Текст книги "Голосую за любовь"

Автор книги: Дубравка Угрешич

Соавторы: Анастасия-Бела Шубич,Яра Рибникар,Нада Габорович,Гроздана Олуич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Мы могли бы о чем-нибудь поговорить, – сказала Мори рассеянно.

– Да, да, о чем хотите…

Вот и прекрасно. Она сосредоточилась и заговорила о Толстом. Клара как раз оторвала ее от книги, когда позвала познакомиться с гостем… Мори упомянула Пьера Безухова – героя, через которого писатель блестяще передал свои мысли о жизни и смерти. В свое время в Москве, в Английском клубе, юный Пьер мечтал совершить череду нравственных подвигов. А пришел к тому, что в том же самом клубе искал спасения от скуки, опорожняя бутылку за бутылкой. И наблюдал, как и другие делают то же самое и прячутся от жизни, одни – играя в карты, другие – плетя интриги, третьи – рассуждая о политике…

Продолжая говорить, Мори встала, прошлась по комнате, несколько раз порывисто взмахнула рукой. Эмил смотрел на нее, затаив дыхание. Сколько подлинного трагизма! Как это страшно! И как безумно привлекательно!..

Она заканчивала свой рассказ, когда в комнату вошла Клара с кофе. Мори смутилась, но не больше, чем птица, залетевшая в чужую стаю. Она замолчала и вымученно улыбнулась.

Впрочем, Клара тут же заполнила паузу. Она стала расспрашивать Эмила о его жене Лауре, чем она занимается в настоящее время, хотя прекрасно знала, что Лаура всю жизнь занимается одним и тем же – политическими проблемами. Эмил поблагодарил за внимание и все рассказал. Начался обычный разговор, состоящий из коротких, автоматических реплик. О здоровье собеседников, о планах на лето. Мори молчала. Когда все темы были исчерпаны, Клара нашла повод выйти. Она хотела поискать у себя в комнате занятную статью про Иран, которая могла бы пригодиться Лауре, если она ее еще не читала.

Вот теперь нужно было что-то предпринять. Эмилу хотелось бесконечно слушать Мори, и не только в этой гостиной, но в любом другом месте, ему хотелось предложить что-нибудь из того, что могло бы ей понравиться, – сигарету, цветы, может быть, прогулку на машине. Правда, такие парочки даже в Париже обращают на себя внимание. Юная девушка и старик! Господи, что же делать?

– Вы любите прогулки? – все же выпалил он.

Мори пожала плечами. Она понимала его состояние, да и сама чувствовала, что по крайней мере в данный момент нуждается в общении, хотя с новыми знакомыми ей всегда было нелегко. Так что же? Коль скоро у нее возникло желание с кем-нибудь поговорить, этот Эмил пришелся как нельзя кстати. И она ответила, что с удовольствием прогуляется.

III

Тони любил Мори. Но вся беда в том, что он был способен любить только ее. Почему? Не потому ли, что она всегда соблюдала дистанцию, не стремилась к тому, чтобы они стали «два тела с единой душой». Ее «душа» не желала единения. Зачем ей это? Она была холодна как лед, насмешлива даже в большей степени, чем хотелось ей самой, и старалась никого к себе близко не подпускать. Подобный объект любви, чересчур самостоятельная личность, всегда немного внушает страх. Если бы Мори намеренно придавала их союзу такой идиотический характер, еще куда ни шло. Но Тони действительно не был для нее центром мироздания.

Он был для нее таковым лишь в самом начале, в первые месяцы их супружества. Как это было здорово! У Мори от него не было тайн, она делилась с ним буквально всем. Пересказывала свои сны, говорила, что у нее три любимых цвета: черный, особый оттенок сиреневого и нежно-розовый. Что она безумно любит животных и считает их, в отличие от людей, полноценными существами, и тому подобное. Она, пожалуй, поверяла ему все, что в данный момент приходило ей в голову. Пускай большей частью это были пустяки, и все же!..

А может быть, Тони влекла к Мори ее необычная красота? Она действительно была необычайно, пленительно хороша. В конце концов для каждого мужчины существует тип женщины, перед которым он не в силах устоять. А может быть, может быть… Может быть, все дело в выражении ее лица в момент поцелуя? О, он прекрасно знал женщин. В эти минуты они или получали удовольствие, или были просто покорны. Женщины как женщины. Эта же превращалась в очаровательного игривого ребенка, то смущенного, то любопытного, то растерянного и беспомощного. Господи, другой такой нет!

Как и все, страдающие от неразделенной любви, Тони больше предавался воспоминаниям о счастливых днях, нежели трезво оценивал ситуацию. Да, в какой-то момент Мори пресытилась им. И тогда, ощутив поражение, он ей стал изменять. Ну и что из этого? Все равно у них есть что вспомнить…

И как все отвергнутые, Тони всерьез пытался докопаться до причин своего любовного фиаско. Он с трудом сдерживался, чтобы не написать Мори: его отчаяние сквозило бы тогда в каждой строчке, какой бы повод для письма он ни избрал. А о том, чтобы встретиться с Мори, он боялся даже мечтать. Ему казалось, что он никогда ее больше не увидит. И тем не менее Тони не потерял ни сон, ни аппетит и прекрасно справлялся со всеми своими делами. Даже планировал провести отпуск в обществе Душки. В данный момент она слонялась по его квартире. Было полшестого вечера, но все еще очень жарко. Тони сидел в холле, локтями упираясь в колени широко расставленных ног, и наблюдал за тем, как Душка уже второй раз за последние полчаса выходит из ванной, свежая, полуобнаженная, с распущенными волосами. И тут он заметил у нее на шее любимое полотенце Мори, бледно-сиреневое в оранжевую полоску.

Иногда внезапный порыв раскрывает человека лучше, чем анализ всех его поступков. Тони вдруг показалось, что они с Душкой искушают судьбу, ведя себя так, будто Мори умерла. Мори! Разве такое не может случиться? Ведь здоровье у нее не ахти какое… Ну какой же он негодяй, да еще эта девка!.. В конце концов…

Душка заметила, что его лицо внезапно исказилось от злости.

– Что с тобой, Тони?

– Неужели нужно хапать в этом доме все, что под руку попадет? – взорвался Тони.

– Хапать? – Девица недоуменно посмотрела на руки, огляделась.

– Полотенце! – взревел Тони.

– Какое полотенце? – Кончиками пальцев Душка приподняла полотенце за краешек – Это, что ли? Да что с тобой? Просто я им воспользовалась…

Вот именно. Она им просто «воспользовалась». Как это, впрочем, отвратительно звучит. Еще хуже, чем его истерические вопли. Ничего не скажешь. Все любящие пугливы и суеверны. А все метрессы, даже самые искусные, – отвратительны.

– Хоть что-нибудь можно не пачкать? – уже более миролюбиво проворчал он.

– Когда явится мадам?

Ну вот, она его и раскусила. Но как человек, делающий из всего практические выводы, Душка поняла его на свой лад. Налицо факт, что Тони не ищет встречи с Мори и в своих амурных делах не берет ее в расчет. Душка строила на этом свои планы, но ей было невдомек, что то, что на поверхности, – не всегда правда. Кроме того, она считала Мори, которую видела всего пару раз, злюкой, и к тому же со странностями. Вряд ли она вернется к этому простаку Тони, ведь он такой заурядный…

– Так когда же явится мадам? – повторила она, ни минуты не веря, что такое случится.

Тони невольно улыбнулся. Он и сам хотел бы знать это. Но Мори не считает нужным общаться с ним…

Спустя час Душка его покинула. Она вышла на пыльную, полупустынную улицу почти подавленная, с ощущением, что проиграла. А ведь расстановка сил на любовном фронте полностью соответствовала ее диспозиции. Мори не объявлялась, Тони ее не разыскивал. Два дня назад он поставил перед Душкой великолепные босоножки и огромный флакон французских духов фирмы «Карвэн» в роскошной упаковке. Она наотрез отказалась от подарков под совершенно, как ей казалось, «убедительным» предлогом, сказала, что у нее полно босоножек и духов, вместо того чтобы придумать что-нибудь поумнее. При этом она руководствовалась принципом, что большие победы достигаются только путем отказа от малых. Но что в данном случае могло означать «большую победу»? Брак с Тони? Крупные суммы? Разумеется. Все равно, рано или поздно все это само приплывет ей в руки. А он, видите ли, берет ее на понт какими-то паршивыми босоножками и духами. Надо же, Тони хочет дешево отделаться…

Да, казалось бы, события развивались точно по ее плану, и все же для окончательной победы чего-то недоставало, к тому же чего-то существенного. Чего же? «Чтобы победить, надо знать слабые стороны противника». Но Тони в их отношениях не обнаруживал никаких слабостей. Ничто не могло его заставить потерять голову. Ни ее ласки, ни милые женские шалости, ни их ночные игры до изнеможения. Однажды, отвернувшись в постели от Душки, Тони тихо смеялся. Над чем? К сожалению, им обоим это было слишком хорошо известно.

Стало быть, попросту не хватает любви. Никто бы не поверил, но временами на Душку находили мечты о любви. И хотя это никак не вязалось с ее бурной жизнью, любовь представлялась ей в такие минуты семейным покоем, чувством стабильности, взаимной нежностью. Были у нее, однако, и другие запросы, в сущности, с любовью несовместимые. И пусть у Душки возникало порой желание вверить свою судьбу одному мужчине, она никогда не могла не поддаться искушению завладеть вниманием такого количества мужчин, которое ей было необходимо для полного самовыражения. Разве существует мужчина, способный дать женщине все? Таких не бывает! Ну, а если ты не можешь утолить жажду у одного источника, то идешь к другому. А как же иначе?! У нее не было никаких иллюзий ни относительно себя, ни относительно жизни. Все было ясно до отвращения.

Душка шла своей легкой походкой, слегка покачивая бедрами и продолжая эти «философские», в ее представлении, рассуждения, как вдруг ее захлестнула ненависть. В памяти всплыло утро, когда она поцеловала руку Тони. Ей показалось тогда, еще немного – и он ее ударит, и она покорно поджала хвост. Как это мерзко! В конце концов, самым разумным было бы не впутываться в эту историю, как, впрочем, и во все остальные…

Однако ее натура и представления о жизни всегда заставляли Душку идти напролом. Кратчайшим путем. Может быть, и есть писатели, которые живут жизнью праведников, честно трудятся и смиренно ждут, когда к ним придет успех. Ей, чтобы добиться «славы», все средства хороши. Душка не гнушалась ни интриг, ни лжи, ни авантюр. То же самое она исповедовала и как женщина. У нее не было комплексов в этом плане. Но позволить себе не иметь комплексов могут только люди с сильным характером. Те же, кто послабей, в конце концов становятся жертвами собственного озлобления. Душка интуитивно чувствовала это. Все в этой жизни надо заслужить и выстрадать! Если она и дальше будет делать вид, что для нее закон не писан, это может для нее плохо кончиться.

Но всего лишь десять минут спустя она действовала вопреки собственным доводам. Душке захотелось пить, и она зашла в первый попавшийся ресторан. Обведя глазами немногочисленных посетителей, она заметила критика, пользовавшегося авторитетом в литературных кругах. Он поздоровался и, видя, что она одна, подсел за ее столик. И он был один – заглянул освежиться и выпить стакан лимонада. Душка подхватила разговор – жара совершенно несносная, ее тоже привела сюда жажда. У нее был усталый вид, и она казалась бледной, но это даже красило ее юное личико. По-настоящему привлекательной делала ее манера говорить – неторопливо, слегка растягивая слова.

Вскоре у них завязалась беседа о литературе и их собственных муках творчества. Душка как бы невзначай пожаловалась, что ее давно не печатают, а в последний раз, года два назад, засунули в один сборник с какими-то начинающими поэтами – ужасно обидно.

– Я мечтаю о собственной книге, – протянула она.

Он внимательно ее рассматривал. У него мелькнула мысль, не взять ли шефство над этой юной особой, но он тут же засомневался. Как поэт она ничего из себя не представляет, но вызывает у него желание. И он стал слегка поглаживать ее руку.

– В этом нет ничего невозможного, – заметил он.

Собственный сборник стихов! О цене они, кажется, только что сговорились. Но на сей раз авансов, как с Тони, не будет. Для большинства мужчин переспать с женщиной что-то значит только до того момента, как это случится. И поэтому Душка продолжала сохранять равнодушный вид.

IV

Мори продолжила знакомство с Эмилом. Обычно они бродили минут двадцать – полчаса по тихим переулкам, а потом заходили в какое-нибудь отвратительное кафе на окраине, чувствуя себя там весьма неуютно в окружении грязных столов и отборной брани. Иногда им удавалось не обращать на это внимания. Они говорили о чем угодно, только не о себе. Как истинным интеллектуалам, в отличие от нуворишей, для того чтобы найти общий язык, не нужно было прибегать ни к притворству, ни к псевдооткровениям, ни к бахвальству. По существу, их отношения напоминали те, которые сложились у Эмила с Виктором. Но для Мори подобное общение было в новинку, и она находила в нем известную прелесть.

Мори и Эмил выбирали для прогулок окраины, как бы оберегая свой статус и стремясь оградить от лишних разговоров себя и близких. Он был женат, она замужем. И все же их блуждание по мрачным закоулкам скорее походило на игру в прятки, словно у них действительно был повод от кого-то прятаться. Наконец однажды, когда им невольно пришлось стать свидетелями того, как какого-то типа выворачивает наизнанку, Эмил взорвался и сказал, что они могли бы пойти в более пристойное место. Мори усмехнулась. Увы, теперь все двери открыты для каждого, ни для кого никаких запретов нет.

– И тем не менее, – возразил Эмил, – если наши встречи могут кому-то повредить, это произойдет тем вернее, чем больше мы будем избегать посторонних глаз.

– Нам, Эмил, они повредят в любом случае, – рассмеялась Мори.

Она называла его Эмилом, смотрела на него с нежностью, никогда не отнимала руки, если он ее касался. Какая красивая, умная женщина! Он был солидным, женатым мужчиной, но никак не мог понять, что же с ним происходит. Знакомство с Мори просто перевернуло его душу. Вместе с тем Эмил больше всего боялся стать мишенью для насмешек и виновником семейного разлада. А кроме того, он считал, что вообще не имеет права терять голову. Эмил говорил себе, что Мори – дочь его друга и сверстника, а значит, смотрится как его дочь. Он внушал себе, что это неприлично, и все же… И все же он забывал о разнице в возрасте, вспоминая нежную, почти детскую шею Мори или ее девичьи, по его мнению, бедра.

Но не это было главным и самым опасным. Ни ее фигура, ни шея, ни волосы здесь ни при чем. Что-то сильное и серьезное неумолимо вторгалось в его жизнь. Может быть, это наваждение или сон? Просыпаясь по утрам, Эмилу хотелось увидеть рядом Мори, но не Мори-любовницу, а некое бесплотное существо, которое бы ее тихим, хрипловатым голосом заговорило с ним о наступающем дне и его мимолетности. Господи! Эта женщина с такой легкостью, с улыбкой на устах овладела его душой! А ведь ее отношение к жизни всегда ему было в принципе чуждо. Но, когда Мори говорила, ему не хотелось ей возражать. И он задавался вопросом: что со мной? Когда же я становлюсь самим собой – с ней или без нее?

Да, это сон! В реальной жизни Эмил не мог себе позволить ради этой платонической связи и своего блаженного состояния пожертвовать всем, что достиг. Разрушить семью и забыть об условностях, сжигая все мосты. Осрамиться, наконец, как какой-нибудь зеленый юнец.

И все же он мечтал о Мори в часы, когда за окном занималась заря, а он лежал в постели как заколдованный. Замирал от мысли о ней в разгар деловой беседы в залитом солнцем кабинете. Самым мучительным было то, что ему приходилось прятать свое счастье по кабакам на окраине и прощаться с ним на перекрестках дальних улочек, и это было просто ужасно. Но другого выхода, как ему казалось, у него не было…

Лаура догадалась, что с Эмилом что-то происходит, по отреченному и какому-то беспричинно-умиленному выражению его лица. И как истинный профессионал, она проанализировала ситуацию в соответствии с навыками своего ремесла – дала ей политически точную оценку. Что-то произошло, или кто-то способствовал тому, что Эмил изменился, стал не от мира сего. Так что же случилось или в ком причина? Неужели замешана женщина? Лаура колебалась. Она бы в принципе никогда не поверила, что такого интеллектуала, как Эмил, может выбить из колеи что-либо, лежащее вне умственной сферы. Чье-то тело или, скажем, глаза! Лаура упустила из виду, что сама она, живое воплощение аналитического ума, слоняется теперь по дому как тень, и причина тому – мужчина. И вид у этой худощавой маленькой женщины с пучком непослушных темных волос, собранных на затылке, был при этом самый что ни на есть жалкий. Она злилась и на себя, и на Эмила. Да это просто глупо! В их возрасте разыгрывать любовную комедию! Однако ей казалось смешным задавать вопросы и требовать объяснений. В ее представлении это было недостойно человека, занимающегося внешней политикой.

Наконец Лаура решилась провести то, что она считала экспериментом. Она втянет Эмила в разговор, интересный для них обоих, и понаблюдает, как он будет реагировать. Останется ли он безучастным к злободневной теме? Тут-то все и станет ясно…

…Как-то во второй половине дня Лаура прочла Эмилу вслух комментарий по поводу внезапного военно-политического переворота на Среднем Востоке и вскользь заметила:

– Подобный конфликт должен быть локализован и решен мирным путем. Человечество не захочет быть втянутым в третью мировую войну…

То ли из-за наивности подобного суждения, то ли по какой-то другой причине Эмил почувствовал, что Лаура не увлечена разговором, и угадал почему. Он усмехнулся, прошелся по комнате и обратил к ней страстную обличительную речь.

Он сказал, что при оценке текущих политических событий альтруизм и сентиментальность свойственны ей в той же мере, в какой при изучении мировой истории ее отличают глубина и трезвость. Ей известно, скажем, что в прошлом веке в Америке Север начал войну с Югом не ради освобождения рабов, как это провозглашалось, а из-за хлопка. Но в то же время она не желает понять, что какой-нибудь Джо с удовольствием сбросил бы атомную бомбу на голову какого-нибудь Хью-Фуа, и наоборот. Все это, продолжил Эмил, вселяет в него отчаяние, ему порой кажется, что зло – закон человеческого бытия, а жизнью движет только самоуничтожение. Природа с этим уже не справляется. Извержения вулканов, эпидемии и наводнения уносят теперь слишком мало человеческих жизней. И тогда люди бросились изобретать атомную бомбу и занялись поисками антиматерии… Такие мысли приходят к нему в минуты отчаяния!

Лаура обрадовалась. Эмил говорил горячо и даже увлекся. Но все же она решила продолжить «эксперимент» и прочитала ему несколько строк о реабилитации генералов, отбывавших заключение в Шпандау.

– Вот видишь, – сказал Эмил, – все то же зло и абсурд. По воле каких-то политиканов фашистские генералы снова будут красоваться перед нами. Мы ждем от мировых авторитетов – в данном случае от политиков и государственных мужей – особой осмотрительности, трезвого подхода, мудрости, наконец. А что происходит на самом деле? Нацисты под звуки марша дефилируют из тюрьмы прямо к вершинам власти!..

Эмил почувствовал усталость, к тому же его все время не покидала мысль, что Мори никогда бы не стала обсуждать подобных очевидных вещей. Мори! Ей наверняка все про эту жизнь стало ясно еще тогда, когда она впервые столкнулась с человеческим несовершенством. Как тяжело и скучно, однако, с людьми, которые думают, будто время постоянно подбрасывает нам что-нибудь принципиально новое. Эмил обреченно пожал плечами.

Но Лаура сочла, что этот жест относится к тому, что он говорил. Так каков же вывод? Разве нельзя предположить, что горячая и весьма мрачная речь Эмила была произнесена только для того, чтобы сбить ее с толку? Неужели это так! Кажется, ясности у нее по-прежнему нет…

У Виктора, отца Мори, тоже не было ясности, только относительно себя самого. Хотя он и набросал еще несколько вариантов начала очередного романа и отдельные куски ему даже нравились, подлинного вдохновения не было. В сущности, персонажи и события, о которых он собирался писать, были ему безразличны. Ему не давали покоя собственные проблемы. Забросить роман он не мог, а каждая неудача его изматывала. О, если бы ему только удалось извлечь из хаоса то самое нужное слово, с которого можно начать сотворение мира! Тогда бы он со спокойной душой отложил ручку и пошел прогуляться по бульвару.

Но нужное слово оставалось мучительной, невыносимой тайной, отравляющей его существование. Стоило ему приглядеться к какому-нибудь из своих персонажей, попытаться через него найти разгадку и почерпнуть вдохновение, как связь с ним терялась. Звезды и солнце ничего не могли ему подсказать. Тополя и горы, на которые он смотрел из окна своей комнаты, безмолвствовали. Постороннее чтение тоже не помогало. В хорошей литературе, по сути, только и говорилось о загадочности и зыбкости человеческого бытия. А он берется о том же самом сказать что-то новое. К чему?

Виктор пытался вести обычную частную жизнь, заниматься домашними делами. Он любил гулять с собакой и кормить птиц, делал обычно что-то по хозяйству, мог сходить за покупками. Нужно, в конце концов, уделить внимание Мори. Почему она все-таки приехала? Не произошло ли чего-нибудь между ней и Тони? Но отвлекаться на любой предмет ему было невыносимо. Ему вообще тяжело было на чем-нибудь сосредоточиться, когда работа не шла, когда ему не писалось. Все было подчинено только этому. Его настроение, самочувствие, общий тонус и внешний вид. Смешно, но так оно и было.

Между тем время шло. Сменяли друг друга однообразные дни. Виктор провожал их с отчаянием. Разве он не может поставить на литературе крест, бросить это бесполезное занятие? Никогда раньше вдохновение так жестоко не покидало его. Наоборот, можно сказать, писалось ему всегда легко. А может быть, его мучения означают конец, и надо с этим смириться? Но он знал, что уже завтра снова ринется на разгадку вечной тайны наперекор голосу разума.

V

Было около девяти вечера, когда Эмил и Мори прощались в конце какого-то бульвара. Он сжимал ее руку в шелковой перчатке, а она смотрела на звезды и полный месяц, нависший над горами. Неужели она когда-нибудь умрет и навечно погрузится в безмолвный мрак? Да, так оно и будет. Этот день предрешен. А в мире ничего не изменится. Он останется таким же неразгаданным, как тайна ее дыхания, взгляда, поцелуя, шагов. Возможно, именно из-за подобных мыслей ее почти не трогает довольно унизительная ситуация, в которой она оказалась. Эмил покидал ее на темном перекрестке и возвращался к привычной жизни, которую считал естественной, единственно возможной и, наконец, добропорядочной. К своей жене, к своему кабинету, к своим делам. Все остальное для него – сон, игра, наваждение. Они могут встречаться сколько угодно и сколько угодно говорить о Софокле, но это ни в коей мере не угрожает незыблемому – дому, семье и прочим обязанностям. Итак, они никому не причиняли зла, придерживались правил игры, и все же их отношения были окрашены грустью. У них не было необходимости рисковать, причинять боль своим близким и искушать судьбу. Словом, им ничего не стоило отказаться от того, что их связывало, ни в настоящем, ни в будущем.

– Я надеюсь увидеться с вами завтра, разумеется, если вы не против и считаете это возможным, – сказал Эмил.

Мори усмехнулась. Эмил выражался витиевато, в какой-то даже светской манере, но до чего нелепы все эти оговорки. Господи! Нельзя же до такой степени лишать человека возможности проявить инициативу!

– Да, да, непременно, – смеясь, согласилась Мори, и они расстались.

Мори шла по пустынной улице, поглощенная картиной ночного неба, освещенного луной, и почти не смотрела по сторонам. Мысли об их отношениях с Эмилом вызывали у нее грустную улыбку. Таинственный небосвод струил мягкий свет, и каждый шаг в ночи словно возносил Мори над землей. Разве по большому счету Эмил для нее что-то значит? Все равно ей суждено когда-нибудь умереть, непостижимо уйти из жизни, в которую она шагнула неизвестно откуда и как. Неужели же ее настроение и то, что называют чувствами, так важны?..

А в это время за ней следом шел Нэд. Он видел ее уже в четвертый раз, но раньше она всегда была с Эмилом. Нэд, естественно, задавался вопросом, кем приходится этот малосимпатичный человек юной девушке, такой красивой, изящной и немногословной. Себя он считал личностью яркой, с «утонченными чувствами», и, исходя из своих неоспоримых достоинств, сделал вывод, что Мори больше подходит ему. Ну, а если она окажется фальшивой глупышкой? Вот уж тогда посмеемся…

Нэду не было никакой нужды подходить к Мори, он прекрасно это понимал, и тем не менее… Ему ничего не стоило пройти мимо, но если бы люди всегда руководствовались только разумом, разве было бы все в этой жизни так причудливо перепутано, противоречиво и сложно? И, поравнявшись с Мори, Нэд сказал: простите, прошу вас…

Он просил не осуждать его, объяснял, что решился заговорить с ней на улице только потому, что тщетно ждал случая, когда кто-нибудь сможет его представить. Слегка склонив голову, Нэд назвал себя. Мори внимательно на него посмотрела. В сущности, ничего особенного не произошло. Некий молодой человек подошел к ней, вежливо заговорил и ведет себя вполне прилично. Но, разглядывая Нэда, она почувствовала странный толчок, какое-то неодолимое и даже болезненное влечение к нему, которое тут же сменило страшное недовольство собой. А Нэд тем временем предложил:

– Если вы спешите, разрешите я вас провожу, а если нет…

Они зашли в одно кафе, где Мори бывала с Эмилом. Официант понимающе посмотрел на нее, как человек, которого ничем не удивишь. Дело, мол, житейское. Мори попросила рюмку коньяка и сразу ее выпила. Вот она снова сидит за неприбранным столом и ведет никому не нужные разговоры. Судя по всему, Нэд не глуп, но что значит быть «неглупым»? Он говорил и даже на достаточно серьезные темы легко, с большим чувством юмора. Но признак ли это ума? Неожиданно для себя Мори заметила, что смеется, а ее рука часто оказывается в его руке. Ну и что из этого? Она чуть было не поблагодарила его за то, что он поднял ей настроение. Смех вызывал ощущение легкости, и ее недовольство собой исчезло. И все же она не могла до конца отделаться от чувства тревоги. В чем же дело? Он кажется добродушным и простым. Красивый веселый блондин. У него располагающее лицо, тонкий, с горбинкой нос, напоминающий клюв хищной птицы, проницательные глаза и широкий, открытый лоб. Но она не может и не собирается принимать его всерьез. Ну разве можно серьезно относиться к актеру, с которым ты познакомилась на улице! Только этого не хватало!

В результате все, что касалось Мори, так и осталось для Нэда тайной. Профессия, образ жизни, сфера интересов. Провожая ее, Нэд предложил встретиться завтра. Мори задумалась. Что ей даст эта встреча? Что у нее общего с людьми, для которых главное в жизни – настоять на своем, самоутвердиться, и дать выход страстям? А Нэд, судя по всему, из таких.

– Нет, – сказала она. – Простите, нет!..

Он начал уговаривать Мори, и ей стало скучно. Она тоже не старуха и, казалось бы, должна больше думать о себе, не упускать того, что само идет в руки, или, как говорят доморощенные философы, стремиться взять от жизни все. Но теплое пожатие Нэда не вызывало ответа в ее руке, а во взгляде Мори не было того, о чем так красноречиво говорили глаза Нэда.

– Нет, – повторила Мори и закрыла за собой дверь. В конце концов, она мужняя жена. Должно же это что-нибудь значить. Подумаешь – познакомилась с молодым актером, ну поболтали, ну посмеялись, и хватит. Да она уже забыла, о чем они говорили и над чем смеялись…

Итак, Нэд получил отказ. Но он был молод, обладал счастливым характером и, памятуя об обстоятельствах их знакомства, не воспринял это трагически. Мори осталась для него «незнакомкой» – он не успел еще задуматься над тем, как она близка ему, нужна и даже необходима, о чем думает каждый влюбленный, и что, в сущности, и есть любовь. А пока у него осталось теплое воспоминание о Мори и ощущение, что произошел казус, случайная осечка. Кажется, она действительно обладает многими достоинствами, которые Нэд ценил в женщинах. А кроме того, он чувствовал, что его душа созвучна с душой Мори. Какого черта она его отвергла? Постепенно этот вопрос занял все его мысли. Нэд вспоминал смех Мори, смех обессиленного человека. Только совершенно отчаявшиеся так охотно, от души смеются по любому поводу. Он вспоминал ее руки, усталые и нервные. Нэд сказал ей, что у нее усталые руки, а она только улыбнулась в ответ. Он говорил ей много слов, искренних и неглупых, они не были рассчитаны на дешевый успех, и все же она так спокойно и твердо сказала ему «нет» и ушла. Почему?!

Одно из двух: или она замужем, или он действительно ее не заинтересовал и она неосознанно пошла на знакомство в один из тех моментов, которые прекрасно описал Мопассан. Неужели в этом весь секрет? Хороши в таком случае его дела! В нем заговорило уязвленное самолюбие. Нэд, разумеется, не искал причины в себе, а находил утешение в мечтах. Воображение – всегда прибежище для пострадавших, правда, оно бывает для них и пагубно. Нэд представлял себе, как Мори к нему возвращается, а он отвергает ее, чтобы проучить. Просто великолепно. Мысленно он проделывал это десять, пятнадцать, двадцать раз, но неминуемо возвращался к действительности, к улицам, по которым ходил без Мори, к ослепительному небу, на которое смотрел в одиночестве. Уж это одиночество! Нэд почему-то поверил, что с Мори он не был бы одинок, разумеется, за исключением случаев, когда бы сам стремился к уединению. Нэд уже успел усвоить, что для думающего человека уединение подчас необходимо, чтобы избежать унизительной неразберихи и путаницы в жизни. В чем же тогда, собственно, дело? Нэд не мог сдержать смех. Он просто продукт своего времени, его слепок, со всеми своими претензиями на возвышенное и самыми элементарными запросами. Тщеславие, страх, любовь, ненависть – как все это, в сущности, банально. Нэд смеялся. Смеялся от души. А это было признаком того, что он способен смириться с поражением в области банального, с потерей Мори.

А для Виктора всякое такое поражение до сих пор было травмой. Он внимательно вглядывался в себя и понимал, что до смирения ему далеко, хотя он уже и отложил перо в сторону. Теперь он жил ожиданием некоего чуда. В один прекрасный день он проснется божьим избранником и будет творить мощно и свободно. Вот когда он скажет все, что у него наболело, все, что он не сумел сказать в своих прежних романах. Он поступит как пастух в известной сказке, которому добрая волшебница обещала исполнить только одно желание. Только бы вдохновение снизошло, уж он использует его до конца.