Текст книги "Малакай и я (ЛП)"
Автор книги: Дж. МакЭвой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Черт.
– Ты ужасный писатель, потому что ты пишешь не одна. Твои пальцы набирают текст, но слова тебе диктуют все прошлые профессора и учителя английского, которые у тебя были. Ты не Шекспир, Фицджеральд или Сэлинджер. Эти люди писали в эпоху, когда чтение было величайшей формой досуга. Каждый был своего рода специалистом в английском. Но сейчас писатели не такие, мы редкий вид, поэтому нужно писать проще и более убедительно, – заключил он, передавая мне ноутбук.
Я в упор смотрела на него, не забирая ноутбук из протянутых рук, так что он помахал им перед моим лицом.
– Осторожно, я его только купила.
Я быстро забрала его.
– Ты так смотрела на меня, словно у меня внезапно крылья на спине прорезались, – бормотал он, потянувшись за кофе. – Не очень привлекательный взгляд, если так можно сказать.
– Видишь? Я на мгновение тобой восхитилась, а ты все портишь, снова облачаясь в свой привычный образ козла.
– Простите?
– Ты меня слышал, – ответила я, направляясь к своей сумке.
– Чем во мне ты восхищалась?
Я обернулась посмотреть на него, думая, что он просто меня дразнит, но он лишь спокойно выражал любопытство.
– Серьезно?
– Чем? – спросил он с растущей раздражительностью в голосе.
– Малакай, пару дней назад я тебя не знала. Я знала лишь твои слова. Я знала твои истории, и они очень помогали моему росту. Ты был Малакай Лорд. Я думала, если бы я могла оказаться в одной комнате с этим парнем и поговорить часок, я… я бы скакала от радости. Я была бы так счастлива. Ты был здесь... – Я подняла руку к голове. – А я была здесь... – Я приложила руку к груди, – ...твоей фанаткой со всем остальным миром.
– А теперь? – спросил он, отхлебнув кофе. Он казался таким непоколебимым, что раздражало еще больше.
Я развернула руки.
– Теперь ты просто Малакай.
– М-м-м.
– М-м-м? – Зачем спрашивать, если тебе все равно. – Я выражаю мое разочарование...
– Если я упал с пьедестала, на который ты меня воздвигла, это твоя вина, не моя, – отбился он. – Я лишь рассказывал свою историю. Историю своей жизни... своих жизней. Я не говорил, что я мудрый. Я не говорил, что я прекрасный собеседник. Я не говорил, что я хороший человек. И я не планировал быть объектом для подражания. Я вообще ничего не говорил.
Я никогда не думала, что соображаю медленно, но по какой-то причине только сейчас смогла расставить все по местам.
– Ты вспоминаешь жизнь и затем записываешь ее. Ты не выдумываешь истории, ты ведешь дневник, – последние слова я уже прошептала.
– Да, – кивнул он, вытирая руки. – Я пишу о своей правде и не могу дать тебе больше.
Как я это упустила? Почему я поняла это только сейчас? Самые знаменитые.
– Я... Когда ты рассказал мне о Ромео и Джульетте – я имею в виду Ромео и Джулет, я думала, все это просто известные рассказы о любви. Те, о которых все мы знаем. Но...
– Я пишу о тех, которые затерялись в истории, – спокойно сказал он, стоя прямо передо мной. Голубые глаза утомленные, но казалось, будто... будто он переживает за меня. Не за себя, а за меня. – Я пишу их, потому что любовь в той жизни была так же важна, как и в тех, где мы были королем и королевой. Я любил ее, будучи на вершине мира, и я все еще любил ее, когда мы остались ни с чем – богач, бедняк, король, раб, фермер, ученый, черный, коричневый, желтый или белый. Я любил ее. Так что все эти жизни, все воспоминания, которые мир зовет историями, важны.
Чем больше я об этом думала, тем больше ощущала боли. Я вспомнила боль тех персонажей... его... и Ли-Мей.
– Ли-Мей. – Я посмотрела ему прямо в глаза. – Она все время читает тебя. Она так...
– Стоп. – Нахмурился он. – Не упоминай ее имени.
– Малакай, она моя подруга, и она...
– Если она твоя подруга, почему ты желаешь ее смерти?
С таким же успехом он мог меня ударить. Настолько неприятна была правда этих слов.
– Без меня она в безопасности, так же, как и без нее. Поэтому не дразни меня ею... это бесчеловечно.
– Тогда зачем я здесь?
Зачем я так упорно старалась? Если он не хочет менять свою историю – свою жизнь, – он и не должен.
– Прости.
– Что?
Подняв свой рюкзак, я забросила его на плечо. Я недовольно сдвинула брови, потому что мне было стыдно.
– Я сказала, что верю тебе. Это не так. Я и минуты об этом не думала. Я просто сказала себе принять то, во что ты веришь... но теперь я тебе верю. Правда, верю. И еще я не думаю, что тебя надо принуждать писать об этом.
Я одарила его улыбкой, хотя на нее едва хватило сил. Кивнув ему, я пошла к двери.
– Просто дай мне знать, что ты хочешь опубликовать. Я поговорю с дедушкой и займусь этим. Хорошего дня.
Ветер был такой сильный, что казалось, он хочет затолкнуть меня обратно в дом. Но я лишь еще крепче взялась за ручку своей сумки. Я сбежала вниз по ступеням, за угол дома, на кирпичную дорожку и попала в маленький деревянный домик для гостей. Мне он нравился. Здесь было уютно. Все помещалось на одном этаже, и из кухни было видно гостиную, как и в главном доме. Перед темно-коричневым диваном, который я оживила лоскутным одеялом с белым, голубым и зеленым цветом, висел огромный телевизор с плоским экраном. Я передвинула кофейный столик к камину, чтобы освободить место для временной кровати, так как в спальне всегда было холодно. Схватив одеяло и подушку с дивана, я легла на ковер и завернулась в кокон.
– Ах-х, – я быстро приложила руку к груди.
Почему я так себя чувствую?
Почему в сердце так щемит?
Дыши глубже, Эстер.
Правильно.
Вот так.
– Ты сама приносишь себе счастье, – прошептала я себе. Я повторяла это снова и снова, пока не смогла подняться.
Проехав по полу, пока спина не уперлась в диван, я достала ноутбук, открыла текстовый документ на четыре с чем-то страницы, которые я написала, и все удалила. Я сидела и смотрела на мигающий курсор, словно он ждал моей команды... моего голоса. Проблема в том, что я не знала своего голоса... но я знала голос Ямаучи.
МАЛАКАЙ
ПЯТНИЦА
8:47 утра
Я уставился на часы, потом на дверь.
– Какое-то время я продержусь. Почему? Потому что я хочу мою книгу. Моя книга – это радуга, а ты – дождь, – передразнивал я ее, лежа в кровати.
– Все, что я сказал, – правда.
А она сдалась уже на второй день. Не то чтобы меня это волновало, но без ее настойчивости было как то не по себе. Я закрыл глаза и ждал, но сон так и не приходил.
Тьма не наступала.
Вместо нее был единственный солнечный луч, который проглядывал сквозь шторы в надежде ослепить меня.
Я проснулся почти два часа назад.
Поднявшись с постели, подошел к шторам.
У меня такой вид из окна, но зачем я смотрю на гостевой домик?
Она вообще там?
– О чем я думаю?
Мне все равно, где она. Могла поехать домой, если бы захотела... Черт, Альфред.
Нужно было задержать ее здесь.
По крайней мере, ради Альфреда...
По пути к гардеробу я замер. Так странно видеть, что все аккуратно разложено. Встряхнув головой, я переоделся в ветровку и беговые кроссовки. Уходя из дома, взял телефон, ключи, кошелек.
Было теплее, чем я ожидал, но ветер не утихал.
За лестницей, с другой стороны от гаража, стоял винтажный желтый велосипед с коричневой корзинкой на руле и деревянным багажником сзади. Я прошел мимо него вверх по красной кирпичной дорожке, вымощенной среди газона, направляясь к гостевому домику.
– Розы?
Я потянулся тронуть цветы, свисавшие с подоконника, когда внезапно взглянул вверх и столкнулся с ней взглядом. Она была замотана в одеяло, волосы спутанные и растрепанные, так что это казалось пародией на льва.
– Господи! – закричал я, инстинктивно отпрыгивая назад. – ЭСТЕР!
Она взглянула вниз на розы, потом снова на меня, и с усмешкой оскалилась, прежде чем открыть окно.
– Насколько я тебя испугала по шкале от одного до десяти?
Я глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, но эта довольная ухмылка на ее лице, наоборот, раздражала.
– Ты потеряла расческу, или у тебя через волосы связь с космосом?
– Говори, что хочешь, но именно так сейчас выглядит гений.
– Грань между гениальностью и безумием едва заметная. Уверена, что по ошибке ее не переступила? – Я тихо засмеялся, а ее глаза сузились на мне.
– Чем могу помочь, мистер Лорд? Я очень занята созданием величайшего романа нашего поколения.
Этим она занималась со вчерашнего дня?
– Уверена, что потянешь, Диккенс?
– Что ж, я вижу, вы хотите докучать мне, так что прощайте...
– Одевайся, я голоден, – сказал я ей, потягиваясь.
Она оперлась на оконный замок, положив на ладонь подбородок.
– И насколько это моя проблема?
Дать ей победить?
– Я не знаю, где та закусочная, откуда ты приносишь еду.
– Оу, называется...
– Я не знаю, что ты заказываешь.
– Я позвоню Питу.
– Кто такой Пит?
– Кто бы еще мог быть Питом, если мы говорим о закусочной?
– Эстер, я не очень схожусь с людьми. Это скажется на твоем маленьком блоге, если люди будут думать, что я засранец?
– Так ты и есть засранец!
– Но даже засранцам надо что-то есть... ха...
Не переставая смеяться, она высунулась из окна, что было очень забавно, и я не смог сдержаться и стал смеяться вместе с ней.
Она замолчала и вся помрачнела.
– Ты только что назвал фансайт, который я создала для твоего творчества и который сейчас насчитывает больше двух миллионов человек, моим маленьким блогом? – спросила она, стоя по струнке со спущенным по плечам одеялом.
– Прости, не могу отвечать на твой вопрос, когда у тебя такая прическа. – Я снова засмеялся.
– Отлично! Я причешусь, и сможем как следует побороться...
– Здесь есть кто-нибудь? – я проговорил это в кулак, посмотрел наверх и поднял руки к ее лицу, словно она была антенной. – Эстер, поверни голову, сигнал плохой.
– О-ох-х! Ты... Что ты как маленький! – Она захлопнула окно, а я усмехнулся и потянулся дотронуться до роз.
– Шелк.
Она посадила под окном шелковые розы... осенью. В этом не было смысла, как и Эстер ничего для меня не значила, так что почему бы не принять все просто, как оно есть. Они насыщенно красные, почти кроваво-красные. Они напомнили мне о... потянувшись к шраму у глаза, я пытался не обращать внимания на то, как раздражающе он запылал. Но воспоминания прорывались на поверхность. Я не хотел снова проваливаться в темноту.
Ох...
12 мая 1781 – Гуанахуато, Новая Испания8
– Всего одну? – спросила женщина, отрезая мне цветок.
Улыбаясь, я кивнул, поднимая розовую розу из букета, затем потянулся за деньгами, но в кармане нащупал только дыру.
– Карлос, это всего один цветок. Ступай.
– Ты уверена?
– По мне скажешь, что я голодаю? – спросила она, и я усмехнулся, зная, что она подшучивает над собой.
Вместо ответа я выказал ей признательность и направился дальше по узкой, вымощенной булыжниками улице. По пути меня окружали красные и желтые стены апартаментов, и вскоре я остановился перед своей дверью. Я посмотрел наверх на ее балкон, не в силах сдержать улыбку. Я бы так и стоял там оцепенело, если бы не начали подходить другие люди. Поднявшись по лестнице, я зашел в свои покои и тут же вышел на балкон. Она была так рядом... один небольшой прыжок, и я буду с ней.
– Скоро, дорогая, – прошептал я, положив розу на перила ее балкона.
– Как скоро?
Я посмотрел наверх и увидел ее в проходе. Ее волнистые каштановые волосы спадали на плечи, и, глядя на меня своими прекрасными глазами, она обхватила себя руками и сделала шаг вперед. Коснувшись розы, она подняла ее и вдохнула аромат.
– Долго ли еще, Карлос? Давай уедем. Давай убежим сейчас.
Я только хотел ответить, как услышал, что ее зовет низкий голос.
– Ана? Ана, где ты?
Ее глаза стали шире, я устремился в свои покои, наблюдая, как резко она повернулась, что роза выпала из ее рук и упала вниз на улицу.
***
– Ты в порядке?
Стряхнув наваждение, я отошел прочь от цветов.
– Малакай?
Повернувшись на звук ее голоса, я увидел, что она переоделась в узкие темные джинсы, коричневые ботинки и плотный, красный, вязаный свитер. Волосы... Не знаю, что она сделала, но лишь недавно они были всюду, а теперь она оформила их в массу чудесных локонов, спадавших ниже плеч.
– Долго я тут стою?
Она нахмурилась, подошла ближе и наклонилась ко мне.
– Снова воспоминание? Ты трогаешь свой шрам, только когда они на тебя находят.
Она заметила? Я забыл, что по большей части так и было.
– Я в порядке. Готова?
Она кивнула.
– Прости, что я так долго.
Я бросил взгляд на часы... я простоял тут в оцепенении больше получаса. Поэтому и ненавидел узнавать точное время. Как только узнавал, сразу понимал, сколько проиграл в битве с собственным разумом.
– Малакай.
– Да. – Я взглянул на нее. – Поразмыслив, я решил ограничиться кофе...
– О нет, не надо. Тебе обещали еду – будет еда. Пойдем... постой, ты собирался идти туда пешком? – спросила она, осмотрев мою одежду.
– Да.
– Хорошо. Я возьму велосипед. Я бегаю только под угрозой смерти.
– Подожди, что? – просил я, провожая ее взглядом к велосипеду. – Под угрозой?
– Ага. – Она села на велосипед и наклонилась в одну сторону. – У нас в Нью-Йорке есть суперспособность. Мы просто расставляем руки и внезапно колесница приходит в движение и несет тебя, куда душа пожелает.
– Ваш сарказм зафиксирован.
Она улыбнулась и оттолкнулась.
– Поймай меня или...
– Или?!
– Или я разбужу тебя в три часа ночи просто ради прикола!
Я знал, что она шутит. Тряхнув головой, я побежал за ней по дороге, а она привстала над сидением и крутила педали так сильно, как только могла, что ветер врывался в ее каштановые локоны.
Вот так просто я снова забыл о своем шраме.
ГЛАВА 11. ХОРОШИЕ ЛЮДИ
МАЛАКАЙ
– Там сзади все нормально? – Я обернулся и увидел, что Эстер смотрит на меня. Она налегала на педали со всей силой, когда я начал догонять ее, и вот спустя двадцать пять минут мы добрались почти до окраины города, и ей дышалось намного тяжелее, чем мне. – Ты, кажется, недавно говорила, что я не в форме?
– Как тебе удается почти даже не вспотеть?
Она остановилась у обочины.
– Я часто бегаю, и обычно намного дальше.
И намного быстрее, но не нужно было ее этим расстраивать.
– С каких пор? С момента моего приезда ты был отшельником. В городе тебя называют горбуном из Нотр-Дама.
Я смотрел на нее растерянно, так, что она ошибочно подумала, будто я оскорблен, поэтому добавила помягче:
– И я сказала им, что это очень грубо и что у тебя всего лишь простуда.
– Меня не задело.
– Уверен? – Она оперлась на руль, пристально вглядываясь в меня. – Потому что хоть рот и говорит «мне все равно», на лице написано «какого черта?».
– Как проницательно. Но и лицо, и рот, как он есть на лице, говорят именно это: мне все равно. Я просто сбит с толку тем, что люди считают диснеевскую версию горбуна каноном. Виктор Гюго – единственный, кто верно записал одну из наших историй.
Она открыла рот и взглянула на меня карими глазами, готовыми сорваться в слезы.
– Это тоже был ты?! – с жалостью выдохнула она. – Серьезно?
– Да. Серьезно. Поэтому я и не задет.
Да и как можно? Я на самом деле был горбуном из Нотр-Дама.
– Вообще-то в студии Дисней меня обидели больше. Они полностью изменили историю, закончив ее счастливо, но счастливый конец там даже не для Квазимодо, а для Феба де Шатопер, из-за кого на самом деле повесили Эсмеральду. А он не спас ее, хотя мог. Вместо этого он смотрел, как она умирает, и женился на своей невесте, с кем он и был все время. Вот кого Дисней сделали ее настоящей любовью. Горбуну не может достаться красавица, потому что он по-прежнему монстр, хоть и хороший парень, поэтому взамен он получает овации города. Ему не нужен был город, ему была нужна она. Поэтому к черту Дисней и их долго и счастливо.
– Ну, хорошо, – прошептала она, слезая с велосипеда, чтобы идти рядом со мной. Теперь я был недоволен. Я не хотел заканчивать разговор так неуклюже, но... Я терпеть не могу этот фильм. Я не могу вынести его насмешку.
Думаю, она погрузилась в мысли. Стала тихой. Она молчала; было слышно только, как вертятся колеса у велосипеда. По этой причине я и людей не любил – они не понимали. Никто не понимал... кроме нее. А я не мог попасть к ней.
В городе мы прошли мимо полицейского участка. Там на парковке стояли четыре патрульные машины, несколько офицеров пили кофе и громко смеялись. Один из них даже покраснел, и нас никто совсем не замечал, пока она не крикнула:
– Доброе утро, Коби! Доброе, Бу!
Все резко повернулись. Один из них – Коби или Бу – подался вперед, чтобы разглядеть нас, потом улыбнулся и поднял в приветствии стаканчик с кофе. Он был намного старше остальных.
– Доброе утро, Эстер!
– Идешь сегодня на праздник? – прокричал другой.
Эстер кивнула.
– Ага. Я приду!
Первый показал ей «класс» большим пальцем, а тот, кто моложе, выкрикнул:
– Доброе! Ты вчера собиралась встретиться с Джоанной?
– Черт! – Эстер готова была сорваться с места. – Она уже сходила к своей невестке? Кто-нибудь смог ей помочь?
– Да, говорят...
Я перестал слушать. Невестка? Джоанна? Пит? Коби и Бу? Кто все эти люди, и как она так близко с ними сошлась?
Бип.
Бип.
Подъехала еще одна патрульная машина и остановилась прямо за нами. Изнутри на нас смотрел знакомый блондин со своей притворной улыбкой, его имя я не мог вспомнить. Рядом с ним сидела рыжеволосая женщина офицер, чей нос был весь в веснушках.
– Привет, Дэвид. Привет, Мерфи.
Отлично, еще какие-то имена.
– Эстер, специалистер.
Специакто?
– О-о-о-о... – передразнила женщина, какие слова ты знаешь, Дэвид, – специалистер.
– Заткнись, Мерф. Накинулся он на нее.
Она не обратила на него внимания и, подавшись вперед, помахала мне.
– Привет. Я Мерфи Дэниелс. А ты печально известный Малакай?
– Горбун и все такое, – ответил я без эмоций, из-за чего Эстер пнула меня локтем в ребро.
Дэвид покачал головой.
– Не принимай на свой счет...
– И все же это обо мне, – отрезал я, а Эстер свесила голову, готовая умереть от смущения.
– Дэвид, Мерфи, мы собираемся перекусить, знаете ту рекламу про сникерс?
Чего?
– Ту, где сбивают Бетти Уайт? – спросила рыжеволосая и засмеялась. – Мне нравится. (Прим. пер.: Бетти Уайт (Betty White) – американская актриса, которая снялась в рекламе батончиков Сникерс в образе усталого игрока в бейсбол)
– Ага, вот он сейчас в режиме Бетти Уайт. Увидимся на празднике.
Каком режиме?
И когда я соглашался на праздник?
Я как будто очнулся в параллельной вселенной.
– Окей, займу вам место, – кивнул Дэвид и ей, и мне. – Приятно видеть вас в городе, мистер Лорд.
Я собирался сказать ему правду, но Эстер перебила:
– Пока! Очень жду!
– Готов поспорить, это не сравнить с большим городом, но надеюсь, тебе понравится, – подмигнул он ей и поехал дальше к остальным машинам.
Она подождала, пока мы отойдем, а потом ударила меня по руке.
– Пожалуйста, пытайся не показывать, что ты ненавидишь людей.
– У меня нет ненависти к ним. Я просто не хочу их знать.
Она глубоко вздохнула.
– Два шага вперед, семь назад. Они хорошие люди, Малакай...
– Ты едва с ними знакома. Мне встречалось много людей, и хороших найти очень трудно.
– Ну так стань им! – выпалила она, уходя вперед.
Я хотел сказать ей, что я пытался. Старался быть хорошим, но это никогда не срабатывало. Если бы она прожила достаточно долго или хотя бы видела, как разворачивается история человечества, она бы узнала, что миром правят негодяи. Часть меня думала стать таким негодяем... но более рациональная моя часть размышляла: если то, что я обречен жить, любить, умирать и все время повторять это, – мой ад, то в чем тогда, черт возьми, моя судьба?
И страх никогда не давал мне уйти на ту сторону.
ЭСТЕР
– Держите. Один «Разбуди Меня» для Эстер и один «Здоровяк» для... вас. Еще раз – как вас зовут? – спросил Пит у Малакая, поставив перед ним тарелку с беконом, ветчиной, сосисками и картофельными оладьями. Но Малакай... его здесь не было. Он сидел передо мной. Я видела его, все видели. Но по глазам было понятно, что он где-то в другом мире... в другом воспоминании или, по крайней мере, по пути туда. Я не уверена, как лучше поступить. Не хотелось закатывать скандал, но, если все так же серьезно, как в прошлый раз... вскоре он окажется на полу. И я бы не смогла уберечь его от больницы или слухов.
– Это Малакай. Спасибо, Пит, – улыбнулась я.
Пит кивнул мне, прежде взглянув через плечо на свою жену Милли, которая неловко смотрела на Малакая, будто он... горбун. Потянувшись к нему, я крепко сжала ему запястье.
– Малакай, прошу, – тихо прошептала я. – Что бы ни было... оно уже случилось. Очнись. Малакай... Малакай.
Он несколько раз моргнул, прежде чем голубые глаза сосредоточились на мне. Он поморщился и потянулся к шраму. Когда всего через секунду он осознал, что мы в закусочной, он огляделся вокруг и те, кто пялились на него, быстро отвели взгляд, тем самым выдавая себя, что смотрели на него с самого начала.
Схватив вилку, он сгорбился над тарелкой и спрятал лицо.
– Тебе не нужно смущаться...
– Я бегаю по ночам, – прошептал он, поднимая глаза. – Где-то между часом и тремя часами ночи. Я бегаю, потому что нормальные люди спят в это время – вот ты тоже спишь. Но это единственная возможность для меня выйти из своей безопасной зоны. Я не смотрю телевизор, не читаю новостей и не уезжаю дальше двадцати миль от места, где в конкретный момент живу. Я не смотрю в глаза тем, кто меня окружает. Почему? Я боюсь, что однажды могу увидеть ее. И теперь, когда я знаю, кто она и где, боль уже не такая сильная, но воспоминания я контролировать не могу.
Он указал на постер позади меня. Это была стоявшая в горах с посохом в руках индейская женщина, оглядывающая лес. Пит был индейцем – наполовину Кри и наполовину Кроу, поэтому образ идеально вписывался в обстановку закусочной.
– В одной из жизней ты был индейцем?
Он кивнул.
– И она тоже. Но из другого племени, которое враждовало с моим. Меня взяли в плен, ранили. В той жизни топор ее отца оставил мне это. – Он дотронулся до лица. – В определенных обстоятельствах я получаю этот шрам в каждой жизни. В той, когда я очнулся, и вернулись все воспоминания, она уже была рядом и заботилась обо мне. Она сказала, что все вспомнила, когда увидела меня. Мы проговорили час. Мы воссоединились всего на час перед тем, как напало мое племя, и мы оба погибли. Всего час, можешь себе представить?
Он горько усмехнулся и поднес кусочек бекона ко рту.
– Малакай...
– Не нужно подыскивать слова. Их никогда ни у кого нет. Мне не нужна твоя жалость. Честно, я не знаю, чего хочу... мне кажется... забудь.
– Нет, скажи мне. – Я тоже взяла вилку.
Он заставил себя улыбнуться.
– Ты теперь мой психотерапевт?
– Я твой друг.
Он приподнял брови.
– Друг?
– Да. Кивнула я. – Ты меня иногда раздражаешь... вообще-то часто. Ты упрямый и всегда знаешь, что сказать, чтобы вывести меня из себя. Но... ты... ты и друг, и семья. Я знаю, дедушка тоже много о тебе заботится. Иногда я немного завидую, когда ты попадаешь в список бестселлеров. Дедушка всегда бормочет себе под нос «это мой мальчик». Меня это заставляло стараться сильнее. Я люблю посоревноваться.
– Ты и соревноваться? – ответил он. – Мисс Приторможу-тут-белочки?
– Я не тормозила, я повернула! – сказала я быстро.
Он кивнул и уголком рта улыбнулся.
– Поэтому пеший мужчина смог обогнать тебя на велосипеде.
– Поправка – натренированный атлет смог обогнать нью-йоркца, обутого в сапоги на каблуках.
– Бег по несколько часов в день не делает из тебя натренированного атлета.
Я не удержалась от изумленного вздоха.
– Несколько часов? Что? Ты, наверное, ради меня еще и бежал медленно!
Он помедлил немного, и я приготовилась к его заумному ответу, но вместо него он спросил:
– О чем мы опять спорили? Я уже не уверен, я доказываю или противоречу своей точке зрения. – Я тоже об этом подумала и засмеялась. – Отлично, давай вернемся. Хорошо?
– Ты мой друг и семья, так что можешь поговорить со мной о своих... воспоминаниях. Я не буду судить.
– Все судят.
– Ладно, но я очень мягко. Поэтому рассказывай, что там тебе показалось.
– Я уже тоже забыл.
Я застонала. Он как будто старался не вспоминать.
– Отлично, я тоже могу упереться. У меня есть вопросы.
– Какого рода вопросы?
– Психотерапевтические вопросы.
– Звучит осуждающе.
– Малакай. – Я глубоко вдохнула. Это было похоже на нескончаемую игру в шахматы, я уже почти чувствовала, как седею.
Он взял кувшин с водой из центра стола и наполнил свой стакан, что само по себе шокировало. – Ну, спрашивай, друг. Но знай, что я не фанат рыданий.
– Не нужно быть фанатом. Просто держи салфетки наготове. Первый вопрос, – я пыталась выдумать начало. У него было так много знаний о разных вещах. Мне было любопытно узнать о нем самом, проникнуть в его голову, – как ты получил этот шрам? Воспоминания вернулись в этот момент?
– Мне было восемь. – Не знаю точно, что за выражение было на моем лице в этот момент. Каким бы оно ни было, это заставило его кивнуть. – Да, я был таким чуть больше двадцати двух лет.
Это же вся моя жизнь.
Он страдал так всю мою жизнь.
– Мой отец был копом в приходе Сент-Джеймс, Луизиана, где по иронии я умер в другой жизни. Он был главным человеком в городе, и все полюбили его после того, как он спас детей из горящей церкви. Все думали, что отец – второе пришествие Христа. Красивый, крепкий представитель закона с любящей женой, над которой он издевался физически, эмоционально и сексуально, и достойным сыном, которого он любил избивать после тяжелого дня геройства. Однажды он использовал пивную бутылку, как биту, а мое лицо – как мяч. Я очнулся через три дня, и ко мне вернулись все воспоминания. И с тех пор он больше не был таким страшным. Я не боялся его. Видел и похуже. Через несколько месяцев мне удалось уговорить маму бросить его, мы сбежали.
– Сожалею, что он был таким. – Мне правда было жаль. Сколько же может страдать человек? – Было больно, когда вернулись воспоминания?
– Нет. – Он помотал головой, словно удивился. – Тогда не было. Я как будто просмотрел кино.
– И что случилось?
– Я переехал в Нью-Йорк с матерью и, думаю, был очень близок к Ли-Мей, где бы она в тот момент ни была, – прошептал он. Обычно, вспоминая о ней, он говорил ее или она, а сейчас он лишь второй раз назвал ее по имени. – Но каждый раз, как это случалось, мать увозила меня в больницу, и вскоре стали накапливаться счета. Поэтому я заставлял себя не думать об этом и старался скрывать свои обмороки. Я делал это ради ее блага, но потом она умерла... покончила с собой, но я уверен, что дедушка уже рассказывал тебе эту часть.
– Рассказывал, но только потому, что я завидовала, помнишь? Я спрашивала, почему ему все время надо тебя видеть. Ты тогда почти уже был подростком. Может, я даже желала тебе зла... прости.
Боги, я была ужасным и завистливым человеком.
– Не надо. Я понимаю. – Он глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла, перед ним стояла теперь уже пустая тарелка. – У тебя ведь никого не было. У меня хотя бы был отец.
– Ты вернулся к этой гниде?
Его лицо пересекла широкая и самая искренняя улыбка, которую я видела.
– Нет. Мы не общались с тех пор, как я уехал из Луизианы. Но Альфред нанял мне адвоката, подал в суд на алименты и угрожал отцу тюрьмой за издевательства. В шестнадцать лет кончился срок опеки. Я жил один в маленькой квартире в Бруклине. Альфред пытался дать мне что-нибудь получше, но я отказывался. Мне не хотелось быть в таком долгу перед ним.
– В долгу... перед ним? Какая-"то бессмыслица. Я думала, что это он был в долгу перед тобой. Он всегда говорил об этом именно так.
Он покачал головой.
– Альфред... моя мать... это не его вина. Он ничего не мог сделать. Она не была пьяной в ночь выступления в роли Фантины в «Отверженных». Ее накачал наркотой какой-то дублер, который считал, что главная роль нечестно досталась неизвестно кому. Моя мать не поняла, что произошло, была так возбуждена и рассержена, что покончила с собой. Альфред не знал об этом, пока одна из актрис не призналась ему в том, что натворила моя мать. Он бы ничего не смог сделать, чтобы остановить ее. Он просто делал свою работу. Альфред – хороший человек. Один из немногих. Хорошие люди не понимают ход мыслей подлецов. Он всю свою жизнь заботился обо мне, пока виновник и остальные, кто знал о произошедшем, продолжали выступать и жить своей жизнью, забывая о прошлом. «Они не убивали ее, она покончила с собой. Они просто валяли дурака. Такое постоянно случается...» Они будут придумывать оправдания до скончания времен, прежде чем возьмут на себя ответственность.
Теперь я понимаю, почему дедушка не позволил мне углубиться в это искусство. Думаю, каждый ребенок в какой-то момент думает, что хочет попасть в кино... но дед всегда осаживал меня. Меня легко расстроить, а еще легче было в детстве, но я интересовалась всем подряд, поэтому просто переключилась на уроки фортепиано и волейбольный клуб.
– Ты не плачешь.
Я заметила, что он пристально смотрит, ожидая моей реакции. Я дотронулась до уголка глаза.
– Кажется, нет.
– То есть ты плачешь только над любовными историями? – поддразнил он.
– Кажется, да.
– Знаешь, когда так отвечает психотерапевт, это несколько сбивает с толку.
Я улыбнулась, положила вилку и оперлась локтями на стол.
– Я друг, помнишь? Но просто с ушами психотерапевта.
Он тоже подался вперед.
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
– Лгунья, – прошептал он. – Когда ты не разговариваешь, ты думаешь, Oshaberi.
Я застонала и закрыла руками лицо.
– Я страшно не люблю это прозвище.
– А мне нравится.
– Только потому, что никто тебя так не называет.
– Верно. Но ты отвлеклась.
Он видит меня насквозь? Думаю, он имеет право допытываться, после того как я забурилась в его жизнь. Нахмурившись, я посмотрела на свою теперь уже пустую тарелку... видимо, съела все на автомате.
– Мой дедушка – хороший человек, – проговорила я голосом чуть громче шепота. – Но я нет.
Он сдвинул брови.
– Я не думаю, что с тобой согласится каждый, кто приходит пожелать тебе доброго утра.
– Это потому что они меня не знают. И ты меня не знаешь.
– Ты серийный убийца? – спросил он.
– НЕТ! – ответила я громче, чем требовалось, что несколько человек оглянулись. Я им кивнула и взглянула на Малакая. – Я не чувствую себя хорошим человеком, потому что... потому что иногда я ощущаю себя обманщицей. Я стараюсь делать правильные вещи – быть доброй, уважать и помогать другим. Но иногда мне кажется, что я это делаю не потому, что меня заботят другие люди... а потому что я хочу, чтобы они думали обо мне хорошо. Большинство в городе знает, кто мой дедушка и кем была моя мать, и вот люди смотрят на меня с эдаким ожиданием. Раздавит и уничтожит ли она свою жизнь, как сделала ее мать? Или добьется признания, как ее дед? В школе я не хотела быть заметной черной девчонкой. Мало разговаривала и закопалась в книги. Одевалась как можно лучше, чтобы люди не подумали, будто я не понимаю своего положения. Я хотела стать лучшей, чтобы дедушка мог мной гордиться. И все говорили бы обо мне хорошее. Посмотрите, как чудесно она исполняет Моцарта. Вы знали, что она выиграла соревнование по шахматам? О, она занимается волонтерством больше других. Она достойный человек... Чувствую себя мошенницей.
