Текст книги "Голосую за любовь"

Автор книги: Дубравка Угрешич

Соавторы: Анастасия-Бела Шубич,Яра Рибникар,Нада Габорович,Гроздана Олуич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

– В какое примерно время это было? – спросил общественный обвинитель.

– Около двух, может – в три. Как раз этого господина и убили, в кожаном пальто, про это и в газетах писали!

Хризантемы, думает Мария. Сейчас пора хризантем, кладбищенская пора. Хризантемы и трепещущие огоньки на надгробиях. Туманы, моросящие дожди. Люди угощают друг друга кутьей и приносят на могилы близких цветы. И что ему нужно от старухи?

– Вы смогли бы узнать эту женщину? Вы видели ее лицо?

– Нет, в лицо я ей не заглядывала, она ведь ничего не купила. Крупная женщина, на высоких каблуках. Впрочем, может, и признала бы, доведись снова встретиться.

V

Той ночью, несмотря на кромешную тьму, Савка узнала старуху. Эта надоедливая неповоротливая бабка появлялась иногда в ресторане, мешала официантам, приставала к гостям. «Купите даме цветы, – она протискивалась между столиками. – Извольте, господа, редиска». Не нужны ей, Савке, никакие цветы. Зачем они мне – в столь поздний час, усталой, объятой страхом перед темнотой, которая буквально липнет к ногам, так что они отказываются служить, прирастают к земле, подгибаются. Кажется, что за каждым углом мрачных домов притаились грабители и убийцы, как раз здесь, на этом самом месте, у одной девушки – я хорошо ее знала – отобрали часы, бедняжка угодила в психушку. Вот и я в конце концов попаду туда же. Что со мной, почему ополчилась на меня эта мгла, отчего я так боюсь ее? И ведь ни разу не произошло ничего худого. И не произойдет, уверял Мартин. Он-то, несомненно, вовсе не знает страха. Как страстно она желала, чтобы Чайка поселился у нее! С каким нетерпением ждала дня, когда он бросит свою светловолосую ведьму и станет опорой и подмогой ей, Савке. Подругу Мартина никто и пальцем не посмеет тронуть! Мартин – надежная защита, воплощение силы. Нет, скажу, кассир мне на пути не попадался. Может, свернул в какой-нибудь проулок? А если старуха запомнила меня в лицо? До сих пор я была вне подозрений. Нет, решено, о Милое я рассказывать не стану. Я не нуждаюсь в алиби, вот и Мартин предупреждал: «Он тебе не попадался, ты его не видела, и точка. Поняла? А старуха могла и другой ночью встретиться. Ночь как ночь, тишина, темень, кто их упомнит, эти ночи… Милое не был пьян, почему никто не спрашивает об этом? Я-то знаю, что пьян он не был…»

Бывает ли кто на могиле Милое Плавши? – думает Мария. Интересно, какой памятник поставила ему жена? Лежат ли там хризантемы? Земля холодна. Нужно укрыть ее. Осень, люди приходят на кладбище с цветами… Симпатичный паренек, думает Мария, берегись, Вида. Посмотрим, Вида, как он будет выкручиваться.

Взгляды заседателей прикованы к юноше в армейской форме. Это двоюродный брат Виды, о нем уже заходила речь.

– Ваша родственница когда-либо жаловалась на мужа? Вы ведь часто гостили в доме Плавшей, были там своим человеком.

– Они жили как кошка с собакой.

– Постоянно ссорились?

– Да нет, бывали и затишья.

– В котором часу вы уехали, я имею в виду день накануне трагедии?

– После ужина, около девяти.

– Ваша родственница вас провожала?

– Мы вместе дошли до вокзала. Она расплакалась, как только подали состав. «Ты, – говорит, – уезжаешь, а я снова остаюсь одна…» У нее нет детей, она это очень переживает. Я говорю: «Иди домой». Всю дорогу уговаривал ее вернуться, она была в туфлях на высоких каблуках, еле ковыляла. Да и грязно было на улице… Не люблю, когда меня провожают. А она всегда плачет, когда мы расстаемся…

– И все-таки она дошла до вокзала?

– Да.

– Ваша близость с сестрой, давно ли она возникла?

– Я был еще ребенком. Она… Она мне вторая мать.

– Молодая мать.

– Я намного моложе… На четырнадцать лет.

– Она помогала вам материально?

– Да, время от времени.

– С разрешения покойного Плавши? Или это скрывалось от него?

– Не знаю.

– Как можно этого не знать, ведь у вас с сестрой не было тайн друг от друга?

– Я никогда не спрашивал ее об этом.

– Вы, похоже, недолюбливали покойного Плавшу?

– С чего вы взяли? Правда, виделись мы редко. Я приезжал к сестре, он был мне безразличен. Его я, можно сказать, и не знал. Он почти не бывал дома.

Суд, да и любое учреждение, где на чаши весов кладутся жизнь и смерть, напоминает театр. Здесь – как при свете юпитеров, в полной тишине – отчетлива каждая мелочь, будь то случайный жест или ненароком оброненное слово. И не только чуткие барабанные перепонки и наметанный глаз юриста-профессионала мгновенно улавливают фальшь; слух и зрение обострены у всех присутствующих. Мария вполне могла бы подменить обвинителя. Ей известны ответы на все загадки. Разве вы не видите, что эти двое актерствуют, сказала бы она. Тут не место ломать комедию. Сорвите с него маску, пусть покажет свое истинное лицо. Разве не ясно, что этот парень и Вида – заодно?

– Расскажите нам о Виде Плавше. Почему она отказывается присоединиться к обвинению? – спрашивает прокурор.

– Она очень добра, совершенно лишена эгоизма. Но немножко потерянная.

– Как понять это ваше «потерянная»?

– Я хотел сказать, несчастная.

– Но почему же она не требует, чтобы убийца мужа понес наказание?

– Я не говорил с ней об этом. Я только что приехал, прямо с поезда попал на суд… Впрочем, это вполне в ее духе.

– Она писала вам об убийстве?

– Да, конечно.

– Она кого-нибудь подозревала?

– Сестра написала, что Милое убил какой-то рабочий, Мартин. Предполагала, что они подрались спьяну.

– И со временем она своего мнения не переменила?

– Мне, во всяком случае, это неизвестно.

– Скажите, Вида, куда вы направились, проводив брата?

– Вернулась домой. В половине двенадцатого была у дома, меня видел сосед, он присутствует в зале…

Толстяк, проспавший смерть Милое подле своей безмятежной супруги, подтверждает слова вдовы.

– По заключению врача, Плавша убит тяжелым и острым металлическим предметом. Эксперты предполагают, что орудием убийства могли стать следующие предметы: молоток, кухонный топорик, большое долото, железная болванка. Приблизительный вес – от трех до четырех килограммов, удар нанесен сильной рукой, – говорит председатель, глядя на Виду.

Та снова прижала платок к глазам, спрятав лицо.

Женщина, бегущая в ночи, думает Мария. Мартин знаком с Видой. Не Савка, а Вида – вот кто моя настоящая соперница. Мартин скрывает свое знакомство с ней. Да и она не афиширует его. Не упомню, говорит, когда он стал со мной здороваться…

Вида плачет. Плачет не переставая.

Рыдания застряли у нее в горле, едва прозвучало новое имя: Николич.

Николич. Да-да, свидетель Николич. Он где-то здесь. Пригласите его. Николич! – выкликает секретарь. Свидетель Николич. Его нет. Не может быть, он где-то поблизости. Поищите его. Вероятно, отлучился на минутку. Спокойствие. Нет, сегодня обойдемся без перерыва. Конец уже виден. Часам к четырем-пяти управимся. Господи, да найдите же Николича!

В зале стоит гул, люди вполголоса обсуждают услышанное. Показания противоречивы, концы с концами не сходятся. Все устали. Еще бы – вторая половина дня. Не люблю затянувшихся заседаний, думает общественный обвинитель. Интерес публики упал, коллегия в смущении. Маешься тут часами на жесткой скамейке, не имея, как и подсудимый, возможности размяться. И судить-то его уже расхотелось, как-никак – товарищ по несчастью. А вот и Николич. Из какого сундука с тряпьем его достали? Похож на моль, объевшуюся нафталином. На перепуганную мышь, которая, покинув норку, тотчас ослепла от яркого света. Свидетель со стороны защиты. Что ж, послушаем Николича, свидетеля защиты.

Зачем он это сделал, как посмел, – Вида бросала на адвоката пронзительные взгляды, но тот сидел отвернувшись, явно не желая встречаться с ней глазами. Чего доброго, нам устроят очную ставку. Я же умоляла, я же запретила ему! Милое не вернешь, он мертв, и эта история мертва, не надо ворошить прошлое. – Не волнуйтесь, сказал он, это не может обернуться против вас. Все будет в порядке, не беспокойтесь. – Оставьте его в покое, заклинаю…

– Вы родились до брака Виды с Милое Плавшей? – спрашивает председатель.

– Да.

– Иными словами, вы рождены вне законного брака?

– Да.

– Кто же опекает вас? Отец, похоже, не слишком интересовался вами. А мать?

– Вон моя мать, – бледный, хилый юноша указывает на Виду.

– Вы… Вы не являетесь сыном Милое Плавши?

– Может, и являюсь.

– А Вида – ваша мать?

– Да.

– Простите, – говорит председатель. – Я не совсем вас понимаю.

– В том-то все и дело. Но мне, знаете ли, нечего сказать вам. Это выродки. Сумасшедшие. Этого никто понять не в состоянии. Я, говоря по правде, человек больной… Но я с ними расквитаюсь… Да, расквитаюсь. Вот только соберусь с силами.

– Но ваш отец мертв.

– Никакой он мне не отец.

– Я говорю о Милое Плавше. Он – ваш родной отец, не так ли?

– Нет, не родной.

– Где вы находились в день убийства?

– Ах, вот оно что… Она обвинила меня в убийстве, чтобы выгородить любовника!

– Но вас никто ни в чем не обвиняет. Вас вызвали сюда как свидетеля. Отвечайте на мои вопросы. По возможности – только на них.

– Я и отвечаю. Она меня, едва я появился на свет, в картонной коробке оставила на пороге детского приюта. Еще и записку приложила: «Сделал его государственный чиновник, пусть государство о нем и заботится». А потом – мне было уже три года – меня усыновили добрые люди. И с тех пор я – Николич. Понимаете – Ни-ко-лич.

Свидетеля била дрожь, узкое, несообразно вытянутое тело раскачивалось из стороны в сторону, словно былинка, которая вот-вот переломится.

– Какая роль мне здесь отведена? Зачем меня сюда притащили? Я же сказал вам, я – Николич, никто и знать не знает, что я в родстве с Плавшами.

– В день, когда произошло убийство, вы находились в городе?

– Конечно. Я целыми днями сижу в мастерской, исправляю часы. До этого мои приемные родители, спасибо им, додумались: слабосильному человеку – тонкую работу. Хорошее ремесло, спокойное.

– Вы живете у Николичей?

– Да, мы живем вместе. У меня своя комната, точнее – комнатушка.

– Могли бы они подтвердить под присягой, что в ночь убийства вы были дома?

– Конечно, конечно. Вот оно что, значит. И это называется – мать. С позволения сказать, инстинкт крови… Нет. Они ничего подтвердить не могут, оба – глухие. Я мог уйти и вернуться, мог топором крушить мебель – они все равно бы не проснулись.

– Не надо так волноваться, – говорит председатель. – Речь идет о деле, серьезном деле. Никто не хотел вас обидеть, поверьте. Просто нам необходимо узнать, нет ли у вас каких-либо соображений, касающихся убийства вашего отца. Ведь Милое Плавша все-таки приходится вам отцом, это важное обстоятельство…

– Не знаю, не знаю. – Презрение и ненависть исказили и без того уродливое, помятое лицо Николича. – Эту историю рассказала мне, умирая, прачка, которая обстирывала Плавшей. Николичи тоже пользовались ее услугами. Эта женщина всегда была со мной ласкова, приносила сладости. Мне шел шестнадцатый год, когда она открыла тайну. Под этим солнцем, говорит, только я об этом знаю и Плавши. К Плавшам я не пошел. Стал расспрашивать Николича, он признался, что я – из приюта. А Милое Плавшу я впервые увидел в день своего восемнадцатилетия. Я решил навестить этих моих, так сказать, родителей в их гнездышке. Он мне и говорит: «Что было, то было, не смей никому ничего рассказывать, твоя мать – несчастное существо. Повзрослеешь – поймешь. Оставь ее в покое. Она, – тут он перешел на шепот, хотя никого, кроме нас, в комнате не было, – она немножко не в себе. А если, – говорит, – расскажешь, я сумею доказать, что лжешь…»

– Вы кого-нибудь подозреваете в убийстве? – прервал свидетеля председатель.

– Ее, кого же еще. Она его убила, как когда-то пыталась убить меня. Она, никто другой.

– Кто – она?

– Вида Плавша.

– Тяжелое обвинение. У вас есть доказательства?

– Мне доказательства не нужны.

Глухой шум нарушил тишину в зале. Вида Плавша, потеряв сознание, упала на пол.

– Есть ли вопросы к свидетелю? – председательствующий обратился к обвинителю и адвокату. Виду тем временем выносили из зала.

– У меня нет, – сказал обвинитель.

– Хотелось бы знать, есть ли у Милоша Николича алиби, – произнес адвокат.

– Чего он хочет от меня? – спросил юноша.

– Он интересуется, может ли кто-либо подтвердить, что ночь, когда убили Плавшу, вы провели дома. Или, возможно, вас видели где-нибудь еще?

– Я уже сказал, что Николичи ничего не слышат. Какая, однако, ерунда. Если меня позвали сюда, чтобы упрятать в тюрьму или снести мне голову с плеч, – пожалуйста, приступайте, я мог погибнуть еще тогда, она того и добивалась. На дворе декабрь, а я скулю себе, как щенок, в коробке. В какой-то тряпице…

– Закончим на этом, – сказал председатель.

– Минуточку, – вмешался адвокат. – Только у этого молодого человека и были причины, притом серьезные, мстить как Милое Плавше, так и его жене. Его – убить, ее – обвинить в убийстве… Обстоятельства тем более драматичны, что обе жертвы безусловно виноваты перед ним… Мотив, все мы искали мотив…

У Мартина нет алиби. У Милоша Николича – тоже. Нет его и у Виды Плавши, никто не видел ее после половины двенадцатого. Да и алиби Марии не стоит ломаного гроша.

У Мартина не было резонов убивать Милое. У Милоша – были. А у Виды? У солдата, с которым связывало ее близкое родство и нежная дружба? Быть может, все дело в страстной любви юноши к зрелой женщине, любви, отравленной приступами жестокой, помрачающей рассудок ревности? Двоюродный брат – единственная отрада, человек, скрашивающий тягостные дни супружеской жизни Виды Плавши…

От себя не скроешься. Зачем ты оклеивал стены портретами красавиц – Марлен Дитрих, Лесли Карон? У меня тоже отличные зубы, но с киношными дивами мне не тягаться… Подростки – все, независимо от пола – обожествляют красоту, завидуют славе и успеху, мечтают о бурных чувствах и приключениях, понимаешь, Милое? Но даже у них влюбленность в химеры проходит. Какое унижение, когда тебя, живую женщину, постоянно сравнивают с прелестницами, улыбающимися с журнальных обложек и фотографий, а ведь это длилось годами, изо дня в день. Снимки остаются снимками. Можно понять людей, толкущихся у театральных подъездов в надежде поймать улыбку или взгляд кумира. Но какой прок от фотографий? Я – из плоти и крови, вот и стало невмоготу переносить отупляющее одиночество, старые обиды теперь забыты, но ведь дошло до того, что я булавкой искалечила твоих красоток, проколола им глаза, носы, губы…

Нет, Николичам не известно, кто настоящие родители Милоша. В приюте никаких сведений о мальчике не было, потому-то они его и выбрали. Мы опасались, знаете ли, сложностей с родней, которая, не дай бог, вдруг да объявится. Все это, согласитесь, дело случая, нам неведомо, где его отец и кто он. История с Плавшей, говорите? Не выдумка ли это? Нет, такого не знаем, даже имени не слышали, ничего сообщить не можем…

С Николичами пришлось нелегко, оба были туги на ухо, старуха едва понимала вопросы, сгорбленный Николич-старший растолковывал ей слова судьи. Вдруг она разговорилась: «Мы его держали в строгости, муж все твердил, что с этими найденышами никогда наперед не знаешь, что из них получится; боялся, как бы не вырос хулиганом. Но малыш был, правду сказать, добрый, покладистый, пугливый и тихий, как мышка. Помаленьку научился разговаривать с нами, но я его все-таки не всегда понимала, несет, случается, всякую чушь, ладно, думаю, пусть выговорится; вреда от него никакого, мухи не обидит; а иной раз сидит целый день молча, пялится в колесики и винтики. Это мужу пришло в голову выучить его на часовщика, хорошее ремесло, денежное, особых сил не требует, и, главное, можно работать молча; строители, извозчики, монтеры – эти, знаете ли, орут, ругаются, распевают песни, шумный народ, а тут нужна усидчивость, Милош свою работу любит, дайте ему коробочку да пару колесиков, он из ничего вам сделает часы…»

Ситуация не в пользу Милоша. Ему угрожает опасность. Он чувствителен, податлив, точно червь. Медсестра плакала, когда его забирали из приюта. Он ни разу не навестил ее. Такова жизнь: только привяжешься к ребенку, научишь его всему на свете, тотчас его у тебя отнимают… Милош – личность, распалившая воображение публики. Долгие годы таился, молчал, лишь тиканье часов да разговоры с глухими, непонятливыми стариками нарушали тишину. Милош собирался с силами. Однажды он подстерег Плавшу и освободился от терзавшей его муки. Теперь мы квиты, думал он. «Оставь ее в покое, – сказал ему когда-то Милое. – Она немного не в себе…»

Милош под подозрением. Он загнан, окружен. Все настроены против него… Довелось ли ему хоть разок искупаться в реке? – думает Мария. Покупал ли кто-нибудь ему конфеты? Сейчас из него сделают убийцу…

Нет, Плавшу убил Мартин, Мария видела его перепачканным кровью: «Если кому-нибудь расскажешь…» Я давала показания под присягой, я имею на это право, хотя и ношу арестантскую одежду, и я сказала: он пришел ко мне ночью, грязный, рубашка в крови, здесь и вот здесь были пятна.

Ох, Мария. Она бы все отдала, пожелай того красавец-конвоир, но ему ничего от Марии не нужно. Я бы горы своротила, кажется Марии. Забыла бы прошлое, справилась с любой работой. У меня особая судьба, я не такая, как все. Прежде я считала, что спокойные, ровные отношения не для меня, а теперь вижу, что их-то мне и не хватало, что как раз такой человек мне и нужен – чистый душой, строгих правил. Жить надо ради будущего. Как будто прошлое нельзя перечеркнуть! Все, что я сделала, я сделала сама, помощи не просила. Все это в прошлом, которого больше нет. А они хотят вернуть меня к нему, силой и хитростью пытаются вернуть меня в прошлое. А если объявить, что я давала ложные показания? Они, конечно, продлят мне срок, что же, я ничего не теряю: все равно за примерное поведение меня выпустят досрочно. А Мартин, похоже, сыт по горло. Они запутались, им придется освободить его, ведь прямых улик нет. Он начнет жизнь сначала. Говорил же когда-то, что хочет устроиться механиком на аэродром, где испытывают самолеты, хвастал, что умеет управлять ими, даже диплом у него, дескать, есть. Потом он станет летчиком-испытателем, пять лет отлетал – и пенсия в кармане, но это якобы не обычные наши годы, а каждый полет засчитывается за день, и из таких дней складывается год. Ну шесть, пускай даже семь обычных лет, я был бы еще молодым, но уже при пенсии, говорил Мартин. Почитай, твердо стоишь на ногах. Можно и жениться. А если я сейчас повешу себе камень на шею… Мария затаила обиду. Она любила его, а он ей – о камне на шее, не стоило ему так говорить, она собиралась в тюрьму, не под венец… Здесь, на суде, думала Мария, дело зашло слишком далеко, столько людей оказались причастными к случившемуся, и чем их больше, тем эта история мрачнее и бессмысленней. Ах, какая мне разница, кто убил Милое, если я потеряла Мартина, никогда он не прикоснется ко мне, не дотронется даже мизинцем, но его потеряли и Савка, и Вида, мир потерял Мартина… Время идет, меркнет образ Милое Плавши, а ясности нет. Существуют законы. Незыблемые законы, которым нет дела до Марии. Но Марию это не заботит, она и знать не хочет никаких законов. Мария и закон несовместимы.

VI

– Твоего Мартина освободили за недоказанностью вины.

Мария исподлобья взглянула на своего подтянутого, ладного спутника.

– Никакой он не мой, – хмуро бросила она.

Парень поправил широкий ремень, опоясывающий тонкую талию, проверил, в порядке ли воротник.

– Ты злишься, потому что к твоим показаниям не отнеслись всерьез?

– Вы сегодня разговорчивы, – отрезала женщина.

– Не наглей.

– Вам хочется, чтобы я отказалась от своих показаний? Извольте, все, что я говорила, – ложь, выдумка.

Мария громко и коротко рассмеялась.

Конвоир почти вплотную приблизился к ней.

– Тебе известно, кто убийца, Мария. Ты это знаешь.

– Уже не знаю.

– Я не верю тебе.

– А на суде верили? Так оно и бывает в жизни: сегодня – белое, завтра – черное…

Он схватил ее за руку.

– Я не следователь. Скажи мне правду, Мария, только мне одному, лично.

– Чтобы ты донес на меня?

Он выпустил ее ладонь. Его бросило в жар.

Подняв голову, Мария смотрела на надвигающиеся тюремные стены, мощные, низкие, сложенные из шершавого камня; они казались ей сном, чем-то нереальным. Они совсем уже рядом, вот-вот наступят на ноги, сплющат пальцы, раздробят кости, превратят Марию в комок боли и ужаса; приближаются, наседают, наваливаются, постепенно, пядь за пядью, подминая ее под себя, ее, рухнувшую наземь, стиснутую камнем, сокрушенную, объятую паникой, обезумевшую от заполняющей тело невыносимой, разрастающейся боли.

– Стой, куда пошла, – резкий окрик, ворвавшись в кошмар, вернул Марию к действительности.

– Меняешь окраску, как хамелеон, – продолжал конвоир. Мне хотелось, чтобы он обратил на меня внимание, думает Мария. Извольте, это произошло, я всегда добиваюсь своего.

Легкими шагами она шла по коридору, парень следовал за ней. Пусть высятся стены. Ты слышишь меня, Мартин? Этот человек не имеет надо мной власти, иное дело – ты. Ты, оставшийся по ту сторону стены.

VII

Март выдался теплый, могила покрылась травой. Родственники Милое Плавши позади простого деревянного креста укрепили на прочной дубовой жерди большой круглый щит, рассеченный на четыре лепестка, так принято у них в селе, это тоже своего рода крест, обращенный к небу и солнцу. И в его тени зелень на холме тоже была поделена на части, которые словно бы перемещались, одна за другой, по ходу солнца, увеличиваясь в размерах – тем быстрее, чем гуще становились сумерки, – чтобы разом исчезнуть, побеждая знак смерти, когда последний луч света погаснет во мраке ночи. Тогда могила казалась большой, намного больше, чем днем. Вида лишь однажды видела ее такой. Она не зажигала лампады – потому, наверное, что здесь, на кладбище, негде было прикрепить ее, даже свечка не устояла бы на сыпучем грунте, который пыталась связать корнями трава. Первая трава над Милое… Ходили слухи, говорила она могиле, что какой-то человек убил шофера, тот сшиб на дороге его жену; он услыхал, что судья приговорил его всего к году строгого режима, подкрался, вынул револьвер и прямо в зале, на глазах у всех, всадил в него три пули, в грудь, в живот… Подсудимый свалился замертво, а убийца занял его место, и теперь судят его. Подскажи, в кого должна выстрелить я, виноватых нет, доказательств нет. Разве твоя смерть – не доказательство? Мне-то ты мог бы открыться, мне одной; Мартин тут ни при чем, знаю, он человек посторонний, но как убедить тебя в том, что и я невиновна? Я невиновна, Милое, и пусть я не раз говорила брату, что брак тяготит меня, мне не в чем себя упрекнуть. Нет мне жизни за Плавшей, сказала я, но он уехал в тот же вечер, я дошла с ним до вокзала, смотрела вслед поезду, который уносил его вдаль. Он уехал, в этом нет никаких сомнений. Так в кого же должна выстрелить я, если даже суд не нашел виновного? Любой приговор показался бы мне слишком мягким, я бы с радостью убила преступника, веришь ли, с радостью, но кого? Люди негодовали, говорили, что следствие проведено недобросовестно, нет отпечатков пальцев, нет фотографии тела на месте преступления, но ведь я отправляла тебя не на экспертизу в морг, а в больницу, надеясь, что там тебя поставят на ноги. Я пришла, чтобы сказать тебе все это, отпусти, не терзай мою душу, я невиновна в случившемся…

Вида почувствовала, что кто-то сверлит ее глазами, огляделась. Несколько женщин, одетых в черное, тихонько переговаривались, нагнувшись над могилами. Они не обращали на нее внимания. Вдова опустилась на землю рядом с холмом. Смотрела на траву и думала: да будет земля ему пухом.

Он прятался за большим надгробным камнем, высившимся позади могилы Милое. Покойник, должно быть, был богат, думал Милош, вот бы и мне такой же памятник, когда пробьет мой час. «Ты, ты его убила, – завопил он. – Ты, больше некому…»

Вида вскочила и тут же пошатнулась, потеряв равновесие: Николич набросился на нее со спины. Она испугалась, что он повалит ее на могилу мужа. Но он с криком «Ты, ты его убила!» ткнул ее головой в надгробный камень – раз, еще раз. Женщины в черном двинулись к ним, подошли, остановились. Подоспели и могильщики, и кладбищенский сторож. «Родной матери чуть было череп не разнес», – кричали они, когда, оторвав его от Виды, тащили волоком за ворота. «Целыми днями здесь торчу, а она все не приходит и не приходит, – говорил он. – Только сегодня пришла. С полудня сидит, убивается, кается. Люди, это она его убила, она, она…»

Против Виды Плавши возбуждено уголовное дело.

Но главный свидетель – молодой Николич – лежит в клинике. Его лечат электрошоком.

notes

Примечания

1

Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 5. М.-Л., 1962.

2

Перевод Н. Любимова. – Здесь и далее примечания переводчиков.

3

Что вы предпочитаете, чай или кофе? (англ.).

4

Тогда приглашаю вас выпить чашечку кофе! (англ.).

5

Текст, который Штефица пробежала взглядом, назывался «Wedding cake» («Свадебный торт»). – Прим. автора.

6

Сердцееды. Иллюстрированный каталог самых привлекательных мужчин в мире (англ.).

7

Pat Patch, Chatterbox. London, 1888. – Прим. автора.

8

Главный герой повести Б. Грабала «Поезда особого назначения».

9

Река Тиса разделяет исторические области Бачку и Банат.

10

Участники боев на Солунском (Фессалоники) фронте во время I мировой войны.

11

Урош Предич (1857–1953) – известный сербский художник.

12

Боже мой! О господи! (венг.).

13

Четники – боевые формирования сербских националистов в период народно-освободительной борьбы 1941–1945 гг.

14

Словенская народная сказка.

15

Эдмунд Кин (1787–1833) – знаменитый английский трагик. Дюма-отец описал его жизнь в драме «Кин, или Гений и беспутство».

16

Если вы желаете, месье, я удалюсь… (франц.).

17

Перевод М. Лозинского.

18

Союз писателей (франц.).

19

Помни о смерти! (лат.).

20

Кардуччи, Джозуэ (1885–1907) – итальянский поэт, противник романтизма.

21

Отец семейства (лат.).