Текст книги "Ночь падающих звезд. Три женщины"
Автор книги: Дорис Яннауш
Соавторы: Фредерика Коста
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
ГЕРЦОГ, ЗАМОК И ПРЕДАНИЕ
Герцог Генри Ленокс выезжал в этот день верхом и вернулся, лишь когда вечерняя заря окрасила розовым цветом вершины холмов. Последний луч заходящего солнца скользнул по Черному Замку, с холмов повеял нежный ветерок. Воздух был напоен запахом вереска и земли: запахом молодости.
Навстречу, улыбаясь, выскочил Чарли, конюх, третий игрок на волынке и солдат частной армии герцога. Он помог герцогу сойти с лошади, перебросился с ним парой слов и отвел Дориана Грея в стойло.
Благостная тишина окутывала парк и замок. Туристы давно разошлись. Влажные испарения от сильного дождя поднимались над лугом, на котором проходили празднества. Последний луч солнца, упавший на луг, подкрасил капельки красным цветом.
Когда-то это был луг его детства. Здесь он играл с собаками, учился, читал, зарывался в траву, когда трещала голова, ссорился со своей сестрой Анной, даже дрался с ней, хотя они оба любили друг друга. Но поняли это слишком поздно.
Зеленым бархатом стелилась трава, что взращивалась и обихаживалась в течение столетий, а теперь вытаптывалась ногами туристов. К счастью, другие следы пребывания множества людей устранял Чарли вместе с несколькими помощниками. Туристические компании часть расходов принимали на себя: ну, конечно, суровые времена для дворян!
Генри присел на одну из покрытых белым лаком скамеек, как раз ту, на которой в звездную ночь болтали вдовы, наслаждаясь одиночеством и размышляя.
На это у него оставалось много времени. Раньше он был подающим надежды игроком в поло, и еще несколько лет назад ни один теннисный матч не обходился без него, но теперь он занимался только верховой ездой.
Подошел его любимый павлин, Король Чарльз, чтобы поприветствовать герцога с высокомерием уверенного в своей неотразимости сноба. Генри нравилась его невозмутимость. Он кивнул ему и поднял руку, очень осторожно, чтобы не испугать Короля. Тот был впечатлительным. Вскоре он получит самочку, и у него появится потомство, пищащее и общипанное. Сам он начнет терять перья, и от роскошного хвоста ничего не останется. Гордость и красота побоку. Участь отца семейства. И этой участи Генри старался избежать с ранней молодости. Он вел чудесную жизнь. В Замке, в интернатах и Оксфорде. Девушки никогда не значили для него слишком много. И теперь он остался один.
Один в своем Замке. Открытом для посетителей. Посещения с… до…
Герцогиня Ленокс, его мать, часто рассказывала им с Анной предание: «Однажды в горной стране…», там стоял город и назывался Бридждун. Он, заколдованный ведьмами, стал невидимым и появлялся каждую тысячу лет – на один-единственный день.
Бридждун, как гласит предание, стоит где-то поблизости от Черного Замка: на берегу озера между горами. В детстве, в лунные ночи, Генри с Анной выскальзывали из Замка, чтобы увидеть Бридждун, как он восстает из тумана, со множеством огней и всеми своими жителями в старомодных одеждах. Там поют и танцуют, на улицах играют дети, а на рынке идет оживленная торговля. А вечером город исчезает, и вновь ландшафт становится, как и прежде, скалистым и диким – первозданным, как будто ничего и не происходило.
Однако они так ничего и не увидели.
– Наверное, нам должно исполниться тысячу лет, прежде чем мы увидим его, наш Бридждун, – часто говаривала Анна, прикладывая палец к губам, поскольку их ночные вылазки оставались их секретом.
Позже она забыла Черный Замок и заколдованный город, много путешествовала и вышла замуж за человека, по имени Джо Вильямс, который жил в Лос-Анджелесе и работал в гигантской фирме по производству духов.
Его известнейшее произведение называлось «Blue Magic»[41]41
Голубое волшебство (англ.).
[Закрыть] и было популярно во всем мире. Оно сделало его еще богаче, чем он был прежде. Анна поменяла волшебство своего шотландского Бридждуна на «Голубое волшебство», уехала в Лос-Анджелес, родила сына и умерла. Вскоре за ней последовал и Джо, уже немолодой, из-за инфаркта. «Голубое волшебство» доконало его.
Внук Дэвид вырос у бабушки с дедушкой по линии Вильямсов. В детстве он часто гостил у дяди Генри. Он находил Замок «marvelous, wonderful, crazy!»[42]42
Зловещий, удивительный, сумасшедший! (англ.)
[Закрыть]
Спустя много лет Генри приехал в Лос-Анджелес. За это время Дэвид превратился в делового молодого человека, с успехом руководившего предприятием отца.
Во что бы превратил он Черный Замок – музей, отель, центр отдыха?
Солнце скрылось за горизонтом, на землю опускались сумерки. В Замке зажглось всего лишь одно окно: в маленькой, примыкавшей к ателье каморке, где работала Дуня Вольперт.
Что за женщина!
Генри восторгался ею с той самой минуты, когда его друг по студенческим годам, Грунер-Гросс, представил ее ему. Она обладала странной силой воздействия, которая, вероятно, многих людей раздражала. Увлеченность ее своей работой была очевидной. Ее постоянно снедало внутреннее беспокойство, и тогда сидела она, погруженная в себя, перед бесценными предметами, которые искусно разрисовывала. Да, ее жениху, симпатичному профессору, приехавшему за ней, приходилось непросто. Самым важным для нее был фарфор, к которому она относилась любовно, и никто из мужчин не мог конкурировать с ним.
Такая одержимость импонировала Генри, они хорошо понимали друг друга, и он желал, чтобы она была его единственной родственницей, которой бы он мог все оставить.
Вздохнув, он поднялся со скамейки. Прожекторы в этот вечер не светили: электроэнергия стоила денег, везде и всюду приходилось экономить. Полнейшая темнота. Он так и не знал, любил он ее или боялся.
Генри, герцог Ленокс, направился к Замку. Ему хотелось немного поболтать с Дуней.
Дуня улыбнулась, как будто ожидала его. Она отложила кисточку и осторожно поставила чашку тончайшего китайского фарфора на подставку, обтянутую небесно-голубым бархатом. Она так нежно обращалась с чашкой, как будто укладывала ребенка в постель.
– Чудесно, что вы навестили меня, Генри, – сказала она.
Они выпили чаю в салоне. К сожалению, в камине не горел огонь, стояла теплая летняя ночь, а добрый Джордж, еще более старый, чем Генри, подал им сандвичи и кекс. Затем он пожелал им доброй ночи и отправился к себе.
Поскольку почти все помещения Черного Замка были открыты для посетителей и герцог имел в своем распоряжении всего лишь несколько комнат, Джордж спал в домике для гостей рядом с Замком, вытянутом в длину, одноэтажном здании со всеми удобствами. Там спали и остальные служащие «частной армии»: садовники, повар, пастух, смотритель животных и Чарли, конюх, персональный дворецкий Дориана Грея, как он имел обыкновение сам себя называть. Каждый из них выполнял работу за двоих-троих.
Исключительно мужчины.
Дуня была единственной женщиной в Черном Замке. С поджатыми ногами сидела она в старинном кресле, не менее древнем, чем сам Замок. Подумать только, что сам Генрих VIII, вернее его почтенный зад, мог отдыхать в этом кресле, держа совет с одним из предков Генри: на какой из леди ему жениться, чтобы тут же не отправить ее на эшафот. Поскольку предок наверняка походил на доброго Генри и, кроме того, был осмотрительным и умудренным опытом человеком, то смог лишь посоветовать: «Женитесь на своем паже, сир!»
Представив себе это, Дуня улыбнулась и вгрызлась в твердый, оставшийся, вероятно, еще с Рождества кекс.
Настольная лампа излучала мягкий свет, но тени на обшитых деревом стенах казались зловещими, что еще более усиливало чувство одиночества и заброшенности. Неудивительно, что старый добрый Генри не мог дождаться отъезда к своему племяннику. Год, проведенный в Лос-Анджелесе, оказал бы на него благотворное влияние, если бы не тоска по Замку в горах.
Мысли Дуни переключились на Тео.
Как бы ей хотелось, чтобы он был рядом, хотя бы из-за разговоров, всегда интересных и увлекательных. Он был ей очень близок, как никто и никогда из мужчин.
А так ли уж близок?
Генри с интересом наблюдал за Дуней. Та, поймав его взгляд, заговорила:
– Не сочтите меня назойливой, но могу я задать вопрос?
– Пожалуйста, спрашивайте. Вы не можете быть назойливой, вам это вообще не присуще. Что же вы хотите узнать, дорогая?
– Как случилось, что вы остались один? – откровенно спросила Дуня. – Вы, мужчина, достойный любви, Генри. О вашей родословной я уж не говорю. Но неужели никогда в жизни вы не испытывали сердечного трепета при мысли о ком-нибудь, не были сами влюблены и в вас никто не был влюблен?
Он вздернул брови, и лицо его застыло в маске холодного высокомерия, присущего его классу. Но затем выражение глаз постепенно смягчилось, и он снова стал привычным Генри без давящего груза многих поколений Леноксов.
– Сердечный трепет? О да, за свою чертовски долгую жизнь я дважды испытывал его. Один раз меня бросили, – Он посмотрел на стену, на портрет молодого человека. В очках, с меланхоличным взглядом, чем-то напоминавшим Вуди Аллена. – Вильям. Он был художником. Это автопортрет. Был нервным, веселым и неповторимым – единственным в своем роде. Жизнь с ним была полна неожиданностей и сюрпризов. А потом он покинул меня и женился. Вскоре после свадьбы он умер, бедняга. Брак не пошел ему впрок.
Уголки губ Генри поползли вверх – признак откровенного злорадства.
– А вторая любовь? – после некоторого молчания осмелилась спросить Дуня.
– Простите? – Генри, погруженный в воспоминания о Вильяме, не слышал вопроса Дуни.
– Вы говорили, что дважды влюблялись в своей жизни. И что же вторая любовь? О Господи, до чего же я назойлива!
От нее не укрылось недовольство, промелькнувшее на его лице, и она решила сменить тему. Ей не хотелось вмешиваться в его жизнь. У нее своих проблем хватало.
Однако он продолжил разговор о любви, и нельзя сказать, чтобы воспоминания его огорчали.
– Вторым был Бэла. Эмигрант из Венгрии. Мы познакомились в Вене. Он был журналистом и брал у меня интервью во время одного из благотворительных мероприятий, посвященных… Бог его теперь знает, чему. Бэла стал моим спутником до конца своей жизни. Он скончался восемь лет назад. Здесь он писал свои книги, политические книги о своей родине и режиме.
Генри встал и подошел к книжным полкам полированного дерева, занимавшим стену от пола до потолка. Каждая полка была выполнена в виде арки в стиле Тюдор, как будто это был вход в собор. Положив руку на книги, он закрыл глаза, как бы почувствовав присутствие Бэлы. Но книги не доставал.
– Спасибо, Генри, – тихо произнесла Дуня, когда он вновь сел. – Спасибо за краткий экскурс в свои сердечные дела. Достоевский посвятил бы этому восемьсот двадцать страниц.
– Он же был писателем.
Они молчали, каждый погруженный в свои мысли. Жаль, что в камине не горел огонь, думала Дуня, как было бы красиво.
– А ваша история? – через некоторое время спросил Генри. – Что мистер Фокс? – Он имел обыкновение именно так называть профессора Фукса. Все противилось в нем называть того просто «Тео». – Почему он не здесь, ведь он приехал за вами? Он выглядел сбитым с толку, когда я с ним разговаривал. Абсолютно разочарованным. Вы его заставили долго ждать? – Она не отвечала. – Я чувствую себя виновным в отложенной – или даже расстроенной? – свадьбе. Мне очень жаль, я не хотел этого. Боюсь, что здесь я наломал дров.
Он начал упрекать себя, взял со столика бутылку скотча, что приготовил Джордж, и разлил в бокалы. Они выпили виски без льда.
– Вероятно, мистер Фокс очень любит вас, если не счел за труд приехать за вами. Счастье, что леди Штанци взяла его с собой. Она привела его ко мне, но вас здесь не было.
– Никола Штанци? – наклонившись вперед, Дуня удивленно смотрела на него. – Вы знакомы с ней?
– Не очень близко, – ответил Генри, в свою очередь удивленный ее горячностью. – Она регулярно привозит сюда туристические группы.
Красивая, интеллигентная леди. Я даже нахожу, что вы чем-то похожи.
– Может быть. – Дуня рассеянно поигрывала бокалом. Скотч немного согрел ее, но она все еще чувствовала внутренний холод.
– Так в чем дело? – настаивал Генри, в свою очередь рассчитывавший на ее откровенность. – Что с вашей историей?
Она попыталась придать событиям забавный оттенок, ибо любовные и жизненные истории, если рассказывать их серьезно, не шутливо, становятся такими же серьезными, как сообщения об уровне воды.
– Тео, то есть мистер Фукс, приехал сюда не сам по себе. Я попросила подругу завлечь его обманным путем. И это сработало, но…
– Но? – Генри не ухватывал сути, а, может, эта история вообще ее не имела.
– Но, образно выражаясь, в пути случилось непредвиденное, и он отдал сердце моей подруге.
– Фу! – возмутился Генри. – Что за банальная история!
– Мировая литература сплошь насыщена банальными историями, – задумчиво констатировала Дуня. – Возьмите «Дона Карлоса»[43]43
Трагедия Ф. Шиллера (1759–1805).
[Закрыть]. Отец женится на женщине, которая любит его сына и становится тому мачехой. Сюжет как в мыльных операх, не правда ли? Или «Страдания молодого Вертера»[44]44
Роман в письмах И. В. Гете (1749–1832).
[Закрыть]. Молодой человек безумно влюблен в замужнюю женщину и из-за несчастной любви стреляет себе в висок. А «Отелло»[45]45
Трагедия У. Шекспира (1564–1616).
[Закрыть]? Патологически ревнивый муж убивает супругу, а потом себя. Ну, и если вы не признаете истории с трагическим финалом: юная дворянка едет за своим женихом, который отказался от нее из ложного чувства чести. Она устраивает заговор, не с подругой, как сделала я, а со своей умной камеристкой Франциской. И таким образом вновь завоевывает его. И все это описал Лессинг[46]46
Г. Э. Лессинг (1729–1781) – драматург, основоположник немецкой классической литературы.
[Закрыть] в своей комедии «Минна фон Барнхельм». Так что, если мы свои собственные истории начнем пересказывать, – вздохнув, заключила Дуня, – то не будет в них ни блеска, ни трагизма. Одна банальность.
Генри печально согласился с ней.
– И все-таки немного остроты вашей истории не повредило бы.
– В ней и есть острота.
– А именно?
– Подруга, с которой я учинила заговор и которая привезла с собой мистера Фукса, чтобы возложить его к моим стопам, и есть руководительница туристической группы.
– Леди Штанци?
Генри поперхнулся виски, кинул взгляд на Дуню и приоткрыл рот, что сразу лишило его лицо привычного налета аристократизма.
– Да, Никола – моя подруга, – Дуню рассмешила реакция Генри. – Большего сюрприза вам я, кажется, не могла преподнести.
– И все-таки он остается верен своему типу, – пробормотал Генри. – А дальше? Хотите благородно уступить его своей подруге или будете бороться за него?
При этом выражение лица его было таково, словно он собрался вводить в боевые действия свою личную армию.
– Пусть решает моя подруга, – ответила Дуня, – Я доверяю ей…
Генри вопреки своим правилам налил себе еще виски – третью порцию! – подлил немного Дуне и заявил:
– Либо вы невероятно великодушны, либо…
– Что именно?
– Либо он вам безразличен.
Дуня, возражая, попыталась объяснить: конечно, он ей не безразличен, ведь это «ее Тео», не правда ли, еще с ранней юности… О другом мужчине вообще не может быть и речи, она уже в этом убедилась, не стоит о них даже говорить, только время терять, с ними неинтересно и скучно. Но Тео – он был первой любовью с муками и почти физической болью, страданиями от тоски, ревности и вожделения. Вот как это было.
Генри внимательно слушал. Взгляд его блуждал по стене, где висел портрет Вильяма, его первой большой любви, со скептическим выражением лица. И потом он сказал:
– Дуня, вы любите юность, вашу юность, любите воспоминания, но не мистера Фокса.
– Вы глубоко заблуждаетесь, – сердито возразила Дуня, с шумом поставив бокал на стол. С нее достаточно и скотча, и дружеских замечаний пожилого господина, сравнивавшего свои чувства с её. – Я не могу представить себе жизни без профессора Теобальда Фукса. Поэтому я и хочу выйти за него замуж. Но если он передумал, я буду великодушна.
– В любви великодушие самое глупое, что может быть, – презрительно заключил герцог.
В этот момент зазвонил телефон на столике рядом с ним. Генри вздрогнул, снял трубку и передал Дуне:
– Наверняка это вас!
Это была Никола. Она звонила из Лидса, где группа остановилась на ночь перед возвращением на родину.
Генри удобно откинулся на спинку кресла, скрестил руки и слушал. Он устал от поездки верхом и долгих разговоров. Любовные истории всегда утомляют, независимо от того, сам ты их пережил или выслушал от кого-нибудь. Кроме того, разговор с Дуней всколыхнул его воспоминания, разворошил его прошлое. Прошлое восстало как затонувший город Бридждун из небытия, ожило, он мог ощущать и осязать его. Но фонари погасли, и он почувствовал себя разбитым.
Генри напряженно вслушивался: Дуня долго разговаривала с леди Штанци. К сожалению, он не все мог понять.
В конце разговора Дуня сказала:
– Никола, поступай так, как тебе хочется, действительно хочется. А что я больше всего ненавижу, так это отречение из благородных побуждений, да к тому же из-за меня. Это меня только обяжет, и мне придется постоянно повторять себе: ты должна быть снисходительна к ним обоим, о небо, да разве они не из-за тебя расстались? Великодушие вас объединяет, делает вас ближе, окружает ореолом святости. И такое дружное отречение порождает комплексы, а жертвой становится тот, ради кого жертвуют. Прости, дорогая, но эта роль не для меня. Говорю без горечи. Ты всегда поступаешь правильно, что бы ни делала.
Она протянула Генри трубку, чтобы он положил ее на рычаг, вздохнула и сказала:
– Сегодня мистер Фукс придет к ней.
– К леди Штанци?
– В ее комнату. Он хочет с ней поговорить.
Она не знает, как ей поступить, но больше всего ей хочется сказать ему правду.
– Какую правду?
– Что я ее к нему приставила, как она выразилась. Что она с самого начала принимала участие в розыгрыше в виде ловушки. Я просила ее не говорить этого, ведь теперь это не играет никакой роли, он все равно разозлится и на нее, и на меня. На нее даже, наверное, больше.
– Но, может, это и хорошо – или нет? – Генри лукаво улыбнулся и поднял бокал. – Cheers, my dear [47]47
Ваше здоровье, дорогая! (англ.)
[Закрыть], – выпил, облизнул губы и торжественно вопросил: – А если они сегодня ночью лягут вместе в постель?
– Генри, – воскликнула Дуня, – что за некорректное замечание!
– Правда не имеет другого достоинства, кроме того, что она правда, – философски изрек Генри.
– Очень мудро, прямо хоть в печать! – Дуня опорожнила бокал, надеясь, что фарфор простит ее за то, что она так мало уделяла ему сегодня времени. Затем поднялась, почувствовав, что нетвердо держится на ногах. – Спокойной ночи, Генри.
И вдруг ощутила искреннее сострадание к пожилому, сидевшему перед холодным камином в своем огромном древнем замке человеку, который ничего не имел, что было бы дорого его сердцу, кроме портрета на стене, да нескольких книг, содержание которых его не особенно интересовало.
Дуня присела перед ним, положив руки на его колени. Мимолетом подумала: Боже, что за старомодная поза! И оба долго смотрели в глаза друг друга. Генри гладил ее лицо.
– Не ждите долго своего Бридждуна, – попросила она.
– Сегодня я уже видел его, – ответил он, с любовью взглянув на скептически смотревшего со стены Вильяма. – Он появился и вновь исчез. – И, улыбнувшись, добавил: – На следующую тысячу лет.
– Оставим его в покое.
Она поцеловала герцога в щеки, худые и дряблые. Затем вышла в длинный темный коридор, проходя, задела столик с розами из дорогого шелка, стоявшими в изумительной фарфоровой вазе «Трогать воспрещается!» и даже застонала, вцепившись в эту вазу, чтобы не уронить.
– К черту все эти странные затонувшие города – фонарик был бы сейчас уместнее!
Но Генри уже ничего не слышал. Он крепко спал в своем кресле.
КАК НА КОШАЧЬИХ ЛАПКАХ
Складывалась довольно нелепая ситуация.
Николе не следовало позволять себя втягивать в это! Поначалу она нашла историю забавной, когда позвонила Дуня и рассказала о расстроенной свадьбе, Черном Замке и герцоге Леноксе. И об обиженном женихе.
«Тео не может себе этого представить, о Боже, мы всю жизнь ждали, а теперь он оскорбился из-за пары недель! Да, он мне нравится, я даже люблю его, но ведь в моей жизни есть и еще кое-что – привилегия, которую позволяют себе лишь мужчины. Так что? Скажи, когда ты опять отправишься в Шотландию, что? Через четыре дня? Прихвати Тео, обязательно! Что значит, ты его не знаешь.
Ты его уже достаточно видела на фотографиях, и у меня, и вообще! Послушай: в Бад-Каннштатте состоится фестиваль песни – что? Ты знаешь об этом? Тем лучше. Там выступает мой племянник, Лусиан, я тебе о нем рассказывала. Я его тоже уже предупредила. Он позаботится, чтобы Тео появился на празднике. Он посадит его в первом ряду. А затем твой выход, Никола: сделай так, чтобы он принял тебя за меня, придумай что-нибудь! В общем больше игры, чем эмоций. Пожалуйста, Никола, ну хоть попытайся, хорошо?»
Никола попыталась – и сработало. И вот теперь полная неразбериха! Профессор воспылал ярким пламенем, как сухой сарай, но что еще хуже – то же самое произошло и с Николой. Если бы только она могла не допустить этого!
Чуда здесь никакого не было.
Одна в течение стольких лет, вечно только работа, путешествия, необходимость заботиться об Эмиле и других. Так что зачастую она чувствовала себя древней старухой. Никакой любви, никакого секса. Если так и дальше пойдет, она растолстеет и окончательно потеряет привлекательность. Если та еще оставалась.
У нее был счастливый брак, по-настоящему счастливый.
Михаэль Штанци преподавал английский язык в одной из гамбургских школ, Никола работала переводчицей в одной из международных учебных организаций. Так они и познакомились во время симпозиума. Оба имели в прошлом по неудачному браку и поняли друг друга с первого взгляда. Он был образованным, остроумным, ненавидел сухие методы преподавания. Манера поведения его импонировала Николе, и она вышла за него замуж.
Вскоре у него возникли неприятности в школе, трения с консервативно настроенными учителями. Михаэль решил отправиться в южную Германию, где друзья предлагали ему место учителя в одной из гимназий. Так они переехали в Штутгарт. Впятером. Поскольку к тому времени у них родились уже трое сыновей.
Михаэль не принадлежал к тому типу мужчин, что рассуждают о прогрессивных методах, а сами мыслят категориями прадедов. Оба разделяли домашние хлопоты, вместе воспитывали детей и совершали покупки. Никола работала в туристическом бюро «Мальманн», крупнейшем в области. Летом они все вместе выезжали к морю, которое так любил Михаэль. А потом, как гром среди ясного неба, его болезнь, очень тяжелая… И она потеряла его.
С тех пор прошло три года. И она все более погружалась в работу, чтобы заглушить боль, зачастую неожиданно и сильно охватывавшую ее. Ей недоставало Михаэля, иногда она просто изнемогала от тоски по нему. И тогда ей приходилось брать себя в руки. Она заставляла себя быть веселой, ибо не могла – да и не хотела – распускаться и постоянно плакать.
И тут в ее жизнь вошел этот профессор, со своим добрым взглядом, упрямым характером и нежной меланхолией. Вдруг она вновь почувствовала, каково это, когда мужчина смотрит на тебя призывным взглядом. Она как будто пробуждалась от долгого, мрачного, скучного сна.
Дуня причинила ему боль. Видимо, всю жизнь он ждал ее, и каждый раз, когда протягивал руки, она отворачивалась и исчезала.
Обломки.
А теперь еще и это.
Вновь тоскливая боль в груди, головокружение и сумасшедшее сердцебиение вовсе не от бега или быстрого подъема по лестнице. Они нравились друг другу.
Они смеялись над одним и тем же, их мысли совпадали, достаточно было одного взгляда для их полного взаимопонимания. Так много общего при столь коротком знакомстве.
Тогда, когда все еще только начиналось с Михаэлем, так же ошеломительно, ненамеренно и необъяснимо, он сказал: «Любовь подкралась – как на кошачьих лапках». Теперь, черт побери, то же самое.
А Дуня?
Она сказала: ты поступишь правильно! Это было нечестно. Правильно – для кого?
Никола приняла душ и вымыла волосы, соорудив на голове тюрбан из белого полотенца. Принялась искать фен. На ее кровати вперемешку лежали вещи, среди них шотландская юбка и белая блуза с галстуком, которые она хотела надеть на следующий день, хотя они уже покидали Шотландию, направляясь в Англию. Но все равно, ей следовало развесить вещи и привести все в порядок.
Где сейчас профессор, покинуло ли его мужество, что случилось? Еще четверть часа, и она отправится спать.
Широко распахнув окно, она выглянула на улицу. Небо было покрыто облаками, ненадолго показалась и тут же исчезла луна, как будто испугавшись. Парочка, держась за руки, прошла по площади и скрылась среди деревьев. Может, это полная девушка и Степной Волк, новобрачные из Гретна-Грин, которые не отваживались одни – вдвоем! – остаться в комнате. Во всяком случае, они теперь хоть не бродят в одиночку.
Раздался стук в дверь, настолько тихий, что Никола подумала, она ослышалась. Она закрыла окно, из-за мошкары, планировавшей генеральное нападение, и распахнула дверь.
Профессор! Он еще был одет, поверх полосатой рубашки – темно-голубой пуловер. Он выглядел спортивно, очень смущенно и не очень счастливо. Она извинилась за свой вид, пошутила по поводу тюрбана и беспорядка, надеясь, что он улыбнется, однако он оставался серьезным. Тео присел на краешек стула, который она быстро освободила, и огляделся.
– Вереск. – Он откашлялся, не зная, как обратиться к ней: на «ты» у него еще не очень получалось, – В ночь падающих звезд ты подарила мне букет вереска. Я украсил им вырез твоего платья. Несколько старомодно, как в старом фильме… – Он сбился, но затем вновь собрался и спросил: – Он еще у тебя, букет, или ты его выбросила?
– О Господи, да. – Пожав плечами, она села напротив него на заваленную вещами кровать. – Выбросила. Нельзя же все подбирать, верно?
Звучало как отказ, хотя и было произнесено дружеским тоном. Тео понял. Яснее высказаться она и не могла. Он попытался стереть разочарование с лица, решился и посмотрел на Николу.
– Тогда еще один вопрос.
– Пожалуйста – Глаза под темными бровями воинственно блестели, она разыгрывала леди Макбет.
– Если бы мне было столько лет, сколько моей дочери, я бы сказал: Никола, без вас я чувствую себя одиноким. А вы?
– Что я?
– Ну что говорят люди более зрелого возраста? Они говорят: я люблю вас, а вы – вы любите меня?
– Что вы говорили Дуне – пару дней назад, когда хотели жениться на ней?
– Это нечестно!
– Почему же?
– Потому что с того времени прошла целая вечность. Многое изменилось. Дуня вновь покинула меня, в самый последний момент.
– Но вы же поехали за ней. Почему?
Он молча пожал плечами. Да, действительно, почему?
– Возможно потому, что вы – что ты меня воодушевила, – через некоторое время произнес он. – Потому что провидение – или что там еще – нас свело. – И затем тихо добавил: – О Дуне мы можем не беспокоиться. Она всегда убегает от меня, возможно, из страха связать себя. Если откровенно, то она никого не любит. Только себя.
– Тео, – умоляюще произнесла Никола, впервые назвав его по имени. – А если вы не правы в отношении нее? Если она не хочет ничего более, как быть с вами? Не будьте таким пренебрежительным.
Она была уже готова рассказать ему правду, но ее сдерживало слово, данное Дуне. Да Тео и не слушал ее. Как завороженный, уставился он в одну точку, как будто нашел самородок: он увидел нечто, что пряталось среди разбросанных вещей на кровати: букет вереска!
– О Господи! – Она пыталась преодолеть неловкость, увидев, как он заметно расцвел, не спуская с нее радостных глаз, и поспешно произнесла. – Один из многих букетов, что я покупала и раздаривала…
Но он, естественно, этому не поверил.
Он поднялся, как будто решился перейти в наступление, но не трогался с места и так стоял с ободряющей улыбкой на лице, почти бесстыдной. И Никола поднялась, чтобы пройти к шкафу и повесить туда юбку с блузой, но тут произошло непостижимое: профессор крепко схватил ее. Его рука была подобна языку игуаны, при помощи которого она настигает жертву. И вот уже обе руки его заскользили по ее бедрам, волнующе и дразняще, лаская жадными движениями, как будто он хотел досконально изучить ее. Уже давным-давно не ощущала она подобных прикосновений, но стояла недвижно, взяв его лицо в ладони и внимательно глядя в глаза. Изумительные, нежные глаза!
Но она не хотела привыкать: ко рту, глазам, запаху, голосу мужчины, которого она, возможно, любила. Однажды в ее жизни подобная любовь уже окончилась крахом, оказалась ничтожной, мелкой, сварливой. Во второй раз она потеряла своего Михаэля, слишком рано, не успев насладиться любовью и браком. Он ушел, умер – и вновь она осталась одна.
Как на кошачьих лапках подкрадывается любовь.
– Послушай…
Она пробуждалась в его нежных объятиях, как Спящая Красавица в своем хрустальном гробу после поцелуя. Дыхание ее прерывалось, она не могла говорить. Разбуженные поцелуем принцессы имели обыкновение открывать глаза и нежным голосом вопрошать: «Где я?» Что само по себе выглядело смешно. Она подавила смешок и отодвинулась от него. Лицо Тео приняло удивленное, даже обиженное выражение.
– Не обижайся так сразу. Но поверь мне: букет еще ни о чем не говорит!
Но он не принял эти слова всерьез. Он крепко обнял ее и прижал к себе. И так стояли они долго, недвижные, ощущая, как отпускает их напряжение, уступая место чувству надежности, покоя и уверенности, желанию любить.
Но еще оставался между ними барьер. Возможно, та сдержанность, что трактуется ложным чувством уважения друг к другу, а точнее – к Дуне.
Дуня, как казалось обоим, стояла рядом с ними, смотрела на них, отпуская насмешливые замечания.
И вновь волшебство исчезло и между ними возникла стена.
Вроде ничего и не произошло, но они отпрянули друг от друга, почувствовав себя беспомощными и растерянными. В чем дело?
– Сядь, – сказала Никола, приводя одежду в порядок. – Я сейчас заварю нам чай.
Она наполнила электрический чайник водой, опустила три пакетика с чаем в кувшин, поставила на стол две чашки и сахар. Тео путался у нее под ногами. Он настаивал на том, что сам заварит чай, а она, пожалуйста, может сесть и отдохнуть. В конце концов, она с утра до вечера печется о других. Так пусть теперь позволит себя обслужить.
Улыбаясь, она уступила его настояниям, подумав, что Михаэль вел бы себя так же. Удивительное ощущение – наблюдать за мужчиной во время домашней работы и отдыхать от изнеможения, которого в последние годы и не знала. Вот только сейчас почувствовала она усталость, впервые за долгое время позволила себе расслабиться. Она вытянулась на кровати, подложив руки под голову, чувствуя себя окруженной заботой и вниманием. Сердце ее переполнялось любовью.
Он сервировал ей чай на подносе, подсел к ней, помогая устроиться поудобнее, как если бы она была тяжелобольной. И вновь они чувствовали смущение.
– Завтра в это время мы будем уже на судне, – сказала Никола, отпивая маленький глоток чаю.
