Текст книги "Несущая свет. Том 1"

Автор книги: Донна Гиллеспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– У меня для вас дурные известия, – начал Бальдемар, понизив голос, когда оба воина предстали перед ним. – То, что я вам сообщу, меняет все дело. Теперь я знаю, кто такой Бранхард. Я увидел его сегодня во сне в том облике, в каком я видел его прежде. Проснувшись, я вспомнил день, когда мы встречались в последний раз. Это было семь лет назад, он старательно поработал над изменением своего облика.

Внезапно Витгерн почувствовал приступ тошноты, он уже смутно догадывался о том, что сейчас скажет им Бальдемар. Но тот хранил молчание, собираясь с мыслями. Взяв в руки свой сапог из бычьей кожи, он неспеша очистил с него засохшие комья грязи, будто забыв о своих воинах, напряженно ожидавших его слов и не спускавших тревожных глаз со своего предводителя.

«Он намеренно тянет время, – подумал Зигвульф. – Ему нравится заставлять нас ждать, разжигая наше нетерпение».

– Я видел его прежде, друзья мои, в крепости Римского Наместника, расположенной у слияния Рейна и Майна. Бранхард стоял рядом с Марком Аррием Юлианом, на нем было одеяние одного из старших военных чинов.

Воцарившаяся вслед за этими словами тишина была сродни непроглядной ночи, полной необъяснимого леденящего душу ужаса – такая тишина устанавливается обычно после того, как рассказчик закончит страшную историю о злобных духах, и все присутствующие начнут поближе придвигаться к пылающему очагу, ища в нем защиты и спасения.

– Я выслушал тебя, но это не может быть правдой! – произнес, наконец, Витгерн.

– Как ни печально, но все это правда, – отозвался Бальдемар и взглянул в темный угол шатра. На мгновение перед ним возник образ Римского Наместника, словно призрак из мрака. В тот день семь лет назад состоялась первая и последняя встреча заклятых врагов – вождя хаттов Бальдемара и Римского Наместника провинции Верхняя Германия Марка Аррия Юлиана. Бальдемар поведал своим соратникам все события того памятного дня. И хотя он излагал факты коротко и сжато, в его памяти, как живые, разворачивались картины семилетней давности.

Он снова ощутил прохладу толстых каменных стен огромного здания, где Римский Наместник принимал послов и представителей враждебных племен. Хотя с того дня миновало уже семь лет, Бальдемар снова почувствовал приторный запах каких-то трав, в настое которых, должно быть, купался Наместник. Этот исходивший от Марка Юлиана сильный аромат смешивался со сладким благоуханием дорогих масел, горевших в многочисленных светильниках. Бальдемар, как наяву, увидел большие мешки под глазами Наместника, одутловатое тело человека, посылающего в бой других и отсиживающегося за их спинами. Бальдемар сразу же распознал в Наместнике очень распространенный среди римлян тип человека, в котором причудливым образом сочетались изнеженная плоть и суровый дисциплинированный ум. В те дни обе стороны еще заключали между собой договоры, в ту встречу как раз был заключен их последний по времени договор. Бальдемар уже был готов покинуть просторное помещение и отправиться домой, когда Юлиан вдруг сделал знак, чтобы он приблизился. У Наместника были проницательные маленькие глазки, которые воспринимали огромный мир вокруг не как нечто самодовлеющее и независимое, а как неотъемлемую часть самого себя, – что тоже было очень характерно для мировоззрения римлян.

Заключенный между ними на этот раз договор был самым обычным. Обе стороны договорились оставить по границе полосу нетронутой, невозделанной земли в милю шириной, чтобы она разделяла владения Рима и территории, принадлежащие племенам. Хатты также брали на себя обязательства не переходить Рейн ночью. Бальдемар не мог вообразить себе, что еще хочет от него Наместник, что он еще собирается сказать.

– Бальдемар, – произнес Марк Юлиан, он говорил через переводчика, одного из представителей местных германских племен. Тон Наместника был теперь совсем другим и скорее походил на тон снисходительного отца, поучающего своего непутевого сына. – Я знаю хороший способ, как устранить все наши разногласия.

И Бальдемар вспомнил воцарившуюся вслед за этим полную тишину, прерываемую только жужжанием назойливой мухи, да поскрипыванием перьев терпеливых писцов. «У этого народа тот – наиболее могущественный из людей, вокруг которого царит больший покой и тишина. А у нас как раз наоборот», – подумал тогда Бальдемар.

– Я предлагаю тебе сотрудничество со мной. Это даст твоему народу шанс навести стабильный порядок и положить конец непрекращающимся междоусобицам. Я знаю, что тля поела ваш урожай на корню, и твои люди умирают от голода, – продолжал Наместник. – Я буду выплачивать тебе регулярно крупные суммы денег в золоте, так что ты сможешь закупать продовольствие для своего народа, если у вас снова будет неурожай. И вскоре, я уверен, каждый послушный тебе воин будет хорошо вооружен, снабжен острым мечом, у тебя будет много скота, чтобы делать подарки своим людям. В скором времени ты сможешь создать огромную мощную армию из своих сторонников вместо того жалкого отряда, которым сейчас располагаешь! Придет такое время, когда не только все твое войско, но и весь твой народ будет чтить тебя, как царя! Взамен же, – продолжал Юлиан, – я потребую сущие пустяки. Все, что ты должен будешь делать – это крепко держать власть в своих руках и хранить голову на плечах. Ну и время от времени ты будешь давать мне отчеты о передвижении твоего войска и его планах. Вот и все. Сотрудничество со мной принесет тебе богатство, царские почести и неслыханные наслаждения – такие, о существовании которых ты даже и не подозреваешь. Твои люди, само собой разумеется, ради твоего же блага ни в коем случае не должны пронюхать о наших с тобой контактах.

– Таким образом, я буду одновременно и царем, и рабом.

– Все народы цивилизованного мира – наши рабы, как ты их называешь. Кто ты такой, чтобы возноситься над ними? А теперь, вот этот человек, – Наместник указал на стоявшего за его спиной мужчину с волосами песочного цвета, широкоскулым лицом и голубовато-белесыми глазами – это был Бранхард, – пойдет с тобой, переодевшись в одного из твоих ратников. Его зовут Секст Курций, и он бегло говорит на твоем родном языке. Через него ты будешь получать наши указания. Как видишь, он очень рослый, и через пару месяцев, когда отрастут его волосы и борода, он будет больше походить на хатта, чем ты сам. Итак, я даю тебе возможность стать спасителем своего народа. Помни одно – если мы останемся на прежнем уровне отношений и будем продолжать вести военные действия друг против друга, Рим будет вынужден однажды уничтожить тебя и половину твоего народа.

Бальдемар до сих пор с усмешкой вспоминает, как вытянулось лицо Наместника, когда он начал отвечать, как его добродушная улыбка постепенно сошла с его пухлых губ.

– Ты изучаешь нас, ученый человек, и думаешь, что уже многое знаешь. Ты можешь хорошо изучить пути, по которым мы ходим, и это знание поможет тебе расставить ловушки на наших тропах, но наши сердца недоступны тебе. Чтобы узнать их, тебе потребовалось бы прожить с нами целую жизнь и умереть с нами. Что касается меня, то я предпочитаю жизнь на свободе – пусть короткую, полную невзгод, голода и холода, – долгой и благополучной жизни твоей любимой и верной собаки.

Бальдемар снова внимательно взглянул на двух своих воинов, стоявших перед ним в полумраке шатра.

– Видо не смог отказаться от соблазнительного предложения, которое в свое время отверг я, – спокойно вымолвил он.

– Клянусь богами, он представляет собой величайшее бедствие, которое когда-либо обрушивалось на наш народ, – прошептал Витгерн, качая головой. – Он продал нас Наместнику, как какое-нибудь стадо скота. Боюсь, что люди не поверят тебе, потому что все это звучит слишком чудовищно!

– А что касается воинов, принимавших участие в налете, – продолжал Бальдемар, – то я полагаю, это были переодетые люди самого Видо.

– Что ты теперь намерен делать? – спросил Зигвульф, и мрачный огонек вспыхнул в глубине его карих глаз.

– Разоблачить его, когда он явится сюда на рассвете, – ответил Бальдемар.

– Тем самым ты столкнешь своих людей с хорошо вооруженными сторонниками Видо!

– Они и так давно уже находятся в состоянии скрытого противостояния. Может быть, лучше будет, если вся вражда и недовольство выйдут наружу.

– Ты не должен этого делать! – возразил Зигвульф. – Видо платит своим людям столь щедрое вознаграждение, что они предпочтут не поверить твоим обвинениям. И потом, наверняка, Бранхард – не одинок, где появляется одна крыса, там следует искать целое гнездо. В подобных делах римляне не придерживаются никаких законов чести. Они вполне способны тайком убить тебя, чтобы заставить молчать. В последнем бою тебе противостоял один Одберт. А сможешь ли ты выстоять против сотни ему подобных?

– Однако законы чести не позволяют мне поступить иначе. Я должен немедленно разоблачить злодея перед всем войском.

– Это приведет к роковому расколу среди наших соплеменников и, в конечном счете, к войне – к кровопролитной бойне, где не будет победителей, потому что соплеменник поднимет руку на соплеменника, сородич на сородича…

– Вы можете привести столько возражений, сколько звезд на небе, но я все равно не изменю своего решения. Единственное, о чем я прошу вас обоих – будьте вместе со мной сегодня на рассвете.

Глава 5

За Деревней Вепря под сенью дубов стояла хижина Труснельды, сложенная из дубовых бревен. Миловидная молодая послушница накладывала компресс из змеиного корня и календулы на рубленую рану Ателинды, полученную от удара меча, произнося одновременно на распев слова заговора. Девушка действовала очень неловко своими чересчур большими неуклюжими руками. По всей видимости, она чувствовала себя особенно скованно от сознания того, что ухаживает за такой знатной женщиной – женой вождя племени. Ауриана пристально следила за ее действиями, пытаясь побороть растущую в душе тревогу: в состоянии матери не было заметно никакого улучшения за эти дни. Дух ее пребывал во мраке. Ателинда смотрела на дочь остановившимся безжизненным взором. Сколько ни мылась она водой, принесенной из священного источника, расположенного рядом со святилищем – говорили, что в водах этого источника была растворена кровь самой богини Фрии, – она все никак не могла избавиться от ощущения, что от нее исходит неистребимый запах плоти ее насильника.

В смежной комнате Труснельда кипятила целебный отвар в бронзовом котелке. Остро пахнущий густой пар наполнял все три небольших помещения хижины, с потолков к тому же свешивались пучки сухих целебных трав, – все это создавало впечатление, что вы находитесь не в обыкновенной хижине, а в таинственном волшебном лесу. Мимо Аурианы проплывали как бы в замедленном темпе послушницы, одетые в длинные туники из некрашеной шерсти, они неспешно выполняли данные им поручения, перемигиваясь и перешептываясь друг с другом и временами разражаясь взрывами звонкого смеха. Веселье и смех всегда царили в Святилище Дуба, являясь особенностью именно этой жреческой общины; веселый легкий нрав жрицы передавали из поколения в поколение. Когда эти ученицы обучатся всему, чему их может научить Труснельда, они тоже облачатся в серые одежды, которые носят только Жрицы Дуба. А сейчас некоторые из них толкли травы в порошок в бронзовых ступках, орудуя тяжелыми пестиками, другие смешивали порошок с жиром, изготавливая мази, или пекли лепешки в форме луны и караваи хлеба, украшенные плетенкой из теста, – ритуальную выпечку к празднику Летнего Солнцестояния. Одна из учениц выдавливала магические знаки на сырой глине только что слепленного горшка, который после обжига должен был служить урной для праха умершего недавно деревенского кузнеца. Труснельда постоянно выкрикивала названия тех или иных кореньев и трав, которые ей следовало принести. В проеме двери косяка свешивалась высушенная жаба – оберег от злых чар. Она покачивалась из стороны в сторону от того, что послушницы, сновавшие из комнаты в комнату, постоянно слегка задевали ее.

– Поединок уже состоялся, – шептала Ателинда Ауриане. – Другие уже знают об его исходе, а я… я – его жена… ничего не знаю!

На шее Ателинды было надето ожерелье из маленьких позвонков гиены, чары которого отгоняли лихорадку. Однако, на Ателинду этот амулет не оказывал никакого целебного воздействия, – так считала Ауриана, глядя на горящие лихорадочным огнем и одновременно полусонные глаза матери.

– Я уверена: гонец уже мчится к нам без остановок, – заявила Ауриана со всей убежденностью, на которую только была способна в данный момент. – Бальдемар победил, Видо убит. Иначе и быть не может. Отмщение совершается по промыслу богов.

Но у Ателинды было неспокойно на сердце. В ее взгляде читалась боль, которую не могли облегчить никакие целебные травы.

– По всем убитым уже совершены погребальные обряды?

– Да, – кивнула Ауриана и добавила бесцветным голосом, – и очень красивые.

– Ауриана… где мой младенец?

Ауриана помолчала немного, подбирая нужные слова.

– Все Священные Жрицы согласились… что он будет счастлив, если останется там, где есть.

– А что этот вчерашний гонец? Похоже, он привез какие-то дурные вести.

– Они касались Сисинанд, – Сисинанд была сестрой Бальдемара. – Вооруженные люди явились у ворот ее усадьбы и попросили вызвать ее из дома. Они сказали, что посланы Видо. Но это звучало довольно странно, потому что Сисинанд никого из них не знала. Они разорили ее коровник и осквернили медоварню.

– Проклятье! Видо стремится таким путем заставить семью согласиться на твой брак с его сыном! Это семья подлых выскочек и негодяев! Надеюсь, Сисинанд явится на Собрание племени, чтобы изобличить это преступление!

– Мама, ты все еще живешь вчерашним днем. Уже давно никто не осмеливается выступать против Видо с обвинениями. А свидетели – очевидцы его злодеяний – просто не доживают до дня собрания.

Ателинда прикрыла глаза.

– Раньше предательство было распространенной болезнью среди римлян, а теперь… Как бы я хотела не видеть всего этого…

Они умолкли, заслышав цокот копыт, с которым сливались смех и крики детей, играющих во дворе.

«Гонец!» – пронеслось в голове Аурианы. Она припала к большой щели в стене между дубовыми бревнами. Да, это действительно был один из дружинников Бальдемара – молодой Ганакс на своей вороной кобыле. Каково бы ни было его известие, но он, по-видимому, уже выпалил его сгоряча на скаку. Ауриана увидела, как помрачнело лицо одной из послушниц, которая приветствовала вновь прибывшего, и девушка почувствовала, что у нее похолодело все внутри. Дети – а это были дети самих послушниц, богом данные плоды весенних ритуалов – тоже слышали известие и, оставив свою игру в бабки, забросали послушницу вопросами.

– … а сколько будет тех, кто выступит на стороне Видо, как ты думаешь? – звонко и отчетливо спросил мальчик.

Ателинда тоже слышала это.

«Выступит на стороне Видо». Значит, Видо жив. Тогда Бальдемар несомненно погиб в поединке.

Темные пятна на повязке Ателинды начали быстро увеличиваться – у нее открылось сильное кровотечение. В глазах погас последний огонек интереса к жизни, и они начали стекленеть.

Тень от долговязой фигуры Ганакса упала на порог. Быстрым монотонным голосом он промолвил, обращаясь к Труснельде:

– Известия для благородной Ателинды, дочери Гандриды Мудрой Советчицы, дочери Авенахар Ясновидящей, происходящих от благородных потомков праматери Эмблы… Прошу впустить меня.

Ауриана ощутила, как напряглось все ее тело, готовясь к скорбному известию.

Ганакс был еще совсем юным, почти подростком, его ноги по самые бедра были заляпаны дорожной грязью. Он прокладывал себе путь по комнате, раздвигая руками низко висящие пучки сухих трав, и вскоре уже стоял перед Ателиндой и Аурианой с пылающим мальчишеским лицом, на котором читалось волнение. Он неуютно чувствовал себя в их присутствии, поэтому сложил руки на груди, бессознательно стараясь выглядеть ниже ростом, и почтительно склонил голову.

– Быстро говори все, что должен сказать, – прошептала Ателинда.

– Бальдемар жив…

– Они не могут оба остаться в живых! – возразила Ателинда.

– … но тяжело ранен, – быстро добавил Ганакс. – Хотя врачевательницы утверждают, что его жизнь вне опасности.

– Вне опасности? – воскликнула Ауриана, приподнимаясь с места. – Что ты такое говоришь?

– Вся эта история вообще очень странная… но я клянусь своими предками, все обстоит в точности так, как я говорю.

Труснельда принесла юноше чашку бульона, сваренного из бычьих хвостов, и рог с медовым напитком. Он даже не притронулся к бульону, но промочил пересохшее горло хорошим глотком меда. Все послушницы замерли, оставив свои занятия и храня полное молчание.

– Бальдемар и Видо встретились на рассвете на вершине Холма Овечьей головы, чтобы сойтись в поединке, который должен был подтвердить правоту слов Бальдемара.

Ауриана нетерпеливо кивнула.

– Все обитатели лагеря собрались вокруг площадки, на которой должен был состояться поединок – справа выстроились три сотни, или более того, сторонников Видо, а слева простые воины, вместе с сотней дружинников Бальдемара.

Приветствие, произнесенное Бальдемаром, было его лучшим выпадом на этом поединке! У всех, кто слышал его слова, просто дух захватило от волнения.

«Привет тебе, Видо, раб Наместника Марка Аррия Юлиана и верный слуга Рима!» – воскликнул он. Вообразите теперь, что здесь началось! «Скажи мне, Видо – или, может быть, ты уже Марк Аррий Видо? – обещал ли тебе Римский Наместник, что он сделает тебя царем?» Видо был просто ошеломлен, – продолжал Ганакс. – Я думал, что от неожиданности и изумления он выронит меч из рук. Он оцепенел и стоял так неподвижно, словно деревянный истукан, а затем сделал осторожный шаг назад, как человек, пытающийся выбраться из болота, кишащего змеями так, чтобы не потревожить их.

– Этого не может быть! – перебила его Ателинда, стараясь приподняться на ложе. Ауриана же была не столько изумлена, сколько встревожена; ее живой ум быстро переваривал все услышанное, сопоставляя с тем, что она уже знала, и делая выводы.

– И все же, так оно и было, моя госпожа. Спроси любого, кто находился тогда там, – в голосе Ганакса звучала детская обида, он воспринял слова Ателинды, как недоверие к собственной персоне. – А затем Бальдемар обратился к человеку, который назвался Бранхардом и стоял вплотную к нашему предводителю: «Приветствую и тебя, Секст Анней Курций, римский шпион и хозяин Видо». Подумайте только, этот негодяй, оказывается, имел целых три имени! Эта подлая римская крыса пробралась в самое сердце наших земель, чтоб подточить наш дом изнутри. Какое вероломство!

Ателинда покачала головой, вздохнув и слабо улыбнувшись на эту гневную тираду юного воина.

– Вот змея! – прошептала Ауриана. – Все это время Видо покупал себе сторонников на римские денежки, – внезапно ее голос дрогнул, и она взволнованно взглянула на мать. – Его сторонники! Мама, это люди Видо напали на нас тогда, они переоделись гермундурами! Да Видо просто обезумел!

Ателинда кивнула, но было заметно, что ее интересовали больше события, произошедшие на Холме Овечьей Головы, чем рассуждения дочери. И Ауриана с тоской подумала об отце – если бы он сейчас был здесь, то несомненно заинтересовался бы ее рассуждениями ничуть не меньше, чем произошедшими событиями.

– И Бранхард, – с воодушевлением проговорил Ганакс, который вошел в роль и начал сопровождать свой удивительный рассказ гримасами и ухмылками, изображая в лицах участников событий и демонстрируя при этом частичное отсутствие передних, выбитых в стычках зубов, – или скорее Секст Курций, остолбенел на месте с видом законченного дурака! Его лицо стало белей волос старого Гейзара. Он, по-видимому, пришел в такой ужас, что просто потерял рассудок, потому что выступил вперед и начал лепетать, обращаясь к Бальдемару: «Пойдем с нами, еще не поздно, с нами тебя ждет сытая благополучная жизнь, я замолвлю за тебя словечко перед Наместником», и прочий вздор, обличавший его самого самым откровенным образом перед всем войском! Если у людей до этого и были еще какие-то сомнения, то теперь они полностью рассеялись. Воины начали роптать, послышались первые возмущенные крики и даже бряцанье оружием. В этот момент Видо предпринял отчаянную попытку вновь овладеть ситуацией. «Детские игры закончились, Бальдемар, – крикнул он. – Теперь ты мой пленник. И я выпущу тебя на волю целым и невредимым только при одном условии – если ты отдашь Ауриану замуж за одного из моих сыновей!»

– «Мой пленник!» – перебила Ауриана рассказчика. – Да он выражается, как какой-нибудь римский работорговец! А что предприняли воины в ответ на такие речи Видо?

– Самые отважные из них разразились громкими угрозами в адрес Видо. Тогда он призвал своих сторонников напасть на этих воинов и покончить с ними силой оружия. Они убивали, словно римляне, не щадя ни старого, ни малого, ни больного. Бальдемару ничего не оставалось, как попытаться переломить ход событий. Кто-то подал ему лошадь, и когда люди увидели, что их доблестный предводитель, покрытый славой, с глазами, полными боевого задора, сидит верхом на своем скакуне, они воспряли духом. Встав во главе своей дружины, Бальдемар бросился на бесчинствующих людей Видо. Сторонники Бальдемара проявили чудеса мужества и отваги, казалось, они утратили всякий страх, потому что их вождь был с ними, вел их в бой. Даже сопровождающие войско оружейники, сказители и матери с детьми ринулись в атаку на головорезов Видо. И те, дрогнув, отступили перед их яростным напором. Бранхард пытался спастись бегством, но кто-то убил лошадь под ним, и целая толпа народа сгрудилась над поверженным, словно осы, слетевшиеся к миске с медом. Римлянин был весь в крови – таким я его видел в последний раз. Что с ним произошло дальше? Его разорвали на части. У меня с собой в дорожном мешке правая кисть этого негодяя, ее подобрал с места событий Торгильд, который затем проиграл мне этот трофей в кости.

Ганакс сделал движение, намереваясь достать свой отвратительный трофей, чтобы показать его женщинам, но Ателинда остановила его коротким решительным жестом.

– Поспеши с окончанием рассказа! – приказала она.

И хотя юноша вновь почувствовал себя уязвленным, он повиновался.

– Сторонники обступили Видо плотным кольцом, защищая, как яичная скорлупа яйцо, и предателю удалось избежать праведной мести. Бальдемар же – ах, если бы он поворотил коня и не стал преследовать их, когда негодяи бежали! – продолжил погоню и почти настиг их. В конце концов, чье-то метко посланное копье поразило на скаку его лошадь. Животное упало, по существу раздавив правую ногу всадника. Увечье оказалось тяжелым.

– Я должна немедленно отправиться туда, чтобы облегчить его муки!

– Нет, мама. Любая дорога убьет тебя, – сказала Ауриана. Она тоже сильно тревожилась за жизнь и здоровье отца, но старалась не подавать вида, чтобы не причинить Ателинде еще больших страданий. – Неужели ты думаешь, что опытные врачевательницы менее искусны в своем деле, чем ты? Я уверена, все будет хорошо.

– Она права; через некоторое время Бальдемар должен поправиться, – продолжал Ганакс. – Но то, что с ним случилось, иначе как несчастьем не назовешь. Нога сломана в нескольких местах. Говорят, что он не сможет участвовать в военных действиях до самых праздников Майи, а это еще по крайней мере девять лун.

– К этому времени римляне восстановят все крепости и возведут заново все дозорные башни, которые мы сожгли, – мрачно заметила Ауриана, – тем самым они окончательно укрепятся в Тавнских горах, завладев этой территорией.

– В лагере царят скорбь и уныние, – продолжал Ганакс. – Время от времени вспыхивают вооруженные стычки со сторонниками Видо, но на решительное сражение никто не отваживается, потому что все говорят, что без военного счастья Бальдемара у нас мало шансов одержать победу в таком бою. Ближайшие соратники Бальдемара даже посылали за Рамис в надежде, что та явится и исцелит его, но она отослала послов обратно с загадочным ответом: «Если сломана правая нога, воспользуйся левой» – или что-то в этом роде. Кроме того, она просила передать, что воля богов запрещает ей вмешиваться в это дело.

«Она, как всегда, оказалась бесполезной в трудную минуту», – с горечью подумала Ауриана.

– Видо и его люди, – продолжал юноша, – окопались в земляном укреплении, построенным Древними на пологой восточной стороне Холма Овечьей Головы…

– Это очень хорошо! – горячо воскликнула Ауриана, перебивая Ганакса. Она знала эту крепость: укрепление состояло из земляных валов, расположенных тремя концентрическими кругами, входы были не сквозные, а зигзагообразные, этот прием Древние употребляли в надежде, что он затруднит проникновение противника в цитадель при штурме крепости. По верху земляных валов шли деревянные укрепления, стены и ворота которых уже прогнили и требовали основательного ремонта. – Там много брешей и проломов. Видо, как всегда, показал себя полным идиотом в выборе места под военный лагерь – для защиты этой крепости ему потребуется вдвое больше людей, чем это было бы в том случае, если бы он разбил лагерь просто на ровном возвышенном месте.

Юноша умолк, изумленно глядя на нее – он и не знал, что Ауриана так хорошо знакома с местностью.

– А теперь римляне не таясь пребывают в его лагерь и покидают его, когда захотят. С каждым днем войско Видо крепнет и усиливается…

Теперь уже не только Ганакс, но и Ателинда оторопела, глядя, как Ауриана начала что-то чертить палочкой на земляном полу.

– Что это? – спросила Ателинда.

– Это крепость, где сидит Видо. А там протекает река Антилопы. Значит, здесь – именно в этом месте! – должен быть расположен лагерь противоборствующих сил, на возвышенности, где берет свое начало Ручей Плакучей Ивы, и где река Антилопы круто поворачивает на юг.

На этот раз Ганакс почувствовал не просто изумление – по его спине пробежал холодок.

– Это в точности то место, где Бальдемар действительно разбил свой лагерь, – сказал он тихо. Юноша слышал много споров по поводу выбора места, он помнил, как Бальдемар отстаивал собственную точку зрения, доказывая свою правоту Зигвульфу и некоторым другим соратникам. Но как могла додуматься до такого решения эта девчонка? Ведь это сложное решение основывалось на знании множества деталей, в том числе и на отличном знании ландшафта местности.

Наконец, юный воин справился с собой и продолжал:

– Гейзар своими коварными речами переманивает из лагеря Бальдемара с каждым днем все больше воинов, запугивая их тем, что Бальдемар – проклят… и его соратники… его соратники… они уже говорят, что… – юноша начал заикаться и, наконец, осекся с видом человека, который боится своими словами оскорбить присутствующих.

Но Ауриана спокойно закончила за него:

– … что Бальдемар – человек, в семье которого неотомщенная кровь, и пока это будет так, беды будут преследовать его, гоня прочь удачи. Несомненно также, что они перешептываются между собой, говоря: «Если бы Бальдемар отомстил сразу, он был бы сейчас цел и невредим».

Ганакс угрюмо кивнул ей, соглашаясь со всем сказанным. «Она истинная дочь своего отца, – подумал он, – ясно мыслит и смело говорит».

А Ауриана тем временем снова вспомнила о Деции, в последние дни она много раз пыталась найти способы, чтобы как-нибудь незаметно подкрасться к его хижине и засыпать вопросами, ответы на которые ей необходимо было немедленно получить.

«Пусть он будет смеяться надо мной, – думала Ауриана, – но я должна поговорить с ним. Наверняка он знает лучше нас, как правильно вести себя в бою с римлянами, как победить их».

Ауриана встала, подошла к ларцу, принадлежавшему ее матери, и вынула оттуда два серебряных кольца – плату Ганаксу за его труды. Но прежде чем гонец вышел, Ателинда передала ему на словах короткое послание к Бальдемару, полное любви и нежности. Ауриана почувствовала, как сжалось ее сердце, и ощутила сосущую пустоту в душе.

«Мне никогда в жизни не суждено испытать такой любви, – подумала она. – Любовь богов – вот все, что написано мне на роду. Вся моя жизнь будет долгим приготовлением к смерти».

Вскоре после этого Ганакс ушел.

– Зима будет вечно держать нас в своих объятиях, – слабым голосом промолвила Ателинда. – Теперь еще и моего последнего ребенка хотят забрать у меня, только потому, что все Священные Жрицы в один голос заявили: «Отдай нам ее, она принадлежит богам». А что если даже этого последнего жертвоприношения будет недостаточно, чтобы вымолить милость богов? Ведь это последнее, что у нас с отцом осталось, больше нам нечего дать.

– Этого будет достаточно, мама. И, может быть, то, что мы приносим в жертву нерожденных продолжателей рода, – проговорила Ауриана, понизив голос до еле слышного шепота, – очистит меня от моего собственного зла.

– Что ты такое говоришь? С чего ты взяла, что в тебе самой существует какое-то зло?

Взгляд Аурианы стал напряженным и сосредоточенным. «Задай вопрос. Вот сейчас задай вопрос!» – стучало у нее в висках.

– Так сказала Херта. Мама, я давно уже хочу задать тебе один вопрос, но страх мешает мне сделать это… – кровь гулко застучала в висках Аурианы, когда она снова вспомнила предсмертные слова Херты. Она неосознанно искала поддержки у матери, надеясь, что та убедит ее в полной беспочвенности этих слов, иначе они будут красться всю жизнь по ее следу, как стая голодных хищных волков. Ауриана сосредоточила свой взгляд на чуть покачивающейся в проеме двери сушеной жабе. – Ее последние слова, обращенные ко мне, были ужасны.

Ателинда отвела глаза в сторону. И Ауриана подумала в это мгновение, что ее мать похожа на маленькое животное, ищущее укрытие от внезапной опасности.

– Мама… Херта по существу умерла из-за меня.

Ателинда быстро взглянула на дочь, и ее молчаливый взгляд ясно сказал Ауриане, что это совсем не так.

– Да! Из-за меня! – настаивала девушка. – Она сама сказала это, перед тем, как навсегда исчезнуть в огне. Она сказала, что это я навлекла на наши земли вражеские отряды. И еще она сказала, что зло, исходящее от меня, только начало проявляться воочию. А если бы она не погибла и сейчас была бы с нами, она непременно заявила бы, что именно я являюсь причиной того, что лошадь отца пала, и он сломал ногу. Она сказала… нет, я не могу повторить это!

– Она ведь была очень стара, больна и ожесточена жизнью, – произнесла Ателинда скороговоркой, пытаясь успокоить дочь. – Будь же снисходительна к старухе и выбрось все из головы. Херта ведь была… немного не в себе в последние дни.

– Нет, мама. Она говорила очень четко и определенно. Ее слова не были похожи на бред. Она сказала… – горло Аурианы перехватило, словно ее шею стянула тугая петля. Ателинда снова отвела взгляд в сторону, как бы не желая помогать дочери – или не в силах помочь ей. Солнечный свет, проникавший внутрь сквозь щели между бревнами, коснулся ее глаз, и Ауриана увидела, что они прозрачны, словно стекло, окрашенное в голубоватый цвет. Эти глаза многое знали, они были таинственны, как хрустальные шары Священных Жриц. «Она все знает, – поняла Ауриана, – почему же она ведет себя так, как будто ей ничего неведомо?»