Текст книги "Голосую за любовь"
Автор книги: Дубравка Угрешич
Соавторы: Анастасия-Бела Шубич,Яра Рибникар,Нада Габорович,Гроздана Олуич
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Annotation
В сборнике представлены повести современных югославских писательниц. Извечная женская способность прислушиваться к голосу чувств, сопереживать объединяет повести, исполненные в разной стилистической манере. По поводу «дамских» переживаний весело иронизирует Д. Угрешич, о любви юной и романтической пишет Г. Олуич, о любви, опаленной войной, рассказывает Н. Габорович, образ рафинированной интеллектуалки создает А. Б. Шубич, череда обделенных настоящей любовью героев проходит перед читателем в повести Я. Рибникар.
СБОРНИК ПОВЕСТЕЙ
Еще раз о любви
Дубравка Угрешич
Условные обозначения
Выкройка
О создании модели
Как Штефица Цвек, чистя зеленый горошек,
Штефица Цвек консультируется у Аннушки,
Штефице Цвек дает советы коллега по работе Марианна
Штефица Цвек следует советам
Штефица Цвек и мужчины
Сон Штефицы Цвек
Двойной авторский стежок
Штефице Цвек дает советы эмансипированная Эла
Штефица Цвек следует советам
Штефица Цвек спит со свиной головой,
Аннушка, весьма искушенная в вопросах депрессии,
Штефица Цвек и попугай,
Штефица Цвек размышляет о первой дефлорации,
Штефица Цвек вспоминает совет эмансипированной Элы
Штефица Цвек по горло в хеппи-энде,
Любовно-романтические отделочные детали,
Авторские вытачки
Как мама автора, а также тетя Сека, соседка Мая,
Окончательная обработка изделия
Гроздана Олуич
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
Нада Габорович
Антигона с севера
Звездная пыль
Анастасия-Бела Шубич
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
Яра Рибникар
I
II
III
IV
V
VI
VII
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
СБОРНИК ПОВЕСТЕЙ
Еще раз о любви
Нетрудно заметить, что авторы вошедших в сборник повестей – женщины. При составлении, разумеется, не было намерения представить «женскую прозу», скорее наоборот: сборник – еще один довод против искусственности такого деления, имеющего свою историю. В начале нашего века А. Блок, рецензируя «дамский» роман, не без одобрения приводил слова французского критика Реми де Гурмона: «Когда женщины пишут, – говорит Реми де Гурмон, – даже искренне, только для себя, в потаенных тетрадках, они думают о неведомом божестве, читающем, быть может, из-за плеча»[1]. Когда женщины пишут не только для себя, и того хуже – они могут довести человека со вкусом до убийства. Это известно из рассказа А. П. Чехова «Драма», в весьма комических тонах живописующего даму-авторшу – «на ней был турнюр с четырьмя перехватами и высокая шляпка с рыжей птицей». Финал чеховского рассказа («Присяжные оправдали его»), пожалуй, слишком оптимистичен, если учесть блестящую коммерческую карьеру, выпавшую в двадцатом веке на долю эскапистского «дамского» чтива, поставленного на конвейер предприимчивыми дельцами от искусства (надо полагать, мужчинами в деловых пиджаках, без турнюров).
Югославская литература тоже не обошлась без женской прозы, причем представлена она была в своем исконном – сусальном – виде, высмеянном остроумными классиками. В период между двумя войнами кумиром женских сердец была хорватская беллетристка Милица Яковлевич, не покладая рук трудившаяся в псевдоромантическом жанре. Остается гадать, была ли у писательницы «высокая шляпка с рыжей птицей», но у нее был эффектный псевдоним – Мир-Ям, а в творческом активе – вместительный сундучок любовных авантюр с завлекательными названиями: «Грех ее мамы», «Непобедимое сердце», «Холостяк в браке», «Похищение мужчин», «Дама в голубом» и т. д. О «феномене Мир-Ям» критика до сих пор упоминает не без некоторого смущения, словосочетание «мир-ямовская проза» стало нарицательным для обозначения легковесного, бульварного чтива, а в качестве похвалы женщине-литератору зачастую употребляется выражение: «В ее стиле нет ничего женского, сентиментального, мир-ямовского». Именно такой комплимент сделал критик В. Стеванович молодой сербской писательнице Биляне Йованович, в творчестве которой ощутимы феминистские тенденции. Критик одобряет ее «юмор, трезвость и цинизм». Пожалуй, юмора и трезвости в ее произведениях маловато, а вот цинизма переизбыток, поскольку женская самостоятельность сводится всего лишь к эротическому самовыражению и к оппозиции всему мужскому. В конечном счете проза писательниц, придерживающихся феминистского шаблона, именно мир-ямовская, с поправкой на новейшие веяния времени, у них общий со слащавой Мир-Ям знаменатель – социальная беспроблемность, которая традиционно ставится в вину «женской» литературе.
Обе эти тенденции периферийны для югославской литературы и к тому же осмыслены критически, о чем свидетельствует открывающий сборник роман хорватской писательницы Дубравки Угрешич «Штефица Цвек в когтях жизни», забравший в орбиту смеха обе линии «женской прозы» – «мир-ямовскую» и «феминистскую». Примеряя на свою героиню разные роли и стили поведения, рекомендуемые женской прессой и женской беллетристикой, писательница извлекает немалый комический эффект из столкновения модных рецептов и реальной жизни. В финале, подарив своей героине женское счастье – иронический хеппи-энд в духе псевдоромантических грез, – Д. Угрешич не на шутку задается резонным для специалиста (Д. Угрешич – филолог по образованию, автор научных работ по компаративистике и русской прозе) вопросом о причинах «неизбывности мелодрамы». Вопрос этот, к которому подводится и читатель – умелой расстановкой смеховых акцентов повести, звучит весьма своевременно, если учесть, что совсем недавно, в восьмидесятые годы, одно из загребских издательств переиздало переживательные романы незабвенной Мир-Ям, то ли ориентируясь на стиль ретро, то ли удовлетворяя возросший спрос читателей, приуставших от прочно утвердившейся в книжном быту сексуальной революционности, на романтические чувства.
Самая молодая в сборнике (род. в 1949 г.), дебютировавшая лет на десять позднее (в 1971 году книгой «Малый пламень», отмеченной литературной премией и два раза переиздававшейся) других авторов в сборнике, уже завоевавших прочное место в словесности, Д. Угрешич являет в своем художественном творчестве своеобразный сплав литературной теории и практики. Сборник не случайно открывается ее романом, своего рода живописным введением в те трудности, что неизбежно возникают перед женщинами-писательницами, взявшимися за любовную тему: читатели (особенно читательницы) жаждут красивой романтической сказки – критики, чуть что, уличают в сентиментальщине. Достойный выход, пожалуй, один: высказать свое художественное мнение без искательства, вместо сказки рассказать правду, может быть горькую, но выношенную годами раздумий и наблюдений.
Именно такой путь избирают представляемые в сборнике писательницы. Разные по манере исполнения и по исследуемому жизненному материалу (временной охват сборника – 60–80-е годы), повести объединены глубиной подтекста – психологического, философского, социального. Персонажей сборника, будь то юные, только что вышедшие из детства герои сербской писательницы Грозданы Олуич (в ее повести, давшей название сборнику, любовь предстает как одна из форм духовного освоения мира) или умудренный суровым жизненным опытом литератор из «Звездной пыли» словенской писательницы Нады Габорович, измеряющий свою мирную жизнь ценностями партизанских лет, отличает равно высокое представление о любви как о высшей ступени человеческой близости, требующей огромного духовного содержания и нравственной самоотдачи. Любовь, о которой рассказывается в повестях сборника, – трудная, иногда несчастливая, чаще любовь без хеппи-энда, как в повести боснийской писательницы Анастасии-Белы Шубич «Компенсация за жизнь». Описывая сильное, но не сумевшее устоять перед жизненными обстоятельствами молодое чувство, писательница вскрывает опасность эгоизма, таящуюся даже в самой несомненной любви, и утверждает вместе с тем, что подлинная любовь не исчезает бесследно, а делает человека духовно тоньше, обогащает его внутренний мир.
В фокусе внимания писательниц, обратившихся к реальному состоянию любви в современном мире, оказываются трудности, встающие сегодня на ее пути. Вместо давно убранных старинных классических препон вроде родительского деспотизма или сословных предрассудков появились помехи новые, весьма трудные для определения – сегодняшняя любовь зачастую рушится словно бы без причины. Словно бы. Фон, в который вписаны любовные истории сборника, заставляет вспомнить принятый у социологов термин «психологическое загрязнение»: все большее убыстрение темпа жизни и – как следствие этого – ее безукладность, зыбкость нравственных норм, поверхностность и непрочность лишенных глубокого содержания человеческих связей.
Именно об этом – об эфемеризации человеческих отношений – повесть сербской писательницы Яры Рибникар «Милоева смерть». Она взята из сборника «Сила жизни» (1984), почти документального. «Продиктованный в машинку кусок жизни» – так определила его сама писательница. Добавим: продиктованный с тревогой, даже с болью. Первая повесть из сборника – «Это началось под мостом» – посвящена юношеской преступности, нередко проистекающей из детской травмированности, вызванной семейным неблагополучием и отсутствием любви (атмосфера повести заставляет вспомнить отнюдь не мягкий семейный климат, в котором приходится отстаивать свою любовь юным героям Г. Олуич). О безлюбье – о любви искривленной, не умеющей видеть личность в другом человеке, идет речь и в предлагаемой повести «Милоева смерть», отличающейся социологической точностью и тонким психологизмом. Сострадательный взгляд писательницы сумел уловить в запущенных заскорузлых душах тоску по любви подлинной и человечной. Эта тоска, пробивающаяся сквозь выморочность случайных, необязательных связей (отсюда безболезненная взаимозаменяемость персонажей – обвиняемых и жертв), – еще один «голос за любовь», очень горький – из зала суда – и потому убедительный.
Н. Смирнова
Дубравка Угрешич
Штефица Цвек в когтях жизни
ДУБРАВКА УГРЕШИЧ. ШТЕФИЦА ЦВЕК В КОГТЯХ ЖИЗНИ.
Patchwork story.
Перевод с хорватскосербского Е. Климовой. Редактор Т. Логачева.
DUBRAVKA UGREŠlĆ. ŠTEFICA CVEK U RALJAMA ŽIVOTA.
Zagreb, 1981.
Условные обозначения
Разрезать по желанию текст вдоль обозначенной линии.
Немного расставить: текст по необходимости расставляется в длину и в ширину под грузом неоправдавшихся ожиданий и с помощью обычного влажного воображения.
Немного заузить: текст, если необходимо, заузить критическими вытачками.
Мелко присобрать: по обе стороны от линии авторского шва делать крупные сюжетные стежки. Слегка присобрать по нижней нити и равномерно распределить присборенную часть.
Припосадить: вдоль линии авторского шва наметать мелкими сентиментальными стежками, нить стянуть и заутюжить на нужную ширину.
Выполнить метатекстовую петлю и по желанию застегнуть.
Петли для соавторских пуговиц.
Выкройка
О создании модели.
А) Выбор техники.
Б) Выбор материала.
В) Выбор фасона.
Как Штефица Цвек, чистя зеленый горошек, чувствует, что в ее жизни что-то не так (наметка).
Штефица Цвек консультируется у Аннушки, весьма осведомленной в вопросах депрессии (раскрой).
Штефице Цвек дает советы коллега по работе Марианна (осноровка).
Штефица Цвек следует советам (притачивание).
А) Одежда.
Б) Фигура.
В) Макияж.
Штефица Цвек и мужчины (потайная застежка на пуговицах).
А) Штефица и Шофер.
Б) Штефица и Амбал.
В) Штефица и Интеллектуал.
Сон Штефицы Цвек (копировальные стежки).
Двойной авторский стежок.
Штефице Цвек дает советы эмансипированная Эла (опять осноровка).
Штефица Цвек следует советам (вытачивание).
А) Штефица Цвек в театре.
Б) Штефица Цвек читает «Мадам Бовари» Гюстава Флобера.
В) Штефица Цвек на выставке (непредвиденное обшивание Ш. Ц. авторским зигзагом).
Штефица Цвек спит со свиной головой, или Новый уход в депрессию (оттягивание).
Аннушка, весьма осведомленная в вопросах депрессии, приносит известие Штефице Цвек (петли).
Штефица Цвек и попугай, в действительности оказавшийся замаскированным негодяем (окантовка).
Штефица Цвек размышляет о первой дефлорации, о второй дефлорации и самоубийстве (планка с прорезными петлями).
Штефица Цвек вспоминает совет эмансипированной Элы (припосаживание).
Штефица Цвек по горло в хеппи-энде, или Появление мистера Френдича (отстрачивание).
Приложение: Любовно-романтические лоскуты, которые могут сгодиться для аппликаций.
Авторские вытачки.
Как мама автора, а также тетя Сека, соседка Мая, Ленче и госпожа Ярмила сюжетно надставляют главную героиню Ш. Ц.
Окончательная обработка изделия.
О создании модели
А) Выбор техники
Друзья советовали мне написать «женский» роман. Напиши, говорили они, настоящую, именно женскую прозу! По правде говоря, не все… Мои подруги (О нас! О нас!); мой портной (Если бы вы знали, сколько здесь материала!..); мой парикмахер (Чего только я не стриг в этой жизни, дорогая!..) и мой невротичный друг, который постоянно оглядывается на мифическое прошлое и жалуется, что его что-то мучит (Мучит меня что-то, мучит, не иначе как я залетел…).
Итак, сижу я за пишущей машинкой и раздумываю, как написать именно такую заказанную мне, именно женскую историю! Вообще-то говоря, пишу я очень медленно, потому что в процессе письма меня всегда отвлекает звук пишущей машинки. А звук пишущей машинки напоминает мне звук швейной машинки. Очаровывает меня это тюканье (ерзанье пухлых подушечек пальцев по углублениям в клавишах), этот равномерный поток звуков. Но не времени. Все машинистки и портнихи (а также все швеи, пряхи, ткачихи и вышивальщицы) – мушки в янтаре. Как на картинах Вермера.
Очаровывает меня лопотание машинки – это страстное преодоление пустоты. Упоение того, кто болтает без умолку, печатает (ткет, вяжет…), почти одинаково с увлеченностью того, кто это наблюдает. Наблюдающему кажется, что тот, другой, находится в другом мире, сне, где приговорен к одним и тем же вечным движениям. Освещен изнутри, пуст… Как на картинах Вермера. Итак, выбор техники? Кажется, он уже сделан. Машинистка – портниха, швейная машинка – пишущая машинка… Значит, так: рассказ мы будем шить!
Б) Выбор материала
«Мне 18 лет. Похоже, я сейчас на распутье. Сама не могу найти объяснение некоторым вещам. Я вполне нормальная, неглупая, у меня нет врагов, кажется, знаю все свои достоинства и недостатки. Думаю, знаю, как надо жить. Я верная, не мелочная и не малодушная, не ищу в жизни жилетку, чтобы поплакаться. Знаю, что у меня хватит сил в самой себе разобраться. Я умела любить, умела найти в парне и оценить его достоинства, и меня любили. Однако всегда бросали, а мне оставалось лишь признание, что я прекрасный человек и красивая девушка. И сейчас все то же самое. Год назад встретила я одного парня, моего ровесника, которого искренне полюбила и отдала ему все, что только человек может дать… Но и он бросил меня, сказав на прощанье, что я хороший человек. Как бы мне хотелось, чтобы мы опять были вместе, но знаю, что потеряла его навсегда, и потому ни во что уже не верю. Не могу понять, требую я от жизни слишком много или слишком мало? На что мне надеяться?
Анна».
«Мне 18 лет. На первый взгляд я не отличаюсь от большинства своих сверстниц. Я общительна, недурна собой, активна, когда это нужно. И все-таки не могу найти того, кто полюбит меня, а я полюблю его. Я всегда была верна себе, своим чувствам, принципам, и это всегда мне дорого обходилось. Два с лишним года я люблю одного парня, у которого есть другая, а я ему нужна только для утешения, как палочка-выручалочка, которая в трудную минуту вытащит его из любой неприятности. Я люблю его очень сильно. Но как быть, если сама понимаю, что ничего из этого не получится? Что мне делать?
Прометей».
«Мне 23 года, дочери 3 года, я разведена, работаю; говорят, красивая. Вышла замуж в 17 лет, а развелась в 20. Жили у моих родителей, и они не хотели, чтобы мы были вместе. Постоянно критиковали мужа, а я его очень любила. Родители потом были счастливы, что дочь избавилась от „обормота“. Я, разочарованная и морально уничтоженная, бросилась искать утешения. Моя личная жизнь была цепью случайных связей с женатыми мужчинами. Я не собираюсь никого разлучать, но что-то влечет меня именно к ним. Может, пытаюсь найти хоть одного верного. Для меня все они одинаковы, все одинаково лгут. Я делю их только на хороших и плохих любовников. Но больше так не могу. Всем нужно лишь мое тело. Три года я будто хожу по замкнутому кругу. Наверно, мой образ жизни не так уж и случаен и все имеет более глубокие корни. Это и родительские неурядицы, и отсутствие заботы обо мне. У меня всегда были деньги, но никогда по-настоящему не было родителей. В 13 лет меня изнасиловали. Это сказалось на моей речи, а никто даже не поинтересовался, откуда такое. Возможно, я просто пытаюсь убежать в ложный мир удовольствий. Что мне делать?
Только тень».
«Мне 25 лет, по профессии я машинистка. Живу с тетей. Мне кажется, я симпатичная, хотя некоторые утверждают, что это не так. От сверстниц отличаюсь тем, что все они уже замужем или у них есть парни, а у меня никого нет. Я одинока и меланхолична и не знаю, как себе помочь. Дайте совет.
Штефица».
Здесь я спотыкаюсь и замираю! Ощущаю под пальцами подходящую ткань. Да к тому же еще и ситец, да еще ко всему и батист! Штефица – скромный ситец! Ситец как сатин, сатин как поплин, поплин как…
Штефица, Штефица, рада я встретиться, вот мне и тема, теперь строчим прямо к… Фамилия? Гм… Может, Цвек? Алло! 9-8-6? Скажите, а Цвек у вас есть? Нет, неважно, кто я! Есть?! Отлично! Ой-ля-ля!
В) Выбор фасона
Итак, у нас есть материал, но нет мастера, искусного в шитье, ткачестве, вязании крючком и вышивке гобеленов, зато есть пишуще-швейная машинка. И автор, способный к прямой строчке. Нужно выбрать еще несложный фасон и простую отделку. Ага – вот оно! Patchwork! Лоскутный жилет, лоскутная кофточка, лоскутная юбка… Patchwork универсален, прост, демократичен, эластичен. Это не только модная одежда, но и мировоззрение! Некоторая небрежность в исполнении лишь подчеркивает его изящество.
Стучу дальше. Строчу. Шью рассказ, который должен быть женским. Шью я прозу, шью рассказ, вдруг окажется про вас, ведь писатель словно крот, все – вслепую, но вперед; шью в длину и в ширину, что не выйдет – распорю. Выйдет платье – загляденье, дар портняжки королю! Первый стежок – неверный шажок, я вышить бы рада получше стишок, но нить – точно рифма – куда-то пропала, ну что ж, начинать мне придется сначала!
Как Штефица Цвек, чистя зеленый горошек,
чувствует, что в ее жизни что-то не так
(наметка)
Возможно, репчатый лук у вас скоро прорастет. Чтобы избежать этого, положите луковицы в банку или любую другую посуду вниз головками и обильно посыпьте морской солью.
– Тебе не попадалищь мои жубы? – войдя в кухню, спросила тетя.
– Не видела.
– Опять куда-то их жашунула! – вздохнула она.
Тетя топталась по кухне, что-то бормотала, выдвигала и задвигала ящики, потом остановилась, будто задумавшись о чем-то очень важном, опять вздохнула, открыла дверь кладовки, вытащила оттуда мешочек с горохом и вытряхнула его содержимое на стол.
– Вот, почишть горошек, а я пойду поищу жубы.
– Хорошенько посмотри на постели! В прошлый раз мы нашли их в наволочке!
Тетя грустно улыбнулась, втянула губы в беззубый рот и вышла из кухни. Как инжир, подумала Штефица, тот тоже всасывает в себя свой засохший хвостик.
Штефица взяла миску и начала не спеша чистить горошек. Кухня, залитая солнцем, равномерно пульсировала. Со двора доносились детские голоса и воркование голубей. Штефица чистила горошек медленно, плавно, как при замедленной съемке, и на секунду ей показалось, что в этой позе она останется навсегда, как в стоп-кадре, когда кто-то – бог знает кто – остановил фильм.
– Жнаешь, – сказала тетя, снова входя в кухню, – одна наша иж Бошаншкой Крупы, ты ее не жнаешь, так вот она тоже однажды потеряла жубы, да так и не шмогла их найти. Череш шешть мещацев была готова!
– Что, умерла?
– Умерла.
– Что поделаешь! – вздохнула Штефица.
– Да! – вздохнула тетя и добавила: – Потом почишть и картошку!
Тетя ушла из кухни. Штефица раскрывала стручки, перебирала пальцами по выпуклостям, натягивала зеленые нити, отрывала горошины с мест, и зерна выпадали. Горошек скатывался в миску, впитывая в себя солнце. Штефица зачерпнула пригоршню – зеленые горошинки просыпались сквозь пальцы и застучали по дну миски, словно мелкий дождь.
– Молодой горошек! – вздохнула разнеженно Штефица и положила одну горошину в рот.
– Не ешь горох! – опять появилась тетя.
– Почему?
– Был там у наш один в Бошаншкой Крупе, жвали его люди Миле, так он однажды на шпор наелща шырого горошка, такого же вот, невареного, да и умер.
– От сырого горошка?
– Да, – подтвердила тетя. – Горошек вщегда должен быть хорошо протушен ш луком.
Тетя покружилась по кухне, снова выдвинула и задвинула несколько ящиков.
– Ты шкоро жакончишь?
– Вот, немного осталось…
Тетя вышла, а Штефица продолжала раскрывать зеленые стручки, отрывая горошины от тонких ножек, будто распарывала шов.
Вдруг Штефице показалось, что ее что-то обволакивает и сгущается вокруг нее теплая мгла, словно мягкая шерсть, и что однажды она вот так уже чистила горошек, в такое же время, на этой самой кухне, за этим самым столом… А может, подумала Штефица, я всю жизнь только и делаю, что сижу на кухне, чищу горошек, а сама и не знаю об этом?!
Шерстяная нить потихоньку наматывалась на Штефицу Цвек и оплетала ее, как личинку. Как на гусеницу, подумала Штефица и поежилась. Как на зеленую гусеницу… – обиделась Штефица Цвек. Она потянула за хвостик последний стручок. Оттуда выкатились четыре толстеньких горошины.
Штефица взяла миску со стола, но та вдруг выскользнула из ее рук и грохнулась об пол. Горошины разлетелись в разные стороны. Штефица встала на колени и начала собирать горох, зернышко по зернышку. Солнечные зайчики бегали по полу, и Штефица как под лупой видела пыль, царапины на полу, горошек… И тут на нее обрушилось необъяснимое отчаяние…
Господи, думала Штефица, я навсегда останусь в этой кухне и буду зернышко по зернышку собирать горох, плакала Штефица, всю свою жизнь, думала Штефица, с теткой, которая постоянно теряет свою челюсть, слезы капали на пол, буду собирать и собирать, плакала Штефица, всем хорошо, убивалась она, и Марианне, и Эле, и Аннушке, катался по полу горох, у всех кто-нибудь есть, выскальзывал горошек, муж, дети, друзья, плакала Штефица, только у меня никого нет, работа – дом – работа, роняла слезы Штефица, никогда, никогда ничего не изменится, катились слезы, у меня всегда будет падать миска, и я всегда буду горошинка по горошинке… плавал в слезах горох, как в страшном сне, хлюпала носом Штефица, почему Эла не в страшном сне, подумала Штефица, почему у Марианны не выпадают миски, качался пол, весь в слезах, почему Аннушка не собирает горох, перебирала Штефица зеленые четки, почему же со мной такое случается, должна же я что-нибудь сделать, будто нанизывала на нитку горошины Штефица, только вот соберу горох, впитывала рука-промокашка слезы…
На карнизе сидели два серо-белых голубя, вертели головами и рассматривали Штефицу Цвек. В кухню вошла тетя.
– Кыш, проклятые! – крикнула она, и голуби улетели. Внезапно тетю осенило – Мои жубы!
В тот же миг точно у ножки стола Штефица увидела теткину челюсть. Она подняла ее двумя пальцами и протянула тете.
Та жалостно посмотрела на заплаканную Штефицу, которая ползала на коленках по полу, старые глаза ее на мгновение прояснились, и она, будто хотела что-то сказать, да передумала, покачала головой и направилась к двери.
На полу осталось всего несколько горошин.
Штефица Цвек консультируется у Аннушки,
весьма осведомленной в вопросах депрессии
(раскрой)
Если ежедневно вы будете стоять несколько минут на голове, у вас улучшится цвет лица и кровообращение. Сначала попытайтесь сделать это около стены и продержитесь две-три минуты. Проделайте это упражнение, когда вы устали или находитесь в плохом настроении.
Чтобы лучше заточить карандаши для макияжа, положите их на несколько минут в холодильник.
– Алло!
– Да?
– Аннушка, это я, Штефица!
– А-а, это ты! Что случилось?
– Да я просто так… Что делаешь?
– Глажу. Набралась целая куча… Как ты? Что там у тебя? Совсем не звонишь…
– Так, ничего… Только вот, знаешь… хотела тебя спросить… Помнишь, ты мне как-то говорила, что у тебя депрессия?.. Помнишь? Кажется, ты мне рассказывала, как ты из этого состояния вышла, доктор…
– Не помню, да это и неважно. Я каждый день в депрессухе. А почему ты об этом спрашиваешь?
– Да так… Кажется, и я…
– Что? Впала в депрессию?
– Не знаю… Кажется, да…
– Хм… Подожди, я сейчас… У меня где-то есть бумажка, там все записано, подожди, не вешай трубку, я сейчас…
(Тишина в трубке.)
– Алло, Штефица, ты где?
– Здесь.
– Подожди… Вот! Основные симптомы, по которым вы можете установить наличие депрессии. Это состояние вы можете распознать по таким взаимосвязанным симптомам, как нерешительность… Слушаешь?
– Слушаю.
– …таким, как нерешительность, бессонница, отсутствие интереса к жизни… Слышишь?
– Слышу.
– Ну так говори тогда!
– Что?
– Да есть у тебя эти симптомы или нет?
– Нерешительность есть, и отсутствие интереса к жизни есть, а бессонницы нет.
– Хорошо. Читаем дальше. Усталость, плаксивость, анаксиозность…
– Что это? Это последнее?
– Точно не знаю, какая-то нервозность, страх, что-то в этом роде…
– Есть. Что дальше?
– Дальше идет ощущение безысходности, чувство вины, неуверенность в себе… Затем негативизм и гастроинтестинальные расстройства. Все.
– Все это есть! Только что это – последнее?
– Негативизм – это когда все видишь в черном свете, а то, второе, связано с пищеварением, когда нет аппетита и так далее.
– Ага.
– Что «ага»? Так ты в депрессухе или нет?
– Не знаю. Большинство симптомов есть…
– Значит, в депрессухе, только в частичной. Это не так страшно.
– Да.
(Тишина в трубке.)
– Штефица, где ты? Почему молчишь?
– Здесь я…
– Что такое?! Наверняка хнычешь?!
– Да. Не буду больше…
– Вот тебе и один из симптомов!
– Что же мне делать?
– Не знаю. Если бы я знала, то и себе бы помогла. У тебя есть парень?
– Нет.
– Я так и думала. Найди себе парня! Это для тебя лучшее лекарство от депрессии. Да и сама знаешь…
– Не знаю.
– Ну я знаю.
(В трубке тишина.)
– Штефица, слушай! Я только переглажу этот ворох и позвоню тебе. Идет?
– Конечно.
– И успокойся. Все люди более или менее депрессивны! Я впадаю в депрессуху каждый день! Хоть на десять минут. Ты слышишь?
– Да.
– Я позвоню тебе. Хорошо?
– Хорошо.
– Тогда пока…
– Пока…
– Эй, не вешай трубку! Слушай, что скажу… Знаешь Матильду?
– Знаю.
– Отправилась с группой в Пальму-на-Мальорке. Семь дней! Представляешь?!
– Да что ты!
– Такая и при смерти не впадет в депрессию!
– Да. Постой, что у тебя в трубке трещит?
– Это не в трубке, это попугай. Купила попугая. Ты разве не знала? Ну да, откуда ты можешь знать… Пару дней назад. Хороший, только очень глупый!
– Серьезно?
– Ага.
– Ладно… Позвони мне.
– Позвоню. Только поглажу…
– Хорошо…
Штефице Цвек дает советы коллега по работе Марианна
(осноровка)
Шариками, скатанными из мякиша свежего хлеба, вы можете стереть отпечатки пальцев с покрытых лаком светлых поверхностей, деревянных косяков, различных обоев и игральных карт, а также почистить потемневшие гравюры. По мере загрязнения меняйте хлебный шарик.
– Да, эти нынешние мужики, в сущности, обычное дерьмо! Еще слава богу, что я вовремя словила своего! – вздохнула Марианна и откусила от бутерброда с ветчиной. Кусочек ветчины, как пружина, вырвался из середины бутерброда, и Марианна указательным пальцем ловко засунула его на место. – Слушай, – продолжила она с полным ртом, – может, я примитивно рассуждаю, но парень сейчас для тебя – самое важное! Можешь ты врубиться или нет? Ты же не дура! Ну подумай сама!
Марианна проглотила последний кусок, достала из кулечка еще сандвич, раскрыла его, проверяя, хорошо ли лежит ветчина, и продолжила:
– Вот скажи мне, ну что у тебя хорошего в жизни?! Что?! Сидишь себе дома со своей старой теткой и ждешь, что мужик свалится к тебе с неба! Ну нет! Не получится! Запомни! Для этого нужно напрячься…
Марианна придвинула бумажное блюдце и повернула к себе той стороной, где лежало пирожное с кремом.
– Давай я съем пирожное, а ты – слойку? Идет? Черт с ней, с талией! На яйца вкрутую переходим с понедельника! Ладно?
Вообще-то знаешь что, старуха, скажу тебе откровенно: нет в тебе сексапильности, ну нет – и все тут! – сказала Марианна и вонзила пластмассовую ложечку в пирожное. – К счастью, это поправимо! – добавила она деловито и облизала ложечку. – Во-первых, сбрось пару килограммов! Об этом уж я позабочусь. У меня есть отличная диета. Во-вторых, сходи к хорошему парикмахеру. В-третьих, купи пару красивых тряпок, не обязательно дорогих, сейчас, к счастью, в моде ситец… Хорошо просмотри журналы… И, в-четвертых, – Марианна придвинула к себе чашечку с кофе, – да, что я тебе говорила… очень уж ты серьезная, слишком порядочная, что ли, не знаю… – покачала головой Марианна и закурила. Выпустив дым, она оживленно продолжила: – Самое главное – быть веселой! – она отпила глоток кофе. – Кофе сегодня у них действительно хороший. Да, что я хотела сказать?.. Когда ты хмуришься, даже мне становится страшно. А мужики любят веселых девах! А у тебя все время какое-то обиженное выражение лица. Будто тебе влепили пощечину. Это у любого парня вызовет чувство вины. А кому понравится неизвестно почему чувствовать себя постоянно виноватым! Подумай! Или по крайней мере, – Марианна опять схватила ложечку и стала соскабливать ею остатки пирожного, – ведь должны же быть у тебя подруги! Сходи к ним! Расслабься! Не мыло ведь – не измылишься! – И весело добавила: – А-а, раз уж приходится быть вульгарной… Посмотри вокруг! Мужики на каждом углу! Только свистни! Черт возьми! – возбужденно щелкнула пальцами Марианна. – Я бы на твоем месте, – она выдохнула дым, – рискнула и с женатыми. Только имей в виду, они на тебе уже не женятся, а от цен в мотелях у них, ей-богу, иногда и не встает… Ах, какая я все-таки вульгарная! Не слушай меня! Жаль, хорошая ты девушка, а жизнь твоя проходит бестолково… Вот именно: без толку!
Марианна остановилась на мгновение, указательным пальцем собрала крошки со стола и съела их, потом нахмурилась, ненадолго глубоко задумалась и сказала:
– Слушай, разузнаю-ка я о нашем новом шофере! Очень симпатичный парень, может, и не женат еще… Ну хорошо, хорошо, не буду! – воскликнула Марианна и добавила – Разве что самую малость!.. – Она поднялась, взяла со стола бумажный пакетик, блюдце и швырнула в корзину для мусора. Затем посмотрела на часы и сказала – Выкурим еще по одной. Идет?
