Текст книги "Малакай и я (ЛП)"
Автор книги: Дж. МакЭвой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Девочка плакала, потому что не понимала, она была за тех и других, она хотела быть хорошей для обоих народов, но это было бы предательством. И так она плакала каждый день у забора, плакала даже когда ее покрывало снегом впервые недели марта.
Кикуко сгорбилась и вся затряслась, и чем больше я смотрел на нее, тем меньше ее там оставалось, и когда я моргнул, то увидел маленькую девочку, сидящую у забора в снегу, она рыдала так безутешно, что еле могла дышать, а когда ей удалось вдохнуть поглубже, она зарыдала еще сильнее.
Март 1942 – Кемпинг Белла Виста, Монтана.
– Как тебе удается плакать? – Навис над ней маленький мальчик. Его черные волосы стали влажными от снега, а белые уши от холода понемногу розовели.
Девочка взглянула на него и вытерла лицо.
– Мне грустно!
– Я знаю, но откуда у тебя слезы? – спросил он с любопытством, и его круглое лицо замерло напротив ее.
– Что? – Она отодвинула голову и уставилась на него.
Он продолжал смотреть на нее.
– Ты плакала здесь вчера, и позавчера, и позапозавчера. У тебя еще остались слезы?
– Я выпила океан! Оставь меня одну! – Она оттолкнула его, вставая со снега, и сердито зашагала к другой части обтянутого колючей проволокой забора.
– У тебя снег на заднице! – крикнул он ей вслед.
Она подпрыгнула, словно от толчка, и повернулась, чтобы посмотреть на него, в то же время прикрывая себя сзади руками. Мальчик смеялся над ней.
– Пока, плакса!
– Я не плакса!
– Да, плакса!
– Нет, не плакса!
– Эй! – Мальчик подпрыгнул от голоса офицера. Под его сапогами хрустел снег, на плече темно-оливковой униформы покоилась коричневая винтовка. Мальчик подбежал к девочке и взял ее за руку.
– Простите! – сказал он быстро за них обоих.
Офицер оглядел их.
– Где ваши родители? Почему вы здесь шатаетесь?
– Потому что хотим, – пробормотала девочка из-за спины мальчика.
– Потому что хотели посмотреть на оленя. – Он указал сквозь забор, и хотя до деревьев было еще далеко, там на самом деле стоял олень. – Мы хотели, чтобы он подошел поближе, но она все плакала, потому что замерзла. Поэтому сейчас я отведу ее домой.
Он подождал, пока охранник кивком отпустит их, затем взял ее за руку и побежал. Они бежали так быстро, как могли позволить их короткие ножки, но, не успев добраться под кров кемпинга, они услышали выстрел сзади себя. Он толкнул ее на землю, думая, что офицер стрелял по ним, но оглянувшись через плечо, он увидел, что тот охранник и еще несколько направились к оленю. Глубоко вдохнув, он поднялся и отвесил ей подзатыльник.
– Ты ненормальная?!
– Ай! – крикнула она ему в ответ.
– Не отвечай им.
– Почему?
– Почему? – Мальчик смотрел на нее так, словно не знал, с чего начать, поэтому она продолжила:
– Почему я должна замолчать? Почему я должна тут быть? Почему...
– Потому что жизнь несправедлива, – ответил он, скрестив руки, пытаясь показаться старше, но проделка нагнала страху, так что он вздохнул, опустил руки и почесал затылок. – Так говорит отец, он воевал, когда в мире была первая война, и он всегда говорит, что война ни к кому не справедлива, поэтому мы здесь из-за несправедливости. Но мы не можем шататься вокруг, попадая в неприятности, потому что нечестно, если из-за нас кому-то будет плохо. Твой папа болен, да? Если мы их разозлим, вдруг они не дадут ему позвать врача?
Она остановилась, как будто он только что уничтожил то немногое, что оставалось ее гордостью.
– Ты должна быть сильной для своего отца, Кикуко, – сказал он, наклоняясь и отряхивая с нее снег.
– Теперь все зовут меня Дэйзи. – Нахмурилась она и затем кое-что осознала. – Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Мальчик усмехнулся.
– Твой брат, Цутому, рассказал мне, что у него есть малютка-сестра Кикуко, которая с нами никогда не играет, но ее можно найти, если пойти на звук плача.
– Я не плакса! – Топнула ногой девочка.
Он кивнул и протянул руку.
– Косуке Ямаучи.
Она не пожала ему руку и вместо этого развернулась и зашагала прочь.
– Пока, Дэйзи...
– Не Дэйзи, а Кикуко! – выкрикнула она. – Так меня назвала мама.
Он пошел ей навстречу, хоть и попрощался.
– Где твоя мама?
Девочка посмотрела на небо.
– На небесах с моей младшей сестрой. Мой брат сказал, что в поездке маме было плохо.
– Я сожалею, Кикуко, но...
– Что?
– Можем теперь пойти внутрь? Здесь холодно! – попросил он и, схватив ее за руку, повел к одному из жилых бараков.
***
И вот так я смотрел на Кикуко, а она держала на весу руку, пока мальчик вел ее к жилым баракам. Рука медленно вернулась на колени, рассказчица приоткрыла бумажный веер и обмахнула лицо.
– Так и встретился знаменитый дуэт, который был знаком всем обитателям тюрьмы Белла Виста. Они были слишком юные и невинные, чтоб осознать, что влюблены. Этих двоих связала общая цель – сделать жизнь чуточку лучше, и они спорили, как этого достичь. Они спорили обо всем. Если Косуке говорил, что скоро пойдет снег, то Кикуко, лишь бы его позлить, говорила, что близится самый жаркий день в году... но он так и не наступал, отчего злилась лишь она сама.
– Детям помладше было весело за ними наблюдать, и вскоре приходили смотреть их старшие братья и сестры, а детский смех заставил прийти бабушек и дедушек, а смех старших приводил за собой взрослых. Вслед за взрослыми пришли охранники. И до того, как фантазия Косуке и Кикуко успела бы истощиться, им подавали разные идеи, а старшие взрослые учили их мастерству рассказа. И в день их первого настоящего представления ракуго, которое можно было спутать со свадьбой, оттого, что так много людей смеялись, небо разверзлось дождем, Кикуко взглянула на Косуке, и поддразнивая, он спросил: «Заслонишь ли ты меня и станешь моим зонтом?»
***
Я не замечал ее с начала истории. Но когда Эстер привстала и подалась вперед, чтобы услышать ее ответ, я не удержался и покачал головой.
***
– Ступай под дождь, – Кикуко продолжала говорить за Косуке. Сейчас ее голос стал ниже, чем когда она изображала его ребенком.
– Кикуко сказала ему, что он слишком серьезный и что она просто шутила, но когда она ступила в кашу из грязи и таящего снега, дождь ее не намочил. Когда она взглянула наверх, над головой появился пиджак, и Косуке сказал ей «бежим». И так они побежали к кабинету главного надзирателя, потому что охранники построили им крытую платформу для выступлений. Кикуко думала, причина в том, что им нравилось их творчество, но Косуке знал – причина в том, что так им проще надзирать. Когда все в одном месте, работы для них не так много. Он не говорил этого Кикуко, как и не позволил этому факту как-то повлиять на их миссию – на какое-то время сделать жизнь каждого немного счастливее. И вот пока они выступали, пока все взгляды были прикованы к ним, один улизнул – тот, кто пришел мальчиком и теперь достиг переходного возраста. Мы не могли смехом отвести от него апатию, злость или боль. Думая, что охрана не видит, он попытался сбежать из тюрьмы Белла Виста. Он сделал двадцать шагов, прежде чем...
Она положила веер в равновесии на пальце, сложила руки так, сложно держит ружье, и стала вести прицел справа, пока дуло не уставилось на меня.
– БУМ! – крикнула она и тут же опустила руки, отчего веер упал на землю перед ней. Вздрогнув, она повернула голову в сторону поля, глаза затуманились, а мы все сидели молча.
– Дэнни. Они убили Дэнни, – это говорила уже не она.
На самом деле, она уже вышла из роли и повернулась к мужу, который сидел с распахнутыми глазами. Он моргнул несколько раз, осматриваясь по сторонам, и, наконец, взглянул на нее. Его глаза больше не были такими безжизненными, как минуту назад.
– Ты проснулся? – Она положила руку ему на колени, а он улыбнулся и кивнул ей, накрыв ее ладонь своей морщинистой рукой, и снова глядя на нас.
– Как ты, Oshaberi?
– И вы туда же, мистер Ямаучи. Почему меня все дразнят? – застонала Эстер, хватая свой забытый обед и закидывая рисовый шарик в рот.
Он тихо посмеялся над ней, прежде чем обратиться ко мне:
– А ты?
– Малакай Лорд desu.
Он засмеялся и посмотрел на Кикуко, которая кивнула, словно поняла, о чем он думает. Может, так и было. Поворачиваясь ко мне, он наклонился и сказал по-английски:
– Ты знаешь, тот, кто убил моего брата Дэнни, выглядел совсем как ты.
Кикуко шлепнула его по ноге, но он усмехнулся и не обратил внимания.
– Те же голубые глаза, темные волосы, все девчонки думали, что он красавчик, хоть даже он ненавидел нас, япошек. А теперь ты сидишь тут и говоришь по-японски. Можешь поверить в это, Кику? Черная девушка и белый мужчина говорят по-японски лучше меня. Не прекрасен ли мир?
Кикуко вздохнула и закатила глаза, поворачиваясь к Эстер.
– Он зовет тебя Oshaberi, чтобы так не называли его самого, прости ему.
– Да! – насупился он, и тяжело было поверить, что этот жизнерадостный, энергичный мужчина и тот, кто безжизненно сидел в коляске, – один и тот же человек.
– Что? – с вызовом спросила у него Кикуко, вскидывая голову, нисколько не тронутая разительной переменой в его личности.
– Эм-м... – Эстер проглотила и продолжила: – Не хотела показаться грубой, но мы зависли на самом интересном месте!
– У тебя сильные руки? – пошутил мистер Ямаучи, а Эстер вместе с Кикуко застонали. Он не обратил на них внимания и сказал: – Тогда сможешь здесь и повисеть.
Пытаясь совладать со смехом, я полез за водой, но он вытянул над собой руки, словно висел на краю пропасти.
– Ну что? Повисим? На самом интересном месте?
Я закашлялся от первых глотков воды, а затем засмеялся и приложил тыльную сторону ладони к губам.
– Уф-ф... вот так-то. – Кивнул он мне. – Ты слишком молод, чтобы быть серьезным.
– У него была тяжелая жизнь, – влезла Эстер, прежде чем съесть еще один рисовый шарик... потому что если она бы не ела, то, вероятно, всем на свете рассказала бы мой секрет... как будто в этом ничего особенного.
– Хм-м-м... – нахмурился мистер Ямаучи в мою сторону и снова откинулся в кресле, вытянув ноги так, что колени хрустнули, но это не заставило его перестать подниматься на руках с кресла. Эстер дернулась, чтобы помочь ему, но Кикуко покачала головой, и мы стали наблюдать, как он опустился на колени рядом с женой. Потянувшись вверх, он снял кепи, что всем стала видна его густая серебряная седина. Затем он закатал рукава, открыв свои старые шрамы на руках, и взглянул прямо на меня. Он глубоко вдохнул, расслабился. И начал.
5 января 1945 – Тюрьма Белла Виста, Монтана
– Вот дела, Кику! Ты слышала? Война окончена, и они, в самом деле, закрывают это место. Если бы он подождал... Если бы он продержался еще неделю. Мы бы снова были свободны! – говорил у бараков подросший Косуке, уже не мальчик, но все еще юный парень.
– Мы никогда не станем здесь свободными. – Склонила голову Кикуко, отчего ее черные волосы, ставшие длиннее плеч, свесились вперед.
– Они...
– Они сказали, мы свободны, а затем отняли эту свободу. Мы или свободны, или нет. Так говорит мой отец. Поэтому мы и решили вернуться в Японию.
– Кику!
Она пыталась не заплакать.
– Они ненавидят нас, Косуке! И всегда будут ненавидеть. Дэнни бежал, потому что тоже их ненавидел и не хотел ничего плохого. Это не его вина, это их вина. Война окончена, но япошкам больше не будут рады, вот что папа говорит, поэтому нам надо уехать. Передай своему отцу...
– Он не поедет, – спокойно ответил Косуке. Он говорит, что сражался за эту страну и верит в нее.
– Не стоит, – это сказала не Кикуко, а ее отец, который вышел на улицу и повязал ей шарф, стоя за ее спиной.
– Вы едете в Японию, мистер Сато. – Кивнул ему Косуке.
– Да. – Он обнял Кикуко. – А твой отец ошибается, оставаясь тут. Жить здесь будет сложнее. Эта страна отняла у вас сестру и брата. Он больше ничего ей не должен.
– Это не долг. – Появился Мистер Ямаучи позади сына, положив руку ему на голову. – Это преданность. Они поступили с нами подло, но это не значит, что я должен отказаться от моей веры в эту страну.
– Ладно. – Мистер Сато спустился и встал прямо перед ним. – Ты не оставишь своей веры, но, по крайней мере, отправь Косуке. Мы присмотрим...
– Нет, – приветливо улыбнулся мистер Ямаучи, – благодарю вас. Но мы с женой нуждаемся в сыне. Тем, кто хочет поехать обратно домой, они дают двадцать пять долларов и билет на поезд. Если вы когда-нибудь захотите вернуться, то мы будем в Ирвине, Калифорния. Мой друг сказал, что может дать мне там работу.
– Что? – взглянула на него Кикуко. – Когда вы уезжаете?
Он погладил ее по голове.
– Завтра на первом поезде. Почему бы тебе не пойти вместе с ним попрощаться со всеми, пока мы разговариваем с твоим отцом?
– Хорошо. – Нахмурилась она, беря за руку Косуке и молча позволяя себя увести.
– Не грусти. Когда мы вырастем, то станем жить вместе, где захотим, – Косуке хотел казаться веселым, но голос его надломился.
– Зачем мне с тобой жить? – Кикуко показала язык.
– Потому что я женюсь на тебе, – ответил он, и Кикуко взглянула на него удивленно и засмеялась. – Я серьезно. Не смейся.
– Но что если я не хочу быть твоей женой?
– Ладно.
Он уже был готов уйти, но она прыгнула ему на спину. Он ничего не сказал, а просто понес ее дальше.
– Я не хочу оставлять ее тут, – тихо шептала Кикуко. – Но папа сказал, что мы не можем перевозить мертвых.
– Ага, – ответил Косуке и отпустил ее вниз, а после они крепко взялись за руки и склонили головы. – Дэнни. Сара. Прощайте.
– Тоширо. Такеши. Цутому. Прощайте.
Косуке посмотрел на нее.
– А как же мама?
– Мама никогда меня не бросит, – улыбнулась Кикуко, – она, как подобает, простилась с Тоширо, Такеши и Цутому, но она будет присматривать за Томи, папой и мной. Она слышала, как ты обещал жениться на мне.
– И она этому рада. Я лучше всех. – Он повернулся к ней спиной, она забралась, но ничего не ответила. – В этом ты должна согласиться, Кику.
Она засопела.
– Кику?
Она засопела громче.
– Ты как бы тяжелая. Как поросенок.
– Эй! Поставь меня.
Он засмеялся.
– Кто лучше всех?
– Не ты! Пусти меня.
– Вы что тут оба делаете? – позвал их знакомый голос, к которому они повернулись. Кикуко слезла со спины.
– Все в порядке, – сказал другой голос, но они не двинулись в места. – У них все хорошо. Вы двое рады вернуться домой? Завтра садитесь на поезд?
Они беспомощно смотрели на него.
– Да, с... – начал говорить Косуке, но тут выступила Кикуко:
– Я не еду на поезде. Я возвращаюсь в Японию.
– Тогда передай япошкам, что если они опять чего задумают, мы скинем им на голову еще посылочек...
– Эй! – крикнул на него второй офицер. – Вы двое, поторопитесь. Вас ждет долгая дорога.
– Да, сэр. – Косуке сорвался с места и побежал, держа Кикуко за руку, и тащил ее до прохода между бараками. – Зачем ты каждый раз так делаешь?
– Я от них зверею! – прокричала она, скрестив руки и опершись на барак. – А что за посылочки?
Косуке нахмурился и с разочарованием почесал затылок.
– Кикуко! Кику... – сказал он мягче. – Куда бы мы ни отправились, будет тяжело. Обещай, что не сдашься.
– Косуке, что случилось...
– Пообещай, что научишься держать себя в руках.
– Я умею держать себя в руках!
Он наклонил голову, чтобы посмотреть на нее, а она сдвинула брови и отвернулась.
– Я бы сдерживалась, если бы люди не выводили меня из себя. Я не вредительница...
Он быстро поцеловал ее и, отступая, сказал:
– Ты не вредительница. Я никогда так не говорил. Но чтобы сделать все хорошо, есть способ получше, как говорит моя мама. Обещай, что ты будешь осторожна и не сдашься, как бы ни было тяжело. Делай все, что в твоих силах, и я тоже буду очень стараться, чтобы, когда мы встретились, мы могли делать, что угодно, и поехать, куда захотим, хорошо?
– Обещаю.
Она протянула мизинец.
– Обещаю.
Они скрестили пальцы.
1946 – Ирвин, штат Калифорния
«На следующий день после того, как мне исполнилось тринадцать, родители развелись. Я думаю, они тянули ради меня, но лучше бы они сделали это раньше. Я спросил, что будет дальше, надеясь, что больше не придется собирать клубнику. Но они не особо понимали. Отец переезжает в Нью-Йорк, и на этом их мысли кончаются. Так что сбор клубники продолжается, и больше ничего нового. Надеюсь, что когда-нибудь эти письма дойдут до тебя. Отец сказал, что почта в Японию, скорее всего, проверяется в первую очередь. Люди все еще боятся».
– Косуке Ямаучи.
1952 – Осака, Япония
«Косуке, ты еще там? Потому что если там, то я хочу сказать, что данное нами обещание становится сложнее сдерживать, чем старше я становлюсь. Я думала, Япония к этому времени станет мне домом. Что я стану настоящей японкой. Но даже здесь я выделяюсь. Моя личность слишком заметная, а поведение слишком нахальное. Я не разговариваю тихо, как другие девушки. Мне все интересно, и из-за этого во мне все кипит. И чем больше я пытаюсь приблизиться к японцам, тем больше Япония старается приблизиться к Западу. Я скучаю по Америке, которую едва помню. По тому времени до Белла Виста. Но в Белла Виста я встретила тебя. Ты был словно поле розовых цветов, выросших за забором среди колючей проволоки. Ты получаешь эти письма? Ты еще в Ирвине, в Калифорнии? Сжигает ли тебя солнце, когда ты, как и я, в поле? Ты там собираешь клубнику, а я по колено в грязной воде сажаю рис. Это не то, чего мне хотелось... они называют меня себялюбивой и испорченной, когда говорю им это. И я снова и снова думаю об этом. Что мне делать? Как нам попасть друг к другу, если даже наши письма не могут?»
– Кикуко Сато
1959 – Осака, Япония
«На планете есть только одна женщина, которая может расстроить меня до помешательства, и это ты, Кикуко. Последние два года мое сердце разрывалось после того, как я увидел тебя в TIME. Твое фото такое же потрясающее, как и ты сама. Кто бы ни сказал, что портрет стоит тысячи слов, забыл упомянуть, что эти слова в прошедшем времени. Пока я с отцом в Нью-Йорке работал на трех фабричных работах, чтобы накопить на эту поездку к тебе в Японию, ты потратила деньги, чтобы поехать в Ирвин, в Калифорнию? Кикуко!»
– Косуке Ямаучи
1960 – Ирвин, штат Калифорния
«Тебя здесь нет. Почему тебя нет? Почему ты переехал в Нью-Йорк? У меня едва осталось денег добраться до Нью-Йорка. Как тебя найти? Косуке!»
– Кикуко Сато
1961 – Ирвин, штат Калифорния
«Нью-Йорк? Ты поехала в Нью-Йорк? Ради бога, не двигайся! Я прошу тебя. Я чувствую, будто схожу с ума. Я обижал людей и вытворял всякое, чтобы найти тебя, и теперь все это настигает меня. Отец болен, он вернулся к матери, страдая от разбитого сердца, потому что страна, которую он любил, не полюбила его в ответ... и еще выпивка. Нью-Йорк – большое и опасное место. Береги себя, пока я не приду к тебе».
– Косуке Ямаучи.
1962 – Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
«Я уехала из города. Он меня пугает. Он словно Тюрьма Белла Виста – холодный, сырой, грязный, богачи смеются, как те охранники, а бедные умирают, как умирали мы. Мое фото наделало здесь шуму. Так что теперь я сижу с охранниками... богачами... но не могу смеяться с ними. И я поняла, что, наконец, научилась быть, как те девушки в Осаке. Я знаю, как больше улыбаться и меньше говорить. А если уменьшить того и другого... людям здесь такое понравится еще больше. Мое молчание – это тайна. Мир – забавное место. Если увидишь фото розовых кипрейных цветов на углу Бун Стрит и Женевского Бульвара, ты поймешь, где я, а я буду ждать тебя там».
– Кикуко Сато.
1963 – Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
«Сегодня в день моего тридцатилетия я понимаю, почему мама так беспокоилась обо мне. Я, наконец, понял, как сильно напоминаю отца. Как он держался за свою веру, даже если она убивала его. Как я держусь за тебя спустя восемнадцать лет. Хватаюсь за случайные заработки не потому, что должен, а потому, что мне нужно зарабатывать, чтобы путешествовать и продолжать искать, не обращая внимания на советы тех, кто пытается уберечь меня от самого себя. Они говорят, ты взрослый человек и должен вести себя соответственно. Бремя зрелости велико, ты словно идешь по зарослям в темноте, и когда я уже готов был сдаться, стройка перекрыла Мэйнвей Парк, так что мне пришлось идти домой через Бун Стрит и Женевский Бульвар, где я и увидел фото. Я уверен, что и смеялся, и рыдал перед ней. Я пробыл здесь год, пытаясь тебя отыскать, теряя надежду, что когда-нибудь смогу найти, а все, что мне было нужно, – объезд. Сегодня я уезжаю. Не завтра. И не когда будет достаточно денег, а сейчас».
– Косуке Ямаучи
ЭСТЕР
Я плакала. О, как я рыдала.
– Простите. – Я подняла руку в их сторону.
– У нее часто протекает лицо. – Мистер Каменное Сердце передал мне салфетку и сел рядом, нисколько не тронутый. – Очевидно, они нашли друг друга. Зачем ты так сильно плачешь?
Выхватив у него салфетку, я вытерла нос и посмотрела на него.
– После восемнадцати лет разлуки! Это все еще грустно, как они скучали друг по другу. Все эти годы они могли быть вместе.
– И ты бы все равно плакала, – пробормотал он. – Какой океан ты выпила?
Мистер Ямаучи засмеялся над ним.
– Как давно вы вместе?
– Вместе? – спросили мы с Малакаем одновременно, и прежде чем я могла что-то сказать, он ответил первым... снова: – Мы не вместе. Она внучка моего агента.
Кикуко нахмурилась, глядя на нас по очереди.
– Вы двое не женаты?
Я подавилась вдохом, пытаясь перевести дух.
– Уже свадьба? Как мы так перескочили?
– Нет. Она слишком молода для меня.
Я посмотрела на него.
– Ты лишь на два года старше моего бывшего. Что значит слишком молода?
Он стукнул пальцем по голове.
– Я имел в виду, умственно.
Схватив бутылку воды, я собиралась запустить в него, но мистер Ямаучи начал смеяться и кашлять, из-за чего Кикуко взяла его за плечи. Он покачал головой и снова взглянул на нас.
– Вы оба... хорошие люди... – Он снова зашелся кашлем, и Кикуко поднялась, чтобы помочь ему вернуться в кресло, но он отмахнулся от нее. – Все хорошо, Кику. Я только проснулся. Дай мне поговорить.
– Холодает. Вернемся завтра, – обратилась она к нам, и пока я собирала ланчбоксы и серебряные палочки, Малакай отряхнул одеяло и заботливо сложил его, и передал Кикуко.
– Малакай., – помахал ему мистер Ямаучи, – хочешь знать секрет долгой жизни?
– Никогда не думал об этом, но я знаю того, кому может быть интересно.
Я знала, что он говорил обо мне, и хотела сама все услышать, но Кикуко встала передо мной, и хоть она была невысокой, меня отвлек ее голос.
– Мы поговорили об этом и согласны издать нашу историю, если ты ее напишешь.
– Постойте, что? – Взглянула я на нее. – Я не могу...
– Тогда не будем делать.
Я нахмурилась. Я узнала об их истории от офицера Ричардса, и пока Малакай бездельничал, я их нашла. Я знала, что людям бы понравилась такая легенда, но я не думала записывать ее самой, а планировала нанять писателя.
– История почти готова, – сказал мистер Ямаучи, разместив одеяло и коробки с бенто у себя на коленях. – Просто не забудь описать, какой я красавчик.
– Ты не был таким уж красавчиком, – засмеялась Кикуко, закончив все складывать и став позади его кресла.
– Да... и не забудь также описать ее хомячьи щечки.
– Только помяни мои щеки еще раз, и я скормлю тебя хомякам! – ворчала Кикуко, толкая его вперед. – Хорошего вечера. Доброго пути домой, Эстер, и отправь всю информацию нашей дочери.
– Она юрист, ты знала? – с гордостью спросил мистер Ямаучи. – Она звонила сегодня?
– Еще нет. Она ждет, пока мы ей скажем, когда.
Она еще раз нам помахала, и они ушли по проторенному пути, который вел их обратно домой.
– Она каждый день привозит его сюда. Рассказывает историю, и он как по волшебству приходит ненадолго в сознание, – шептала я, наблюдая, как они шли к противоположной стороне леса. – Когда они придут домой, он опять все забудет. И так каждый день, но они оба счастливы. Это прекрасно.
– Ли-Мей, – сказал он вдруг.
– Что?
– Женщина, которую я любил девятьсот девяносто девять раз. – Он повернулся ко мне. – В этой жизни ее зовут Ли-Мей Жу, и как во всех наших предыдущих жизнях, она тоже ничего не помнит. – Нахмурился он и засунул руки в карманы джинсов. – Я знаю, ты хотела помочь мне увидеть жизни других людей... Я не расстроен. Но от этого мне печально от моей собственной истории, – продолжил он слишком быстро.
Я все еще думала о Ли-Мей.
– Ли-Мей Жу? Моя Ли-Мей?
– Почему это твоя?
Я не ответила, потому что она не была моей Ли-Мей, но была моей подругой, а теперь... теперь я не знала, как ей об этом не сказать.
– Не говори ей, – попросил он, словно смог прочесть мои мысли. – Я хочу, чтобы она была счастлива в этой жизни, да и сам тоже попытаюсь. Ты же желаешь нам этого?
Я не знала.
Голова болела тем сильнее, чем больше я пыталась это понять.
МАЛАКАЙ
– Она и правда сделала студию, – бормотал я себе, когда включил свет.
Когда я заканчивал портрет, я старался больше никогда на него не смотреть. Но все равно Эстер, назойливая, солнышко-нам-светит-даже-во-время-дождя Эстер поставила их на мольберты. Я вынужден был смотреть на них всех... на все ее портреты. И по какой-то причине я не чувствовал боли, хотя и жутко было видеть всю эту галерею ее глаз в разных оттенках, глаз, смотревших на меня в ответ. Боли не было из-за крутившихся в голове слов мистера Ямаучи:
«Секрет долгой жизни, Малакай, в том, чтобы любить жизнь и не принимать страдания ради любви за страдания, но находить в них отраду».
Дотянувшись, я выключил свет, и, прежде чем закрыть дверь, запер ее изнутри.
ГЛАВА 10. ЗВОНОК-БУДИЛЬНИК
МАЛАКАЙ
СУББОТА
БИП...
БИП...
БИП...
Только не это.
– Проснись и пой.
Переворачиваясь, я прикрыл глаза, защищаясь от солнца.
– Скажи, так будет каждый день?
– Пока не начнешь вставать раньше меня. Вот завтрак.
Слева меня ждала полная тарелка еды и чашка горячего кофе без кофеина. В этот раз на столовом серебре была бабочка-оригами.
Сев на кровати, я посмотрел на Эстер. Как она может быть такой оптимисткой в такую чудовищную рань, я не могу понять.
– Ты написал что-нибудь ночью? Было вдохновение?
Не отвечая ей, я взял бабочку и развернул крылья.
«Лучшее время, чтобы посадить дерево, было двадцать лет назад. Второе лучшее время – сегодня. – Китайская пословица».
Я взглянул на нее.
– Чего?
– Перевод. Ты должен был написать книгу вчера, но так как не написал, начинай сегодня. Есть идеи?
– А ты уже начала историю Ямаучи?
Ее улыбка поникла, и она взглянула на меня.
– Никто не ждет...
– Они в возрасте. Стоит попробовать до того, как они умрут.
– Ешь. – Она передала мне тост. – Я попытаюсь, а ты?
– Не пытайся писать, а просто пиши, – сказал я ей, откусывая тост.
– Тогда почему ты не пишешь?! – напала она на меня.
Я откусил еще.
– Сегодня немного пересоленное, тебе не кажется? И можно мне настоящий кофе?
– Ты невыносимое человеческое создание. – Она встала. – Я тебе не служанка, могу уехать, когда захочу.
– Тогда пока, – кивнул я ей.
Она потянулась, будто собиралась меня придушить, и, топая ногами, ушла из комнаты, захлопнув дверь.
– Не забудь кофе! – крикнул я.
Она осыпала меня проклятиями, а я улыбнулся, довольный собой, и принялся за бекон.
ПОНЕДЕЛЬНИК
БИП...
БИП...
БИП...
– Доброе утро!
– Я сменю замки, – пробормотал я, когда солнце ударило по глазам.
– Я влезу в окно.
Самое ужасное, что в этом я не сомневался. Она бы правда залезла в окно.
Сев в кровати, я повернулся осмотреть свой завтрак из омлета и овсянки. Сегодня ее выбор для оригами – крокодил.
«Если хочешь увидеть радугу, нужно переждать дождь. – Долли Партон».
– Перевод... – И она положила рядом со мной ноутбук. – Какое-то время я продержусь. Почему? Потому что я хочу мою книгу. Моя книга – это радуга, а ты – дождь.
Я на мгновение взглянул на нее и поднял бумажного крокодила.
– И все же почему такое животное?
– Мой крокодил рвет в клочья твое презрение к ранним подъемам.
– Ну ладно.
Вот так выглядит жизнь с сумасшедшим. В какой-то момент ты перестаешь реагировать на его чудачества.
СРЕДА
– О господи! – громко вздохнула она, входя в комнату с завтраком, в то время как я уставился на дверь, опершись на стену.
– Почему я проснулся полчаса назад? – спросил я, показывая ей свой мобильный. – Это потому что кто-то будил меня раньше и раньше, но сегодня пришел в восемь утра.
Она усмехнулась:
– Я проспала.
– Значит ли это, что я тоже могу к этому вернуться?
– Конечно. Книгу написал?
– А ты написала...
– У меня уже готово три главы. И поскольку ты уже проснулся, можем поесть внизу, а ты как раз прочтешь их.
Сказав это, она ушла, а мне пришлось снова выбираться из кровати. Я сделал всего пару шагов и услышал грохот падающих на пол чашек.
– Я в порядке! – прокричала она.
– Я больше волнуюсь о моих чашках, – сказал я, спускаясь вниз.
– Твоих чашках? – Она оглядела меня. – Их я купила! Мистер мне-нужна-только-чашк-кружка-тарелка-и-сковородка.
– Ты даже не готовишь. Так зачем покупать чашки?
– Нельзя жить в доме без чашек!
– Ты здесь не живешь.
– Тогда напиши мне книгу, и я вернусь домой к своим чашкам! – Она выхватила одну такую у меня из рук и поставила обратно на шкафчик.
– Где история, которую ты написала? – спросил я, изучая оставленный ею на кухонном столе завтрак. На этот раз из животных она выбрала барашка. Я поднял его. – Дай угадаю – это потому что я упрямый?
Она вздохнула и положила руку на сердце.
– Малакай, ты проснулся раньше восьми, завтракаешь внизу и в довершение всего ты признаешь свои недостатки... о, как бьется сердце.
«– Как тебе удается быть таким упрямым? – Это суперсила. Меня укусил радиоактивный осел. – Шеннон Хэйл».
Когда я снова посмотрел на нее, она хихикала, чувствуя себя самой умной.
– Это должно вдохновлять? – спросил я ее.
– Тебя не нужно чрезмерно вдохновлять. Кроме того, мое паучье чутье подсказывало, что к этому времени ты уже проснешься, так почему бы мне тебя не повеселить?
Я похлопал ей.
– Хорошее прикрытие.
– Сдай мне книгу до того, как передумаешь.
Она умчалась на диван позади меня, и я смотрел, как она приходит в восторг. Она действительно была настойчивой, и это вдохновляло само по себе.
ЭСТЕР
– Ты ужасный писатель, – сказал Малакай Беспощадный за чашкой своего утреннего кофе. У него на носу пристроились очки в толстой оправе, он читал с экрана моего ноутбука.
– Вау, спасибо, – пробормотала я, пытаясь убрать его, но Малакай отодвинул мою руку и продолжил читать.
– Ты прекрасно мыслишь. Я вижу, что ты хочешь сказать, но ты все усложняешь. – Хмурился он, пока листал к началу документа. – Ты специализировалась на английском, верно?
– Как и ты.
– Правда, я ненавидел занятия. – Он снял очки и полностью ко мне повернулся. – Все были такими надменными. Они все и всегда хотели стать следующими Шекспирами, Фицджеральдами или Сэлинджерами, создавая прозу, которой сами не понимали, а только закидывали тебя символизмом.
– Ну, давай, поведай нам свое истинное мнение.
