Текст книги "Малакай и я (ЛП)"
Автор книги: Дж. МакЭвой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Малакай? – прошептала я, шагнув внутрь, чтобы он меня заметил.
Но он молчал, и из глаз помимо его воли текли слезы. Пройдя дальше в комнату, я обернулась и проследила за его взглядом. Там, опираясь на несколько пустых холстов, стоял портрет индийской женщины с длинными темными волосами в зеленых и золотых традиционных одеждах. В углу изображения белым цветом подписана дата – 1599.
Я подняла руку с листами и указала на нее.
– Анаркали? – спросила я, поворачиваясь к нему. – Это Анаркали?
Он медленно моргнул и оцепенело посмотрел на меня голубыми глазами, словно не мог сфокусироваться и смотрел сквозь меня.
– Я убил ее, – прошептал он. – Я убил ее, чтобы избавить от страданий... Я не должен был! Я не должен был сдаваться! Он бы простил нас! Он собирался простить нас! Я уверен. Мы могли бы остановить их! Мы могли бы жить долго и счастливо, но я убил ее! Я УБИЛ ЕЕ!
– Малакай!
Я бросила бумаги и побежала к нему, когда он закашлял и весь сжался.
– Нет. Прошу. Нет! – умолял он, раскачиваясь взад и вперед, зажав голову руками.
– Что мне сделать? Что случилось?! – причитала я, касаясь его руки, но он только задрожал и перевернулся спиной ко мне. Он вскрикнул еще раз, прежде чем потерять сознание.
– Малакай!
Он был просто ледяной, его трясло, словно он лежал голый на Северном полюсе. Я не смогла вытащить из-под него одеяло, поэтому просто закатала его в него как могла, но он все еще дрожал, поэтому я легла рядом и прижала его очень крепко.
– Все будет хорошо, – шептала я ему в спину. – Все будет хорошо. Это все только в голове. Все будет хорошо.
Я не понимала, что плачу, пока не затуманился взгляд. Я держала его и не смела отпускать, снова и снова повторяя, что все будет хорошо, и в это же время молилась, чтобы все так и было.
***
– Дедушка, он болен!
– Эстер…
– Нет! Никаких Эстер, дедушка! Не говори со мной, будто я переигрываю! Последние пять часов я смотрела, как он ныл от боли, признавался в убийстве четырехсотлетней давности и дважды молил о смерти. Он думает, что он бывший принц Империи Великих Моголов! Это безумие! Малакай не в своем уме, ему нужно к врачу, а не книги писать!
– Он так думает, потому что так и есть.
Я застыла. Из кастрюли стал выкипать суп, о котором я забыла. Разумом я пыталась осмыслить чушь, которую нес дед.
– Прости, связь прерывается... что ты сейчас сказал?
– Эстер, Малакай не псих.
– Ему просто чуть больше четырехсот лет?
Меня окружили сумасшедшие?
– Я люблю сверхъестественное не меньше остальных, но это зашло слишком далеко. Кто он тогда? Вампир? Ценящий мясные блюда, но лишенный клыков вампир-кофеман с Кавказа, четыреста восемнадцати лет от роду, однажды бывший принцем Индии? Эту историю ты пытаешься мне продать?
– Нужно, чтобы ты была объективной, когда я расскажу тебе.
– Какой разговор! – Я выключила плиту и передвинула кастрюлю. – Я объективна, пожалуйста, продолжай, а я постараюсь не улететь в образе летучей мыши.
– Ты закончила?
Я замолчала, чтобы он мог говорить, хотя часть меня прикидывала, принимают ли в психушку по акции два по цене одного.
– Вот ты молчишь, и я не теперь не знаю, как все объяснить.
– Дедушка! Я уже закипаю, не время для шуток…
– Я не шучу. Малакай и правда в прошлом принц Империи Великих Моголов, – повторил он, но звучало не более убедительно, чем минуту назад.
– Нет слов.
По факту мозг хотел c ноги открыть череп и сбежать, потому что, очевидно, адекватность тут больше не нужна.
– Мне тоже было тяжело в это поверить. – Он раз покашлял, и я услышала что-то похожее на сигнал, но он продолжил чуть громче: – Эстер, Малакай не только принц Империи Великих Моголов. Однажды он был Ромео Монтекки для Джульетты, Обинна Великий для Адаезе, Ланселотом для Гвиневры, Вей Сяо для Принцессы Чанпин…
– Дедушка, – улыбнулась я в полной уверенности, что он валяет дурака, – ты хочешь сказать, что писатель-романист Малакай Лорд – реинкарнация всех наиболее трагичных и культовых героев в истории?
– Да, – ответили мне. Но не дедушка.
Я обернулась посмотреть на того самого человека... несчастный герой собственной персоной опирался на перила.
– Можно мне немного? – Кивнул он на кастрюлю.
– Он объяснит.
– Дедушка!
Но он положил трубку, оставив меня с человеком, который, по его словам, прожил пять разных эпох. Придерживаясь за бок, он поплелся ко мне – нет – к кастрюле с едой, а я отошла в сторону, так и держа телефон у груди, безучастно наблюдая, как он взял ложку, которой я мешала суп, и наполнил до краев тарелку. Поставив кастрюлю, он поднес тарелку к губам и выпил большими глотками, пока там не остались только рис, мясо и морковь. Потом он повернулся ко мне, круги под глазами на месте, но уже не такие темные, как раньше.
– Ты не против, если я доем? – Он показал на кастрюлю.
Я молча кивнула, чтобы он продолжал. Что он и сделал. Перелил остатки в тарелку, медленно сел на пол и на этот раз уже ел ложкой.
– Вкусно?
– Отвратительно, но я голоден, – ответил он, продолжая есть.
– Эй! Тогда не ешь это, козел! Поставь обратно, раз так отвратительно.
Наконец он засмеялся, отводя взгляд от тарелки.
– И как ты меня заставишь, если от страха не двигаешься с места?
– Мне не страшно.
– Ты медленно обошла вокруг меня, словно я монстр, от которого надо сбежать.
– Прости…
– Я не обижаюсь. Даже полегчало, что ты остерегаешься таких людей, как я.
Он съел еще одну ложку.
– Не уверена, хвалишь ты меня или оскорбляешь, – ответила я, не спеша располагаясь напротив него.
– То и другое. Ничего из этого. Я тоже не уверен, – заключил он, продолжая есть.
Я сидела молча, пока он не закончил. Он глубоко вздохнул и сказал:
– Не знаю, как объяснить... Я рассказал только Альфреду, и он не требовал больших доказательств.
– Позор ему.
А мне доказательства нужны, и побольше.
– Мой дедушка из тех, кто любит научную фантастику и ужасы. А я? Я непробиваемый романтик. Можешь просто сказать, что ты когда-то был Ромео Монтекки, тем самым Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты», и тогда получишь от меня «о, это так похоже на правду».
– Я не был Ромео Монтекки, тем Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты». Уильям позволил себе лишнего в нашей истории. Как и Артур Брук, а еще раньше них обоих – Мазуччо Салернитанец. В 1378 году я был Ромео Монтеччи из Вероны, а Джульетта на самом деле не Джульетта, а Джулет Капулети. Мы не поженились, но дали клятву. Я пытался сбежать в Египет, но мне сказали, что Джулет хотела меня видеть в церкви, где мы поклялись друг другу. Но там меня ждала только смерть от ножа. Джулет не покончила с собой, а умерла от сердечного приступа, когда пришла в церковь предупредить меня, что это ловушка. И не было никакой Розалины, я никогда не пойму, зачем Уильям добавил ее». (Прим. пер.: – По сюжету, сначала Ромео влюблен в Розалину, племянницу лорда Капулетти.)
Мне пришлось придержать рукой голову, потому что казалось, все вокруг завертелось. И с чего мне нужно было начать? С меньшего по значению – того, что одного из величайших писателей всех времен он назвал просто «Уильям», как будто знал его лично. Или начать с самого важного – что он только что полностью испортил для меня эту историю!
– Ты... это... что... господи, я уже не знаю, кто сошел с ума. – Я подняла руки. – Нет, это ложь. Я знаю, что я не сумасшедшая. Ты себя слышишь?
Он вздохнул и направился к раковине. Включив воду, поставил туда тарелку и потянулся за кастрюлей. Когда я собиралась встать с пола, он продолжил:
– Я не могу заставить тебя поверить. Если честно, лучше бы Альфред тебе не говорил. Думаешь, я хочу быть таким? – Он замер, крепко сжимая губку. – Знаешь, насколько больно помнить не только, как ты сам умер, но и как умерла твоя любимая?
Я не ответила, а он стал чистить тарелку с большей силой.
– Девятьсот девяносто девять – вот сколько раз я ощущал, как умираю, и видел, как умирает она. Порой я не могу дышать, не могу есть, я боюсь, что если закрою глаза, снова провалюсь в воспоминание и буду беспомощно смотреть, как все рушится! Я устал! Я устал так жить! Лучше бы я был сумасшедшим, клянусь, потому что, по крайней мере, нашлись бы какие-то лекарства, чтобы избавить меня от этих мук! А вместо этого я пью кофе, чтобы не заснуть ночью! Я любил ее ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ РАЗ, но вело все только к нашей смерти. Так что к черту это! К черту любовь. К черту роман! Не хочу! Я умру в одиночестве в лесах, прежде чем снова возьмусь за это!
Тарелка разбилась, когда он швырнул ее в раковину. Он схватился за край стола и опустил голову. Я медленно подошла и положила ладони поверх его рук.
– Я верю тебе, это... печально, – прошептала я.
Он посмотрел на меня.
– Это больше, чем просто печально, это кошмар. Я не знаю, за что нас так наказывают…
Он снова схватился за голову.
– Еще одно... воспоминание? – спросила я, быстро прижимаясь к нему.
– Я пойду прилягу, – прошептал он и отодвинулся от меня.
Я смотрела, как он шел к лестнице, сломленный, измученный, абсолютно несчастный. Каждый шаг давался ему с трудом, словно вся тяжесть мира пыталась повалить его. Когда он ушел, я повернулась к разбитой тарелке.
– Говорила же, что он романтик, – прошептала я, осторожно собирая осколки. Девятьсот девяносто девять раз он любил ту же женщину, единственную в мире, предназначенную для него. Печально не то, что они умирали. Печально то, что он не замечает, что она любила его в ответ, все девятьсот девяносто девять раз она любила его, даже зная, что это погубит обоих, а теперь он решил отвергнуть ее. Вот что печально.
Может, они снова встретятся?
Постой, ты, правда, искренне в это веришь?
– Черт. – Я посмотрела вниз и увидела, что порезала палец о разбитую тарелку. Положив палец в рот, я быстро выбросила осколки в мусор и все убрала.
Не важно, верила ли я в это. Он верил, и потому так страдал.
ГЛАВА 8. МИР ЖИВЫХ
МАЛАКАЙ
БИП...
БИП...
БИП...
– Что за…
– Восемь утра.
– Ахх! – зашипел я, когда солнце ударило по глазам, заставляя меня перевернуться. – Уходи... – не договорил я, когда почувствовал запах омлета, картофельных оладий, бекона, французских тостов, но что лучше всего – кофе. Открыв глаза, я увидел еду на подносе прямо перед носом. Я был так заворожен этим, что сначала даже не заметил ее саму, пока она не поставила голубого мишку-оригами рядом со столовыми приборами, которые она не просто принесла, но еще завернула в салфетку.
– Вставай и ешь, пока не остыло, – приказала она, отходя от подноса и исчезая в моей ванной в своих темно-зеленых легинсах с белыми надписями «Либер Фоллс» по бокам.
– Ты что, черт возьми, делаешь? – спросил я, пораженный обстановкой, мало похожей на мою спальню. Она была безукоризненно чистой. Я не думал, что дерево может блестеть, и все же пол в спальне был таким идеальным, что, уверен, в него можно было смотреться... Я резко посмотрел в сторону.
– Где мои картины?!
Из ванной показалась ее голова.
– В студии.
– Студии? Какой студии?
– Пустая комната рядом с гостевой. Еще я распаковала там оставшиеся коробки.
Там был чердак... постой, нет.
– Ты не можешь просто так уносить мои вещи…
– А ты не можешь просто так умереть, – отрезала она, хватая мусор из ванной и направляясь к двери. – Ты живой. Ты можешь хотеть умереть. Ты можешь чувствовать, будто умираешь, но ты, Малакай Лорд, живой. И я несу за тебя ответственность. Я приехала сюда не в отпуск. А потому что обещала деду, что помогу тебе создать твое самое лучшее произведение. Однако, за неделю, что я здесь, ты не написал ни строчки. Ты даже не знаешь, какой сегодня день, если на то пошло.
– Мне удавалось хорошо писать и жить на полную…
– Какой сегодня день? – спросила она, уставившись на меня своими карими глазами. Волосы собраны в тугой кудрявый хвост.
– Я не должен тебе отвечать. Это мой дом…
– Не-а. – Она достала телефон и прочла: – Объект #283, Либер Фоллс, Монтана. Собственник: Издательство «Пенокси». Арендатор: Малакай Лорд. Я отправлю тебе договор, который ты, вероятно, не читал.
Я услышал, как мой телефон завибрировал на полу, но не взглянул на него, пока она продолжала командовать.
– Этот дом не твой. Это дом моего деда, человека, который заботился о тебе с детства. Я не позволю обращаться с ним так же плохо, как ты обращаешься с собой. Книги, которые ты пишешь, тоже собственность издательства «Пенокси», и возможно, тебе плевать на твою работу. Но мне – нет. Миллионам других людей – нет. И мы обещали им, что в следующем году у тебя выйдет новая книга. Я подтвердила это в сети. Поэтому если нужно кормить тебя с ложечки, я буду. Если нужно нести тебя на спине, я понесу. Не ради тебя. Но ради дедушки и всех женщин, с которыми я подружилась и которые ждут тебя. Я не собираюсь их подводить!
Она говорила, не переставая плакать, и мне страшно захотелось убраться от нее подальше.
Она вытерла глаза рукавом своего свитера цвета малины и корицы.
– Чего смотришь? Ешь! Присоединяйся к миру живых. Мне пришлось съездить в город, чтобы сделать этот завтрак.
– Ты брала мой байк?!
– Нет. Я купила велосипед, пока ты пытался врасти в кровать! – прокричала она в ответ. – И спасибо за твою признательность. Я иду выносить мусор!
На выходе она пробормотала что-то на языке, которого я не знал. Я ненадолго остолбенел и затем медленно дал кровати снова себя поглотить. Дотянувшись до тарелки, я взял кусочек бекона.
– Будь я проклят.
Вкусно... очень вкусно. Я стал набивать рот, словно дикарь, в два укуса съел тост и, потянувшись за вилкой, снова заметил акварельно-голубого мишку-оригами.
Открой меня.
Я бережно открыл его, где по центру прочел ее иронично вежливую записку.
«Закон Гэвина: Живи, чтобы начать. Начни жить». – Ричи Нортон». (Прим. пер.: Ричи Нортон (Richie Norton) – американский автор, бизнес-тренер, консультант по развитию международного бизнеса). Сначала я прочел цитату, а под именем автора – ее инструкции:
«Шаг Первый: Поешь. Шаг Второй: Побрейся и, пожалуйста, прими душ. Шаг Третий: Оденься удобно для прогулки».
Бессознательно я потрогал длину бороды на обросшей щеке.
Бросив листок, я схватил вилку и все быстро съел... привычка, от которой я, судя по всему, не смогу отказаться. Почему? Не знаю точно. Добравшись до кофе, я начал пить его как обычно, но меня чуть не стошнило.
– Что за…
– Без кофеина. – Она прошла ко мне в комнату, как к себе домой... что ж, видимо, она так и думала, хотя я уверен, Альфред не планировал, что она будет использовать этот факт против меня. Так как я мог собраться и уехать в любое время, жилье для меня снимал Альфред, чтобы не было бумажной волокиты, если я действительно захочу исчезнуть.
– Если без кофеина, то это не кофе.
– Тебе вредно пить кофе.
– Мне жить вредно.
Она скорчила гримасу.
– Это потому что ты неправильно живешь.
– Серьезно? И что сделало тебя экспертом по стилю жизни…
– Я стала открытой. – Она села напротив меня и поставила на поднос бутылку воды. – Не нужно быть засранцем, если тебе плохо. Каждому было или бывает по-своему плохо…
– Но не так. Ты даже не представляешь…
– Моя мать пыталась меня убить, когда мне было пять, – выпалила она и потянулась за тостом на моей тарелке. Я замер. – Я мало помню, оградила себя от этого. Помню только, как она говорит, что пора купаться, и когда я залезла в ванну, она держала меня под водой.
– Я... – Я не знал, что ответить на это.
Она медленно покачала головой, дожевала и проглотила.
– Ты знаешь, как... хотя, скорее всего, ты не знаешь, но дети успешных людей Голливуда... некоторые из них ведут себя не очень хорошо, когда вырастают. Кто-то говорит, это давление, другие говорят, это все деньги и отсутствие контроля. Наркотики, пьянки, вечеринки... в семнадцать лет ее изнасиловали. Она не знала, кто или сколько раз. У дедушки было разбито сердце, и он посвятил ей свое время, пытаясь помочь. Он пытался найти тех людей, но никого не нашел, а когда она узнала обо мне, захотела сделать аборт. Она попросила денег якобы на процедуру, но вместо этого спустила их на наркоту. Она использовала меня, чтобы выманить деньги у деда еще до того, как я вообще родилась.
Эстер глубоко вдохнула и снова расслабилась.
– Я полагаю, она думала, что может в любое время от меня избавиться, но затянула. Когда я родилась, она оставила меня на крыше дедушкиного старого мерседеса... положила прямо на снег. Дедушка назвал меня Эстер – самая яркая звезда, которую он видел – и переехал в Нью-Йорк, став мне матерью, отцом и дедом.
Когда мне было пять, мама вернулась. Она бросила наркотики, она очень старалась меня полюбить, но не могла с собой справиться, злилась на меня и попыталась убить. Мой дед вышвырнул ее, и больше я ее не видела. Но я ее люблю. Я простила ее. И надеюсь, что с ней все в порядке, где бы она ни была... потому что понимаю, что моя боль не должна заслонять от меня боль других людей. Тебе больно, Малакай, но ты не единственный на этой планете, кто страдает. Неважно, сколько раз тебе было плохо – ты не должен говорить, что никто тебя не понимает. Это нечестно. В общем, подожду внизу, пока ты соберешься.
Когда она потянулась за вторым тостом, я схватил ее за руку.
– Если нам одинаково плохо, почему я должен уступать еду?
Она надула губы, я сделал то же, передразнивая ее, и она засмеялась.
– Ну и ладно, оставь себе. Завтра сделаю двойную порцию.
– Завтра? – Посмотрел я на нее.
Она села ровно и кивнула.
– Ты уже написал книгу?
– Кто-нибудь говорил тебе, что ты... – остановился я.
– Ох... – она усмехнулась и показала на меня. – Хотел сказать, что я надоедливая, но вспомнил мою историю и притормозил, да? Ах! У тебя все же есть сердце!
Поднявшись, я снял свои спортивные штаны.
– Останешься и будешь смотреть?
Она отмахнулась.
– Иду, иду. Да и не то чтобы ты меня впечатлил.
– Простите?
– Мне нравятся мужчины более... адекватные... и которые не втянуты в бесконечную грандиозную любовную историю с тайной девушкой.
– Она не тайная. Вы работаете вместе, – сказал я, закрывая за собой дверь в ванной.
– Да иди ты! Кто это, Малакай?
– Прости, я тебя не слышу, властная женщина приказала мне поесть, побриться и сходить в душ.
– Еще не забудь прогуляться.
– Иди отсюда, Эстер! – прокричал я у двери, закатывая глаза, хотя она все равно меня не видела.
– Ты меня не знаешь, не думай, что я все так и оставлю! – крикнула она в ответ.
Я ее не знал. Но ее личность напомнила мне Альфреда.
– Твори, продолжай творить, посвяти себя, даже если не должен, – бормотал я себе, рассматривая новую бритву и зубную щетку, которые она купила и положила поверх нового комплекта темно-зеленых полотенец.
Они оба... в моей записной книжке только два человека. Только два человека знали мой секрет... наш секрет.
ЭСТЕР
– Афина? Пайпер? Мей-Линг?
– Повторяю последний раз – не скажу! – возмущался он на прогулке.
Не обращая на него внимания, я пыталась вспомнить всех девушек с работы... щелкая пальцами, я снова обратилась к нему:
– Чеума, из отдела продаж.
Он вздохнул.
– Да. Чеума, из отдела продаж. Это она. Моя давняя потерянная любовь.
– Больше не интересно, когда ты сдался. – Нахмурилась я, засунув руки в карманы жилетки и вдохнув прохладного свежего воздуха.
– Кто-нибудь говорил тебе, что ты еще ребенок?
– Ага. – Я помедлила и повернулась к нему. – Я старалась стать взрослой, но никто не предупредил, как это ужасно, поэтому, когда мне исполнилось двадцать три, я решила больше не взрослеть.
Я засмеялась и перепрыгнула поваленное, покрытое мхом дерево, и отряхнула руки. Он тоже его перепрыгнул, но как-то легче, чем я, и с достоинством, что это даже раздражало. То есть вчера его скручивало от боли, а сейчас он скачет выше меня.
– И как именно ты планируешь это сделать? – спросил он, нагнувшись завязать мне шнурки, и я застыла на месте. – Меня это бесило последние десять минут.
– Спасибо...
– То есть твой план – оставаться в возрасте чуть за двадцать?
Я растянула ухмылку и показала на него.
– Что?
– Ты жил девятьсот девяносто девять раз, так? Какова вероятность, что ты достиг зрелости хоть в одной из жизней?
Он слушал с искренним интересом, пока я не сказала это вслух, и затем отвернулся от меня и пошел дальше.
– Ты сошла с ума.
– Я сошла с ума? – Он должно быть шутит. – Здесь только ты заявляешь, что прожил…
– Заявляю? А я-то думал, ты поверила! Только языком чешете, мисс Ноэль.
Я хотела пнуть его сзади по колену, но вместо этого посмотрела в затылок и кое-что поняла.
– Ты даже не знаешь, куда мы идем, почему ты впереди? – Я ускорилась, чтобы нагнать его, но он так внезапно остановился, что я почти налетела на него.
Он слегка обернулся, сужая на мне взгляд.
– Я думал, мы просто гуляем, чтобы ты могла прожужжать мне все уши.
– Не-а, мы срежем. Пойдем.
Я сошла с тропинки и стала осторожно раздвигать ветки влево и вправо, пока мистер Великан пытался с ними совладать.
– Ты только сюда приехала, откуда ты знаешь, где срезать... – Его голос замер, когда он остановился у края лесной поляны, где под покровом величественных зеленых деревьев простиралось озеро ярко-малиновых цветов, росших плотно, без единого просвета, и таких высоких, что они доставали мне до колен. Несмотря на сезон или даже на погоду, эти малиновые цветы, покрывавшие всю землю, росли высоко, ярко и благородно.
– Эстер?
Услышав свое имя, я улыбнулась пожилой паре, стоявшей на другой стороне цветочной глади.
– Миссис Ямаучи! – Я помахала ей, наблюдая, как она повернулась и, толкая инвалидную коляску своего мужа, направилась сквозь единственную тропу среди цветов, ею же созданную, чтобы можно было проехать вместе с мужем. Повернувшись к Малакаю, в смущении смотревшему на них, я схватила его за руку и потащила за собой.
– Пойдем, я вас познакомлю.
Не говоря ни слова, он позволил себя увести. Я молилась, чтобы он снова не свалился в обморок. Прошу... ему это нужно было больше, чем кому-либо. Тропа, которую проложила миссис Ямаучи, вела от края к середине цветочного поля, а это значило, что мне и Малакаю нужно, к сожалению, по колено пройти сквозь цветы, поломать и помять это поле, что мы и сделали. Мистер Ямаучи сидел молча, пока она толкала его вперед. Их лица в равной степени покрыты морщинами, но на его руках, покоящихся на коленях, и на лице было намного больше пигментных пятен, чем на ее. Поверх серебряной седины он носил коричневую гольф-кепи в тонкую полоску. Такая же кепи была и на темных с проседью собранных в пучок волосах миссис Ямаучи.
Отпустив руку Малакая, я сложила ладони и поклонилась в приветствии.
– Ohayō!
– Ohayō! – Обходя коляску мужа, миссис Ямаучи, смеясь, пошла мне навстречу, чтобы обнять. Через несколько секунд она отстранилась, чтобы взглянуть на Малакая. – И тебе привет, красавчик.
Я запаниковала, что он как обычно нагрубит, но к моему удивлению он тоже сложил ладони и поклонился.
– Ohayōgozaimasu.
Он знает японский? Большинство встреченных мной людей, кто не знал языка, или повторяли мои слова, или говорили «Konnichiwa», несмотря на то, что это больше подходило для вечернего приветствия. Ohayō или Ohayōgozaimasu используют для приветствия утром. Она ответила ему с приветливой улыбкой, подвозя мужа поближе к нам.
– Малакай Лорд, познакомься с Кикуко и Косуке Ямаучи, будущими легендами и самой старой парой в Либер Фоллс.
– Кого ты назвала старыми? Oshaberi.
Малакай подавил смешок, и я обернулась взглянуть на предателя, который притворялся, будто оценил сказанное.
– Oshaberi? Трещотка? Подходит.
– Тебя никто не спрашивал.
– Прости, Oshaberi, – он усмехнулся и посмотрел на пару. – Для меня честь познакомиться с будущими легендами и самой приятной парой в Либер Фоллс.
– А ты мне нравишься. – Она подошла и обняла его, отчего Малакай застыл, как бревно.
Я присела на корточки рядом с мистером Ямаучи, нежно положила свои темные ладони поверх его морщинистых рук и сказала по-английски:
– Мне нужно прикрытие. Они сговорятся против меня, если вы не поможете.
Он повернул ко мне темные пропасти своих черных глаз. Я могла смотреть в них, но не могла в них проникнуть.
– Мы знакомы? – заговорил он впервые с момента встречи. Но когда он взглянул на Кикуко и Малакая, снова спросил: – С вами мы тоже знакомы?
Кикуко сжала его за плечо и сказала:
– Да. Я знаю тебя. И ты меня знаешь. Просто подожди, ты вспомнишь.
Он перевел взгляд на цветы, и Кикуко, на которую это нисколько не повлияло, вытащила теплое темное одеяло из рюкзака, висевшего на кресле.
– Давайте я…
Малакай взял у нее одеяло.
– Где мне лучше расстелить?
– Вот здесь будет хорошо, спасибо.
Кивнув, он бережно разложил его, убедившись, чтобы не было ни одной складки... по всей видимости, он мог думать о других. И, кажется, только я одна ничего не замечала.
– Эстер?
– Да? – Я оглянулась, а она протягивала мне ланчбокс с бенто. (Прим. пер.: бенто (bento, яп. obento) – упакованная порция еды; включает рис, рыбу или мясо и один или несколько видов нарезанных сырых или маринованных овощей в одной коробке с крышкой) Я уставилась на прозрачные контейнеры.
– Нет, не нужно…
– Палочки или вилку? – Она подняла оба прибора, намеренно перебивая меня, что значило, что она не примет отрицательного ответа.
– Палочки, пожалуйста, – сдалась я, беря их и бутылку воды из ее рук.
– Надеюсь, ты голоден, Малакай.
– Умираю от голода, если честно.
Он подошел к ней и взял ланчбокс и палочки.
– Эстер, как ты это допустила? – Нахмурилась в его сторону Кикуко, передавая ему, как и мне, воду.
У меня отвисла челюсть.
– Что? Я ему не... – остановилась я, и она увидела, как он посмеивается надо мной.
– Сиделка? Служанка? – спросила она, повязывая салфетку на шею мистеру Ямаучи и поднося ему ложку с едой.
– Я ему не жена. И все же так получилось, что утром я сделала ему завтрак.
– Так получилось? – Малакай разулся и поставил обувь у края одеяла, прежде чем сесть. Что я бы оценила, если бы в то же самое время он ко мне не придирался. – То есть ты не помнишь, что сегодня утром никто не просил тебя врываться в мою комнату, заставлять меня просыпаться и принуждать позавтракать?
– Меня попросили. Меня попросил дедушка, забыл? Не шутка ли? Девушки моего возраста имеют дело с огромными плюшевыми медведями и охапками роз. А я? Я подбадриваю тридцатиоднолетнего мужика. Aigoo, – вздохнула я устало.
– Тридцать, – прошептал мистер Ямаучи, и я тут же замолчала, чтобы послушать его. – Хороший возраст. Тридцать. Стоя у пропасти. – Кивнул он сам себе, втягивая маленький рисовый шарик с ложки и не отрывая взгляда от цветов. – Мне кажется, я тут уже бывал.
Кикуко улыбнулась, сняла обувь и села на одеяло у его ног, в то время как он снова погрузился в себя. Я сделала то же самое: сняла ботинки и присела рядом. Я хотела задать ей вопрос, но Малакай влез раньше:
– Почему тридцать – хороший возраст, если он рядом с пропастью?
Кикуко сделала глубокий вдох и повернулась ко мне.
– Можно я ему расскажу?
– Да, пожалуйста.
– Полагаю, раз у вас с собой было четыре обеда для нас четверых, эта встреча не просто удачное совпадение? – спросил Малакай, глядя на нас по очереди. – Так что вам нужно мне рассказать?
Черные глаза Кикуко снова вернулись к нему.
– Почему Косуке и я будущие легенды этого города.
Полностью внимая ей, я с нетерпением ждала, когда она начнет. Да и кроме того, когда еще я смогу увидеть настоящего мастера ракуго? (Прим. пер.: Ракуго (яп. 落語, дословно «падающие слова») – японский литературный и театральный жанр, созданный в XVI-XVII веках. Под этим названием обычно известны миниатюры, исполняемые профессиональными рассказчиками (ракугока) на эстраде или сцене театра есэ. Как по форме, так и по содержанию ракуго разнообразны. Иногда они имеют характер анекдота, иногда же представляют собой довольно длинный рассказ) Ракуго – искусство рассказа – появилось задолго до театра, кино и даже романов. Каждый мог рассказать историю, но лишь некоторые – слиться с ней. Ракугока может сыграть роль дюжины персонажей, заставляя вас поверить, что каждый их них – отдельная личность, но все заключены в одном человеке. (Прим. Ракугока – тот, кто выступает в жанре ракуго)
Но не в любом человеке... а в Кикуко Ямаучи.
ГЛАВА 9. БУДУЩАЯ ЛЕГЕНДА КОСУКЕ И КИКУКО ЯМАУЧИ
МАЛАКАЙ
Она села на колени и положила перед собой маленький бумажный веер. Мы с Эстер молча ждали. Наблюдая, как она сняла и убрала назад кепи и распустила темные с проседью волосы. Она улыбнулась нам обоим, и улыбка Кикуко отразилась во всем ее лице. Глаза сузились, и из-за возраста появились морщинки вокруг рта, но она демонстрировала их с гордостью.
– Почему Косуке и я будущие легенды этого города. Простите меня, я давно уже это не делала.
Она произнесла это мягко, глубоко вдохнула, взяла веер и начала.
– Девочке было шесть, она не понимала окружавшего ее страха... – Она сжала, словно хотела сломать его пополам. – Зачем мама ходит так быстро даже днем, стискивая ее руку и более того – всю ладонь полностью, потому что девочка мала, самая маленькая из всех детей Сато, и так как она единственная девочка, мама боится ее отпускать, словно больше никогда не коснется ее.
Кикуко развернула веер, слегка обмахнула себя. И радостно добавила:
– Мысль, возможность, шанс, которые никогда не приходили в голову маленькой девочке, потому что она не знала Америки, хотя здесь она родилась, здесь выросла и жила. Америка – это не просто место или страна, Америка была ее. Земля свободных и родина смелых – это ее земля. Поэтому девочка беззаботно шла домой к своему учителю на угол Мейпл и Фифс Бэнк. Иногда она даже задерживалась допоздна, а раз она была смелой, то не боялась темноты.
Кикуко резко сложила веер, схватив его обеими руками. Улыбка угасла, глаза казались потухшими, когда голос стал более жестким, но по-прежнему эмоциональным. Он был наполнен смесью замешательства, боли и печали.
– Она не боялась темноты, поэтому в темноте монстры не появлялись. Они не вылезали оттуда с когтями, острыми, как бритва, зубами или бусинами красных глаз. Потому что это были не монстры, а люди. И пусть у них не было когтей, но было иное оружие в их руках – бумага. Важная бумага. Бумага говорила, что маленькая девочка была не американкой, а японкой, и поэтому она больше не могла просто так гулять, а отец сказал ей никогда не показывать храбрость ее сердца, потому что это могут ошибочно счесть за предательство.
– Все еще ничего не понимая, маленькая девочка уехала вместе с остальной своей нацией, ведь теперь у нее была национальность, отделившая ее от других, национальность, которая выселила их из дома на Фифс Бэнк в новый дом в кемпинге Белла Виста – названом так по жившим там итальянцам. Итальянцы рассказали ей то, что скрывали ее родители и братья; что Америка участвовала в мировой войне и воевала именно против ее народа. Поэтому американцами они больше не могли быть. Кемпинг Белла Виста был не кемпингом, а тюрьмой с красивым видом.
