Текст книги "Сара"

Автор книги: Дж. Т. Лерой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

В кабине была тьма кромешная, а где включается свет, я не знал. В спальнике за пологом должен быть туалет, куда мне давно приспичило, но там было темно и страшно. Я вглядывался в серебристый занавес – и мне казалось все время, что за ним скрывается что-то недоброе. Ясно – что. Зло, которое теперь снова будет грозить мне отовсюду, после того как я покинул церковь деда. На миг мне показалось, что на меня глянули светящиеся красным светом глаза Сатаны. Сердце екнуло в груди, и я невольно схватился за дверную рукоятку со стороны сиденья мамы, еще хранившего ее тепло. Мой мочевой пузырь грозил лопнуть. В окне опять промелькнули две красные светящиеся точки – просто проезжавший грузовик – попытался успокоить себя, но тут же увидел наплывающие красные глаза, бесплотные, сияющие, точно светляки, и дернул рукоятку изо всех сил, уже подчиняясь инстинкту, а не доводам рассудка. Дверь распахнулась, и я вылетел из кабины, болтаясь, словно на крючке. Я спрыгнул на асфальт и сразу отшатнулся, когда мимо промчалась громадная цистерна, гудя и сотрясаясь всеми своими мостами. Как только я пришел в себя, сразу набросился на дверь и захлопнул ее изо всех сил, чтобы Сатана не успел выскочить за мной. Переводя дыхание, сквозь шум шоссе, я представил, как он там сейчас злобно скребется и скалит челюсти в бессильной попытке достать меня за темным стеклом кабины. Ноги сводило холодом. Ничего удивительного – меня забрали в одной пижаме, без тапочек.

– Черт! – вырвалось у меня внезапно громко и тут же погасло в холодном бездвижном воздухе. Однако насущная потребность освободить мочевой пузырь поджимала и ни о чем другом я сейчас думать не мог. Оглянувшись по сторонам, я решил пристроиться у колеса. На шоссе было тихо, но я все равно не спускал глаз с кабины. И тут щелкнул замок – я вздрогнул, ожидая атаки Сатаны, но это была дверца соседней машины.

– Доброй ночи, детка, – услышал я, разглядывая обмоченные пижамные штаны. За моей спиной стояла девица на высоких каблуках.

– Хочешь трахнуть меня своим шнурком? – кивнула она, глядя мне ниже пояса, и я поспешно заправился. – Правильно, лучше спрячь свой стручок до поры – он не вызрел.

Я растерянно заморгал, не зная, переживать ли это как оскорбление или просто как дружескую шутку.

Она расхохоталась, обнаруживая симпатичные ямочки в нарумяненных щеках. Я растерянно попятился к кабине, забыв, что там, за дверью, поджидает Сатана. Взобравшись на ступеньку, я дрожащей рукой дернул дверь, но она не поддавалась. Я повторил попытку.

– А ну-ка… – она тоже стала на ступеньку рядом. – Дай помогу.

Она налегла на рукоятку и с тем же успехом несколько раз дернула дверь.

– Погоди, сейчас разбудим, – и не сводя с меня глаз постучала. На ней было много косметики, к тому же искрящейся перламутровыми и золотыми блестками. С виду девица была не старой, но достаточно потасканной. Подведенные тушью глаза огорченно расширились. – Там есть хоть кто-нибудь? Ну ты, парень, попал.

Она спрыгнула со ступеньки, и я на миг разглядел ее пунцовые трусики под коротенькой юбкой. Недовольно пожав плечами, я продолжал дергать дверь.

– Да ты же захлопнул замок, чудачина, – она сочувственно – а, может, издевательски причмокнула накрашенными губами. – С таким же успехом можешь колотиться башкой в стенку.

Ее пухлый рот был подведен помадой сливового оттенка и намеренно увеличен, как у арлекина из кукольного театра.

– Пошли, – махнула она рукой, выбираясь на шоссе. – Не бойся. Не то замерзнешь.

Она помахала рукой еще настойчивее. Холодный металл жалил ступни. Я спрыгнул и последовал за ней.

– Милкшейк, – произнесла она, не оглядываясь.

– Спасибо, мадам, – отказался я, потому что было в самом деле холодно и коктейля не хотелось.

– Да нет, чудак, – расхохоталась она и обернулась. – Это меня зовут – Милкшейк. [7]7
  «Молочный коктейль» (англ.)


[Закрыть]А тебя как? – И пошла дальше, не оглядываясь, только протянув тонкую руку с золотыми ногтями. Я неуверенно потряс ее, ухватившись за длинные пальцы, но она ответила, как равному, более уверенным рукопожатием. Она семенила по асфальту так уверенно, будто у нее были не длинные лодочки на шпильках, а сандалии. Я едва поспевал следом.

– А меня – Джеремая, – выдохнул я ей в спину.

– Клево. Хотя не хотела бы такого имени. – Она опять коротко хохотнула. – Шутка. Не обращай внимания. – Милкшейк грациозно откинула рукой волосы. – Вот и пришли, видишь?

Длинный палец с золотым наконечником показал на трейлер, зажатый, точно сыр в булке, между двумя грузовиками. Она прибавила шагу, почти выбивая искры из асфальта, и поежилась, охватив руками тонкие плечи. На ней был только топик в тон трусикам. Спеша следом, я уже перешел в бег. Она запустила руку в небольшой кожаный рюдикюльчик на плече и порылась там, чем-то звеня. Я решил, что мелочью, отчего ладонь моя инстинктивно сложилась горсткой, ожидая подачки. Однако она достала ключи и открыла машину.

– Вперед.

Как только мы уселись, она вставила ключ в зажигание и завела машину. Я запаниковал, вспомнив страшные истории о похищении детей, которых потом приносили в жертву или съедали.

Она недоуменно обернулась, заметив, что я приник к двери.

– Расслабься. Это я печку включила. Видишь – печка. Сейчас согреемся. – И пододвинулась ко мне, потому что печка действительно заработала у моих ног. – На кой ляд ты мне сдался, сосунок? – Она сбросила туфли и стала массировать пальцы. – Так это твоего папы грузовик?

– Он… – я замялся, – не папа.

– Правильно. Задница он. Я, кажется, знаю этого типа. Все бабки проматывает на телок.

Я лишь пожал плечами.

– Туалет-то у него есть?

– Угу. А еще телик и холодильник, и спальник тоже.

– Ну, тащусь, прямо дворец. – Она повела носом. – Черт, ноги воняют. Хочешь понюхать? – положила она мне ступню на колено, совсем как Сара недавно делала в машине с моим новым «папой». Я со смехом закрутил головой.

– Понюхай-понюхай, – настаивала она, также хохоча.

Я сделал попытку сбросить ее ногу, которой она крутила перед моим носом. Ожесточенно отбиваясь, я сполз с сиденья на пол и смеялся так, что на глазах выступили слезы. Тогда она примостилась как раз надо мной и стала тыкать ногой мне прямо в лицо. Я отбивался как мог, но совершенно обмяк от смеха.

– Проси пощады.

– Не… – вяло отпихивался я от неумолимо приближавшейся ступни.

– Проси, – хохотала она. – А то хуже будет.

– Не-ет!

– Тогда страдай! – и сунула ногу прямо мне в лицо.

Я заорал:

– Пощады, пощады! – не в силах отдышаться. Напоследок она провела носком по щеке и подобрала ноту, вытирая расплывшиеся черные слезы – у нее потекла тушь. На время мы затихли, переводя дыхание. Через несколько минут она поинтересовалась, не голоден ли я.

– У меня где-то завалялись пончики.

– Это твоя машина? – спросил я с пола.

– Ты че? – произнесла она нараспев, выволакивая откуда-то розово-белую коробку. – Сколько, ты думаешь, мне лет?

Я пожал плечами.

– Это тачка моей мамаши. – Она с хрустом распечатала пачку. – Самообслуживание.

Я взял пончик с шоколадной крошкой. Она выбрала глазированный с кремом.

– Так, сколько, думаешь, мне лет? Угадай.

Ростом моя новая знакомая была повыше меня, хотя и ненамного, даже на каблуках, зато красилась и одевалась, как взрослая. Я потряс головой и смахнул крошки со рта.

– Двенадцать, почти тринадцать. Кто мне даст водить машину, дурачина, – пробубнила она с набитым ртом.

– А мне десять, – соврал я.

– С виду не скажешь. – Она впихнула в рот пончик почти целиком, измазав кремом нос. Я деликатно промолчал.

– Где же твоя мама? – перевел я разговор.

Она фыркнула.

– «Моя мама»… Сказал тоже… Перепихивается, чтобы ты знал, цыпа.

– Что?

– Трахом занимается. Понятно? Она шлюха и сейчас на работе.

Я кивнул, хотя понял не совсем. Главное, что успокаивало – ее мама сейчас не вернется и не положит конец нашей интересной компании.

Она облизала пальцы.

– Я живу сама по себе, да еще и ящерицы за мной присматривают.

– Ящерицы? Моя мама тоже про них говорила.

– Да ну? И что именно?

– Что Кенни вешается на каждую встречную ящерицу.

– Тогда понятно. Значит, тоже трудится где-нибудь на этой стоянке. – Милкшейк проглотила остатки пончика. – Но я так не работаю, я не стояночница. – Она еще раз укусила пончик. – Ау твоего папаши нет никаких знаков на машине.

– Что еще за знаки?

– Знаки для ящериц, простофиля.

– Какие?

– Ты что – не знаешь, кто такие ящерицы? – искренне удивилась она. Из раскрытого рта посыпались крошки.

Я отрицательно потряс головой.

– Ладно, – проглотила она. – Ящерица – это проститутка. Секс за деньги. Усек?

Я кивнул.

– И если ты работаешь на стоянке, то ты – ящерица стояночная. Ясно?

– Угу, – пробубнил я и полез за кремовым пончиком, который так аппетитно ела она.

– Смотри. – Вскочив, она порылась за сиденьем и выудила фонарик.

– Вот. – Девочка посветила на кузов соседнего грузовика. Я посмотрел в ту сторону, прильнув к ее плечу. От нее пахло какими-то духами, но настолько резко, что я ощутил легкую дурноту. Луч фонаря заплясал на дверце грузовика, выхватив из темноты рисунок. Там была ящерица из мультфильма, в пестрых одеждах, перечеркнутая яркой полосой. – Видал? Это значит, ему ящерицы не нужны. – Она выключила фонарик. Я отодвинулся на свое место.

Кенни не обзавелся такими наклейками.

– Я ж тебе говорю, – кивнула она.

– Значит, твоя мама – ящерица?

– Так же, как и я, – произнесла она, отворачиваясь от окна. – Холодно, однако. Тебе повезло, что мы встретились.

Мы спали на задних сиденьях, в кузове трейлера. Я проснулся первым. Голова Милкшейк покоилась между моих ног, а ноги она, подогнув, уложила на подставленный стул. Я не шелохнулся, боясь разбудить ее, хотя было чертовски неудобно.

Проснувшись, она тут же вскочила и села. Я сонно заворочался, прикидываясь, будто только просыпаюсь.

– Черт, жаль у нас в трейлере нет туалета, – пробормотала Милкшейк. Натянув ботинки вместо туфель, она накинула какой-то пиджачишко. – За мной.

Она пошла за трейлер. В небе прорезались светлые голубые полосы и горы в отдалении смотрелись точно розоватые верблюжьи горбы.

– Твоя очередь, – она запрыгнула на сиденье и вручила мне рулон туалетной бумаги. – Завтракать будешь? – спросила она, открывая маленькое зеркальце. – Вот дерьмо, и так каждое утро. – Плюнув на палец, она стала вытирать черные круги под глазами.

– Я не обзавелся… У меня нет денег, – пробормотал я.

– А я что – слепая? Откуда они у тебя возьмутся, в этой одежде, разве что спрятал где-нибудь в заднице.

Я почувствовал, что краснею, и отвел глаза в сторону.

– Сейчас достанем тебе что-нибудь из одежды. – Повозившись в кузове трейлера, она стала расстегивать молнии на дорожных сумках.

– Вот тебе… – В меня полетели джинсы и блейзер. – Накинь на свою пижаму… – Следом она выбросила еще несколько шмоток. – Вот еще…

Мне были переданы кроссовки и две пары носков.

– Приложи к ноге, они тебе будут впору. А носки надевай одни на другие – так теплее. – Когда я справился с этим заданием, она заявила: – Ну, вылитый ковбой!

Из машины мы направились прямиком к ресторанчику «24 часа» – единственному заведению, открытому в это время. Вывеска над входом гласила «Дальнобойщики», и внизу была приделана стрелка-указатель, отводившая в зал с надписью «Остальные». Естественно, мы направились по стрелке.

На завтрак у нас были яйца, стейк, жареная картошка, кофе и горячий шоколад. Милкшейк то и дело комментировала проходивших мимо водителей. Так я узнал, у кого нет зубов, а кто плачет во время оргазма, как ребенок.

– Я тут со многими нянькаюсь, – сообщила она. – Большинство ведут себя как сопливые девчонки. А если я говорю им, что я – черри-бомба, ну то есть девственница…

– Как Мария, – прибавил я.

– Ну да, – рассмеялась она, – типа того. Тогда они круто отстегивают.

– Тогда почему ты не обзаведешься домом или своей машиной?

– Еще кофе, детки? – Толстая официантка улыбнулась нам и наполнила чашку Милкшейк.

– Спасибо, Цилла. Мамаша все деньги спускает, – сказала она, заглядывая в чашку кофе с молоком. – Сама виновата. Я ей доверяю, а потом все деньги накрываются. – Она подула на кофе. Мы вместе посмотрели, как расходится рябь по светло-коричневой жидкости. – Но если я ее брошу, она умрет.

– Понимаю. – Не сговариваясь, мы посмотрели за стекло витрины на проходивших в свой зал дальнобойщиков.

После завтрака мы стучали в грузовик Кенни, но никто не откликнулся. Тогда мы пошли в трейлер и там смотрели переносной телевизор на батарейках. Я хотел мультиков, но постеснялся сказать об этом, и мы смотрели игровые шоу и подростковые любовные сериалы – короче, ту муть, которую обычно смотрят девочки. Я хотел посмотреть мультики, которых не видел ни разу с тех пор, как попал к дедушке с бабушкой, но постеснялся спросить. Как-то мне довелось стоять с брошюрками у магазина, где продавались телевизоры, – вот где я испытал великое искушение. Там как раз шел мультсериал про синего гномика Смёрфа. Я прокрался в магазин и пристроился в уголке. Два дня спустя, боясь понести наказание в аду, я покаялся в этом деду. Потом неделю не мог сидеть, но душа моя была чиста, и грех – отпущен.

Потом еще поели пончиков и отправились посмотреть, не приходила ли мама. Я шел с опаской, воображая, что делать, если они меня не дождутся.

– Мама, наверное, беспокоится, – сказал я Милкшейк.

Из грузовика доносился рев и крики. Милкшейк отошла в сторону. Я набрался духу и постучал. Безрезультатно. Крики не смолкали. Только на второй раз, когда я заколотил в дверь, Сара открыла. Она была в той же одежде, как и ушла – примерно в такой же, что и моя новая знакомая.

– В чем дело? – недовольно пробормотала она.

– Я вернулся.

– Не сейчас.

Дверь захлопнулась, и крики возобновились.

Мне было стыдно смотреть в сторону Милкшейк. Я стоял, упрямо пялясь на закрытую дверь.

– Пошли, – дернула она меня за рукав. – Сейчас начнется сериал «Все мои дети».

Я дал отвести себя обратно.

Несколько раз я возвращался, чтобы уйти с тем же результатом. После захода солнца кабина погрузилась во тьму, и на мой стук никто не ответил – даже криками и рычанием.

– Смотри, – Милкшейк забралась на переднее сиденье – на ней была уже другая юбочка, цвета «золотой металлик», и лицо снова в блестках. – Здесь есть рация УКВ, как у дальнобойщиков, – сказала она, показывая на радио в панели управления.

– Я знаю, у Кенни…

– А Кенни так может?… – Она включила радио. Кабину заполнили шум помех и бубнеж сразу нескольких человек.

Она посмотрела на меня и усмехнулась. Потом взяла микрофон.

– Прием, говорит Милкшейк, с кем развлечься?

– Я Калф Роупер, крошка, где тебя подобрать?

– Киса свободна на ночь? – вмешался другой мужской голос.

– Милкшейк идет к двадцать восьмому. Найдете меня там. – Она переключилась на другой канал и подмигнула. – Сейчас мы им шороха наведем.

Она снова сообщила в микрофон позывные.

На сей раз откликнулся хрипловатый женский голос.

– Минуту, дай договорить.

– В общем, заметано.

– Жду тебя, моя сладкая дудочка. – Затем: – Слушаю, кто там. – Последние слова адресовались Милкшейк, снова сообщившей, что она не прочь развлечься.

– Калф Роупер уже забил тебя, детка, – предупредил предыдущий мужской голос.

– Тебе что, меня мало?

– Нет, мэм, приглашение отменяется.

– Тогда я на связи.

– Милкшейк, тебе помочь с этим выгребателем детских колясок? – спросила женщина.

– Спасибо, Сахарные Губки, я его сама выгребу. Ну, вот… – Она с довольным видом отключила рацию. – Заказ принят. Заработаю немного нам на обед и на игорные автоматы. – Она засмеялась, откидываясь в кресла.

– Чем ты собираешься с ним заниматься? – пораженно спросил я, не сводя глаз с рации.

– Да тем же, что и обычно. Дам ему полизать, немного приласкаю – и двадцать пять долларов в кармане.

– Ты уверена, что он именно этого хочет?

– А чего он еще может хотеть, у него фантазия убогая. – Она посмотрелась в складное розовое зеркальце.

Я покачал головой.

– Пошла стучать в дверь, как твоя мама, – захлопнула она крышкой свое отражение.

– Не понял…

Выходя из кабины, она бросила:

– Может, ты не знаешь… но твоя мама такая же ящерица-парковочница.

Хлопнув дверью, она махнула рукой на прощанье.

Я не разговаривал с Милкшейк, когда она вернулась и снова стала охотиться по рации. Сделал вид, что сплю. Она прибавила громкости, словно желая похвастаться, а, может, просто доконать меня. Мне хотелось чем-нибудь укрыться, чтобы свет не падал в глаза. Я все время боялся услышать по рации голос Сары. Милкшейк ушла на новое свидание, оставив рацию включенной. Я прибавил громкости у телевизора до упора, но все равно слышал в эфире знакомые стоны.

Утром мы ели пломбир с сиропом и орехами в круглосуточном ресторанчике.

– Я тоже так хочу, – заговорил я.

– Чего ты хочешь? – спросила она, тыкая ложкой в мороженое.

– На свидание, как ты, – я стукнул ложечкой по столу.

– Ты не сможешь, еще слишком молод, да и, потом, ты мальчик.

– Нет!

– Что-о? – Она уставилась на меня, переливаясь всеми цветами макияжа. – Ты разве не мальчик?

– Иногда – не мальчик, – опустив глаза, выдавил я.

Она залезла рукой под стол и пощупала. Я невольно отпрянул – и моя ложка зазвенела по полу.

– Черт! – воскликнул я, и тут же прикусил язык.

– Ты – парень, хотя у меня уже появились сомнения. – Она рассмеялась.

Тут я вспомнил, что дедушки все равно рядом нет, и завершил наш разговор другим «чертом», после чего улыбнулся.

Мы пошли в бесплатный душ на стоянке в ее тапочках, потому что там было скользко. Когда Милкшейк отправилась спать в свой трейлер, я снова был тут как тут у грузовика. Подергав дверь, я убедился, что она открыта. Я осторожно заглянул в кабину.

– Кенни? – послышался голос Сары из-за штор.

– Нет, мэм, – произнес я, запинаясь. – Это я.

– Лезь сюда.

Я осторожно прокрался к серебристой занавеске и медленно раздвинул ее.

Сара была в постели, жмурясь от света, проникшего за штору. Увидев меня, она призывно махнула рукой:

– Залезай.

Я пробирался к ней как в замедленной съемке, словно сквозь ореховое масло. Она сразу поинтересовалась, где я раздобыл шмотки и куда вообще запропастился. Похлопав по кровати, она указала, чтобы я сел рядом. Я подчинился.

– Ложись – сказала она. От нее пахло косметикой и прочими привычными запахами. – Ложись, – повторила Сара.

Я никак не мог понять отчего у нее такой странный голос. Не сердитый и даже не раздраженный. Я неуклюже улегся рядом, примостившись головой на краешке подушки.

– Ты все, что у меня есть, – заговорила она, обвив меня рукой. Я оглядел знакомую обстановку, которую уже начал забывать: белый унитаз, сияющий полумесяцем из темного угла, крошечный гудящий холодильник, полный энергетических напитков, «ледяного кофе» и кока-колы.

– Никто тебя у меня не отнимет, – продолжала она. На полу я заметил использованный одноразовый шприц и рядом ватный шарик, похожий на упавшее с неба облачко. – Лучше бы ты никуда не уходил. Не оставляй меня, – шептала она, скользя по мне ладонью, ниже живота. Из ее белой руки струился тонкий кровавый ручеек. Она часто тяжело дышала, изредка всхлипывая. Я стер кровь с ее руки и слизнул с пальцев: так кошка умывает своих новорожденных котят.

– Я твой, – шепнул я, приникнув к ее обездвиженному отяжелевшему телу.

Проснулся я оттого, что под нами взревел мотор. Сара даже не пошевелилась, когда я высунулся у нее из-под локтя, чтобы выяснить, что происходит.

– Где пропадал? – спросил сидевший за рулем Кенни, выруливая со стоянки.

– Мы уже уезжаем, сэр? – спросил я, тревожно оглядывая стоянку в поисках трейлера.

– Уже? Да мы вчера должны были отчалить. – Он полез в карман за пачкой «Мальборо».

– Сэр, пожалуйста, а мы не можем задержаться? – Я ухватился за его сиденье; грузовик набирал скорость, выезжая на шоссе, где маячили дорожные знаки развязки федеральной автострады.

– Ты сбрендил, парень! – Он включил свет в кабине. – Что ты там потерял? И откуда взял такие шмотки?

– Я познакомился с одной семьей… меня накормили, дали поносить одежду… я должен вернуть – и кроссовки тоже. И поблагодарить. Сказать спасибо и все такое, сэр…

– Ну, да, рассказывай. – рассмеялся он, – раз тебе дали такие шмотки, небось надеешься выцыганить еще чего. Нет, – покрутил он головой, – мы не вернемся. Обратной дороги нет. Лучше подсаживайся ко мне – покажу тебе мой новый гудок.

Во рту у меня пересохло, и я придвинулся поближе.

– Видишь медную ручку.

Он поднял мою руку и положил на золоченую цепочку, свисавшую с крыши кабины.

– Когда я скажу, рви ее вниз, от души.

В это время грузовик выезжал на федеральную трассу, поднимаясь на петлю развязки и вклиниваясь в транспортный поток.

– Давай!

Рев гудка раскатился вокруг.

– Разве он не прекрасен? Разве это не лучший в мире звук? – смеялся Кенни. – Тыщу семьсот долларов за него выложил!

Когда мы помчались мимо стоянки, я еще раз дернул цепочку, посылая прощальный сигнал, улетающий в небо, точно дым от костра.

Последний раз гудок Кенни я услышал в забегаловке в окрестностях Орландо, когда нас занесло во Флориду. Я оглянулся по сторонам, но он не смолкал, продолжая звенеть в ушах. Затурканные официантки в засаленных тапочках, со сверкающими в волосах золотыми сетками, в коротких розовых юбках, обслуживали толстых мужчин и их дородных жен с лупоглазыми детьми, забивших своими телесами оранжевые пластиковые кабинки.

Никто не обратил внимания на рев гудка автопоезда. Всем и так понятно, что это проехал грузовик. Никто даже оглядываться не стал.

Моя ложка упала в «чириоуз» [8]8
  Сухой завтрак из цельной овсяной муки и пшеничного крахмала с минерально-витаминными добавками, в форме колечек.


[Закрыть]с молоком. Сара показала мне, как делается это блюдо из хлопьев.

– Заказываешь только «чириоуз», молока не надо. Молочник на столе, зачем тратить деньги. – Она опрокинула серебряный молочник в свои хлопья и дала знак взять такой же с соседнего стола, где никого не было. – Джем бесплатно… – Она выгребла ложкой сразу полбанки земляничного джема, шпохнув остальное в мои хлопья. – Масло, конечно, тоже задаром. – Открыв пять пластиковых пакетиков, она вытряхнула светло-желтые комочки в миску и жестом указала мне сделать то же самое. – А в приличных заведениях выставляют еще и кленовый сироп. – Она вылила половину тягучей, напоминающей мед жидкости себе в тарелку, а остаток мне, попутно измазав стол между нашими тарелками. – Теперь обведем… – Она потянулась к красной пластиковой бутылке с кетчупом и зачиркала пастой, точно красным фломастером между нашими мисками, замазав пространство на скатерти. – На пятьдесят центов – и можешь заказать деревенский сыр. – Получившуюся тюрю она стала пахтать вилкой. – Вот теперь круто. Принесите еще сливок, – сказала она официантке, когда та демонстративно громко осведомилась, будет ли она еще что-то заказывать.

– Белая шваль, стерва, – пробормотала Сара в спину уходящей официантки. – Теперь берем. – Сара взяла сахарницу таким решительным движением, точно это был пулемет, и высыпала оттуда половину содержимого в наши тарелки и на стол.

Гудок взревел снова, уже в отдалении. Три быстрых сигнала: «имел я вас всех».

– Пусть все слышат, когда я отъезжаю, – говаривал Кенни, дергая цепь своего гудка на выезде со стоянки.

– Им только легче – одним обормотом меньше, – со смехом замечала Сара.

Гудок автопоезда эхом раскатился по кафе, но никто не выглянул за толстое зеркальное стекло. Если приглядеться, сквозь витрину можно различить длинную цепь грузовиков, точно сказочный ночной мир, неведомый никому. В ушах у меня еще долго стоял этот протяжный рев гудка Кенни, даже после того как он исчез – когда грузовик выкатил на автостраду, и Кенни, наверное, поставил свои любимые записи в стиле кантри, которые Сара к тому моменту еще не выбросила за окно.

Рыжая курчавенькая девочка за соседним столом, которая то причесывала, то поправляла волосы, – наблюдала за моими приготовлениями «чириоуз». Она ковырялась в своей жареной картошке, затем, всякий раз насупившись, буравила меня взглядом, как только я добавлял в свою миску что-нибудь бесплатное. Когда я дошел до кетчупа, лицо ее скисло. Я сделал вид, будто просто так рассматриваю бутылочку, и поставил на место. Подождав, пока она отвернется к матери, я быстро схватил и выдавил кетчуп в тарелку. Мы повторяли этот трюк несколько раз, ей даже удалось меня застать врасплох, когда она вместо того, чтобы обратиться к картошке, неожиданно резко повернулась ко мне, и я замарал кетчупом рубашку на груди. Я думал, она рассмеется. Ничуть не бывало: только еще больше скуксилась. Я почувствовал стыд и разочарование. И больше не принимался за еду, пока они с мамой не убрались из кафе.

Гудок по-прежнему звенел у меня в голове. Я думал, это произойдет раньше, думал, что наконец почувствую облегчение и не буду с содроганием ждать этого утробного рева, всякий раз покидая кабину.

– Ненавижу панк-рок, – сказал Кенни, вытаскивая ее кассету из магнитофона.

– Только педерасты называют это панк-роком. Кенни, сколько раз тебе говорить, невежда ты этакая, голодранец, деревенщина… – она едва не исчерпала на нем поток своих ругательств.

Он схватил в горсть ее кассеты и выбросил за окно. Она с воплем набросилась на него, суча кулаками, так что Кенни чуть не врезался в идущий впереди грузовик. Он выжал тормоза и зайцем пустился вдоль обочины, вернувшись через час с тремя распотрошенными кассетами и лицом, пылающим от ее ногтей. Дрожащими пальцами он вертел одну из кассет, пытаясь замотать пленку обратно.

– Детка, может, еще можно поправить? – просительно заглянул он снизу вверх.

Она вырвала пленку у него из рук.

– Недоделок, сукин сын!

До следующей стоянки они не обменялись ни словом. Она надела парик и платье с блестками. Он опять обещал ждать ее. Она ушла, выругав его на прощание. Но на сей раз он не стал натягивать сапог и брызгаться дезодорантом, а вместо этого протянул мне пять долларов, предложив купить новые комиксы.

– И не торопись, – посоветовал он. – Осмотрись, походи по магазинам до закрытия. Совсем не обязательно тратить все в одном месте.

Я не пошел по магазинам. Я отправился в дайнер. И не стал покупать там гамбургер, хотя денег вполне хватало, и даже не заказывал сырных шариков.

В кармане чужих джинсов, тех самых, подаренных Милкшейк, подпоясанных ремнем Кенни, дважды охватившим пояс, хрустели пять баксов. Я провел ладонью по гладкой коже ремня и запустил руку в карман за пятидолларовой бумажкой, как я делал ночью, когда спал на поролоновом коврике. Когда вытаскивал ремень из джинсов и бережно укладывал под мохнатое колючее одеяло из искусственной шерсти. Это Кенни, навалившись сзади, дышал мне в ухо, подминал – и тогда я невольно вспоминал деда, его проповедь, его мятное дыхание, каменное лицо, с суровыми, будто вырезанными резцом чертами, нечто настолько осязаемое, что знаешь – еще осталось что-то между тобой и бездонным колодцем. И я припоминал каждый пакетик леденцов и книжку с комиксами, украденные из магазина подарков на очередной стоянке. И шептал: «Пожалуйста, накажи меня!» И, прижимая ремень, облегченно засыпал.

– В твоем возрасте вредно засыпать за столом, – склоняется надо мной официантка с голубыми волосами, похожая на фею. Мгновенно проснувшись, вытаскиваю руку из кармана. – Маму ждешь?

Трясу головой в ответ. Дети часто сидят одни в придорожных забегаловках, когда родители отправляются по своим делам. Застать здесь несколько малышей, заснувших за столиками в кабинках, обычное дело. Некоторые водители разъезжают целой семьей. На моих глазах из одной машины вываливалось по семь-восемь человек. Официантки относились к нам по-разному. Одни улыбались одинокому ребенку и притаскивали молочные коктейли и гамбургеры. Другие говорили, что им некогда с тобой нянчиться, у них вся зарплата состоит из одних чаевых. Но в основном они относилось ко мне как к обычному посетителю: услужливо-равнодушно. Проглотив еще ложку круто замешанных «чириоуз», я представил, как смеется Кенни, выжимая цепочку гудка, сверкающую медью – он драит ее каждый день. Сары сейчас с ним нет наверняка: от одной мысли о таком варианте у меня сейчас бы застрял ком в горле: он держит ее руку и они вместе тянут гудок. Я расплатился за «чириоуз» и побежал к месту, где стоял припаркованный грузовик.

Там было пусто – мои предчувствия оправдались. Черный пакет для мусора был оставлен на асфальте между масляных пятен. Внутри были наши шмотки, в основном – Сары. Я отыскал свои комиксы рядом с ее красными туфлями на шпильках. Порывшись, я выудил фломастеры, украденные из магазина подарков в Джорджии.

Я вырвал листок из небольшого, тоже, кстати, украденного, блокнотика. Написал на нем красным фломастером фразу и свернул листок. Я писал в блокноте по пять слов на каждой страничке. Я записывал истории, но каждое слово вразнобой, так, чтобы Сара потом не смогла прочесть и понять, чем это я занимаюсь, и не отобрала. Сидя на мешке с вещами, я стал ждать ее возвращения.

Я издалека заслышал щелканье каблуков, отражавшееся эхом от рядов спящих грузовиков, и отодрал щеку от мусорного мешка. Ничего не сказав, она прошла, блуждая взглядом по пустой площадке, словно это был мираж наоборот – когда не видишь того, что должно существовать на самом деле. Косметика поплыла, парик сбился. Я протянул ей свернутую бумажку из блокнота. Она разглядывала ее некоторое время, не разворачивая, будто читала, затем выронила.

– Вон тот оранжевый грузовик… – Она показала вдоль линии дальнобойщиков. – Найдешь меня там. – Голос ее был невнятен, то и дело срывался, однако я понял. – Приходи завтра, будешь моей сестрой.

Я кивнул. Она сдвинула туфлей записку, слова расплылись в масле.

– Ты ранен, – пробормотала она, тронув мою рубашку, залитую кетчупом. Пошатываясь, она пошла к оранжевому грузовику. – Сумку принеси, – бросила она через плечо. Удаляясь, она трижды споткнулась о невидимую цепь.

Я посмотрел в записку, почти утонувшую в масле. «Я люблю тебя». Красные буквы «Прощай» медленно чернели от масла.

Утром я отыскал грузовик фирмы «Шнайдер Нейшнл», не такой яркий, расцвеченный фонарями, как у Кенни, – из-за формы капота такие колымаги получили у дальнобойщиков прозвище «Яйца Шнайдера».

– Как тебя зовут, крошка? – натянуто улыбнулся водитель. Но из-за унылого взгляда улыбка показалась кислой.

– Крисси ее зовут, Крисси, – поторопилась Сара, принимая у меня нашу мусорную поклажу и вытаскивая свои красные туфли. Я кивнул в знак приветствия и уставился на пальцы «Шнайдера», которыми он перебирал по кожаному ремню, а затем по ежику волос.

– Милая у тебя сестренка, Стейси, – заметил он Саре.

– Ага, – отозвалась она, запихивая под лифчик скомканные салфетки.

– Такая симпатичная.

Я улыбнулся в ответ, сморгнув ресницами, как официантки, химические блондинки, будто обработанные хлорным отбеливателем.