Текст книги "Малакай и я (ЛП)"

Автор книги: Дж. МакЭвой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Я... – у меня надломился голос, но нужно было сказать, – я справлюсь с ними.

– Как? – Он помрачнел. – Что натолкнуло тебя на воспоминание? Музыка? Мы слушали так много песен вместе – ты станешь их все избегать? Откажешься от книг? Запахов? Еды? Ты не можешь.

– Зачем ты отговариваешь меня?

– Потому что я не хочу, чтобы ты отказывалась от жизни. Я пытался, Эстер. Я пытался не вспоминать. Это мучительно и тоскливо. Помнишь тот день в Монтане, когда ты заботилась обо мне? То же будет и с тобой, и, в конце концов, память все равно возьмет свое.

Я бы никогда не забыла ту овладевшую им боль. Как он клялся никогда больше не любить ее – меня.

– И что нам делать? – Я уже чувствовала свое поражение.

Он притянул меня и крепко обнял.

– Будем жить так долго, как можем. Сделаем все лучшее, что можем. Сейчас в центре всего – Малакай и Эстер.

– Эстер и Малакай, – повторила я, улыбаясь, что сделал и он... Мне нравилось, как наши имена звучали вместе. И это заставило меня вспомнить обо всех остальных именах, которые так хорошо были созвучны. – Тебе страшно?

Он поцеловал мою голову.

– Станет, как только тебя не будет в моих руках и перед моими глазами.

– Тогда не выпускай меня из рук или из вида. – Я подвинулась, чтобы поцеловать его в шею. Я слегка укусила его, отчего он от изумления открыл рот, но в таком положении оставался недолго. Наоборот, он перевернул меня на спину и прижал мои руки по бокам.

– Эстер...

– Малакай.

Я улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

МАЛАКАЙ

Сделать ее счастливой.

Сейчас это единственное, о чем я мог думать. Это единственное, что меня заботило. Отныне и до конца своей жизни – какой бы длинной или короткой она ни была – я хотел подарить Эстер максимально возможное количество захватывающих и прекрасных воспоминаний. Начиная с того момента, когда мы в последний раз были вместе.

– Неплохо. – Я облизнул шоколадную глазурь со своего пальца.

– Что за...

Я поднял глаза и увидел, что она зашла на кухню, широко раскрыв глаза и оглядывая весь бардак на столах, который я устроил, так как все было в муке, разрыхлителе и яичной скорлупе. На ней была только моя рубашка, которую она даже не застегнула, и ее кружевные трусики, и мне стоило большого труда не отвлекаться на них. Схватив зажигалку, я встал перед Эстер, извиняясь за сделанный торт.

– С днем рождения, Эсти? – проговорила она.

– Места не хватило. – Пожал я плечами. – Эта мысль подразумевалась, понятно?

– Малакай, – засмеялась она, качая головой. – Ты же знаешь, что сегодня не мой день рождения?

– Ты хотела сделанный мной праздничный торт, и вот я исполняю желание, – я ухмыльнулся и зажег зажигалку, удерживая пламя над тортом. – Прошлогодний день рождения прошел не так, как следовало, и уверен, что этот год был тяжелым, поэтому давай отметим его заново.

Со слезами на глазах, она подула на пламя, и взяла в руки торт, уставившись на него, словно он был из золота.

– Мои желания... ты помнишь.

Я достал ручку и теперь уже промасленную бумажку, на которой она писала почти год назад. Чернила уже выцвели, да и саму бумагу складывали и разворачивали так много раз, что складка стала совсем тонкой, что можно было с легкостью оторвать.

– Ты написала только тринадцать перед... перед тем, как уехать. Можешь дописать еще десять, ну или одиннадцать, раз тебе теперь двадцать четыре, – сказал я и обменял торт в ее руке на бумагу и ручку.

– Что? – Взглянула она на бумагу.

– Увидеть семь чудес света, – повторил я. – Мы их все уже видели, но это хорошее желание, потому что нам осталось посмотреть только на Египетские пирамиды.

Выражение ее лица было бесподобным. Я знал, что когда она составляла этот список, то просто шутила. Она записала все это, не веря, что я когда-то вообще за него возьмусь. Но если бы я мог, я бы все сделал, все, что в моих силах.

– Когда была наша первая жизнь?

Это самый разумный вопрос, который она могла задать, и я хотел рассказать ей всю историю, но дело в том, что это было так давно, столько жизней прошло с тех пор. Из всех моих воспоминаний это было самым слабым, самым туманным.

– Малакай?

Мне нравилось, как она произносит мое имя. Как шепчет его, как стонет с ним, как выкрикивает его. Все это для меня как музыка.

– Тебе нужен нож, – наконец заговорил я. Поставив торт на стойку, я стал искать, где заприметил кухонные принадлежности. И как только я отвернулся от нее, она положила мне на спину руки. Я не мог сдержать побежавшие мурашки.

– Ты знаешь, это забавно, – проговорила она, водя пальцами у меня по спине, – однажды я сказала дедушке, что не знаю, как мне быть без твоих слов. Читая твои истории, я всегда находила силы стать лучше, любить сильнее и быть добрее. И он сказал мне стать носителем собственного счастья и оптимизма. Не книга. Не мужчина. Но я сама. И теперь я знаю, что это была я... прошлая я, дающая современной себе советы. Я словно нашла лазейку. Дедушка, я одержима не книгами Малакая Лорда, а самой собой и мужчиной, который любил меня девятьсот девяносто девять раз. – Она поцеловала меня в спину и крепко обняла, положив руки мне на грудь. – Я ничего другого не желаю, кроме как быть с тобой.

Протолкнув комок в горле, я положил свои руки поверх ее и запрокинул голову, глядя в потолок.

– Ты не могла сказать все это до того, как я сделал торт?

– Я тут душу оголяю... – Она попыталась убрать руки, но я удержал ее.

– Ты говорила, у тебя встреча рано утром?

Я бросил взгляд на часы... было почти пять утра.

– Вот гадость, да, мне нужно...

– Отмени. – Я отпустил ее и повернулся лицом. – Пока ты спала, я позвонил и заказал полный холодильник еды. Ты права, в этом городе все можно доставить. Потому давай останемся тут хотя бы сегодня.

– Я думала, ты не хотел, чтобы мы прекращали жить, – спросила она, пока я тянул за край ее трусиков.

– Не хотел, – ответил я, схватив ее за попку и прижав всем телом к себе, а губами приблизился к ушам. – Сегодня я хочу жить, пока буду в тебе. Первый раз в наших жизнях давай без перерыва будем баловать собой друг друга от рассвета до заката.

– Кажется, я не смогу ходить? – усмехнулась она, поигрывая с краем моих боксеров.

Я не мог сдержать усмешки.

– Когда не сможешь ходить, я тебя понесу.

– Обещаешь?

– Клянусь.

– Тогда не сдерживай себя.

С удовольствием.

***

– Нарисуй меня, как одну из твоих француженок, Джек.¹⁸

Подняв взгляд от скетчбука, я увидел, что Эстер стоит передо мной в нежно-розовом шелковом халате, который она слегка спустила с плеч, специально выставив вперед свою гладкую темную ногу. Она словно воплощение красоты, но эта строчка... Я не смог сдержать смех.

– Правда? – спросил я между приступами смеха.

Кивнув, она широко улыбнулась и подошла к дивану.

– Ты не представляешь, как давно я хотела это сказать. И сделать так.

В тот момент, как она скинула халат, мой смех перешел практически в кашель, и я понял, что не могу оторвать взгляд от изгиба ее груди и талии. Я уже изучил ее всю, и все равно ей удалось без всяких усилий лишить меня воздуха.

– Как мне лечь? – спросила она, располагаясь на диване, пока я пытался снова нормально дышать. В конце концов, ее уверенность немного уменьшилась, и она медленно скрестила руки на груди.

Отложив в сторону альбом и карандаши, я поднялся с расстеленного напротив дивана ковра и подошел к Эстер, которая откинулась назад.

– Ты делаешь это намного сильнее, чем мне представлялось в голове, – прошептала она, когда я повернул ее подбородок.

– Хорошо, – я усмехнулся и кивнул, показывая направление. – Повернись немного. Да, вот так.

Взяв несколько подушек с дивана, я стал кружить над Эстер, укладывая ее руки и располагая бедра. Она сжала губы, пытаясь не смотреть на меня, и я, не сдержавшись – потому что отчаянно желал ее внимания, – постучал пальцем по груди.

– Где твой бриллиант? – поддразнил я.

Она посмотрела на меня, а глаза ее – сияние драгоценных камней. Потянувшись к моему обнаженному телу, она приложила руку прямо напротив сердца.

– Самое ценное для сохранности я положила сюда.

Я проследил за ее рукой.

– Мудро ли это?

– Несомненно, – шепнула она, и голос Эстер заставил снова взглянуть на нее. – Ты хранишь его снова и снова, даже когда я забываю, даже когда... даже когда рядом с тобой нет никого, кто разделил бы твою боль... когда ты один. Прости, что не могла сделать того же.

И вот опять она... делает меня уязвимым... заставляет чувствовать, словно мы в одно и то же время встречаемся и прощаемся.

– Не шевелись. – Я отнял ее руку от себя, поцеловал и только потом положил ей на талию. Отойдя от дивана, я снова сел на свое место.

Снова посмотрев не нее, я заметил на себе ее серьезный, обжигающий взгляд, и пока часть меня наслаждалась тем фактом, что она знала, тоже чувствовала, насколько глубокие и бездонные у нас сердца, другая часть меня не могла совладать с силой этой реальности, чтобы отвлечь и Эстер, и себя, чтобы мы были просто Малакай и Эстер, а не многовековые любовники. Но она заговорила раньше, чем я успел запечатлеть этот момент.

– Мы никогда не были на Титанике.

Она не спрашивала, потому что это был не вопрос. Она вспоминала, хотела она того или нет.

– Нет, – мягко ответил я, продолжая рисовать ее от ног до головы, потому что каждая деталь ее тела вросла мне в память... Я просто глазел на нее, не в силах с собой совладать.

– То есть я все еще могу винить Джеймса Кэмерона за свои рыдания всякий раз, когда я слышу My Heart Will Go On.

– И Селин Дион.

Она тихо засмеялась.

– Точно. Я несколько удивлена, что ты знаешь фильм или песню.

– Почему? – спросил я, проводя линию от ее ног к бедрам.

– Ты сказал, что огородил себя от мира, так?

– Нет, – поправил я. – Я пытался. Это постоянная борьба с самим собой. Порой я не мог выносить тишину одиночества, потому выходил в мир, надеясь встретить тебя и справиться с этим. Я слышал твой голос и искал твое лицо в музыке, произведениях искусства, фильмах, пока меня опять не охватывал страх, и я снова не ограждал себя. Порой я был сосредоточен, но все же мир, в котором мы сейчас живем, не позволит избежать определенных вещей. Музыка звучит, пока ты ждешь лифт или просто идешь по улице. Подавляющую часть времени меня разрывало, я хотел больше, я боялся больше.

– Пока я... я ничего не помнила. – Она сдержалась, чтобы не зарыдать. – Почему я никогда не вспоминаю?

– Может, тебе и не нужно, – ответил я честно, рисуя ее плечи. – Может, это из-за меня. Мне не стоит вспоминать все. Но я вспоминаю, и это все портит.

– Или может это из-за меня, потому что мне нужно вспоминать побыстрее?

– И таких может, может, может до бесконечности, – улыбнулся я, глядя на ее ключицу, прежде чем вернуться к рисованию. – Мы можем строить догадки и размышлять, но это не отменит того факта, что я помню, а ты забываешь. Так оно есть и так оно бу...

Я замер, крепче сжав карандаш.

– Так оно будет в следующий раз? – закончила она за меня, а я продолжил рисовать. – Вот что ты хотел сказать. Ты не веришь, что в этот раз все может быть по-другому?

– Ты все равно нашла меня, когда я пытался скрыться, и я влюбился в тебя, несмотря на свои попытки не любить тебя. И твои воспоминания возвращаются. Чтобы все стало по-другому, должно что-то измениться, а у нас ничего не изменилось.

– Малакай.

Я не ответил.

– Малакай, посмотри на меня.

Вздохнув, я взглянул на нее, и она улыбнулась сквозь слезы, которым не дала упасть.

– Я никогда не перестану в нас верить. Не смотри на вероятности и тоже верь. Обещай мне, обещай, что будешь верить – у нас на этот раз все получится.

Я не мог дать такого обещания, потому что не было во мне этой веры. Просто хотелось наслаждаться этими моментами. Нашими последними моментами.

– Обещай мне, – повторила она, и когда я снова не ответил, она поднялась и села передо мной на колени. Ее холодная рука коснулась моего лица. – Обещай мне, Малакай.

– Я обещаю.

– Еще раз. – Она прижалась лбом к моему лбу.

– Я обещаю, – сказал я, отложив в сторону планшет.

– Ее раз на удачу, и чтобы не было двойного отрицания.

Тихо посмеявшись, я положил руки ей на спину и притянул к себе, пока она не оказалась у меня на коленях. Я кивнул.

– Я обещаю... Я клянусь самой драгоценной вещью, которую ты отдала мне, что я верю.

Руками она обвила меня за шею и, почти коснувшись своим носом моего, сказала:

– Я знала, что ты страдаешь. Я даже знала, что ты влюблен в кого-то другого, и все равно я влюбилась в тебя. Я люблю тебя, Малакай Лорд. Страдать или не страдать, в прошлом или нет, зная или не зная, я все равно люблю тебя. Я хочу тебя.

– Ты сумасшедшая, – засмеялся я.

Она надула губы, но прежде чем она успела что-то произнести, я признался ей в том, что хотел сказать еще с тех пор, как взял за руку в музее.

– Эстер Ноэль, я не люблю тебя потому, что всегда любил тебя. Я люблю тебя, потому что влюбился в тебя...

Она поцеловала меня, не дав мне договорить, и я беспомощно поцеловал ее в ответ. Ничего... Больше ничего не оставалось, кроме как любить женщину, которую я любил.

ГЛАВА 19. ЗВУКИ КОЛИБРИ

МАЛАКАЙ

– Вы выбрали «Мистер и миссис Смит»...

– НЕ ГОДИТСЯ!

Эстер произнесла это так решительно, что я отвернулся от телевизора и через плечо взглянул на нее, когда она зашла в комнату. Она смотрела на экран, словно актеры нанесли ей какое-то личное оскорбление, а когда поймала мой пристальный взгляд, расслабилась.

– Прости, это глупо, но я была большой фанаткой Бранджелины. Я знаю, что они ужасно поступили с Дженнифер, но когда родственные души объединяются, разве можно что-то сделать? А теперь они разводятся, так что розовых очков больше нет¹⁹.

– О-о-ох... ну ладно. – Кивнул я, переключая на следующий фильм.

– Черт! Забыла вино. – Она метнулась обратно на кухню. – Белое или красное?

– Любое подойдет, – ответил я, а потом выкрикнул, – Как насчет «Великого Гэтсби»?

– Тоже не годится! Ненавижу «Великого Гэтсби»! – кричала она с кухни. – Дэйзи – ужасна до крайности, и это среди всех остальных людей в книге – противных, тщеславных, самовлюбленных, которые что-то говорят. Но опять же, если посмотреть на автора, я понимаю, почему все воспринимают это через такой фильтр.

Я покачал головой.

– А что стало с тем самым «включи что-нибудь»?

– Что-нибудь пойдет, но только не эти два, – сказала она, проходя в гостиную с бутылкой красного вина в руках.

Вздохнув, я бесцельно куда-то нажал и прочел первые два названия, появившиеся на экране:

– Как насчет «В твоих глазах» или «Колибри»?

Я ждал причины, по которым эти два тоже не подойдут, но, когда ничего не услышал, обернулся как раз в тот момент, когда бутылка выскользнула из ее рук, и вино расплескалось по ковру. Я поспешил к Эстер, которая уже начала отключаться.

– ЭСТЕР! – Я упал на колени и приложил руку к ее голове, чтобы она не ударилась при падении об стол.

– Мал... лакай...

– Тш-ш, – сказал я, пока она дрожала в моих руках. Челюсть сомкнута, глаза с усилием пытались остаться открытыми, но я знал, так станет еще хуже. – Не сопротивляйся. Все хорошо. Все хорошо. Помни, все хорошо.

Она закрыла глаза, и вот так ее затянуло в какое-то воспоминание, которое она пыталась подавить. Все лицо ее сжалось, а телом она медленно повернулась в моих руках, словно хотела свернуться в клубок.

– Все хорошо, – повторил я, потому что ничего другого поделать не мог. Ничего, кроме того, чтобы поднять ее и бережно отнести обратно в спальню. Я прислонил тыльную сторону ладони к ее лбу, прежде чем накрыть Эстер простыней.

Наблюдая за ней, я боролся с открывшимися мне мыслями, боролся безуспешно, потому что каждый раз, как она менялась в лице, я думал:

– Зачем я вернулся?

– Почему не стал убегать и дальше?

– Зачем я так с ней поступил?

– Тла...

Это единственное, что она сказала перед тем, как тело ее ослабело, и это все, что мне нужно было услышать, чтобы понять, в каком она воспоминании. Я взял ее холодные руки и поцеловал их.

– Я здесь, Яретцы.

ЭСТЕР

2 мая 1518 – Дорога на Теночтитлан, столицу империи Ацтеков

– Weetz-ee-loh-POSHT-lee. Бог среди всех богов, – сказала я, когда мы добрались до вершины поросшего травой холма, откуда виднелся Великий город и окружающие его со всех сторон голубые воды. Вся земля была покрыта зеленым слоем, так что каждый мог сам вести хозяйство. Единственные тропы шли с севера, юга и запада. – Говорили, что он явился старейшинам и верховному жрецу во сне и показал им город на воде, живущий среди разбросанных по скалам колючих грушевых деревьев, – город, который стал Теночтитланом. И в центре города – его дом.

Я указала на единственный клочок земли, где не было травы, деревьев или проявления смертной жизни. Все это было стерто с земли, хотя он не собирался вести хозяйство. Он не ел кукурузу или томаты, не пил воду или сладкий земляной мед. Вместо этого он питался плотью и пил кровь.

– Яретцы, ты когда-нибудь была внутри Великого города? – спросила Цитлали, девочка, прожившая всего солнечных десять лет – половину моего возраста, ее любознательностью можно заполнить все вокруг до небес. Ее черные волосы едва доставали до спины, а мои были такие длинные, что почти казались земли.

– Нет, – ответила я на ее вопрос и взяла ее за темную руку. – Мы мацехуальтинцы, – напомнила я ей. Мы недостаточно достойны, чтобы попасть в Великий город.

– Сегодня мацехуальтинец, но солнце взойдет, когда я, Каухтли, сын Матлала, смогу пробудиться как цуаухипильтинец. – Старший брат Цитлали поднял дубинки в сторону храма, приветствуя солнце.

Каухтли слыл лучшим воином в деревне. На голове выбриты волосы по бокам, и там на его коже цвета темной крови проступали метки его предков.

– Цуаухипильтинец, – прошептала я. Я никогда не встречала такого воина, но знала о них – величайшие из воинов, титул, который мог быть дарован только императором и только тем, кто доказал, что больше всех достоин.

– Нет, если император никогда тебя не увидит, – подшутила над ним сестра, и прежде чем он ответил бы подобным выпадом, она бросила мою руку и побежала к деревьям.

– Цитлали, подожди! – кричала я ей, бросившись вслед. Ветер подхватил ее черные волосы, и они развевались на бегу, пока она, смеясь, удалялась в лесу в направлении деревни. – Цитлали!

Пока я шла за ней, под ногами у меня хрустели прутья, я переживала, что она как обычно потеряется. Но она не сильно далеко убежала и упала на колени перед шедшими в сторону Великого города воинами с перьями на головах и пиками в руках.

Поспешив к Цитлали, я обняла ее и тоже готова была склонить голову, когда услышала звук цепей. Не один и не два, но руки десяти воинов были в цепях. Я проследила за связкой, пока не наткнулась взглядом на самого высокого человека, которого когда-либо видела. Такого высокого, что он заслонил собой солнце, проходя мимо меня.

– Пригнись. – Каухтли поспешил к нам и встал на колени, подталкивая мою голову, чтобы я опустила взгляд к земле. – Они схватили Тлахуиколе.

– Кого? – прошептала я.

– Великого воина Тлаксцальтеки, – сказал он, словно я поняла, о чем речь. – Император всех их превратит...

– СВОБОДА! – прокричал воин, которого я не видела, пока весь лес не потонул в криках.

– Беги! – крикнул Каухтли, устремляясь к завязавшейся битве.

Такие же воины, как и тот, самый высокий, внезапно показались из кустов, нападая на воинов Великого города.

– Цитлали, идем, – позвала я. Но она не двинулась, охваченная страхом. И это перестало иметь значение, потому что вскоре я не могла пошевелиться, обнаружив заостренную кость возле своей шеи.

– Не двигайся.

Я чувствовала, как кость вгрызается мне в кожу, как и его взгляд. Чернота вокруг его глаз придавала самим глазам темно-желтый оттенок. Все равно, что смотреть в глаза лесной змее.

– Ш-ш-ш, – прошептала я, закрывая руками лицо Цитлали, чтобы она не видела ничего этого и осталась спокойной. Хотела бы я, чтобы кто-то сделал для меня тоже самое, пока я смотрела, как багровеет зеленая трава.

– А-а-а! – выкрикнул великан, замахнувшись на одного своей цепью, как дубинкой, так, что тот не поднялся.

Великан, Великий воин, Тлахуиколе взглянул на меня, пока на его шее, руках и ногах все еще висели цепи. И эти глаза, и этот шрам, проходящий поверх одного их глаз, были мне знакомы. Воин, не шевелясь, смотрел на меня, а я на него. Он прищурился, хотя еще не был уверен, что подумать обо мне.

И тогда я заговорила первой:

– В этой жизни это последняя жертва.

Глаза его расширились, и я поняла, что он узнал меня. Губы пошевелились, чтобы что-то произнести, но раздался совсем другой голос.

– Еще один! – вскрикнул один из воинов, вместе с другими, загоняя Каухтли на дерево и занося руки для удара.

– НЕТ! – закричала Цитлали и вырвалась из моих рук. Она схватила с земли осколок и бросила воину в лицо.

Тот, что держал оружие у моей шеи, сдвинулся, чтобы бросить его в Цитлали. Я побежала за ней, надеясь ее оттолкнуть, но вместо этого накрыла ее тело своим, ожидая боли, которая так и не наступила.

Внезапно над нами оказалась тень – это был он. Он схватился за копье, попавшее в него, и по руке его потекла кровь.

– Тлахуиколе! – выкрикнул один из них. Но воин молчал. Кивнул остальным, приказывая уходить, но они отказались. – Тлахуиколе, – позвал снова тот же человек, но уже другим голосом, словно предупреждая.

Тлахуиколе ничего не говорил, не шевелился, потому его люди поспешили к цепям, пытаясь сдвинуть его силой, и ярость его обрушилась на них, на неповиновавшихся воинов Великого города.

– Беги домой, – сказала я Цитлали, убирая волосы с ее лица. Она плакала, так что я сжала ее руку как можно сильнее. – Беги!

Она обняла меня и затем убежала в заросли, и ее волосы – последнее, что я видела. Часть меня надеялась, что Цитлали обернется, и я смогу взглянуть на нее еще раз, но этого не случилось, потому мне оставалось только шептать ветру и надеяться, что он донесет ей мои слова.

– Живи долго. Живи достойно. Живи под солнцем, малышка-сестра.

– Бросьте его! – прокричал воин с желтыми, как у змеи, глазами, и все отступили, а воины из Великого города все прибывали.

Тлахуиколе стоял передо мной, а я смотрела, как все удаляются в заросли – к счастью, в сторону запада, а не востока, куда убежала Цитлали.

Когда я уже не видела их, то поднялась с земли и потянулась к нему.

– НЕТ! – голос Тлахуиколе был глубоким, резким, неестественным, словно он все это время сдерживался.

Мне не пришлось спрашивать, почему он заговорил или почему «нет» было его первым словом, потому что уже нашла ответ. Тронув шею в том месте, где, я думала, меня укусил жук, я обнаружила маленький дротик. Я смотрела на Тлахуиколе, пока вытаскивала дротик, который потом поднесла его к глазам, чтобы рассмотреть. Затем подняла взгляд и увидела ужас в глазах Тлахуиколе.

– Я в порядке... – успела я услышать его, как мир закружился. Зелень деревьев размылась, и свое собственное тело я уже не ощущала, как свое, когда все вернулось.

МАЛАКАЙ

– А-А-А!

С мучительным криком она выпрыгнула из кровати. Глаза широко раскрыты, тело тряслось, когда я обхватил ее.

– Эстер. – Я убрал локоны с ее лица, но она не переставала отрывисто заглатывать воздух. – Эстер, любимая, дыши. Просто продолжай дышать.

– Больно... БОЛЬНО! – кричала она, и из глаз потекли слезы.

– Нет. Ты здесь. – Я поцеловал ее покрытое испариной лицо. – Я здесь.

– Ты... Ты…

И она снова поникла в моих руках, а я не был уверен, выдохнуть мне или нет. Она страдала, а я не мог уберечь ее от этого. Я ничего не мог сделать, кроме как просто быть здесь. Так что я обнял ее и, удерживая, глубоко вздохнул.

– Я здесь. Ты здесь.

ЭСТЕР

4 мая 1518 – Теночтитлан, столица империи Ацтеков.

Кап.

Кап.

Кап.

Что это?

Я попыталась увернуться от воды, падающей мне на глаза, но даже когда отвернулась, она все равно капала.

– Тебе нужно проснуться.

И на звук его голоса я проснулась, мне пришлось протереть глаза, потому что им было больно, но не от света. Здесь едва ли был какой-то свет, мы были почти в полной темноте, и единственный источник света исходил от...

– Где мы? – спросила я, поднимаясь и усаживаясь на оленьей шкуре.

– Возле вашего Храма, – сказал он, отряхивая воду с рук и убирая в сторону чашу, чтобы повернуться ко мне и скрестить ноги, как скрестила свои и я.

– Храма? Только... – все еще в растерянности сказала я. Я ощущала слабость и усталость, медленно взглянув на него. Он протянул мне руку, и я дала ему свою.

– В этой жизни они зовут меня Тлахуиколе. – Он перевернул мою ладонь вверх и осмотрел ее. Мне не нравились мои руки, они были грязные, ногти поломаны, а кончики пальцев огрубели. Хотелось со стыдом убрать руки, но он не пустил. – Как они зовут тебя?

– Яретцы, – ответила я, когда он положил свою ладонь поверх моей. – Они зовут меня Яретцы. Почему ты разговариваешь, как... эм-м..

Другой рукой я потянулась к сердцу, казалось, словно его вырезали у меня из груди.

– В этой жизни твоя мать дала тебе хорошее имя, – сказал он тихо. – Яретцы, я всегда буду любить тебя.

– Тлахуиколе... что... что происходит? – спросила я, все крепче держа его за запястье.

– Акалан в гневе отравил тебя. Противоядие есть только у его народа, тарасков. Я бился, чтобы найти его, но его все равно не хватает, чтобы спасти тебя. Я только хотел поздороваться и попрощаться, – прошептал он, прижимая мою ладонь к своей груди. Он выбрал смерть, потому что умру и я. Для узника войны смерть означает принести себя в жертву, а для воина это значило сражаться до самой смерти.

Теперь я поняла, почему мы были около храма.

Почему так горело сердце.

Почему это снова было приветствие и прощание.

Я знала ответы на все свои вопросы.

– Тлахуиколе.

Пришел великий жрец, чтобы увести его от меня, и я не смела взглянуть на него.

И так как я знала все ответы на свои вопросы, мне нечего было сказать. Я боялась, что если открою рот, то будет лишь один крик вместо слов.

Потому я взяла его руку и тоже приложила ее к своему сердцу.

– Тлахуиколе, – позвали его опять.

– Мы встретимся снова, – сказал он мне, поднимаясь и убирая мою руку со своей груди.

– И та жизнь станет нашей последней, – проговорила я в темноту, пока они уводили его.

Я закашляла, и на моих губах показалась кровь. Вытирая со рта кровь, я снова легла на спину и произнесла:

– Наша следующая жизнь станет последней.

Мне было плевать, сколько раз я уже это говорила. Я повторила это уже бесконечное число раз, потому что это вселяло надежду. Мне нужна была надежда.

Хммммм...

Хммммм...

Хммммм...

Отталкиваясь от земли, я зашагала в сторону солнечного света, прикрывая глаза от ослепительной яркости. И только потом я увидела неясные очертания крыльев, пока само тело металось из стороны в сторону. Оно двигалось так быстро, что я могла слышать только звук, и это был звук, который способен произвести только колибри, и я стала смеяться, пока хватило сил. Я смеялась, пока не померкли свет и боль, и все, что осталось – это звук.

ГЛАВА 20. ДЕВУШКА

ЭСТЕР

Сидя в отельном белом банном халате, я смотрела на свое отражение в сверкающем сиянии обеденного стола. Волосы еще не высохли после душа. Хотелось поговорить, но не хватало слов. Я так и сидела в тишине, даже когда Малакай поставил передо мной чашку с кофе. Подняв глаза, я посмотрела, как он, все еще голый по пояс, сел справа от меня. Он не смотрел на меня, вместо этого пил кофе и наблюдал за городом из окна. Я чувствовала, как тепло от кружки проникает мне в руки. Насладившись этим моментом, я поднесла кружку к губам и сделала глоток. Чем больше я пила, тем лучше себя чувствовала, и ко мне вернулись слова.

– Тлахуиколе, – произнесла я, облизывая кофе с губ, и на секунду Малакай замер, прежде чем повернуть ко мне свои голубые глаза. – История помнит его как классного парня, который погиб смертью воина в наказание за свой плен, хотя император готов был отдать ему все, что бы тот ни захотел.

– Единственная, кого он хотел, умирала, но ее нельзя было спасти, – нахмурился он, поднося кофе ко рту.

– Ага. Ни одного упоминания о Цитлали, что, очевидно, доказывает – история написана мужчинами, – усмехнулась я.

– Аргумент мужчины – ты не была...

Он затих, когда я взглянула на него. Он смотрел на меня одно мгновение, затем кивнул себе и сделал еще глоток.

– Я не была кем? Воином? Кем-то важным?

– Кофе хорош, правда? – спросил он, абсолютно игнорируя мой вопрос, и я не могла сдержать смех, покачивая в то же время головой. Он улыбнулся и потянулся к моей руке.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше.

Я не лгала. Я чувствовала себя лучше, но...

– Но не хорошо. – Он словно вырвал слова прямо из моей головы.

Я кивнула. Мне не было хорошо, потому что я вспомнила кое-что не только из той, но и из других жизней.

– Во время бомбежки 1940 года я была Нелли Камелией Вилкинсон, дочерью Волтера и Эдит Вилкинсон, у меня были две младшие сестры Патрисия и Лилиан, младший брат Эдвард, а ты был...

– Томас Галлахер, – ответил он, сжимая мою руку. – Ты помнишь ту жизнь?

Почесав голову, я вздохнула, пытаясь придумать, как объяснить это, когда вспомнила, что он понял.

– Да. Но она привиделась мне не так, как сейчас. Я знаю, ты был учителем. Учитель Эдварда, и ты хромал, потому что сломал ногу в детстве и так и не смог восстановиться.

– И это значило, что я был негоден для военной службы, что и привело меня в дом Волтера Вилкинсона, торговца, любящего политику, философию и поэзию.

– Ты забыл кое-что еще – его страх бедности и любовь к власти. – Каким-то образом я поняла, как в той жизни Волтер Вилкинсон хотел выдать меня, свою дочь, замуж за чьи-нибудь деньги. И как в ночь нападения Томас и я хотели сбежать вместе, но умерли. Как всегда. – Не все воспоминания приходят, как сны. Некоторые приходят, как они есть в виде воспоминаний.

– Я не хочу...

Услышав, как начинает играть «К Элизе», я отпустила его руку, поднялась со стула и ушла в гостиную за телефоном. К счастью, тот, кто убирал комнату, поставил его на зарядку рядом с лампой.

– Слушаю...

– Эстер! Слава богу! Вы в порядке? Я получил ваше сообщение об отмене на вчерашний день и пытался позвонить, чтобы подтвердить, но вы не отвечали.

Я отодвинула телефон от уха, чтобы проверить, и так и было – больше пары дюжин пропущенных вызовов и еще больше не отвеченных писем. Черт.

– Эстер?

– Адит, я здесь. Что случилось? – сказала я, включая громкую связь и начав проверять входящую почту.

– Мне удалось перенести ваши сегодняшние встречи на пятницу, но это значит, что вчерашние встречи нужно было перенести на сегодня, и я не хочу откладывать Иссенберга, вы говорили, это важно...

– Так и есть. На какое время ты назначил? – спросила я, быстро отвечая на сообщение Шеннон, где она просила одобрить один из переводов Малакая, а также и некоторые другие.