Текст книги "Сара"

Автор книги: Дж. Т. Лерой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

От запахов в кабине «Шнайдера» меня затошнило. Затхлый аромат лежалого белья, смешанный с цветочным дезодорантом. Руки у водилы были бледные, длиннопалые и вялые, не то что заскорузлые, в трещинах, руки Кенни, на вид такие тяжелые, что могут расплющить тебя в любой момент, будто комара, – от этого чувства меня бросало в холод и жар одновременно. «Шнайдер Грузоперевозки» постоянно щипал меня за задницу, когда я проходил мимо. Он ни разу не пропустил моей проходящей задницы. Он лапал меня за щеку пальцами, скользкими и влажными, точно отварные макароны. Он все время напоминал мне, что я симпатичная девочка, и очень похожа на сестру. Мне это нравилось, и я улыбался в ответ, стараясь не замечать его мутного взгляда. Сара его терпеть не могла. Он не понимал ее. Не понимал, что ей необходимы уколы, и помогать ей приходилось мне одному, затягивая руку жгутом, а он в это время расхаживал перед кабиной и ныл, чтобы мы поторапливались. В неприличном жесте она показывала ему палец за спиной: временами он успевал повернуться, заставая ее за этим занятием, и тогда она делала вид, что удаляет пылинку с носа. Панк-музыка у него также восторга не вызывала. Слушал он только скучнейшие радиошоу. Сокрушенно качал головой, когда рассказывали о порядках в школах.

– Пороть их надо, – замечал он по этому поводу.

Он собирался снять нам комнату, оплатив месяц вперед, пока будет в отлучке. Сара хотела жить подальше от стоянки, но не уезжая из Орландо, где-нибудь неподалеку от трассы «Оранж Блоссом Трэйл». Такая идея была ему по душе, однако он настаивал, что мотель рядом с трассой – не лучшее место для его будущей жены.

– Зато здесь недорогие комнаты, – втолковывала она, когда мы разъезжали по широким темным улицам мимо ворот пустынных складов и бесчисленных неоновых вывесок «ДЕВУШКИ, ДЕВУШКИ, ДЕВУШКИ» через каждые пару кварталов. Кто-то сказал ей, что здесь есть где остановиться. «Шнайдеру Грузоперевозки» не хотелось снимать комнату напротив самых дешевых стриптиз-клубов, какие ему только доводилось встречать в жизни.

– Зато недорого, – убеждала его Сара, и они пошли смотреть.

В эту ночь я спал в кабине один. Они устроились с большим комфортом в комнате отеля. Саре непременно нужно было жилье с газовой плитой, чтобы она могла готовить для меня. На следующий день она устроилась стриптизершей.

– Снова чертовы «миккимаусы», – ворчала она, вынимая игрушечные диснеевские доллары вперемешку с настоящими из бюстгальтера. – Думают, первые доперли до этого…

«Шнайдер Грузоперевозки» названивал каждый день в течение целого месяца. Поскольку телефона в комнате не было, он делал звонок на таксофон в самом конце коридора. Сары или не было поблизости, или она просто не отвечала, когда кто-то колошматил в дверь, сообщая, что зовут к трубке. И тогда отвечать приходилось мне.

– Как там твоя сестричка, дорогая, – ворковал он хрипловатым голосом легочного больного.

– Отлично, сэр.

Я поскреб грязными ногтями по серебристометаллической, похожей на панцирь броненосца оплетке телефонного провода.

– Куда она пошла, крошка? – Он закашлялся с нервным смехом.

Я смотрел на мерцающий неоновый силуэт обнаженной девушки напротив, подумав, что неплохо бы метнуть в него камень.

– Все прекрасно, сэр, – повторил я.

– Ты можешь мне сказать, детка… я же тебе почти как папа, накуплю уйму всяких платьиц…

Я колупнул ногтем черную резинку, там, где провод утыкался в трубку.

– Да, я тут видела такое крутое платьице в «Ти-Джи-Макс», – сообщил я ему.

– Какого цвета, крошка?

Обмотавшись телефонным шнуром, я натянул его – как делала Сара.

– Типа розового, – робко пробормотал я.

– А тру… – закашлялся он, – трусики в тон ты себе присмотрела, крошка? Такие ма-ахонь-кие трусики, – засюсюкал он.

– Нет, – мой ноготь еще сильнее вонзился в резинку, – нет, сэр.

– Тогда я сам подберу их, крошка.

– Ладно… – Носком тапка я подпихнул ком грязи и замазал ею муравьиную щель.

– Передай сестре, что я люблю ее…

– Ладно…

– И тебя, крошка, – Я молча кивнул. – Теперь скажи, что ты любишь папочку.

Муравьи засуетились, выискивая вход в родной дом.

– Скажи папочке, – настаивал он, повысив голос, и судя по звуку, прикрывая трубку ладонью, как при конфиденциальном разговоре.

Нескольким муравьям удалось обнаружить другую лазейку, в пяти дюймах от главного входа.

– Разве ты не любишь папулю? – надрывался он, сопровождая свои просьбы надсадным кашлем.

Я злился на себя, что не догадался законопатить обе дыры.

– Крошка? Ну, крошка же?

Нагнувшись, я прицельно пнул носком в дыру «черного хода».

– Ты меня слышишь?

Ага, вот они и запаниковали. Я довольно улыбнулся.

– Крошка! – взывал он.

– Да, сэр…

– Мне пора… поцелуй за меня сестру.

– Я видела еще клевое желтое платьице, – завел я.

– Все, что захочешь. Люблю тебя, булочка моя марципановая.

Я так же тупо кивнул и запустил ноготь так глубоко, что добрался до проводов.

– Пока… – прокашлял он, – прощайте, мои курочки.

Снова кивнув, я гадал, ударит меня током или нет, если я заберусь поглубже.

– Ты еще там?.. Я вешаю трубочку. Алло? До свидания… бай-бай…

Короткие гудки. Наконец я отважился и вонзил ноготь под электрические провода. Ничего не случилось. Никакого удара, мой палец не ощутил ровным счетом ничего. Я повесил трубку и топнул на муравьев.

Как-то утром я услыхал, как Сара орет по таксофону. «Шнайдеру Грузоперевозки» удалось перехватить ее на обратном пути из клуба.

– Отшейся, мудак! – вопила она. – Нет, не возвращайся, твои сушеные яйца сгодятся только на затычку для ванны.

Я включил сериал про Багса Банни погромче, но все равно из коридора доносились удары трубки, которую она вознамерилась разбить об аппарат.

Да и платьица были так себе…

Я почти не выходил. Только в забегаловку за «чириоуз» и в магазин при гостинице, куда заскакивал раз в два дня покупать нам «Динг-Донги».

Полиция опять положила на меня глаз, поскольку во мне снова возникло зло. Сара сказала, что в стрип-клуб приходил коп и показывал мою фотографию. Сперва я не поверил, но неделю спустя полицейские мигалки и сирены окружили здание клуба.

Я спрятался под кровать. Полиция колотила в двери по всему коридору. Снаружи зазвенели ключами, затем щелкнул замок, и я прижался к вытоптанному пыльному ковру.

– Видишь, амиго, – здесь нет проституток, – твердил кубинец-портье.

Фонарики зашарили по полу. Черные ботинки направились прямо ко мне.

– Нету, нету, – тараторил портье. Но ботинки были уже возле самой кровати, и я затаил дыхание. Они остановились и затем направились в сторону ванной.

– Я же говорил вам – нету!

Три дня Сара не появлялась дома.

– Меня три дня продержали в кутузке! – закричала она, бросая в меня снятыми туфлями. В этот раз я не стал уклоняться и прятаться. – Слава Богу еще, хозяева клуба вытащили нас оттуда… или я бы тебе показала! – Лицо ее приобрело желтоватый оттенок, руки тряслись.

Довольно долго после ухода Сары я оставался под кроватью, выскакивая оттуда, только чтобы забежать в туалет, захватив попутно пригоршню хлопьев «Динг-Донг». Но иногда я предпочитал перетерпеть. Я молил Иисуса исцелить меня от зла, спасти меня, возродить. Я перечитал на память все псалмы, все притчи, главы и стихи, которые знал, сотни раз, пока они не заполнили мои сновидения.

– Прости, прости, – шептал я, обращаясь к Саре. – Я… я пытался отразить Сатану. Я не хотел, чтобы он снова завладел мною.

– Ладно… допустим… но ты должен был лучше постараться! – Она сидела на кровати, обхватив колени, и тряслась от рыданий.

– Я молил Господа, чтобы он вернул тебя. Молил и молил…

– Заткнись, паскудник…

– По… полиция меня не нашла, и ты вернулась – потому что я просил его. Это он привел тебя домой. «В Господе спасение мое и слава моя: камень силы моей».

Она сграбастала с ночного столика тяжелый стакан из мотеля – увесистый, с толстыми стенками. Стакан со стуком ударился мне в ключицу. Я слышал, как в ней что-то хрустнуло.

– Твое счастье. Я целила в твою паскудную наглую рожу!

Боль кромсала меня ледяными ножницами, но я даже не шелохнулся. Только вытер слезы.

– Что уставился на меня, чертов недоделок? Что? Думаешь, ты лучше? Да если б не я, гореть бы тебе в аду! – Она подняла стакан, который, отпрыгнув от меня, подкатился к ее ногам.

– Я… я оч-чень хорошо молился, – заикаясь, выдавил я.

– Я же тебе сказала – заткнуться!

Словно в замедленном кино, я видел, как она размахивается и швыряет в меня тем же стаканом. Глаза мои неотрывно следили, как он приближается к моему лицу. Но удар пришелся в живот. Я согнулся, оттого что мгновенно перехватило дыхание.

– Ты у меня научишься держать язык за зубами.

Распрямляясь, я улыбнулся ей – ведь она не ударила меня по лицу. Даже не целилась – а то бы непременно попала. Я улыбался, схватившись за живот.

– Проваливай к черту, – хрипло взвизгнула она. – Ты, чертово отродье.

Улыбка застыла у меня на лице, я продолжал держаться за живот, не в силах сдвинуться с места, чувствуя, что тут же упаду. Тогда она бросилась на меня, вцепилась в волосы, запрокидывая назад. Я невольно уцепился за ее руку, но тут же резанула боль из-под ключицы.

– Ах ты, выродок.

Я пытался сохранить равновесие, но она тащила меня, спиной вперед, выламывая позвоночник. Комната пошла пятнами, расплываясь, я слышал, как скрипнула дверь в коридор.

– Больше никогда не приду за тобой. – Кожа ее руки была мягкая и гладкая, как на дамской сумочке. – Убирайся прочь, негодник, барахло, чертов урод. – Она встряхнула меня за волосы. Я ощутил пинок в бок, затем другой. – Сгори в аду, прошипела она и вышвырнула меня в коридор. Когда попадешься полиции, они сожгут тебя заживо. Но только сначала хорошенько поджарят на углях. – Она плюнула в меня и попала точно в рот. – А потом тебя допекут… в преисподней! Так что на твоем месте я бы… держалась подальше от копов! – Она тревожно оглядела коридор. – Скажи спасибо, что я их сама не вызвала.

Затем тихо закрыла дверь, будто ничего не случилось – словно домохозяйка только что выпроводила назойливого коммивояжера. Я сидел в коридоре, бессмысленно разглядывая отпечатки ботинок и вмятины на двери у самого пола. Кто-то рвался сюда, видимо, сильно хотел, чтобы пустили обратно. Облизнув губы, я прислушался к боли, от которой надрывалось тело. Затем из последних сил поднялся и увидел перед собой расплывающуюся тьму. Вывески и фонари клуба утонули в ней – там несколько дней не включали света. Слышалось только трепетание мотыльков о зарешеченные ночники и стрекот цикад, а также отдаленное жужжание с трассы «Оранж Блоссом Трэйл».

Обходя мотель, я обнаружил кусты под деревьями. Мне часто попадались засыпавшие здесь дяденьки, пропахшие мочой и алкоголем, их машины одиноко дежурили всю ночь у стрип-клуба. «Она не целилась мне в лицо», – повторял я про себя, чувствуя во рту вкус ее слюны.

На следующий день я прятался за отелем на заднем дворе. Я пил из протекающего пожарного крана. И прятался при малейшем намеке на звук полицейской сирены.

Ночью я прислушивался к голосам идущих в клуб и возвращающихся оттуда стриптизерок. Наконец я узнал ее голос.

– Я лучше получу свои деньги, и на этом покончим.

– Они могут устроить новую облаву, – отвечала ей другая женщина.

– Еще бы, так всегда и случается, когда их начинают умасливать, они возвращаются за добавкой.

– Лучше держи свою задницу подальше от клуба, это все, что я слышала, или попалишься.

– Лучше я заберу свои деньги, а там посмотрим, – повторила она, и до меня донесся цокот каблучков, семенивших по тротуару.

Я обошел офис управляющего гостиницы. Это был смуглый коротышка кубинец со сросшимися тонкими бровями, пересекавшими лоб. Он недавно заменил покрывала в номерах на новые, с отсветкой, изрисованными геометрическими фигурами, которые могли родиться в мозгу художника, отравленного галлюциногенами. Стоило ему увидеть женщину с сигаретой, у него начиналась истерика. Когда ему попадалась Сара, на пути из клуба домой, с цигаркой в перламутрово-алых губах, он выбегал из своего затхлого пердильника, где просиживал сутками за трансляцией испанского футбола, звонком назойливо оповещая портье о каждом мяче, забитом его командой.

Когда случалась стычка, Сара с ухмылкой гасила сигарету острым каблучком и крутила ногой, сверкая перламутровыми колготками. На некоторое время она останавливала на управляющем взгляд, отчего у него расширялись пятна пота под мышками. Иной раз, когда у нее скапливалась изрядная порция миккимаусовых долларов и не хватало на шприцы и «лекарства», она просто бросала сигарету ему под ноги, выбивая целый сноп искр, чем приводила управляющего в бешенство.

Я стукнул в затянутую металлической сеткой дверь, которую кубинец всегда запирал изнутри.

–  Qué? – подал он голос, не отрываясь от футбола.

– Меня здесь закрыли, – заканючил я.

–  Qué? Qué?

«У них ребенок, – рассказывала Сара. – Он слабоумный, и с ним обращаются, как с собакой, и миску с едой ставят на пол. Говорят, даже сажают на цепь. Видишь, тебе вовсе неплохо живется». Управляющий стал названивать как сумасшедший:

–  Goal! Goal!

Сквозь ячейки металлической сетки я увидел в щель чьи-то маленькие толстенькие ножки с перевязочками.

Когда я оглянулся, пухлые детские ножки уже исчезли.

Я снова принялся стучать, но ребенок уже ушел из поля зрения, видимо, зашел за стойку.

– Я уже слышал, думаешь, я не слышал тебя – слышал, слышал. – Открыв дверь, управляющий направился ко мне, звеня ключами. От этих звуков у меня началась судорога. Вот он остановился и стал отпирать ворота с сеткой.

–  Gracias, – прошептал я.

– Что-то вид у тебя неважный, – заметил он, и сразу поспешил смотреть свой футбол.

Дома, закрыв за собой дверь, я включил свет. Подвинув кресло к шкафчику над раковиной и взобравшись туда, я отыскал ее бутылку «Дикой Индюшки». [9]9
  Старый виски-бурбон с медовым ароматом.


[Закрыть]

Подобрав с полу тот самый стакан, которым в меня дважды швыряли, я набулькал его до половины. Завинтив пробку, вернул бутылку на место.

Я высосал стакан до дна по пути в ванную. Медленно, с трудом стащил прилипшую одежду. Боль в плече стала отступать. Перевалившись за край ванны, я включил воду, самую горячую, которую можно было вытерпеть. Жаль, что у меня не было щетки с жесткой щетиной.

Куколка

Когда Иисус умер, ангелы плакали, и слезы их обратились в камни.

У мамы появился новый друг – и теперь мы рылись в грязи точно золотоискатели на приисках, в поисках камешков величиной с ноготь, на которых отчетливо проступал крестик. Ангельские слезы. Мы ушли от экскурсии баптистов, чьи «аллилуйя» эхом разносились по виргинскому Парку Чудесных Камней.

Мне все время попадались лучшие камешки, с четко очерченными крестами, а мама находила только стертые и раскрошенные.

– Ты их, наверное, нюхом чувствуешь, как старая пьяница выпивку. – Глаза ее завистливо сощурились, ноздри хищно раздувались.

– Господь улыбнулся тебе сегодня, сынок.

Я посмотрел на него: наш спутник был вылитый Пол Баньян [10]10
  Знаменитый фольклорный лесоруб, богатырь, валивший криком деревья.


[Закрыть]с черной густой бородой. Он улыбался мне сверху вниз, возвышаясь на фоне изумрудно-мозаичных крон, переливающихся у него над головой, сверкая и меняя оттенки.

Мамин кавалер нагнулся и взял «крестовый камешек» из моей протянутой ладони.

– Надо будет показать его потом, на выходе, остальным. – Он одобрительно кивнул. – Пусть Господь наведет тебя и на другие, сынок. – И шлепнул меня по заднице, когда я отвернулся. Я заметил раздраженный взгляд мамы и сдержал самодовольную усмешку. Мы продолжили поиски, в молчании склонившись над мокрой заплесневелой землей.

– Смотри-ка сюда, Джексон! – Мама метнулась к нему, тоже протягивая ладошку, другой рукой отбрасывая в сторону золотистые волосы. Она гордо раскачивалась на носках, пока он вертел находку в руке.

– Неплохо, неплохо – но ему больше повезло, куколка.

Я отвернулся, ухмыляясь. И услышал, как она запустила камнем в кусты.

– А вот еще один, – улучив момент, заорал я, бросаясь к ним с поднятой рукой, в которой была зажата очередная идеально отлитая ангельская слезка.

– Ты моя детка.

Я тихо оторвал голову от подушки: наши кровати разделяла тонкая перегородка, не доходившая до потолка.

– Моя сладкая девочка, – полушепотом вещал он. Я расслышал шорох одеял и чмоканье.

– Да, это я, твоя девочка, – игриво пропищала она.

– И кто ты, дорогая моя?

– Папина девочка, – тут же отвечала она.

– А папочке нужна его девочка.

Она замурлыкала.

– Скажи мне, что ты хорошая девочка, – прохрипел он.

Она сказала.

Я спрятал голову под одеяло.

– Ты хочешь, чтобы папочка трахнул тебя?

Она согласилась с таким предложением, еще дважды повторив «папочка». Я сунул руку между ног.

– Давай, деточка, давай, моя девочка, дай твоему папочке все, что у тебя есть. – Голос его становился все настойчивее. – Ну, умница, молодец.

Я вцепился в то, что росло у меня между ног. В этот момент трейлер стал ритмично раскачиваться.

– Хорошая, хор-рошая д-дев-вочка, папа любит тебя.

Я зажмурился.

Утром я наблюдал за ней со стороны, как она всматривается в зеркальце над кухонной раковиной, растирая по лицу тональную крем-пудру белой треугольной губкой. Особенно старательно она работала над носом и щеками, маскируя веснушки, которых терпеть не могла. Я свои тоже ненавидел.

– А можно и мне убрать веснушки? – вырвалось у меня.

Она удивленно повернулась, как будто забыв о моем существовании. Я робко шагнул назад. Она улыбнулась.

– Притащи стул.

Я приволок одно из красных металлических складных сидений.

– Забирайся.

Встав на стул, я увидел наши лица в зеркале.

– Давай-ка начнем вот с чего…

Я охотно кивнул, наблюдая, как она обмакивает губку в какую-то жидкость цвета кофе с молоком.

– Вот, – она потерла мне нос и щеки, не так осторожно, как наносила крем на свое лицо, зато веснушки быстро поблекли. От ее прикосновения сладко заныло сердце. – А теперь смотри!

Встав на цыпочки, я дотянулся до зеркала. Веснушки таяли прямо на глазах, пока засыхала пудра. Я улыбнулся ей в зеркало.

– Сейчас попробуем что-нибудь сделать с твоим носом, – сказала она. Я посмотрел на ее носик: тонкий, чуть вздернутый. – Кто-то из твоих предков-прабабушек согрешил со своим рабом-ниггером – и тебе достался в наследство этот негритянский клюв.

Я присмотрелся к своему курносому носу, плоскому, с широкими ноздрями – все познается в сравнении.

– Вылитый ниггер! Это же нос негритоса. – Она рассмеялась.

– Ну, сделай что-нибудь, пожалуйста! – умолял я, чуть не плача.

– Да уж, конечно, ниггер-нос, сделаю что-нибудь для тебя.

Она снова дружелюбно рассмеялась, и я скромно улыбнулся, хотя мои губы тряслись.

– Заштукатурим его… ну, хотя бы… кстати, знаешь, ведь я занималась в школе красоты. – Взяв кисточку, она окунула ее в глазную тень коричневого цвета.

– Когда-нибудь открою магазин для моделей в Голливуде. – Она мечтательно закусила деревянный кончик кисточки. – Или сама стану моделью.

– Меня возьмешь?

– Стой тихо. – Она стала водить кисточкой вдоль переносицы, легкими движениями, словно смахивала пыль. – Ладно, посмотрим, сможем ли мы исправить твой негритянский рубильник.

Я пытался заглянуть в зеркало, как там обстоят дела, но она не давала сдвинуться с места.

– Ну вот, а теперь пустим тон посветлее. – И намазала нос еще чем-то похожим на крем. – Теперь разотрем хорошенько… посмотри на меня.

Я посмотрел, уже дрожа от нетерпения.

– Так можно мне… с тобой?

– Взгляни, – подтолкнула она к зеркалу.

Вдоль моего носа пролегали светло-коричневые полоски на манер индейской боевой раскраски.

– Отличный камуфляж, – одобрительно кивнул я.

– Ну вот, а теперь глаза. Глазки у тебя мои, так что, можно считать, тебе повезло. Зажмурься.

Кисточка заскользила по векам, ее дыхание, отдающее теплым кофейным ароматом, коснулось моей щеки.

– Смотри вверх, теперь влево… вправо, сморгни… еще раз.

Казалось, будто она наносит мне на веки загадочные письмена. Я хотел, чтобы это не прекращалось никогда.

– Посмотри на меня!

Эта картина навеки запечатлелась в моем сознании: лизнув кончик пальца, она осторожно проводит им у меня под глазами. Такое я видел в передаче из мира животных. Этот жест был вроде того, как мать срыгивает пишу в клюв своему птенцу. Я был на седьмом небе от счастья, готов был задушить ее в объятиях.

– Можно посмотреть? – нетерпеливо хлопал я руками по бокам.

– Нет, ты еще недоделанный. Посмотрим, что можно сделать с твоими губами… тут тебе не слишком повезло: толстый нос, а губы тонкие.

Я провел пальцем по своим тонким губам. Да, никакого сходства. У нее были выпуклые, алые, блестящие.

– Смотри сюда, – она прицелилась красным карандашом.

Я тут же испуганно поджал губы.

– Не-е-ет… наоборот, выпяти. Да что ты выделываешься! – несколько раздраженно заметила она. – Ты видел, чтобы я так поджимала губы, когда крашусь? – Я помотал головой. – Губы должны быть в естественном состоянии.

Карандаш зачертил вокруг рта.

– Вот так… великолепно. А сейчас…

С замиранием сердца я услышал, как она открывает помаду. Восхитительный, ни с чем не сравнимый звук. Я уставился в белый пробковый потолок трейлера. Она стала красить мне губы. Я следил за движениями мамы, такой близкой сейчас, заглядывающей мне в рот: Она заметила мой взгляд, и я поспешно отвел глаза в сторону.

– Ну, вот… – она промокнула губы кусочком туалетной бумаги.

Миллион раз я повторял это подсмотренное у нее движение, но сейчас на бумаге остался красный след поцелуя. Я засмеялся, пытаясь заглянуть в зеркало.

– Подожди! Еще не все! – она схватила меня за голову. – А как же румяна?

– Да, да, конечно, – чуть не завопил я. – Пожалуйста. Обязательно румяна!

И проследил, как большой мохнатой кистью она припудривает мне щеки и потом все лицо.

– Нос не будем подчеркивать, не так ли, плосконосый негритенок?

– Угу.

– Значит, почти готово. Закрой глаза. – Она распылила сверху блестки, держа ладонь козырьком, чтобы не попасть мне в глаза, и этот жест снова заставил мое сердце вздрогнуть от радости.

– Можно посмотреть?

Она оглядела меня, как художник свое творение.

– Давай.

И повернула меня лицом к зеркалу. Я сморгнул несколько раз, не в силах поверить. Я не мог узнать себя в отражении. Это были ее глаза – подведенные и раскрашенные, только чуть поменьше. Губы мои стали полными, почти как у нее, и атласно-красными. И главное – я теперь почти не замечал своего носа. Он просто перестал бросаться в глаза.

– Ну как?

– Замечательно. Я… просто не узнаю себя, – благоговейно прошептал я.

– Видишь, я же говорила, что тебе следовало родиться девочкой.

– Я знаю, – пробормотал я и закусил губу.

– Перестань! Ты портишь это лицо.

– Прости.

– Теперь можешь радоваться, что я не стригла тебе волосы накоротко. – Она взяла электрощипцы для завивки.

В самом деле, я привык к волосам, и мне нравилось, что в магазинах меня принимают за сестренку Сары и говорят, как мы похожи. Иногда я даже получал за это конфеты. И лишь однажды разубедил того, кто обращался ко мне с таким комплиментом:

– Она моя мама – и я вовсе не девочка!

Высокий прыщавый дядька за мясным прилавком нагнулся ко мне:

– Прошу прощения…

И, ухватив меня рукой за волосы, грубо дернул – видимо, чтобы убедиться, что это не парик.

Сара рассмеялась.

– Она у нас такая… шутница. Скажи дяденьке спасибо!

Потом она молча перекладывала продукты в багажник. Я забрался на заднее сиденье, где привык ездить с раннего детства, вне зависимости, был с нами ее парень или нет.

– Садись вперед, – бросила она. Посмотрев, как она заводит машину, я вдавил прикуриватель.

– Мне нужно подстричься! – твердо сказал я, чувствуя себя окрепшим в своем праведном гневе. Ничего не сказав, она тронулась с места. – А то все называют меня девчонкой. А я никакая не девочка. Даже Келвин! – Прикуриватель выпрыгнул, она вставила его обратно и стала монотонно напевать себе под нос. – Что неясно? Я не девчонка и хочу подстричься! – крикнул я, развернувшись к ней. Она выехала на дорогу. – Хочу подстричься, подстричься хочу! – забарабанил я кулаками по сиденью. – Дедушка запрещал отпускать такие длинные волосы! – язвительно добавил я.

Машина резко затормозила.

– Жди здесь, – сказала она, спокойно улыбаясь.

– А?

– Сейчас приду. – Она достала помаду.

– Куда ты собралась? – Злоба моя мгновенно испарилась. Я тщетно пытался удержать ее. – Мы идем в парикмахерскую?

Она молча показала на крошечный деревянный домик.

– Это участок шерифа.

И одарила меня ослепительной улыбкой, в которой блеснули зубы.

– Я сдам тебя. Ты меня достал.

В желудке екнуло. Я сглотнул ком.

– В чем дело?

– Ты гадкий мальчишка. Злой. – Она распахнула дверь.

– Нет! Погоди!

– Я столько раз прятала тебя, столько раз меняла тебе имя, меняла себе – все ради тебя…

– Пожалуйста, не на… – Мне не хватало воздуха, чтобы договорить.

– Помнишь, когда эти соцработники приходили последний раз? Я все сделала, чтобы они не смогли добраться до тебя.

Передо мной завертелись цветные круги, я уже плохо видел и соображал.

– А ведь они предупреждали меня, что Сатана глубоко проник в твою душу и закрепился в ней. Тебя давно пора сажать на электрический стул и отправить прямиком в ад, на вечное сожжение.

С этими словами она спокойно закрыла колпачком помаду.

– Не волнуйся, я скоро вернусь с шерифом, тебе не придется долго ждать. Там тебе и волосы отрежут, бесплатно, перед электрокуцией всегда бреют голову, хотя, может быть, они приговорят тебя к избиению камнями, знаешь, как в Библии. – Поводив глазами из стороны в сторону, она пристально посмотрела на меня. – Да и вообще не удивлюсь, если тебя линчуют, как последнего ниггера, если присмотрятся к твоему носу. – Поправив зеркальце заднего вида, она стала стирать попавшую на зубы помаду.

– Не делай этого!

Она даже не шелохнулась на мой крик, продолжая буднично рассказывать:

– Хочешь узнать, как это делается – суд Линча? Обычно сначала берут нож и отрезают твой сатанинский язык, потом выкалывают этим же ножом глаза – или вынимают их, так что они потом болтаются на ниточках – превеселое зрелище, все смеются и отмечают это как праздник. Ой, какие они будут злые на тебя – ты ведь столько раз их провел, столько раз оставил с носом.

– Пожалуйста, ну пожалуйста. – Подбородок у меня был уже мокрый.

Свет в кабине погас. Включив его снова, она стала выбираться из машины.

– Я пыталась помочь тебе. Но вижу, у меня ничего не получилось. Жди.

Дверь захлопнулась, и передо мной взметнулись красные, синие и желтые шаровые молнии. Они кружились по сторонам, зловеще и назойливо потрескивая, готовые взорваться одна за другой – или все разом. Тем временем она уже перешла дорогу и вошла в участок шерифа.

Внутри меня вскрикнули тысячи голосов, и я потерял способность видеть. Передо мной был только деревянный электрический стул с проводами, пустой, ожидающий, с блестящим тускло-серебристым рубильником. И смеющиеся лица вокруг, поддразнивающие меня, издевательские, и Рогатый с окровавленными вилами. Я вжался лбом в приборную панель. Мама говорила, что еще маленьким ребенком я мог колотиться головой день и ночь напролет. Поэтому меня заряжали в специальный аппарат, чтобы я щелкал лбом орехи. Я доводил ее до исступления, рассказывала она. Это Сатана боролся за мою душу. Я бился головой так, что ей приходилось закрывать шкаф.

– А ну-ка прекрати! – сильная рука схватила меня, вжимая в сиденье. Огромная волосатая ручища шерифа, просунулась в окно, сжимая мое плечо. Мать стояла рядом.

– Вот видите – я совершенно не могу с ней совладать, она не хочет ходить в школу, – говорила она. – Ей уже пора быть в четвертом классе. Без проблем у нас не получается.

– Давно вы в городе? – спросил он суровым голосом.

– Месяц.

– Ну, что ж, у нас есть классы для трудных подростков. Вы живете с Келвином Рейсом?

– Да, сэр, – заискивающе отвечала она.

– Значит, говорите, домашнее обучение? Посмотрим, что я смогу сделать для вас.

– Буду очень признательна, сэр.

Могучая рука отпустила меня. Он побрел прочь. Сев в машину, она достала зажигалку.

– Я уговорила его не забирать тебя. Я буду сражаться с Сатаной за твою душу, чтобы сделать тебя хорошим, понятно?

Я усердно закивал. Мы оба уставились на пустынную грязную дорогу, окаймленную деревцами, за ветровым стеклом.

– Тебя следовало бы наказать.

Я снова кивнул, соглашаясь, цвета усмирились. Буйство красок улеглось, мое зрение прояснилось.

– Или смотри – мы можем просто перейти дорогу, до участка рукой подать – сдадим тебя…

Я ожесточенно потряс головой, отказываясь от такого предложения.

– Ну, что ж, тогда… вытаскивай свой причиндал. – Голос ее был спокоен.

В желудке екнуло, и я чуть было не опростался, с усилием подавив позыв, рвота не улеглась в желудке, а стала допекать его нестерпимым огнем.

– Вынимай, что там у тебя в штанах!

Зажигалка щелкнула. Трясущимися руками я стал расстегивать молнию.

– Руки убрал.

Я икнул от страха.

– Хочешь туда? – грозно спросила она, указывая на домик шерифа.

Я затряс головой и спрятал руки под бедра, как уже делал множество раз. Как только ее руки забрались мне в штаны, я с ужасом уставился на бродячего пса, вынюхивающего у обочины в поисках еды. Ее красные ногти хищно блеснули над моей выставленной наружу плотью.

Склонившись, она шепнула мне на ухо:

– Думаешь, Келвин позволит тебе остаться, если узнает, что у тебя есть такая маленькая дрянь? – Руки ее пришли в движение. – М-м, а?

От нее пахло чем-то неуловимо похожим на детскую пудру. Я затряс головой.

– Думаешь, если ты станешь рассказывать всем, что ты мой незаконнорожденный сын – от этого станет лучше?

Я снова неуверенно покачал головой.

Похоже, истощавшему скелетоподобному существу удалось отыскать себе пропитание. Ее пальцы сноровисто работали, довершая гиблое дело. Ощущая свою погибающую плоть, я пытался мысленно представить себе электрический стул и геенну огненную одновременно.

Я всхлипнул.

– Ты что, в самом деле, воображаешь, что мясник так и отдал бы нам обрезки, если бы знал, что ты не маленькая хорошенькая девочка? Девочка, а носишь корень зла.

Огонь сжигал меня заживо, камни сыпались на мою плоть, и все смеялись. Только ее пальцы двигались вкрадчиво и успокаивающе.

– А теперь посмотрим, какой ты плохой и злой на самом деле. – Ласки прекратились. – Ты не выдержал испытания, – сурово произнесла она.

Я взглянул и увидел, как все преобразилось, – зло выпирало из меня огнедышаще красной плотью, восстав и посылая меня прямиком в ад.

– Итак, ты хочешь стать другим, а таким ты себе не нравишься.

Слезы градом покатились по лицу, когда я замотал головой.

– Жалость к себе – еще одно подтверждение непокаянного греха.

Зловеще щелкнула зажигалка. Ее пальцы с красными ногтями блеснули в полумраке.

– Ну? – Она выжидательно посмотрела на меня.

– Я хочу быть хорошим, – прошептал я, чувствуя, как весь мир обрушивается на меня.