Текст книги "Последний кайзер. Вильгельм Неистовый"

Автор книги: Джайлз Макдоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 56 страниц)

Сам бывший кайзер планировал перейти границу и укрыться на германской территории, в поместье принцессы Зальма. Впрочем, он упоминал и о яде. Дона сразу же вмешалась: «Вильгельм, тогда мы все последуем за тобой!» Свои эмоции он усиленно вымещал на несчастных деревьях в «тюремном садике», как он называл парк при замке. Прибывший Розен успокоил его: по его мнению, голландцы не позволят его тронуть. Пока что ему следует оставаться в Амеронгене и ждать. В благодарность на Рождество дипломат получил подарок – литографию с изображением Вильгельма-всадника.

Фарс продолжался. Вильгельм решил симулировать болезнь, обвязал уши бинтом, перестал бриться и перешел на постельный режим. Все это, надеялся он, пробудит к нему сочувствие и симпатии голландцев. На протяжении шести недель он практически не покидал своих покоев. Именно на это время пришлась нелепая попытка похищения Вильгельма, предпринятая восьмеркой бравых американских офицеров. Хорошо отпраздновав в Люксембурге встречу Нового года и явно перебрав при этом пунша, заговорщики во главе с полковником Люкасом Лиа решили сделать подарок своему президенту, доставив ему немецкого кайзера собственной персоной. Сказано – сделано. 5 января поздно вечером они в полной амуниции заявились в Амеронген на двух машинах и возвестили привратнику, что у них есть важное сообщение для императора. К незваным гостям вышел сын хозяина, Чарли, провел их в библиотеку и стал объяснять, что уже поздно, все спят.

Годард Бентинк, поспешно одевшись, спустился к ним и попросил предъявить документы. Те неохотно выполнили его требование. Граф, ознакомившись с ними, заподозрил неладное. Вильгельм тоже оделся и велел передать прибывшим, что готов выйти к ним, если они дадут честное офицерское слово, что являются официальными представителями комиссии по перемирию. Между тем были поданы вино и закуска, американцы расслабились, и Бентинк улучил минуту, чтобы вызвать полицию. Выглянув в окно, полковник Лиа увидел, что к замку направляются полицейские и солдаты. Он понял, что все пропало, и признался в подлинной цели визита. Под полицейским эскортом неудачливые похитители были переправлены обратно через границу. Один из них сумел унести с собой сувенир: одни говорят, что это была пепельница, другие – окурок кайзеровской сигареты. Вильгельм развеселился: «Вокруг дома – десяток полицейских, а в доме – кража!» По возвращении в Штаты виновников скандального происшествия ждало дисциплинарное расследование.

II

23 января голландское правительство получило первую ноту с требованием выдать Вильгельма для предания его суду по обвинению в военных преступлениях. В ответ голландская сторона указала на свое суверенное право самой определять, кому оказывать или не оказывать гостеприимство на своей земле. Последовала вторая нота: голландцам напомнили, что их соотечественники также пострадали от развязанной Германией подводной войны. Наконец, 17 февраля Антанта прямо пригрозила Голландии международными санкциями в случае, если она по-прежнему будет укрывать на своей территории преступника. Голландское правительство на угрозы не отреагировало; только верхняя палата приняла резолюцию о высылке Вильгельма из страны под оригинальным предлогом – в Амеронгене невозможно гарантировать его безопасность. Резолюция осталась без каких-либо реальных последствий.

К шестидесятилетнему юбилею высокого гостя хозяин замка подарил ему портрет Вильгельма Молчаливого. Был ли в этом некий намек – трудно сказать. Во всяком случае, Вильгельм в это время работал в основном не языком, а пером: с целью самооправдания срочно строчил мемуары. Другие члены семьи Бентинков тоже не поскупились на подарки юбиляру: сын Джон раздобыл где-то картину с изображением яхты «Гогенцоллерн», а дочь Элизабет преподнесла ему абажур с вышитой на нем сценой соколиной охоты. Со станции Дрейберген был доставлен целый грузовик живых цветов.

Продолжались поиски подходящих путей бегства на тот случай, если в дальнейшем Вильгельму будет отказано в пребывании на территории Голландии. Обсуждался и вариант переезда в Германию – в Хомбург или даже в Мраморный дворец в Потсдаме. Самого Вильгельма больше всего привлекала идея эмиграции в Швейцарию, но рассматривались Дания и Швеция. Вновь всплыл проект устройства в поместье принцессы Марии Кристины Зальма. Преимущество этого варианта состояло в том, что поместье принцессы было расположено почти у самой германо-голландской границы. Неопределенность ситуации особенно мучила Дону: она жила в непрерывном страхе, что вот-вот явятся агенты Антанты и разлучат ее с обожаемым супругом.

С продолжительным визитом в Амеронген прибыл археолог Дерпфельд. Он не мог говорить ни о чем другом, кроме своих раскопок, что безмерно раздражало военных из окружения Вильгельма. Один из них, по фамилии Эсторф, даже сбежал к кронпринцу (тот укрылся на острове посреди озера Зейдерзее), заявив, что он вернется только после отъезда Дерпфельда. Более терпеливые обитатели замка вынуждены были до полуночи выслушивать воспоминания об экспедициях на Корфу. Когда наконец через полтора месяца археолог удалился, это вызвало всеобщее ликование. На «вилле Плен», как офицеры свиты окрестили свой отель в ближайшем городке, был устроен настоящий праздник, во время которого было торжественно сожжено чучело Медузы-Горгоны. Тетушка Ке поспешила рассказать обо всем Вильгельму. Тот не на шутку обиделся: «Так вот, значит, как относятся ко мне и моим научным изысканиям? Издеваются?» Последовавшая совместная трапеза прошла в очень напряженной обстановке: все чувствовали себя неловко. Эсторф считал, что его дни при особе экс-монарха сочтены.

9 мая были опубликованы условия мира. Ильземану досталась неприятная миссия ознакомить с ними бывшего кайзера. Там повторялось требование о предании его суду. «Ильземан, хуже этого уже ничего быть не может», – прокомментировал услышанное Вильгельм. 4 июня верховный совет Антанты призвал его лично явиться в распоряжение правосудия. Месяцем позже был подписан Версальский мирный договор. Он не только возлагал на Германию единоличную вину за развязывание войны; статья 227-я прямо предусматривала предание суду примерно тысячи «военных преступников». 10 января 1920 года мирный договор вступил в силу; пятью днями позже от имени двадцати шести наций-победительниц в очередной раз было сформулировано требование к голландскому правительству – передать беглого правителя Германии в их распоряжение. Находившийся уже на смертном одре Бетман-Гольвег охарактеризовал Версальский договор как попытку поработить Германию и выразил готовность заменить Вильгельма на скамье подсудимых в случае, если суд состоится в нейтральной стране. 21 января и 5 марта голландское правительство вновь подтвердило свою позицию: Вильгельм не будет выдан.

Понятно, что сам Вильгельм придерживался той позиции, что ни один суд в мире не имеет права устраивать над ним процесс; тем не менее он явно опасался, что голландские власти в конце концов капитулируют перед настоятельными требованиями союзников. Позднее, в разговоре с американским историком Виреком, он пытался использовать прием исторической аналогии: «Не могу представить себе, чтобы ваш президент позволил представителям вражеской нации выносить вердикт по поводу его действий в качестве главы государства. Допустим, война кончилась по-другому, неужели американский народ позволил бы своему президенту предстать перед судом в Берлине?» Когда ван Карнебек сообщил ему, что в Париже не особенно настаивают на экстрадиции, Вильгельм воспрянул, начал обдумывать планы возвращения в Германию и новых назначений: Шуленбурга он сделает генерал-адъютантом, Людендорфа – начальником Генштаба…

Вопрос об экстрадиции то уходил в тень, то вновь возвращался на повестку дня. Не только Бетман-Гольвег, но и Гинденбург, а также сыновья кайзера предлагали себя вместо него в качестве обвиняемого по делу о «военных преступлениях». Как уже говорилось, на Ллойд-Джорджа сдерживающее влияние оказывал Георг V. Против идеи «суда победителей» выступил и папа римский. Кронпринц решил было демонстративно сдаться на милость победителей и взять на себя одного ответственность за действия всех прочих обвиняемых, но это только разозлило его отца: «Он хочет показать, что его отец трус, а он – герой». Вильгельм послал Вилли Маленькому письмо «самого жесткого» содержания.

III

16 августа 1919 года Вильгельм приобрел поместье Доорн, в шести километрах от Амеронгена. Ее прежней владелицей была Вильгельмина Корнелия ван Хеемстра (известная киноактриса Одри Хепберн приходится ей родной внучкой). Господский дом постройки XVIII века имел довольно запущенный вид, венчавшая его башня почти развалилась. Несомненным преимуществом были 60 гектаров земли – вполне достаточно, чтобы укрыться от постороннего взгляда. К имению примыкал небольшой поселок: «Несколько усадеб, несколько вилл, две гостиницы, лавки, почтовое отделение и филиал банка (открытый только два дня в неделю)». Супруги решили, прежде чем въезжать в новый дом, как следует все там устроить. Вильгельм лично спроектировал постройку домика у въезда в усадьбу в готическом стиле, с помещениями для придворных и их семей. Для гостей было приспособлено здание оранжереи: в самом доме места для них не было. Сарай, где некогда стояли кареты, Вильгельм начал было перестраивать под жилье для старшего сына и наследника, но вскоре оставил эту идею: обнаружился дефицит средств, да кроме того, постоянное присутствие кронпринца было бы, видимо, слишком сильным испытанием для нервов любящего папаши. У Доны было совсем плохо с сердцем, и, чтобы избавить ее от необходимости подниматься по лестнице, в доме был смонтирован лифт. Со всеми своими современными удобствами и центральным отоплением дом никак не напоминал те старопрусские замки, в которых прошло детство бывшего кайзера.

Поначалу Вильгельм беспокоился: хватит ли у него денег на что-нибудь приличное, однако потребовавшиеся для покупки Доорна 69 миллионов 63 тысячи 535 марок удалось довольно легко собрать за счет продажи движимого имущества, в том числе двух яхт. В конце концов, до революции кайзер был самым богатым человеком в Германии. В двадцати трех железнодорожных вагонах поместилось почти все, что требовалось Вильгельму для уюта. В пяти фургонах приехала мебель. Остальное – автомобиль, моторная лодка и другие мелочи – было доставлено в двадцати семи фургонах. Дом оказался буквально напичкан экспонатами из многочисленных кайзеровских резиденций. Как гордо пишет сам владелец, «здесь нас окружают бюсты, картины и скульптуры предков – Великого Курфюрста, Фридриха Великого, дедушки, папы, а также батальные полотна, отражающие самые различные периоды славной прусской истории! Хоенкирхен и Лейтен, Хоенфридберг и Кенигсгретц – сцены этих битв украшают стены». В общем, он решил себе устроить жизнь если не королевскую, то по крайней мере такую, которой мог позавидовать любой британский лорд. Персонал насчитывал сорок шесть человек.

Пять фургонов были направлены в Амеронген – Вильгельм подарил городу полевой госпиталь на шестнадцать коек со всем необходимым оборудованием, включая операционный блок. Это была компенсация за беспокойство, причиненное им за те полтора года, когда он пользовался его гостеприимством. Посуда и белье, входившие в комплект поставки, были снабжены монограммой «W». Обосновавшись в Доорне, Вильгельм крайне редко покидал пределы поместья. Действовал «закон Доорна», согласно которому в разговорах следовало соблюдать сдержанность в оценках положения в послереволюционной Германии. Вильгельм, разумеется, был бы рад высказать все, что он думает о ее нынешних правителях, но опасался, как бы излишняя откровенность не помешала процессу возвращения тех ценностей, которые остались по ту сторону границы.

Кронпринц, как уже говорилось, обосновался на острове Виринген посреди озера Зайдерзее (теперь оно все осушено) и занялся слесарным делом. Вилли Два впервые приехал к отцу в гости в Амеронген 3 октября 1919 года. Их встреча была недолгой – уже через десять минут Вильгельма видели гуляющим в саду в обществе министра двора Доммеса. Элизабет Бентинк привыкла к странностям гостя: «Эти монархи, они такие комичные персонажи, загадка для иных прочих». К Вильгельму вернулись его старые привычки. Однажды он очень сурово отчитал какого-то местного нищего и закончил внушение тем, что своим кайзеровским жезлом несколько раз ткнул его под ребра, причем «к вящему удовольствию кайзера, тот завопил как поросенок». В другой раз Вильгельм вдруг обрушился на местных ребятишек: они не проявляют к нему достаточного почтения и одеты как-то странно… По-видимому, ему и в голову не приходило, что то же самое они могли подумать о нем.

23 ноября проведать бывшего кайзера приехал Макс Фюрстенберг. Вильгельм расцеловал его в обе щеки. Доне он был крайне несимпатичен, о чем она и поведала Элизабет. Кстати, между дочкой хозяина и адъютантом Вильгельма Ильземаном завязался роман, вскоре завершившийся браком. Сигурд натерпелся от кайзера – тот, например, не позволял ему охотиться. Камердинер Шульц, хорошо знавший хозяина, доходчиво объяснил ему: «С кайзером всегда так: если он сам что-то не может или не хочет, то и другим нельзя».

13 марта 1920 года пришло известие о капповском путче в Берлине. На короткое время группа сторонников Партии отечества при поддержке головорезов из «фрейкора» овладела резиденцией правительства. Всеобщая забастовка быстро положила конец этой авантюре. Вильгельма весть о путче крайне воодушевила; он приказал подать шампанского – как он всегда делал, когда во время войны узнавал о победе немецкого оружия. После провала путча Ильземан сделал вывод, что немцы еще не готовы к реставрации монархии. Когда он поделился этой мыслью с Вильгельмом, тот не захотел его слушать. В нем росло убеждение, что Германии нужна диктатура.

К 15 мая 1920 года все было готово для переезда в новый дом. Дона была плоха, и опасались, что она не доживет до новоселья. После прощального ужина в Амеронгене Вильгельм одарил счастливого хозяина своим автографом на меню и собственным бюстом. То, что его адъютант оставил в замке свое сердце, Вильгельм тоже посчитал своей заслугой. Когда автомобиль уже трогался, он покровительственно бросил Элизабет: «Вы навсегда должны остаться благодарной мне за то, что я привез Вам Сигурда». После женитьбы Ильземан остался на своем посту. В окружении нашего героя не было, пожалуй, более верного и преданного ему человека, чем этот сугубо аполитичный, но вполне здравомыслящий офицер.

Начались семейные трагедии. Первой ушла в мир иной сестра Вильгельма Шарлотта Мейнингенская. В этот день местный папарацци, замаскированный под крестьянина, умудрился, забравшись на воз с сеном, сделать единственный снимок супругов в их амеронгенском изгнании. 20 сентября покончил жизнь самоубийством сын Иоахим – он всегда был болезненным и страдал эпилепсией. От Доны постарались скрыть причину его смерти. В ноябре ее состояние резко ухудшилось. Она отчаянно боролась с недугом; в январе Дона высказала Вильгельму заветную мысль: «Мне надо жить, на кого же я тебя оставлю?» Она скончалась 11 апреля 1921 года. Вильгельм получил свыше десяти тысяч писем с соболезнованиями. Естественно, виновниками смерти жены он объявил тех «злодеев», которые вынудили его отправиться в изгнание; он посулил им жестокую кару. «Как сразу тихо стало в доме… Какая это была женщина!» – элегически записал в свой дневник Ильземан.

Ее похороны стали индикатором уровня симпатий к монархии в Германии. Планы соответствующей церемонии были разработаны заблаговременно. Сама Дона хотела, чтобы ее похоронили в Потсдаме, но после ее смерти многие члены семьи склонялись к мысли о том, что Вильгельму будет лучше, если могила супруги была бы в Голландии. Он отказался – для него была важнее пропагандистская функция, которую могла выполнить могила Доны. Он рассчитывал, что она, как и могила королевы Луизы, станет местом паломничества и будет способствовать популяризации монархической идеи. Республиканские власти сообщили министерству двора, что они могут предоставить для погребения императрицы Античный храм в парке Сан-Суси, но никоим образом не Гарнизонную церковь или Фриденскирхе. В качестве альтернативы было предложено место в Берлинском соборе – традиционной усыпальнице Гогенцоллернов. 17 апреля Вильгельм и собравшиеся члены семьи проводили покойницу в последний путь. Четверо в военной форме стояли у гроба, украшенного сосновыми ветками – по прусскому обычаю. Вильгельм шел за гробом до ворот усадьбы, остальные доставили его на станцию Маарн и погрузили в поезд.

На станции Потсдам-Вильдпарк к прибытию траурного поезда собралась толпа офицеров, среди которых выделялись однополчане из ее «собственного» полка – Пазевалькского. Было много и студентов-корпорантов, и правых политиков – Гинденбург, Людендорф, Тирпиц, бывший военный министр Карл фон Эйнем, Макс фон Гальвиц. Всей организацией заправляли Ауви и супруга кронпринца, все еще проживавшая в Цецилиенхофе (ее муж, как мы помним, в это время слесарил на Вирингене).

IV

По наблюдениям Ильземана, Вильгельм горевал недолго – не больше двух недель. Он утверждал, что супруга перед смертью уговаривала быстрее найти себе другую женщину, и довольно скоро выяснилось, что безутешный вдовец буквально жаждет выполнить волю покойницы. Впрочем, чужая душа – потемки. Джордж Вирек, посетивший Вильгельма за несколько дней до его вступления в новый брак, нашел, что тот пребывал в состоянии «неописуемой скорби». По его словам, «печаль окутывала Доорн как лондонский туман; печаль буквально снедала его владельца». Гостя растрогало зрелище миниатюрного лифта, устроенного для покойной императрицы. Трудно сказать, насколько искренни были отмеченные Виреком эмоции у человека, который только-только обменялся обручальными кольцами со своей новой невестой. Впрочем, наш герой был, как всегда, непредсказуем. Он крайне грубо обошелся с приехавшими к нему Янушау и Генрихом фон Дона; им даже не предложили подкрепиться с дороги, и они вынуждены были отправиться обедать в Амеронген.

Плохое настроение у Вильгельма, вполне возможно, объяснялось появлением книги «Король», где в слегка беллетризованной форме воспроизводилась история мартовского наступления 1918 года. Мало того, что автор, некий Карл Роснер, был еврей, еще и книга появилась в штутгартском издательстве «Котта»: ранее министерство двора кайзера имело с издательством конфликт – оно безуспешно пыталось воспрепятствовать публикации третьего тома мемуаров Бисмарка. Хуже всего, с точки зрения Вильгельма, было то, что он там был изображен в качестве слабака, завидующего своему сыну – кронпринцу, «который возвышался над своим отцом, как гора над бесплодной равниной». По мнению автора, проблема отцов и детей вообще была «вечной трагедией дома Гогенцоллернов». В книге проводилась мысль, что кайзер ненавидит старшего сына. Вскоре стало известно, что Рознер был подлинным автором автобиографии кронпринца. Вильгельм сначала отказывался взять в руки эту «фальшивку» – так он всегда относился к произведениям, где о нем писалось что-то нелицеприятное. Ильземан буквально заставил его прочесть книгу, приведя убедительный аргумент: раз это фальшивка – ее надо разоблачить. Сам Вильгельм объяснил свое отношение оригинальным сравнением: читать ее – это все равно что читать собственный некролог, составленный собственным сыном, если бы он осмелился на такое во времена своего «папы или дедушки», его наверняка отправили бы на отсидку в кюстринскую крепость.

В спальне Доны Вильгельм устроил нечто вроде усыпальницы: там все должно было остаться так, как при ее жизни, на постели всегда были свежие цветы, разложенные в форме креста. «Все те же картины на стенах, стулья на своих обычных местах. Это самая большая и солнечная комната во всем доме» – такую трогательную картину описывает один из визитеров Доорна. По меньшей мере раз в неделю Вильгельм сам стирал пыль в спальне своей покойной супруги. Он любил посидеть в розарии, которым раньше занималась Дона. Когда появилась новая супруга, Эрмина, она тоже завела себе цветник, но ей пришлось смириться с тем, что дух ее предшественницы по-прежнему царил в доме; ей были выделены две комнаты, но не такие удобные, как спальня Доны.

Эрмина была не первой, на которую бодрый вдовец положил глаз. Вначале он имел виды на некую фрау фон Рохов, свою давнюю знакомую. Она не была особенно родовита, но Вильгельма это не останавливало: «Почему я должен брать жену обязательно из нашей знати? Этот Готский альманах с его родословными принадлежит прошлому». Кстати, единственная невестка, которая ему нравилась – супруга Оскара, – была отнюдь не голубых кровей. Терпимость Вильгельма имела свои границы; когда его старший внук влюбился в женщину «неподходящего круга», это вызвало с его стороны крайне резкую реакцию. Но об этом – позже. Пока скажем лишь, что с фрау Рохов у него ничего не вышло. По-видимому, были и другие попытки, тоже неудачные. Дейзи Плесс, которая не могла простить экс-кайзеру того, «как он бесчестно обошелся» с ней самой, злорадно отметила, что он «хотел добиться взаимности от своей племянницы, но получил по носу». Зато фрейлейн Иттель фон Чиршки сама предложила свои услуги; однако, прибыв в Доорн на смотрины, она вернулась ни с чем: хозяин оказался в дурном расположении духа. Он затеял было флирт с местной аристократкой Лили ван Хеемстра, дамой кокетливой и ветреной, которую в узком кругу называли баронессой «Красное солнышко». Ей было всего 25 лет, и для Вильгельма она была несколько молода. Ее избранником в конечном счете стал один из гессенских племянников Вильгельма.