Текст книги "Сара"

Автор книги: Дж. Т. Лерой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В семь я уже стоял в нижней галерее (так называемая «чистка» происходила на верхней), возле дубовой двери, за которой скрывался мой родной дед. Эрон за мной, остальные мальчики выстроились следом. Во всех было что-то знакомое, смутно уловимое, как будто одна и та же черта присутствовала в их внешнем облике: казалось, словно мои черты, преломившись в зеркале, вдруг распространились по лицам других людей. Все были одеты одинаково, как мы с Эроном, в куртках, галстуках и штанах из мягкой черной ткани. Эрон шепнул мне, чтобы я непременно порадовал старика знаниями в области фольклора панк-групп, а также непременно пожаловался на то, что вода в ванной чересчур горяча. Кожа у меня все еще пылала, поэтому я вышел на построение без трусов и нижнего белья.

– И не забудь сказать ему, что ты без трусов, что вообще их не носишь! – Эрон видел, как я переодевался. Он тоже был красный как рак – видно, его многократно обрабатывали подобным образом. Но он уже привык и мало обращал на это внимания.

Дверь распахнулась, и еще один блондин старшего возраста, одетый, как и все остальные манекены, вышел на слабых ногах. Колени у него дрожали, он смотрел исключительно в пол. На меня, стоявшего впереди всех, даже глаз не поднял. Я проследил, как он уходит по галерее, осторожно, словно под ногами у него был не пол, а натянутый канат. Изредка он притрагивался пальцами к деревянным стенам, чтоб сохранить равновесие.

– Джеремая, – раздался голос деда из кабинета.

Вздрогнув, я приник к стене и затаил дыхание, словно бы надеясь, что в этой очереди у меня найдется тезка.

– Я не повторяю дважды, Джеремая! – Голос у деда был властный, командирский. Тело мое, само повинуясь внутреннему зову, двинулось навстречу судьбе. Я переступил порог.

Утренний луч света, пробивавшийся из окна, покоился у него на столе.

– Зайди. Закрой за собой дверь, Джеремая.

Я повиновался, затворив тяжелую дверь колоссальных размеров. Медная рукоять завиляла в моих руках словно песий хвост, приветствуя, пока не раздался щелчок замка.

– Джеремая…

Я медленно обернулся на зов предка. Длинные ряды книжных полок, не похожих на библиотечные: все тома тут были кожаные, увесистые, в черных, бордовых и коричневых переплетах, и полки простирались до самого высокого потолка. Они походили на те этажерки из таинственных кабинетов, где, если сдвинуть определенный том, открывается ниша или подземный ход.

– Джеремая… – снова многозначительно повторил тот же спокойный голос. Дед нетерпеливо постучал ботинком, привлекая внимание. Я тут же повернулся к нему, застыв. Как только глаза привыкли к свету, я смог получше разглядеть его. Он хмурился, сдвинув ладони на черной мозаичной поверхности стола.

Я хотел обратиться к нему по-родственному, поблагодарить за спасение – словом, выразить те чувства, что обычно питаешь к близким людям. Мне хотелось сделать ему что-нибудь приятное. Вот так, для начала знакомства.

– Я знаю несколько песен, сэр, – вырвалось у меня, и тут же я почувствовал себя так, словно нечаянно столкнул с крыши бак, полный дождевой воды, и он прыгает по скату – я уже не в силах остановить неминуемого: а внизу многолюдная улица.

– Ты должен учить псалмы, Джеремая, – отчасти это прозвучало как вопрос.

– Эрон сказал, чтобы я вам обязательно спел, – я перевел дыхание и договорил, – сэр.

– Значит, Эрон сказал… – повторил он. И положил одну ладонь поверх другой. Руки его отличались ослепительной, неестественной белизной, с тонкими голубыми прожилками, похожими на пиявок, забравшихся под кожу. Маленькие мизинцы выжидательно постукивали.

– «Я анти-глист, я анти-христ», – завел я, тут же сбившись с мелодии. – я анти-дрист…

– Джеремая, – вмешался он, – что это за псалом? – Он вопросительно склонил голову набок, точно собака, которая не может узнать – свистит это хозяин или кто другой.

– «Секс Пистолс» – объявил я.

Интерес его заметно возрос.

– И где ты выучил псалом от «Секс Пистолс», Джеремая? – Теперь к мизинцу присоединился и безымянный палец с кольцом.

– Гм… Стинки меня научил. «Вонючка». – на всякий случай добавил я и снова переключился на полки, бороздя их долгим грустным взором. Мое внимание привлекла единственная книга в белом на пятой полке: должно быть, именно она приводит в действие скрытый механизм, открывающий путь в подземелье, где я действительно оказался потом, но совсем иным образом. Об этом ниже.

– Джеремая, – я снова обернулся. – Он свесил голову в противоположную сторону. – А кто этот Вонючка?

Я прыснул и тут же зажал рот рукой. Он улыбнулся в ответ, но как-то совсем холодно и безрадостно.

– Вонючка – это панк, и он носит ирокез.

– Индеец?

– Нет, его уже побрили.

– Ага, – раздалось в ответ. И тут же кулак врезался в стол. Я так и подскочил.

– Он жил с нами, он панк-рокер, – зачастил я, пытаясь выложить поскорее все, что может послужить моему оправданию. – Он научил меня на гитаре и сказал, что я тоже буду панком, но потом сбежал, потому что ему все надоело… так Сара сказала… мы даже проститься не успели. Мы продали его гитару на барахолке… так что было уже не до прощания.

Слушая все это, мой дедушка только кивал в ответ.

– Да, еще Эрон сказал мне, чтобы я спел «Убитых Кеннеди», я знаю их песню «Слишком бух, чтобы драть»… – Ее я тоже могу спеть почти до конца. И другие знаю. Хотите?

– Нет, Джеремая, я…

– Ах да! – оборвал я его. Он поднял на меня глаза и брови его недоуменно поползли вверх. – Еще Эрон сказал, чтобы я напомнил вам: вода в ванной слишком горячая, купаться неудобно. А Джоб – то есть Иов, со своей щеткой… Я прежде принимал ванну в больнице, но там другие условия. Никто так не трет.

– И что еще просил напомнить мне Эрон? – спросил старик, закусив губу.

– Чтобы мне выдали подушки, а одеяла слишком тонкие, под ними холодно, и еще – нам приходится чистить чертову уйму картошки. Но вы же, наверное, знаете? А еще он умеет вырезать из картошек голых человечков.

– Так, и еще что тебе поручили рассказать… или, может, показать мне, Джеремая?

– Ну… еще он сказал, что ворует сласти из вашего стола, и что я могу тоже…

Дед только кивал в ответ, будто я был необыкновенно увлекательным рассказчиком.

Я потер лоб, вспоминая.

– Ах да… еще он сказал, что моя мама грешница… блудница.

Пальцы его в этот момент застучали по столу еще выразительнее.

– Гм… – больше я уже ничего не мог вспомнить. Жутко интересно говорить с таким почтенным взрослым человеком, и я хотел было приврать еще что-нибудь, но из уважения постеснялся.

– Вот и все, – вздохнул я, – …сэр. – И робко улыбнулся, ожидая похвалы.

– Достаточно, Джеремая, – проговорил он губами, побелевшими и тонкими, точно выщипанные брови.

– Да, и еще я хожу без трусов.

– Славно.

Я заулыбался, как олимпийский чемпион в ожидании медали, но он только хмуро зыркнул в ответ. Дед поднялся из-за стола и железными шагами направился к выходу. Переступив порог, он выкрикнул имя Эрона. Вошли они вместе. Эрон покосился на меня, но виду не подал. Дед снова опустился за свой гигантский стол и сложил на нем ладони. Он не сводил глаз с Эрона. Тот смотрел исключительно вниз. Я видел, как пылинки в столбе света мечутся от дедушкиного дыхания, когда он повторяет Эрону все, что я рассказал. При этом мой новый приятель головы так ни разу и не поднял. Даже не шелохнулся. Наконец дедушка поднялся, возвышаясь над столом, и пригнулся, упираясь костяшками пальцев.

– Так вот как, значит, Аарон?

Тот содрогнулся всем телом в ответ, но продолжал хранить молчание. Глаза его были прочно прикованы к полу. Дедушка обошел стол и, встав перед Эроном, повторил вопрос. Только тут я сообразил, что тоже наблюдаю за полом – от этого занятия меня оторвал и привел в чувство звук оглушительной оплеухи. Лицо Эрона скривилось и стало наливаться багрянцем. Пальцы деда прочно отпечатались на его щеке. Предок тем временем стоял и разглядывал нас так, будто видел впервые, руки у него были сложены за спиной, как у ботаника, наблюдающего диковинные растения экзотической природы.

– Я не говорил этого, сэр, – дрожащим голосом вымолвил Эрон, обращаясь к полу.

– Что же ты говорил, друг мой?

– Ничего такого, сэр, – вырвалось у него как последняя воля умирающего.

– Значит, Джеремая – лжец?

– Да, сэр.

– Нет! – вырвалось у меня.

Дедушка перевел взгляд в мою сторону – причем так стремительно, что решительность тут же бесследно меня покинула. Я продолжал бороздить взглядом черный, как гробовая доска, паркет.

– Эрон, спрашиваю в последний раз. – Дыхание Эрона стало агонизирующим. – Джеремая – лжет?

Сцепив зубы, я сжал кулаки.

– Да, сэр.

– Сам ты врешь! – метнул я в товарища взгляд, полный гнева и презрения – впрочем, тщетно, потому что наши глаза так и не встретились, он по-прежнему не поднимал головы.

Мой дед топнул каблуком, не сильно, однако вполне достаточно, чтобы усмирить меня. Я ни капельки не боялся, и даже злости особой к предателю не испытывал. Ощущения были такие, будто мы с дедом в одной команде, он ведь спас меня, всегда защищал и стоял на моей стороне, так что скоро все, видимо, разъяснится.

– Откуда Джеремае известно, что я держу конфеты в столе?

Эрон безмолвствовал. Звук новой пощечины прервал тишину. Я не смотрел, прикусив губу, я старался не выдать злорадства.

– Кто же лжец, Аарон? – Нога моего деда постукивала по полу как метроном, словно отсчитывая последние минуты жизни изменника. Новая пощечина эхом разлетелась по кабинету, и слова сами запросились наружу из Эрона.

– Это я… сэр, – хлюпая, выдавил он. – Я солгал.

Я прикусил губу еще сильнее.

– А теперь покажи мне, как ты крадешь из моего стола.

Он медленно оторвал взгляд от пола, на щеках его разливались красные и синие пятна, словно мазки акварельной краски по влажной бумаге. Поверху струились ручейки слез.

– Простите, сэр…

– Давай представим, что меня здесь нет. Твои действия? – Дед отступил от стола.

Зажмурившись, он подошел точно лунатик и замер, подняв на деда вопросительный взгляд.

– Давай-давай.

Эрон снова зажмурился, медленно отодвинул ящик стола, его ладонь юркнула туда-сюда, словно мышь, а потом он быстро задвинул ящик, словно обжегся. Так он и остался стоять, зажмурившись, трепеща длинными белесыми ресницами.

Мой дед снова напомнил ему, для чего он сюда пришел.

Глаза испытуемого на сей раз раскрылись, но тут же бессмысленно уставились в пустоту. Вытянув руку перед собой, он раскрыл ладонь, в которой лежали несколько мятных леденцов.

– Значит, это ты просветил Джеремаю, – Эрон кивнул, не опуская руки, будто загипнотизированный, – как воровать. И ты надоумил его жаловаться насчет ванны? – Ответный кивок.

Так повторилось несколько раз – дед спрашивал и получал утвердительный жест. Затем Эрона заставили повторить все по списку, от начала до конца, включая ложь и попытку оболгать брата. К тому времени как он закончил, вытянутая рука уже тряслась, как у парализованного, а леденцы подпрыгивали на ладони, как попкорн в автомате. Я тихо отступил в тень, стараясь скрыться за фигурой деда.

– Итак, что будем делать? Ведь я должен преподать тебе урок, не так ли?

– Да, сэр, – кивнул он в пол.

– И как именно?

Эрон испустил стон и был награжден еще одной оплеухой. Изо рта у него потекла кровь.

– «Глупость привязалась к сердцу ребенка, – когда он проговорил эти слова, кровь залила ему весь подбородок. – Но исправительная розга удалит ее от него».

Сара предпочитала не бить меня по лицу. У нее был на это свой взгляд. То есть – она поступала так лишь в крайнем случае, довольствуясь другими методами. Да и бить она меня предпочитала чужими руками. Я уже подумывал рассказать об этом Эрону.

– Откуда цитата?

– Притчи Соломона, глава двадцать вторая, стих пятнадцатый, – прошепелявил он сквозь разбитые губы.

Дед решительной поступью прошествовал к одной из полок и вернулся с толстым кожаным ремнем. Затем сгреб конфеты с ладони Эрона.

– О чем еще говорится в Притчах, Аарон?

Эрон сглотнул кровь.

– «Не оставляй юноши без наказания… – голос его чуть сел, но звучал вполне отчетливо. – если накажешь его розгою, он не умрет». Глава двадцать третья, стих тринадцатый.

Дед протянул руку, словно собираясь пожать в знак солидарности повисшую в воздухе ладонь Эрона, но вместо этого ударил по ней ремнем. Ладонь дрогнула, но осталась на месте. Последовал второй удар – и он был далеко не последним. При каждом хлопке Эрон старался держать руку подальше от тела, всякий раз невольно жмурясь. Сара такого со мной никогда не делала. Наверное, это очень больно.

Когда дед досчитал до десяти, экзекуция была прервана. Кисть руки была исполосована ремнем и заметно распухла. Лицо деда оставалось незыблемо бесстрастным. Более того, спокойствия в нем даже прибавилось. Рука Эрона обессиленно поплыла вниз. Слезы катились по лицу, и он старательно выдавливал их из глаз, словно нанюхался лука. От этого зрелища мне становилось не по себе.

– Спасибо, сэр, – громко объявил Эрон.

Руки мои снова сжались в кулаки.

– Так ты был наказан за воровство. А как быть с остальными грехами?

– Меня следует наказать, сэр, по главе двадцать третьей, стих четырнадцатый. «Ты накажешь его розгою… – голос дрогнул, – и спасешь душу его от преисподней».

– Снимай штаны, Аарон. И задери рубаху.

Эрон расстегивал пуговицы левой рукой – правой он пошевелить не мог. Затем так же стянул штаны. Подошел к столу и облокотился, по знаку деда. Я даже ощутил зависть, что они так хорошо понимают друг друга, с полуслова, по одному кивку. Дед встал за ним и положил руку на Эронов затылок. Со мной он этого никогда не делал. Ко мне он вообще ни разу не прикоснулся.

Ремень поочередно прогуливался по спине и ягодицам, словно выбирая место, где лучше остановиться. Эти ощущения были мне хорошо знакомы. При каждом ударе грешник постанывал. Дед наконец выпустил его затылок, и я перестал испытывать жгучую ревность. Ремень сосредоточился на заднице. Как мне нравилось, когда Сара сжимала мне при этом бедро – я чувствовал, что мы в самом деле близкие люди, даже родные. Так она сидела у меня на ногах, пока ее бойфренд прохаживался по мне своим орудием наказания. И тогда ее рука будто ласкала меня, будто успокаивала. Такая мягкая, нежная, она заставляла забыть о чужом ремне.

Тело вздрагивало, откликаясь на каждый удар. Эрон плакал навзрыд, а я вспоминал, как вонзались в меня ее ногти, наказывая меня за грехи.

– Мерзкий мальчишка…

Ремень уже расплывался перед глазами. И все становилось как на небесах. Порка закончилась, и теперь я надеялся, что наступила моя очередь.

Ящерицы

Мы прошли мимо других детей: в очереди стояли в основном мальчики, но было и несколько девочек. Я не спеша следовал за Эроном, уставившись в пол, как и он. Здесь все смотрели в пол. Мы спустились по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. Он с трудом переводил дыхание на каждой ступени. Эрон так крепко сжимал мою мне руку, что к концу спуска пальцы налились кровью. Мы оказались перед дверью, выкрашенной в белый цвет. Эрон щелкнул замком – и перед нами распахнулась темная пустота. Нащупав выключатель на стенке, он зажег свет. Повеяло прохладной сыростью и плесенью: словно кто-то шевельнул веером из глубины этого погреба. Он снова взял меня за руку, и мы стали спускаться, спотыкаясь, по серым каменным ступенькам. Внизу оказался небольшой коридорчик, обитый древесиной: в него выходили четыре двери. Эрон вытер нашими плотно стиснутыми руками глаза и нос. Мы направились к дальней справа двери. Здесь он опять выпустил мою руку и открыл засов. Потом снова щелкнул выключателем: свет неясно замигал несколько секунд, как будто где-то барахлила проводка. Мы оказались лицом к лицу рядом деревянной клетью четырех футов высотой, при этом довольно узкой, сколоченной из исструганных досок. Перед ней располагался деревянный табурет такой же грубой работы, на котором лежала черная Библия. Клеть напоминала собачью конуру, только что без цепи. Это было место для молитв.

С кряхтением согнувшись, он отодвинул щеколду: из каморки дохнуло знакомым запахом хлорки. Эрон усадил меня на стул, дав в руки Библию.

– Читай, – выдохнул он. – Второзаконие, глава тридцать вторая, стих двадцать второй.

– Где? – Наши голоса встретились странным глухим эхом в мертвой тишине подвала.

– Вот. – Он отлистнул часть страниц. Руки у него тряслись. Эрон ткнул в книгу, показывая место. – Ты же умеешь читать?

Я кивнул. Он отметил параграф.

– Начинаем отсюда, – пробормотал он, кряхтя от боли. Затем отер лицо плечом – там осталось мокрое пятно. Спустил брюки до колен и сбросил, наступая ногами: нагибаться он не мог. – Я буду читать наизусть, а ты проверять, ладно? – Он шмыгнул носом. – Потом скажешь ему, сколько раз я сбился. Мне все равно, договорились?

– Договорились, – обратился я к трещинам в цементном полу.

Не выпуская моей руки, Эрон стал забираться в тесный ящик. Несколько раз он вздыхал так, что у меня обрывалось сердце. Рука его была мокрой и скользкой – и еще я боялся, что он утянет меня за собой в этот узкий деревянный гроб, пропахший хлоркой. В конце концов он протиснулся: места хватало как раз для того, чтобы встать на колени.

– Запри на щеколду.

Я встретился с ним взглядом: это были странные глаза, в которых притаился животный страх и старческая усталость, и вместе с тем сейчас Эрон казался таким маленьким и бессильным – гораздо меньше и слабее меня. Он сжал губы, растерянно моргая мокрыми глазами. Посмотрев на меня с тоскливой решительностью, он вырвал руку, которую мне отчего-то не хотелось сейчас выпускать.

– Запри, – повторил он.

Я подчинился.

– «Ибо огонь возгорелся во гневе Моем, – забубнил он, – …жжет до ада преисподнего». – Я вытер насухо руку о штаны и опустился на стул… – «и поядает землю и произведения ее…» – Тут я обратил внимание, что у самого пола в конуре проделаны дырочки для вентиляции. – … – «и попаляет основания гор…»

Стены были совершенно голыми, не считая картины в раме, на которой был изображен Спаситель.

– «…соберу на них бедствия…»

Иисус был не на кресте. Вид у него был благостный, и смотрел он приветливо, почти что с улыбкой.

– «…и истощу на них стрелы Мои: Будут истощены голодом, истреблены горячкой и лютой заразою…»

Черный жук медленно подбирался к моей ноге. Подождав, пока он приблизится, я поднял Библию.

– «И пошлю на них зубы зверей…» – Жук внезапно свернулся в комочек. Или это был крошечный шарик, выкатившийся из кельи? – «и яд ползающих по земле». Встав с табурета, я изо всех сил обрушил на жука Библию.

Эрон на миг замолк, затем продолжил:

– «Отвне будет губить их меч, а в домах ужас…»

Опустившись на табурет, я попытался отыскать главу, указанную Эроном.

– «И юношу, и девицу, и грудного младенца, и покрытого сединою старца…»

Раздавленного жука я задвинул ногой под молельный ящик.

Незадолго до появления бабушки Эрон прервал чтение. Я слышал только, как он пыхтит, изредка постанывая: слов почти не было, одни междометия. Он не отвечал на мой стук. Я уже собирался открыть дверь, но вдруг испугался, что он попадет в геенну огненную, а меня за этот проступок там же будут поджидать псы смердящие. Я стал читать за него, вдруг, словно по наитию, обнаружив место, на котором он оборвался. Эрон не откликался, только поскуливал.

Заслышав шаги с лестницы, я тут же схватил Библию и приложил ее к дверце собачьей будки, заклиная зло, таящееся там. Так поступали герои в фильмах о вампирах.

– Кто-то идет, – сообщил я шепотом, уже не уверенный, Эрон там в ящике – или же он превратился в собаку.

И тут в комнату вошла бабушка: я уткнулся лицом в книгу, делая вид, будто усердно читаю.

– Час прошел, – сообщила она с постной физиономией. И постучала по деревянной крышке.

– Марш в ванну. Много было ошибок, Джеремая? – спросила она, даже не поглядев в мою сторону. Склонившись, бабушка откинула щеколду: Эрон зашевелился, подавая признаки жизни. Дверца со скрипом отъехала в сторону. У меня замерло дыхание.

– Джеремая! – рявкнула она.

– Ни одной, он ни разу не ошибся, – поспешил я, вглядываясь в черное отверстие конуры.

– Твоя мать никогда не учила Библии. Она и тебя не довела до ума. – Бабушка нетерпеливо мотнула головой: из будки появилась сначала человеческая нога, затем рука. – Скорее, Аарон. – Она забарабанила по ящику.

Высунулась вторая нога и затем весь Эрон. Он сидел, ссутулившись, перед дверью.

– Тебя ждет задание, Эрон. – Она притопнула ногой.

Он протянул руку, и я поспешил помочь ему встать. Колени у мальчика тряслись: голые коленные чашечки были усеяны какими-то шариками.

– За мной. – Она развернулась и направилась вон из комнаты.

Эрон сделал несколько неверных младенческих шажков следом, щурясь от света. С ног его посыпались буро-зеленые катышки – и я понял, что это. Бабка выключила свет, и оба отправились за порог. На миг задержавшись в темноте, я со страхом уставился в жерло конуры. Протянув туда руку, я ощупал пол. Под рукой что-то зашевелилось, перекатываясь.

– Джеремая! – раздался снаружи властный бабушкин голос.

Я ринулся вон из подземелья и догнал их уже на лестнице. Эрон еле ковылял, напоминая разбитого параличом инвалида. Бабка погоняла его, досадливо щелкая языком. Спрятавшись за ним в тень, я тайно открыл ладонь, как только мы вышли к свету. С нее покатились маленькие круглые горошины, твердо застучав по ступеням. Словно шаги маленьких призраков-мучителей, убирающихся в подвал.

Эрон давал мне уроки Библии, и я был прилежным учеником. Настолько, что вскоре стал совершать продолжительные поездки в город и там заимел свой перекресток. Я расхаживал взад-вперед со стопкой брошюрок и раздавал их прохожим. День напролет вещал о геенне огненной и первородном грехе. Дети, проезжавшие мимо на великах и скейтбордах, плевались в меня. Взрослые откровенно посылали подальше или трепали по щечке и гладили по коротко остриженным волосам. Но я твердо собрался на небеса. Ведь зло и порок оставили меня в покое. Теперь, когда мимо проходила полиция, у меня уже не замирало сердце. Я чувствовал, как нечто новое живет во мне, ежедневно творя чудеса, заботясь и исцеляя. И стоило мне пасть, как верная рука деда немедленно подхватывала меня, прижимая к столешнице, кисло пахнущей лимонной мастикой, и я с замиранием ждал первого удара. Да, я рыдал, но я очищался. Я был с ним, дедом, и между нами не было никого постороннего – кроме ремня – то бишь исправительной розги.

Правду сказать, временами я даже напрашивался на экзекуцию, забывая уроки, «мадам» или «благодарю вас». Но это было вызвано моим рвением. Мне хотелось снова и снова чувствовать его жаркое мятное дыхание за спиной, слышать звон пряжки ремня, снимаемого с серебряного крючка в его кабинете, видеть, как он отирает лоб вышитым платком, аккуратно доставая его из кармана и всякий раз потом складывая. Я всегда благодарил его после экзекуции, как и остальные, но вносил особый смысл в эту признательность. Потом я всем рассказывал, что было совсем не больно. В мое сердце вселялось тепло. Временами мне нужно было нечто большее, чем одобрительный кивок, когда я знал из Библии больше остальных, когда помогал Джобу-Иову тереть меня щеткой так нещадно, что кожу потом саднило как будто ее с меня сдирали заживо, или когда закладывал в очередной раз Эрона, который не пользовался туалетной бумагой, чтобы не прикасаться к своему аппарату, когда ходил по-маленькому. Я ощущал, как любовь деда начинает испаряться. И тогда меня закладывал Эрон. Таким образом, он приближался к Богу, и я предоставлял ему возможность почувствовать силу, соединяясь с дедом, которому он меня «сдавал», сообщая о моих проступках. Но все, чего он достигал – благосклонный кивок все того же непроницаемо-каменного лица, однако я получал возможность попасть в его кабинет и насладиться его любовью.

И вот настал день, когда в моей жизни снова появилась она. Я услышал ее голос еще издалека, когда она поднималась по лестнице. Выскочив из постели в коридор, я свесился за перила, заглядывая вниз.

– «Господь долготерпелив и велик могуществом… – говорила она, – и не оставляет без наказаний…» – Она сама говорила безнаказанно медленно, к тому же постоянно спотыкаясь о ругательства. – …Наум, глава первая, стих третий, чертов сукин сын!

Послышался раскатистый звон оплеухи. Я сбежал вниз по лестнице.

– Ничего, ничего – не оставляет без наказаний, – твердила она с каким-то пьяным смехом.

– Вон из этого дома, сейчас же, – услышал я голос деда. Однако тон его заметно изменился: в нем не было обычной холодной уверенности.

– Дже-ре-ма-я! – завела она нараспев. – Мой малыш, ты где? – И ему: – Или ты скажешь – он твой? Да, я же, кажется, кукушка-потаскушка, ты мне хочешь напомнить об этом?

Новая пощечина. Она рассмеялась, затем вновь завопила мое имя.

– Что, может, вызовем полицию?

– Немедленно оставь место сие, – твердо, но как-то неуверенно произнес он.

Я уже стоял внизу, у самой лестницы, тяжело отдуваясь. Никто из них так и не повернулся ко мне и не обратил внимания на мое появление.

– Идем, – сказала моя мать. Бабушка стояла рядом, в плотно обтягивающем стихаре. Лицо ее было удрученным, но взор пылал.

– Идем. Джеремая… – Сара протянула руку. Кожа ее светилась теплым медовым блеском, а пальцы были тонкими и хрупкими, как веточки.

Она даже не взглянула в мою сторону – я шел к ней, точно в трансе. Ее ладонь плотно сдавила мою. Дед молчал. Бабушка тоже.

– Ну, пока, – сказала она, пятясь к дверям и увлекая меня за собой.

Я обернулся к деду. На скулах его заходили желваки. Он ничего не ответил.

– Господь благословит вас за это дитя – и отдельная благодарность за то, что превратили его в «иисусика». – Она распахнула двери. – Чертовы ханжи, лицемеры! – выкрикнула она напоследок, захлопнув дверь, которая отрезала нас от былого мира.

Каменные ступеньки приятно холодили босые ступни. Она еще раз выругалась, обернулась и плюнула на дверь напоследок. Я не понял зачем, но мне показалось это забавным.

– Что такое? – посмотрела она так, будто только что заметила меня. – Слушай – как ты вырос! Должно быть, он кормил тебя на убой – не то что меня.

Волосы ее были коротко острижены и заткнуты зеленой шпилькой. В ноздре появилась блестящая сережка.

– Он ничего мне не сделает, – победно заявила она. – Потому что не захочет со мной связываться. – И потащил я меня по лестнице. – Я его обставила.

Что-то шелохнулось в полумраке. Она резко повернулась – и это отпрянуло.

– Говорила тебе – мы партнеры. Я тебя не брошу, – и похлопала меня по ладошке.

Когда с последней каменной ступеньки мы сошли на землю, мои босые пятки защекотала трава. Я рассмеялся. Видимо, она не поняла причину смеха и, бросив короткий недоуменный взгляд, потащила меня к стоявшему поодаль грузовику, попутно сообщив:

– Это твой новый папа.

Улыбку вдруг стерло с моего лица. Мне стало совсем не смешно, когда я увидел за рулем человека в бейсболке, надетой задом наперед.

Я оглянулся на дверь храма.

– Залазь, – сказала она и нетерпеливо прищелкнула языком, совсем как бабушка.

Я забрался в кабину и следом запрыгнула она.

– Ч-черт… получилось так просто. Думала, будет хуже. Говорила же тебе – ничего ему со мной не справиться. Я ему не по зубам. – Она забарабанила пальцами по панели. – Я его знаю как облупленного.

Мне хотелось спросить, что же она имеет в виду. Что она знает о дедушке, неизвестного мне.

Но в этот момент мы поехали, и я снова оглянулся на церковь, которая становилась все меньше и меньше.

– Знакомься – это Кенни, у него свой грузовик, – сказала она, доставая бутылку из коричневого бумажного пакета.

– Да, паренек. Давно не видел маму? – Ко мне обернулось несколько туповатое, но вполне располагающее лицо.

– Два года, – ответила она за меня и снова потянулась к бутылке. – Надо же, целых два года…

– Если бы мы не решили приехать сегодня, прошло бы еще два, – засмеялся он. – Это тебе не за сигаретами притормозить.

– Я своего не отдам, – упрямо изрекла она.

– Ка-кая крутая мамуля, – он схватил ее за остриженные волосы мохнатой рукой и привлек для поцелуя. – Теперь я знаю, что ты вызубрила кой-какие религиозные истины. Только вот с исполнением их у нас пока не очень. – Он ткнул пальцем в серебряный крестик, висевший на зеркальце. – У меня тоже есть свои дела с Господом, но, если ты начнешь молиться, как твои папаша с мамашей, смотри не расквась лоб. – Он подмигнул мне. – Вот тебе и кроватка, – и дернул полог сатиновой занавески, прикрывавшей спальник за его спиной, мотнув туда головой. – Устраивайся.

Я пролез сквозь шторы и обнаружил за ними вполне уютное помещение. Забравшись под пропахшие потом одеяла, я уснул под рокот мотора, споривший с их веселыми голосами.

– Ты там присматривай, Кенни, за мной, понял?

Сквозь щель в занавеске я увидел, как Сара напяливает платиновый парик и взбивает пышные искусственные локоны над голыми плечами.

– Ну, как всегда, – он ударил по баранке.

– Всегда – у тебя не очень-то получается, а я не хочу, чтобы мне руку сломали, пока ты будешь висеть на какой-нибудь придорожной ящерице.

– Буду следить за тобой отсюда, заодно и в книжке надо кой-чего подкрасить. – Он демонстративно пролистнул перед ней страницы своего формуляра. – На последней весовой станции нас опустили. Придется немножко подмухлевать. – Он расстроенно покачал головой, перелистывая документы. – Это ж надо, как опустили, – зацокал он языком. – Да еще пришлось давать такого крюка – забирать твоего малыша…

– Да пошел ты к черту – я больше зарабатываю, чем ты за своей баранкой.

Она дерзко сунула ему ногу в пах с видом превосходства. Он погладил ее бедро.

– Так зачем, говоришь, мы встали? – с намеком произнес он и стал пригибать ее голову к джинсам.

– За помаду нужно платить! – с вызовом отвечала она.

– Тогда удачной тебе охоты, ночная бабочка, – рассмеялся он, выпуская ее. – Не бойся, буду начеку. – И шлепнул по заднице, когда она выбиралась из машины.

Она еще что-то шепнула ему на ухо, отчего он снова рассмеялся.

– Ну, до встречи!

– Ага, – ответил он и, когда захлопнулась дверь, стал безмолвно созерцать свою книжку, сложенную шалашиком на бедре. Затем со вздохом отбросил ее. Вставил в магнитофон кассету с «кантри» и стал подпрыгивать, отчего кабина заходила ходуном будто на «чертовом колесе» в парке развлечений.

Все это походило на какой-то дикий танец, если бы я не увидел, что он, оживленно ворочаясь, обрызгивает себя дезодорантом во всех местах, где можно достать: подмышками, в пах, на задницу и в прическу, которую он тут же взлохматил «площадкой». Он выдавил в рот большой синий ком «Крэста». [6]6
  Фторированная зубная паста производства «Проктер энд Гэмбл».


[Закрыть]Я думал, сейчас его перекосит, и он станет отплевываться, но как бы ни так – только облизнулся. После чего впихнул ноги в ковбойские сапоги с голенищами под цвет гепардовой шкуры и распахнул дверь. Звякнули ступеньки под кабиной – он вернулся, снял крестик с зеркальца и нацепил на шею. Хлопнула дверь, и свет в кабине погас. Каблуки застучали по асфальту – я высунулся и увидел, как он исчезает в длинной колонне грузовиков, выстроившихся вдоль дороги, точно спящий дракон.