка о российском самодержце. Экс-канцлер проводил высокого гостя до станции. Во время церемонии прощания он несколько раз поцеловал руку кайзера, а когда поезд с отъезжающими тронулся, Бисмарк принял стойку «смирно» и взял под козырек.

Несмотря на конфликт из-за Южной Африки, Вильгельм не оставлял попыток наладить более тесные отношения с Великобританией. Однако он выбрал сомнительный метод – угрозы и давление. 20 декабря он вызвал к себе Суэйна и поразил его неожиданным обвинением: Великобритания, оказывается, вступила в сговор с Россией с целью установления кондоминиума над черноморскими проливами.

30 декабря доктор Леандер Старр Джеймсон и пятьсот его сподвижников совершили свой знаменитый рейд в Трансвааль с целью свержения правительства Пауля Крюгера. Вильгельм узнал о готовящемся рейде накануне Рождества, и его первой мыслью было – не послать ли к тем берегам пару крейсеров. 31 декабря он отправил телеграмму Гатцфельдту с приказом срочно выяснить, был ли рейд санкционирован британским правительством, и если да, то потребовать паспорта. Вильгельм рассматривал план посылки пятидесяти морских пехотинцев в Южную Африку для защиты немецких интересов. Маршалль фон Биберштейн и Пауль Кайзер, директор департамента по делам колоний, быстро набросали текст телеграммы Крюгеру, где говорилось о «вооруженной банде, покусившейся на целостность Вашей страны» и о том, что Германия преисполнена решимости «восстановить мир и отстоять независимость страны от внешней угрозы». Именно эти двое убедили кайзера подписать проект, и 3 января 1896 года о телеграмме узнал весь мир.

В принципе такого рода документ необходимо было согласовать с Гольштейном, но его не смогли найти – он, как выяснилось позже, уединился с бутылкой кларета в ресторане Борхардта. Существует версия, что Гольштейн, отлично понимая, какой эффект произведет этот неуклюжий дипломатический демарш, не счел нужным вмешиваться. Возможно, он хотел половить рыбку в мутной воде, рассчитывая, что в результате Англия получит необходимый урок, Маршалль фон Биберштейн потеряет свой пост, а Вильгельма весь этот скандал надолго отучит от идеи ведения своей собственной внешней политики. Гогенлоэ, по слухам, был против посылки этой телеграммы. Он рассуждал вполне здраво: вопрос о суверенитете сложен и запутан; по договору 1884 года Великобритания действительно получала определенные права в плане контроля над внешней политикой Трансвааля. За день до опубликования «телеграммы Крюгеру» Вильгельм отправил послание царю Николаю, где говорилось, в частности: «Я никогда не позволю Британии стереть название Трансвааль с географической карты». По-видимому, формулировка эта принадлежала Гольштейну. Брат Вильгельма Генрих, узнав о телеграмме, был вне себя от ярости. Очевидно, и Вильгельм с неохотой поставил под ней свою подпись.

В разговоре с Альфредом Ниманом он признал, что это была ошибка: «Я дал свое согласие (на посылку телеграммы Крюгеру) только потому, что меня настойчиво просили об этом рейхсканцлер, принц Гогенлоэ и министр иностранных дел барон Маршалль фон Биберштейн. В британских официальных кругах она (телеграмма) вызвала недовольство, и мне стоило многих усилий и немало времени, чтобы его рассеять». Интересно, что Лонсдейл, который в то время как раз был в Берлине, высказался в том духе, что у него нет «ни малейших сомнений относительно безупречности мотивов» – кайзер доверительно сообщил ему, что просто откликнулся на призыв Крюгера о помощи.

В мемуарах Вильгельм объяснял мотивы своего поведения в этом инциденте так: в Германии его подозревали в тайных симпатиях к Британии, считали его самого наполовину англичанином – и это в то время, когда англо-американское экономическое и колониальное соперничество особенно обострилось; нужно было сделать что-то, чтобы развеять эти подозрения. Так и возникла идея послать телеграмму солидарности Крюгеру и, кроме того, дать аудиенцию находившемуся тогда в Берлине министру иностранных дел Трансвааля Лейдсу. Гогенлоэ считал необходимым, чтобы кайзер ясно дал понять своему народу, кому он симпатизирует, а кому – нет. В этом плане акцию с телеграммой можно было считать вполне удачной. Баронесса фон Шпитцемберг отметила, что она удовлетворила все партии и политические течения, притом не только в Германии, но и во Франции. Вальдерзее вообще не находил слов, чтобы выразить свое одобрение. Что же касается реакции коварного Альбиона, то «обидеться они там могут только в одном случае – если у них самих совесть нечиста».

Англичане обиделись. Королева Виктория сочла, что ее внук поступил безобразно: «Акция доктора Джеймсона была, конечно, крайне нелепой и неоправданной; однако, учитывая специфический статус Трансвааля по отношению к Великобритании, я думаю, (Вильгельму) лучше было бы промолчать». Принц Эдуард осудил телеграмму как «абсолютно беспричинный акт проявления недружественных чувств». С точки зрения Вильгельма, такая реакция со стороны «дяди Берти» объяснялась тем, что у него были сугубо личные мотивы: его друзья Альфред Бейт и сэр Эрнест Кассель, представители немецко-еврейской диаспоры, вложили в Трансвааль крупные инвестиции. Простые англичане отреагировали бурно – немецкие матросы и купцы подвергались нападениям со стороны уличной черни. В Ливерпуле были разгромлены лавки, владельцами которых были немцы, на набережной крепко побили группу немецких моряков. Самого кайзера, должно быть, больше всего задел тот факт, что солдаты его «собственного» полка королевских драгун уничтожили портрет своего полковника. Вильгельм получил также немалое количество писем от «дам из английского света», в которых те клялись никогда в жизни более не иметь ничего общего с немцами и не вступать на немецкую землю. Баронесса фон Шпитцемберг поняла так: «Эти презренные лавочницы испугались за свои кошельки». Газета «Дейли мейл» прямо призывала к войне, называя даже конкретный срок, когда ее следовало бы начать, – в сентябре.

Тяжело пришлось и «закадычному другу» Вильгельма графу Лонсдейлу. «Принц Уэльский – тоже мой друг», – отбивался он от критиков. В речи, произнесенной в Уайтхэвене, он заявил, что «смешно полагать, будто кайзер питает недружественные намерения в отношении нашей страны». Он обвинил Сесила Родса и Джеймсона в том, что они безответственно поставили на карту жизни соотечественников ради увеличения своих барышей. По его мнению, оба этих авантюриста заслуживают шести месяцев заключения и «двенадцати ударов плетью». Высказывания Лонсдейла оказались гласом вопиющего в пустыне.

Вильгельм тоже чувствовал себя обиженным: он отказался присоединиться к угрожавшему англичанам континентальному союзу – и вот пожалуйста! «Англичанам следовало бы меня благодарить, а не жаловаться!» – написал он на полях одного из меморандумов канцлера. Гогенлоэ дал свою оценку этому эпизоду: «Мы ничего не приобрели, но зато многое предотвратили». Неясно, что именно он имел в виду.

Вальдерзее по-прежнему делал ставку на освященный временем союз с Австрией, но сведения о формировавшейся франко-русской коалиции его изрядно нервировали. Лучшим выходом в данной ситуации было бы, по его мнению, заключение пакта с Великобританией, но он понимал, что это невозможно: англичане «заинтересованы только в том, чтобы ставить нам палки в колеса, поскольку речь идет о колониальной политике». Заставить англичан силком пойти на установление союзнических отношений? Попытка была, но она не удалась.

В январе 1896 года Вильгельм заявил, что воздержится от ежегодного визита на родину своей матери. Заговорили о «континентальной лиге», которая была бы направлена против Англии, но тема эта как-то быстро сошла на нет, только российская сторона в январе 1897 года сделала попытку вдохнуть новую жизнь в этот проект.

31 января 1896 года кайзер принимает решение о форсировании строительства германского военно-морского флота. Мотив защиты растущей колониальной империи тесно сплелся здесь с мотивом мести за нанесенную обиду. Решение не было единоличным. Тирпиц в своих мемуарах считает своей заслугой то, что именно он направил гнев кайзера в соответствующее русло. Логика была подкупающе проста: англичане продемонстрировали образчик «ненависти, зависти и злобы» по отношению к Германии, и прекрасно: это можно использовать, чтобы дать наконец необходимый импульс военному кораблестроению. Тирпиц, разумеется, категорически отрицал, что военно-морской флот строится для экспансии. Тем не менее он отметил, что «истерическая реакция» по ту сторону Ла-Манша наглядно показала опасность того, что англичане «при первом удобном случае не преминут расправиться с беззащитными немецкими конкурентами».

Горько размышляя над событиями тех лет в своем голландском изгнании, Вильгельм рисовал такую картину: англичане (напомним – он никогда не употреблял выражение «британцы») считали себя «богоизбранной» нацией, для них экономическая конкуренция со стороны немцев – это было нечто равноценное смертному греху, германская колониальная активность рассматривалась как вмешательство в их внутренние дела, а намерение создать довольно скромный по своим размерам и задачам военный флот они сочли непозволительной наглостью. «Между тем утверждать, что флот, предназначенный, по сути, для береговой обороны, является инструментом для достижения каких-то темных замыслов – на это способны только люди, которые сами питали такие замыслы». Ни Великобритания, ни Россия, утверждал Вильгельм-мемуарист, не желали рассматривать Германию в качестве равного партнера. Более того, после смерти королевы Виктории «дядя Берти» попытался даже убедить Франца Иосифа, чтобы тот порвал свои связи с Германией!