Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
– Я не желаю слушать все это! – более решительно промолвила Ателинда.
«Если Херта скажет еще что-нибудь в таком же духе, – подумала Ауриана, – я не выдержу и взорвусь! И тогда мне уже будет все равно, проклянет ли она меня девять раз и умру ли я прямо тут же на месте. Я – такое же человеческое дитя, как и все остальные, разве это не так? Почему же она постоянно третирует меня и относится ко мне с таким откровенным презрением? Я уверена, что мама знает обо всем этом больше, чем говорит».
Херта никогда не допускала, чтобы слово Ателинды было последним в споре.
– Готова биться об заклад, наша высокомерная принцесса думает, что ей удастся отказаться от этого брака. Похоже, она опять намерена забраться на дерево, а ты, Ателинда, глупая мягкосердечная мать, видно, опять не готова взять в руки топор.
Эта последняя насмешка Херты неожиданно для нее произвела противоположное действие на Ателинду, и напомнила Ауриане о великодушии Бальдемара и его отцовской любви к ней. Однажды, когда Ауриане не было и семи лет, она взобралась на высокую сосну, чтобы убежать от Херты, преследовавшей ее с березовым прутом в руках, и целый день просидела на дереве, упорно отказываясь слезать вниз, превозмогая голод и усталость, от которой уже чуть не падала с дерева. Херта извергала угрозы, кричала так, что в конце концов охрипла и послала за Гарном, рабом, работавшим в поле, чтобы тот срубил топором сосну, на которой сидела Ауриана. Но Ателинда направила гонца к Бальдемару; отец сразу же покинул торжественное пиршество в честь очередной победы и поспешил домой, – прибыв как раз вовремя, чтобы предотвратить первый удар топора, когда Ауриана уже готова была упасть на землю вместе с деревом. Бальдемар въехал во двор верхом вместе с пятьюдесятью своими соратниками, слегка ошеломленными увиденной сценой, и мудрыми ласковыми словами уговорил девочку слезть с дерева. Херта громогласно требовала от него наказать Ауриану, обвиняя ее в том, что она будто бы потравила взошедшую пшеницу, катаясь по полю на своем пони, – чего Ауриана, кстати, и не думала делать, – и помогла спрятаться рабыне, которую Херта намеревалась наказать за провинность ста ударами хлыста, – что было правдой. Но Бальдемар строго-настрого запретил трогать ребенка, и Ауриана навсегда запомнила его слова: «Лучше обладать строптивым духом, чем сломленным».
На этот раз Ателинда ничего не ответила Херте, она только теснее прижалась к Ауриане и обняла дочь за плечи. Воцарилось такое долгое молчание, что тишина начала сводить с ума девушку. Ей стало казаться, что рядом с ней в темноте находится сдерживающий дыхание дракон. В этой неестественной тишине она явственнее ощущала близкое присутствие гермундуров и с грустью взглянула на спящего Арнвульфа. Бедное слабое существо. Почему боги сотворили нас такими беззащитными? Мы не умеем летать, у нас нет когтей – мы входим нагими в этот мир, который готов поглотить нас в любое мгновение.
Теперь уже Ауриана различала сидящих в полумраке землянки Мудрин, Фредемунд и пять других женщин, работавших в доме за ткацкими станками; они расположились на земляном выступе, это место считалось почетным. У их ног в земляной слякоти сидели рабы-земледельцы, тесно прижавшись друг к другу. Гарн, который был их старостой, сидел несколько в стороне. Рабы-земледельцы вели хозяйство на отдельных, выделенных им участках земли, а затем более половины собранного урожая отдавали в закрома, принадлежавшие племени. Среди этих рабов был и бывший хаттский воин, покрывший себя несмываемым позором на поле боя, когда он бросил свое оружие и бежал – за это преступление собрание племени осудило его на вечное рабство. Здесь же было пять гермундурских женщин, захваченных во время стычек между племенами, часто возникавших из-за обладания соляными источниками. И, наконец, среди рабов находилось два римлянина. Одним из них был галльский работорговец, которого воины Бальдемара захватили вместе с телегой, груженой хаттскими детьми и направлявшейся на невольничий рынок. Собрание племени не стало посвящать его Водану, потому что такая жертва была бы недостойна бога. Второго римлянина звали Деций.
Ауриана всегда восхищалась Децием, потому что он был настоящим римским легионером. И хотя он казался теперь усмиренным и нестрашным, он был все же в глазах девочки представителем ужасного племени людей, сооружающих каменные жилища, огромные, словно горы, и обращающих в рабство все народы на своем пути. Ауриана часто тайком наблюдала за Децием, следила за тем, как он полол сорняки на своем убогом клочке земли или делал физические упражнения, как бы бросая воображаемые копья в невидимую цель, чтобы укрепить свое тело. Ауриана искала в нем признаки выдающейся силы или необычного характера, и была крайне разочарована, не находя в нем ничего особенного. Деций был самым обыкновенным человеком. Он метал копье не дальше, чем это делал средний хаттский воин, и у него было не больше мужества, чем у любого хатта. Что же касается роста, то он был даже ниже, чем большинство ее сородичей. В Деции ей не удалось обнаружить ничего выдающегося, свидетельствующего о его принадлежности к воинственному побеждающему всех на своем пути племени с Юга.
Единственной чертой характера Деция, выделявшей его среди остальных рабов, было высокомерие. Когда Ауриана смотрела на него, он не отводил глаз в сторону, а прямо встречал ее взгляд, с дерзостью, непозволительной для раба. Его взгляд при этом как бы говорил: «Даже и в обличье раба я лучше, чем ты». И теперь, казалось, он глядел на всех сверху вниз с насмешливым презрением, как будто германцы для него были все равно что несмышленые дети, которым, правда, каким-то чудом удалось временно захватить его в плен. Он не желал учить язык хаттов, усвоив минимум необходимых слов, избегая, впрочем, по возможности употреблять даже их, как будто хаттский язык был отвратителен ему. Он стриг свои волосы очень коротко, а лицо брил чисто, на римский манер. Ауриана понимала, что он делает так, потому что не хочет быть похожим на них. Он терпеть не мог ставленый мед, предпочитая пить вино, какого бы плохого качества оно ни было и как бы ни смахивало на мутную бурую от грязи реку. Однажды Ауриана застала его сидящим у порога своей хижины с развернутым свитком в руках, на который он пристально смотрел. Девочка подумала, что римлянин вошел в своего рода транс. Придя домой, она описала увиденную сцену Бальдемару, который терпеливо объяснил ей, что язык римлян обладает чудесным свойством: каждое его слово можно передать знаками, в чем-то похожими на руны, и что Деций занимался делом, которое называется «чтением». Несколько ночей после этого разговора с отцом Ауриана почти не спала, размышляя над тем, о чем узнала. С помощью знаков, нанесенных на папирус, вы могли услышать слова какого-нибудь человека, произнесенные далеко от вас, или такие слова, которые были уже тысячу лет мертвы. Но в подобного рода передаче слов таился и грандиозный обман: как мог читающий знаки точно знать, что именно имеется в виду, если он не в состоянии был услышать живой человеческий голос с его мелодией, смысловыми ударениями и определенным тоном?
И вдруг, сидя уже здесь в землянке, Ауриана напряглась всем телом от охватившего ее волнения. Как она сразу не подумала об этом! Знаки на кожаном поясе, который она сняла с убитого воина, должно быть, представляли собой римские письмена! Ей следует показать пояс Децию и приказать ему перевести слова, вырезанные на коже.
Деций заметил, что Ауриана смотрит на него, и усмехнулся. Эта улыбка насторожила ее, она была игривой и одновременно презрительной, Ауриане захотелось залепить ему оплеуху. Деций был еще молод, ему было чуть более двадцати лет. Его гладкое, с правильными чертами лицо походило на лицо мальчика, но в нем читалась мужская решимость, его быстрый взгляд, казалось, был способен держать мир в повиновении и страхе, но все же не мог спрятать таящуюся в глубине глаз безотчетную печаль.
Ауриана постаралась придать своему взгляду слегка надменное выражение, потому что не хотела, чтобы он вообразил себя способным расстроить ее или вообще вызвать в ней какие-нибудь чувства – но его улыбка от этого стала только еще шире.
Неожиданно где-то поблизости, наверху, раздался жалобный детский плач, дрожащий от страха и безнадежности голос маленького существа, чувствующего свою полную беспомощность среди ужасов мира.
– Мама, это Туско. Он жив!
Туско был сыном Тойдобальда и Харис и двоюродным братом самой Аурианы. Он каким-то чудом спасся при налете на их дом и пришел сюда, к знакомой ему усадьбе. Судя по его крикам и рыданиям, мальчик, спотыкаясь и падая, вбежал внутрь покинутого дома, думая, что там он будет в безопасности, но не найдя никого, снова выбежал во двор.
Пока Ауриана размышляла, как можно подать ребенку знак, чтобы он бежал сюда к землянке, и при этом не выдать себя, поскольку враг был уже совсем близко, – Ателинда вскочила со своего места и начала взбираться вверх по уступам земляной стенки. Она отодвинула в сторону плетень, не теряя времени даже на то, чтобы передать кому-нибудь спящего у нее на спине Арнвульфа.
– Мама, нет! Нет! – воскликнула Ауриана приглушенно. Она попыталась схватить мать за ногу, но та уже ловко выбралась на поверхность.
Херта тоже очнулась от своих невеселых мыслей.
– Безумная женщина! Ателинда, я приказываю тебе, вернись!
– Бестолковая дикая свинья! – этот голос принадлежал Децию.
К счастью для него, он сказал фразу по-латински – иначе в его горле давно бы уже торчал охотничий нож Аурианы.
Выбравшись на поверхность, Ателинда увидела белокурую головку Туско, бежавшего по истоптанному копытами проходу между деревянными кормушками для скота, и последовала туда.
Внезапно Ауриана так явственно ощутила близкое присутствие врага, что, казалось, почувствовала его запах пота и крови. «Мама, – хотелось ей крикнуть во всеуслышанье, – ты прямиком идешь в открытую пасть хищного зверя!»
Она услышала, как торопливые шаги матери затихают вдали.
И тут тишину разорвал пронзительный клич, казалось, впившийся в мозг Аурианы, словно железная игла. За ним последовали оглушительные нестройные воинственные крики – как будто одна искра разожгла целый пожар.
Вскоре послышался отчетливый шум пробирающихся сквозь кустарник людей, сопровождаемый душераздирающими возгласами и визгом сотен воинов, перебирающихся через низкий частокол, огораживающий двор. Неприятель наступал со всех сторон, окружая Ателинду, замыкая вокруг нее кольцо. Ауриана услышала треск бьющихся глиняных горшков, фырканье и испуганное ржание лошадей и жалобный визг сторожевых псов, которых гермундуры забивали дубинками.
Вскоре до слуха Аурианы донеслось потрескивание огня, весело пожиравшего кучи хвороста, которыми обложили стены дома. Этот шум быстро нарастал, набирая силу и мощь, и вот уже пламя взревело, взметнувшись высоко к небу. Ауриана знала, что это горел дом Бальдемара.
И тут она услышала крик Ателинды. Сначала он был громким, полнозвучным, а затем перешел в приглушенный стон, как будто кто-то зажал ей ладонью рот. От этого звука огонь пробежал по жилам девушки.
Она выхватила из ножен меч Бальдемара, вскочила на ноги и начала проворно взбираться по уступам земляной стены вверх, слегка неуклюже, поскольку тяжелый меч мешал ей.
Но тут чья-то ладонь плотно закрыла ей рот, а талию перехватила мужская крепкая рука. Хватка была железной. Ауриана начала яростно извиваться, но схватившему ее человеку мало-помалу удалось стащить ее вниз.
Это был Деций.
– Глупый щенок! – процедил он сквозь зубы прямо ей в ухо и заговорил, мешая латинские слова с исковерканными хаттскими: – Ты можешь играть со своей жизнью, но не с моей!
Херта медленно и прямо поднялась со своего места.
– Не дотрагивайся до нее, раб! – ее голос был похож на разъяренное кошачье шипение. – Как смеешь ты касаться руками свободной женщины! Я велю выпороть тебя, а затем утопить!
Деций с большим трудом сбил Ауриану с ног, заломил ей руки за спину и уселся верхом на нее, стараясь всем своим весом удержать девушку на земляном полу. Вверху прямо над ними раздавался топот конских копыт – это вражеские всадники пробирались сквозь заросли кустарника. Все инстинктивно прикрыли свои головы руками. Деций первым опустил руки. Он давно уже научился побеждать в себе панику намеренной бойкостью языка.
– Дикие неразумные варвары! – произнес он с подчеркнутой насмешкой в голосе, восстанавливая дыхание после яростной короткой схватки с Аурианой, которая все еще дергалась под ним и пыталась сопротивляться. – Я давно уже отказался от попыток вразумить их. Клянусь Юпитером-громовержцем, этим дикарям доставляет истинное наслаждение бросаться прямо на вражеское оружие! – и он прибавил, глядя с ухмылкой сверху вниз на Ауриану. – Кстати, моя маленькая забияка, это – боевой меч, а не садовая мотыга.
Ауриане почти удалось столкнуть его с себя, но он опять пригнул ее к земле и уселся сверху.
– Прошу прощения, почтенная матрона, – обратился Деций к Херте, вернее хотел так обратиться, но не знал как будет по-хаттски вежливое обращение «матрона» и произнес оскорбительное словосочетание «почтенная великанша». Херта стремительно вскочила на ноги, как будто Деций плеснул ей яд в лицо, и медленно двинулась к нему, помахивая в воздухе своей палкой.
Но Деций, все еще ухмыляясь, легкомысленно продолжал свои дерзкие речи:
– Но ты же наверняка понимаешь, что, – пока я пребываю в здравом уме, – я не могу сидеть сложа руки, видя, как эта полоумная, одержимая желанием драться девчонка выдает местоположение нашего укрытия.
Он снова взглянул вниз на Ауриану.
– И так как мы уже вплотную подошли к вопросам военной тактики, вот тебе небольшой совет, без которого не обойтись. Более разумное существо взяло бы копье, а не меч – потому что тогда тебе не понадобилось бы сближаться с врагом.
Палка Херты с треском опустилась на спину Деция. Когда он круто повернулся, чтобы отразить новый удар, Ауриана впилась зубами ему в руку, прокусив ее до кости.
– Проклятье! – воскликнул Деций и затряс рукой.
Освободившаяся от его хватки Ауриана вскочила на ноги и снова схватила меч. На этот раз ей удалось добраться до самого верха и, отодвинув плетень, высунуть голову из лаза, прежде чем Деций полностью пришел в себя и ухватился за ее лодыжки. Но Ауриане хватило одного взгляда, брошенного вокруг, для того, чтобы ужасная картина, увиденная ею, навсегда запечатлелась в памяти, став одним из сильнейших потрясений ее жизни.
Сначала она заметила только огонь. Он показался ей огромным факелом в руках Гиганта, которым тот пытался опалить ее лицо. Огромный желтый столб огня по-змеиному извивался в воздухе, колыхаясь как будто в такт мрачной музыке, доносящейся из подземного мира. Бесстыдное пламя с жадностью пожирало родовое гнездо Предводителя хаттских вождей, словно это было рядовое жилище; казалось, пламя разгоралось все мощнее и ярче от жарко занявшегося духа, обитавшего в самом этом доме. Разъяренный огненный демон пожирал на глазах Аурианы ее колыбель, ткацкий станок ее матери, высокое ложе ее отца, деревянный настил, на котором она сделала свои первые шаги.
Затем она увидела гермундуров. Похоже, здесь воссоединились все три отряда – по-видимому, усадьба Бальдемара и была целью их военного похода с самого начала. Их красные одежды мелькали повсюду, они шныряли по двору группами и поодиночке, как будто их привела в движение и воодушевляла единая воля. Их грязно-желтые волосы свободно развевались на ветру, их лица блестели от пота. Некоторые из них были верхом на лошадях, косившихся на огонь диким взглядом, на конской сбруе виднелись обереги – клыки вепря. Лошади были нагружены мешками с награбленным добром, а на плечах воинов красовались роскошные меха. Некоторые подбрасывали попадавшуюся им на дворе домашнюю утварь в огонь или метали копья в охваченных паникой овец, убивая их ради забавы. Один воин тащил за волосы пойманную им рабыню. Несколько гермундуров пьяными голосами горланили военные песни, неуклюже прыгая в диком подобии танца. В отдалении группа воинов сгоняла хлыстами в одно стадо скот, угнанный со спаленных ими усадеб.
Затем сильный порыв ветра разогнал клубы густого, стелющегося по земле дыма, и Ауриана увидела Ателинду. Мать лежала навзничь на земле. Арнвульфа не было видно поблизости. Волосы Ателинды растрепались и теперь овевали ее, как тонкое шелковое покрывало. Подол ее льняного платья был разорван сверху донизу ударом меча, и обнаженные ноги матери поражали своей ослепительной белизной на фоне черной земли. Белые ноги, черная земля – эта картина часто будет всплывать в сознании Аурианы в самые неожиданные моменты ее жизни, и она будет стараться задержаться на этой картине, не позволяя памяти оживить то, что произошло вслед за этим.
Один из воинов подполз к матери на четвереньках, как крадущийся волк; затем он медленно улегся на ее оцепеневшее тело. Тошнота подкатила к горлу Аурианы, когда она поняла, что он хочет совокупиться с ней, как это делают животные. Белые ноги матери и мускулистые, смуглые ноги гермундурского воина слились вместе. Он вонзил свою плоть в ее лоно, слив свое тело с ее телом и осквернив тем самым священный храм, которым была для Аурианы ее мать.
Где были в эту минуту боги?! Святотатственный рот насильника был прижат к шее матери, и Ауриане казалось, что он высасывает кровь из нее, ворует ее силу, припав к источнику ее благородства, пьет священный эликсир, с которым к нему перейдет удача и везение предков Ателинды.
Он выпьет ее до дна, оставив только пустую оболочку и свое ядовитое семя в ней.
Ауриана начала вырываться, обезумев и ослепнув от бешенства, мысли путались у нее в голове, она ничего не соображала от охватившей ее ярости, а только цеплялась за землю и корни растений онемевшими от напряжения пальцами. Ей страстно хотелось на самом деле ослепнуть, вырвать свои глаза, ничего не видеть вокруг, погасить светильник жизни и вернуться в хаос небытия. Она ненавидела всякую слабость, даже слабость Ателинды.
Увиденная сцена произвела на нее не просто ошеломляющее впечатление, но и перевернула во многом ее мировоззрение, внушив новый взгляд на вещи. Если ее мать пала жертвой кого бы то ни было, значит, она уже изначально была жертвой. С этой минуты готовность к бою, готовность к сопротивлению и атаке преследовала Ауриану всю жизнь даже во сне.
Деций с трудом удерживал ее сильное гибкое тело, крепко сцепив руки на лодыжках Аурианы. Мало-помалу ему все же удалось снова стащить ее вниз. Девушка сразу же впала в апатию, смертельная усталость навалилась на нее, и она рухнула рядом с Децием на земляной пол. И хотя в этом уже совершенно не было никакой необходимости, он продолжал крепко держать ее.
Глаза Херты остекленели, и, казалось, ничего не видели, как будто она не желала больше прикасаться к этому миру даже взглядом. Она уставилась глазами, полными осуждения, в одну точку – на просвет в плетне, закрывавшем лаз, словно это было живое существо, ответственное за их муки и беды.
В землянке на долгое время установилось гробовое молчание. Постепенно крики наверху становились все отдаленнее, звучали все реже, пока не стало ясно, что враги отступили, схлынув, словно волна во время отлива, оставляющая за собой печальные обломки погибших в пучине кораблей. Наконец наверху воцарилось скорбное безмолвие. Только пожар продолжал громко гудеть, раздуваемый неутихающим ветром.
Ауриана заставила себя подняться и, оттолкнув Деция, который пытался было помочь ей, вылезла на поверхность.
По всему двору валялись тела убитой домашней скотины, как будто порыв ураганного ветра опрокинул разом всех животных, сбив с ног. Дом Бальдемара полыхал, как огромный факел. Ауриана споткнулась о разбитый глиняный горшок и упала рядом с распростертой на земле матерью.
Она прикрыла своим плащом обнаженные ноги Ателинды. Мать с трудом повернула голову, и ее губы дрогнули. Сердце Аурианы запрыгало в груди от радости, как будто из бездонной черной пропасти ее вновь вернули на залитый солнцем луг. Мать была жива!
Она прижалась щекой к материнской щеке и, сотрясаясь от душивших ее рыданий, простонала еле внятно:
– Я должна была прийти на помощь к тебе… Я могла спасти тебя… Я проклята!
За своей спиной девушка услышала голос Херты.
– Ауриана! – этот голос вонзился, как зазубренный ржавый клинок, в сердце Аурианы. – Не дотрагивайся до нее! Она – нечистая, ее следует очистить, совершив обряд жертвоприношения!
Ауриана обернулась. Рядом с Хертой стоял Туско, пряча лицо в ее плащ. Мальчик был цел и невредим. Что же касается Арнвульфа, то его бездыханное тельце лежало на руках бабушки. «Воин, напавший на Ателинду, – быстро сообразила Ауриана, – должно быть, прежде швырнул на землю младенца, и тот разбился насмерть».
Ауриана почти вырвала Арнвульфа из рук Херты и отвернулась в страхе, что мать увидит мертвого ребенка: «Ей не надо сейчас знать об этом, – думала Ауриана. – Пусть немного оправится сначала, придет в себя».
Она крепко прижала Арнвульфа к своей груди, как будто тепло ее тела и ее решимость могли вдохнуть жизнь в безжизненное тельце брата. Ей казалось, что мальчик спит – ведь глаза, закрытые смертью, и глаза, закрытые сном, так похожи. Но Ауриане не удалось обмануть себя. Сегодняшний день был беспощаден. Ауриана упала на колени, держа мертвого ребенка на руках, и простояла так, казалось, целую вечность – вознося беззвучные вопли ярости и мольбы к богам, умоляя, чтобы они вернули ей ее брата, ее дом, ее детство.
Она заметила, что Деций замедлил шаг, отстав немного от остальных рабов, и не спускает с нее глаз. Ей не о чем было говорить с ним. Она знала также, что за ее спиной Херта неторопливо расплетает свою косу, произнося молитву, которую обычно говорят во время обрядов, связанных со смертью человека. Но Ауриану ничего больше не трогало в этом мире. Усилием воли она попыталась дотянуться до души брата, но обнаружила на ее месте лишь пустоту.
На закате солнца, позолотившем верхушки сосен, из леса бесшумно вышли двенадцать жриц святилища Дуба, расположенного за Деревней Вепря. Эти жрицы были искусными врачевательницами и явились, чтобы узнать, кто тут есть живой, и не нуждаются ли люди в их помощи. Их лица были исполнены ужаса и жалости. Волосы жриц, которые они ни разу в жизни не подстригали, почти волочились по земле, блестели и переливались в закатных лучах солнца разными оттенками – золотистым, темно-золотым, каштановым, охристым Висящие на их поясах бронзовые подвески в форме серпов, складные ножички и шарики из горного хрусталя издавали мелодичный перезвон. Они тревожно поглядывали на Херту, многозначительно перешептываясь между собой, но не осмеливались вступать в пререкания с женщиной такого высокого ранга.
Херта с распущенными волосами стояла лицом к полыхающему пожарищу, протянув к нему ладони. Ауриана, молчаливая и безучастная, находилась тут же, погруженная в горестные думы.
Жрицы Дуба засуетились вокруг Ателинды. Труснельда, сребровласая Первая Жрица этой общины, с глазами, полными слез, склонилась над женщиной и ласковым жестом убрала волосы с ее лба.
Затем четыре жрицы осторожно подняли ее и уложили на носилки, устеленные свежей соломой. Ведуньи хотели отнести Ателинду в Святилище Дуба, где они могли бы вылечить ее целебными травами и магическими заклинаниями.
С большим трудом им удалось разжать сведенные судорогой руки Аурианы и взять у нее Арнвульфа. Его необходимо было подготовить для обряда кремации. Труснельда попыталась увлечь за собой Ауриану, но та не могла двинуться с места. Казалось, ее душа была холодной и тяжелой, словно огромный камень. Она тихо села на землю, будто зачарованная огнем.
– Дочка, сюда придут волки, – сказала Труснельда доброжелательно и настойчиво, обнимая своими гибкими ласковыми руками Ауриану за плечи и как бы укрывая ее от беды этим материнским жестом. – Земля вокруг осквернена, и уже близится ночь. Ты должна пойти с нами.
Ауриана сидела все так же безучастно, словно ничего не слышала.
– Ауриана, – опять заговорила Труснельда, по-прежнему тихо, но с большей настойчивостью, – твоя бабушка готовится сделать то, что тебе не следует видеть. Пойдем с нами. Я прошу тебя от имени духа Священного Дуба.
– Я не могу увидеть ничего более ужасного, чем то, что уже видела, – наконец, вымолвила Ауриана. – Оставь меня, пожалуйста. Пока огонь горит, волки сюда не придут.
– Я знала твою маму и даже бабушку еще малыми детьми, так неужели я не знаю, что будет лучше для тебя? – проговорила Труснельда сердитым тоном, теряя терпение и выходя из себя. Но тут же она сдержалась и пожала плечами. – Ну что ж, оставайся. И приходи, когда будешь готова.
Старая жрица оставила хлеб и мед для Аурианы, затем сняла свой плащ и накинула его на плечи девушки. Четыре жрицы подняли носилки, на которых лежала Ателинда, и тронулись в путь.
Через некоторое время рассеянное внимание Аурианы невольно привлекла Херта. Пепельно-серые волосы старой женщины развевались по ветру, словно знамя над капитулирующей крепостью. Размеренным твердым шагом Херта двинулась прямо к охваченному пламенем дому. На ее застывшем лице читалось выражение спокойной решимости.
До Аурианы, наконец, дошло, что она хочет войти в огонь. Сознание этого моментально вернуло девушку к суровой реальности. Она вскочила на ноги.
– Нет! – ее крик скорее был похож на отчаянный вой.
Ауриана подбежала к бабушке, которая уже находилась так близко от яростно полыхающего огня, что девушка почувствовала его опаляющее дыхание на своем лице. Но Ауриана знала, что не вынесет еще одной смерти. Она схватила Херту за руку. Херта отпрянула и грубо, с силой оттолкнула Ауриану, длинные волосы бабушки хлестнули девушку по лицу.
– Твое прикосновение оскверняет человека! Отойди от меня, дитя демона!
– Бабушка! Оскорбляй и презирай меня, если тебе так хочется, но не уходи от нас! И без того наша семья понесла такие жестокие потери!
Ауриана испытывала стыд за свой дрожащий голос, но, собравшись с силами, продолжала дальше:
– Смерть матери – самое страшное предзнаменование для судьбы всего рода. Убив себя, ты нанесешь огромный вред Бальдемару и дашь Видо преимущество в их соперничестве. Подумай хотя бы об этом – подумай о своем сыне!
Херта взглянула на нее пустыми глазами, в которых почти не было жизни. Ветер надул струями горячего воздуха ее льняное платье, и оно начала слегка колыхаться, словно резвящийся дух.
– Молчи! – произнесла она, с трудом разжав свои пересохшие губы, ее свистящий шепот был похож на звук, издаваемый кожаными мехами. – Что ты можешь знать о жизни, смерти и вражде? Боги отвернулись от этого дома, неразумное дитя, иначе все эти бедствия не могли бы случиться с нами. Что же касается меня, то я обладаю достаточной мудростью и волей, чтобы не влачить столь жалкое существование, существование в бесчестии.
Ауриана к своему изумлению неожиданно поняла, что больше не испытывает страха перед бабушкой. Казалось, этот день перевернул всю ее жизнь, детство Аурианы кончилось, и она внезапно увидела Херту такой, какой та, по всей видимости, и была на самом деле: не величественной и внушавшей ужас окружающим, а ершистой ожесточенной девчонкой, состарившейся под бременем жизненных невзгод и бесконечных наказаний, насылаемых на нее богами; она облегчала свою боль тем, что время от времени причиняла страдание другим, вымещая на них свои обиды.
– Бабушка, ты можешь погубить всех нас! Твой поступок сделает нас еще более несчастными! – сердито закричала Ауриана, стараясь перекричать рев огня и сама изумляясь собственной смелости. – Это жестоко с твоей стороны, жестоко и трусливо! Честь и славу нашего рода можно вернуть местью. Ты ведь знаешь, что Бальдемар отомстит за все. Его месть будет скорой и разящей, словно удар грома, следующий за молнией. Ведь они убили его сына! Изнасиловали жену! Да он превратит в пустыню все их земли!
Потухший взор Херты неожиданно вспыхнул яростным огнем.
– А кто отомстит за него, глупая девчонка, когда он падет от руки своей кровной родственницы?
– Что ты такое говоришь? Кто тебе сказал о возможности такого злодеяния? И кого ты подразумеваешь, говоря о кровной родственнице?
– Убийство Арнвульфа может быть отомщено, но никто ни на земле ни в небесах не сможет отомстить за Бальдемара. Потому что никто не сможет поднять руку на свою кровь, даже ради священной мести! Вот он, смысл величайшего проклятия, которое тяготеет над нашим родом, – месть не сможет смыть нашего позора. И то, что произошло сегодня, это только предвестие нашего падения.
Ауриана всем нутром ощутила, что зверь, который всю жизнь крался по ее следу, сейчас, наконец, изготовился к прыжку.
– Он умрет от твоей руки! Твоей, Ауриана, именно это написано у тебя на роду! – с триумфом во взоре воскликнула Херта.
– Да ты просто спятила! Демоны зла овладели тобой! Я не могу поверить столь отвратительным словам, посмевшим вырваться из твоих уст! Разве ты не знаешь, как я люблю отца? Даже Ателинда не любит его больше, чем я.
Но бабушка снова ушла в себя, запершись в башне молчания. Она резко вырвала свою руку из рук Аурианы и полной решимости поступью продолжила свое медленное шествие к объятому пламенем дому. Ауриана некоторое время следовала за ней, впав в состояние, граничащее с истерикой.
– Нет, бабушка, нет! – выкрикивала она до тех пор, пока не почувствовала, что кровь начинает закипать в ее жилах от нестерпимого жара. Однако Херта шла все также ровно – прямо к стене огня, не замедляя шага. Казалось, она идет с каким-то особым воодушевлением, как будто ее ждет пламенный любовник, и она жаждет соединиться с ним. Она была демонической натурой, обладавшей более сильной волей, чем сила огня.
И вот Ауриана видела уже только ее черный трепещущий силуэт, как будто танцующий от восторженной радости и извивающийся темной змейкой на фоне раскаленного золота. В мареве пышущего от костра жара силуэт Херты колыхался, то вытягиваясь в струнку, то расплываясь в большое пятно, меняя свои очертания, как угрь, плывущий в глубине прозрачного течения.
Мрак окутал Ауриану со всех сторон, сердце ее сжалось в груди и, казалось, вот-вот разорвется от боли. Девушка чувствовала свою огромную вину, как будто она сама толкнула Херту в огонь.
«Так вот почему она все время ненавидела меня, – подумала Ауриана. – Но почему бабушка была уверена, что я совершу столь ужасное преступление, мысль о котором по существу и заставила ее броситься в огонь?»
