Текст книги "Несущая свет. Том 1"

Автор книги: Донна Гиллеспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

– Может быть, ты действительно слишком груб. Но есть ли в том твоя вина? – повела Ауриана рискованную игру. – Как не быть ребенку двух убийц, преступивших законы гостеприимства, таким же грубым и безжалостным, как они?

Сказав это, Ауриана почувствовала огромное облегчение. Было видно, что Одберт вполне согласен с ее последними словами. Очевидно, он так сильно ненавидел обоих родителей, что хотел, чтобы другие не смешивали его с ними.

– У тебя есть крупица здравого смысла, несмотря на то, что, как говорят, ты – отродье какого-то мерзкого ночного гада, переспавшего с твоей матерью! – заявил Одберт. Но ты права… Я действительно убиваю только своих врагов.

С этими словами он вынул свой нож и начал кромсать ее одежду, грубо разрывая ткань руками.

– Вот еще одно свидетельство того, чей ты сын! – воскликнула Ауриана.

Одберт остановился, упрек не понравился ему, но он хотел послушать, что еще она скажет.

– Теперь мне совершенно ясно, что никто не научил тебя искусству любви, ведь оно сродни искусству музыканта, – быстро заговорила Ауриана, не давая ему возможности опомниться, – а струны, как известно, издают более чистый и красивый звук, когда их касаются нежно, слегка.

– Музыканты – не мужчины, – рявкнул Одберт смерив ее грозным взглядом, – а если ты будешь сравнивать меня с ними, я просто залеплю тебе увесистую оплеуху!

– Полегче со своими насмешками, Одберт, потому что сама Рамис посвятила меня в тонкости искусства любви.

Глаза Одберта широко раскрылись от удивления.

– Но она не учит подобным вещам! – это был одновременно и вопрос и утверждение.

– Нет, как раз учит. Она учит всему, что составляет жизнь человека. Ее ученицы должны знать все ритуалы, которые дают новую жизнь растениям и гонят вверх по стволам к кронам деревьев живительные соки. Обо мне же она сказала, что я обладаю даром заговаривать тощую неплодородную землю, превращая ее в обильную ниву, способную год кормить целую деревню, – Ауриана заметила, как в глазах Одберта зажегся огонек интереса. – Но ты не можешь себе представить, как это досадно, когда имеешь и дар и знания, но не имеешь возможности на практике применить свое мастерство… Мое состояние можно сравнить с чувством воина во время мира, когда не ведется никаких военных действий и он остается не у дел.

Но тут раздался голос Ранульфа, он был явно напуган блуждающими болотными огнями и потому отважился вмешаться:

– Одберт! Ты что, собираешься проговорить всю ночь? Отважный воин быстро атакует и быстро отходит в укрытие!

Его приятели нервно засмеялись.

– Это ты, Ранульф, совокупляешься, как пес. А я, к твоему сведению, человек.

– Хорошо сказано! – тихо похвалила его Ауриана. Она подошла вплотную к Одберту, приблизив свое лицо к его лицу. Одберт не мог не залюбоваться ее глазами, взгляд которых был вполне способен парализовать все его мысли, заставить его следовать за собой на край света, внушить ему желание навсегда утонуть в их глубине.

– В одну из ночей, – прошептала она, – я могла бы и тебя этому научить…

– Я презираю пустые слова и обещания. Ты сейчас же покажешь мне свое искусство, – произнеся эти слова, он начал быстро раздеваться, причем свой меч и пояс с ножнами Одберт положил подальше от нее, чтобы она не достала их.

– Но… я не могу.

Он моментально сдавил крепкими пальцами ее горло.

– Ты сделаешь это, или я придушу тебя, чтобы ты мне больше никогда не перечила!

– Но мои руки связаны! А в искусстве любви они многое значат…

– Коварная тварь! Ты принимаешь меня за круглого идиота, думая, что я развяжу тебе руки! – однако в его голосе явственно слышались досада и сожаление.

– Ну и ладно, не имеет значения, ведь Рамис наложила смертельное заклятие на любого, кто откроет сокровенную тайну кому-нибудь чужому, не принадлежащему к ее священному кругу…

По лицу Одберта Ауриана поняла, что любопытство и похоть одержали в его душе верх над осторожностью.

– Ты мало что теряешь, ведь ты и так уже проклята, – усмехнулся он. – А если проклятие распространится и на все твое змеиное семейство, то тем лучше! Так и быть, я освобожу тебе одну руку, – и он привязал одну руку Аурианы веревкой к дереву, а другую освободил. – Но если все это окажется только хитрым обманом, я напою эту землю твоей кровью.

И он тут же обрезал ножом ремни, на которых держались ее брюки для верховой езды, и они упали к ее ногам. Мгновение он смотрел изумленно на ее обнаженное тело, мерцающее в неверном лунном свете жуткой, какой-то сверхъестественной белизной. Она казалась идолом, вырезанным из сверкающей белоснежной кости. Он не мог до конца поверить, что эта горделивая нимфа целиком и полностью принадлежит ему, что он может делать с ней все, что пожелает. Одберт грубо притянул девушку к себе, чувствуя, что ее упругая грудь плотно прижата к его телу, и пристально глядя ей в лицо. Ауриана тщетно пыталась успокоиться и прийти в себя.

Но поколебавшись несколько мгновений, она скользнула свободной рукой вверх по его шее, чуть касаясь его кожи, которая была на ощупь похожа на плохо выделанную бычью шкуру. Она попыталась изобразить умелые опытные ласки, дотрагиваясь до определенных участков тела, как бы следуя некой усвоенной ею науке, продвигаясь рукой по его спине вниз к ягодицам и отчаянно разыгрывая из себя жрицу любви. Поборов отвращение, она предприняла наивную попытку поцеловать его долгим, сладострастным поцелуем. И тут же ее бедная неловкая рука переместилась вниз его живота, делая жалкие и неуклюжие попытки начать игру с его плотью.

Но в этот момент – Ауриана так и не поняла, почему: то ли он терпеть не мог, чтобы кто-либо дотрагивался до интимных мест его тела, то ли причина крылась в чем-то другом – Одбертом овладел демон.

Он схватил Ауриану за плечи и грубо толкнул ее назад, так что она упала навзничь на плащ и громко закричала от боли, потому что сильно стукнулась головой о камень. Похоже, ее крик возбудил его намного больше, чем ласки, он упал на нее, тяжело дыша, придавив девушку к земле своим толстым брюхом, и начал яростно целовать ее губы, кусая их до крови. Когда же он почувствовал чужую кровь на своих губах, он принялся слизывать ее языком, словно дикий зверь. Ауриана оставила всякое притворство, потому что видела всю его бесполезность: Одберт пришел в неистовство, забыв самого себя, и уже не отдавал себе отчета в том, что делает. Тем более он уже совершенно не помнил о том, что она учит его искусству любви. Ауриана отчаянно боролась с ним, стараясь столкнуть Одберта с себя, прежде чем он переломает ей все ребра, и чувствуя, как черная болотная вода близко хлюпает у ее головы. «Вот что означают слова «утонуть в грязи», – думала она.

Свободной рукой она начала шарить в мокрой опавшей листве, пытаясь отыскать лежащий где-то рядом стеклянный кубок. Она извивалась, точно змея, под свинцовой тяжестью его тела, удачно избегая попыток насильника овладеть ею. Однако ее сопротивление только распаляло его яростную похоть.

– Ты считаешь, что мы не годимся для тебя, да? – бормотал он, тяжело, прерывисто дыша. – Я покажу тебе сейчас, на что ты сама годишься!

Он прижал к земле ее свободную руку и сильно ударил по лицу. Круги поплыли перед глазами Аурианы. Но тут же ее рука выскользнула из потной ладони Одберта, будто смазанной жиром. На этот раз она нащупала кубок Ульрика.

Она ударила им о землю в надежде, что он разобьется о какой-нибудь камень, но, к несчастью, рядом не было никаких камней. Зато ее левая рука в результате усилий и отчаянной борьбы освободилась от веревки, и теперь обе руки были в ее полном распоряжении.

Но в этот момент сильные колени Одберта, словно два тарана, мощными ударами раздвинули бедра Аурианы. Теперь она была совершенно беспомощной, парализованной сознанием полной безнадежности своего положения и сковавшей ее тело усталостью.

«Мама, – думала она с горечью, видно, мне не избежать твоей страшной участи. Да и как я могу надеяться на спасение, когда даже тебя – святую и невинную женщину – не избавили от этой муки. А мне, проклятой в колыбели, тем более нельзя ждать пощады».

Одберт взгромоздился на нее, словно бык, случающийся с коровой. Приподнявшись, он стремительным сильным ударом пронзил ее девственное лоно. Ауриана почувствовала такую нестерпимую боль, как будто ее изнутри жгли огнем, и это пламя быстро охватило все ее тело. Она была охвачена беспощадным пламенем и горела в нем, корчась и извиваясь от боли, как горела Херта в пламени пожара. Крик застрял у нее в горле.

Все действия Одберта – движения и толчки внутри нее – были похожи по своей бессмысленной жестокости и чрезмерной энергии на безотчетные действия спаривавшегося животного. Ауриана чувствовала себя не столько женщиной, сколько куском хлеба, в который жадно впиваются зубы голодного. Действительно, кто же берет в расчет чувства, испытываемые хлебом?

Одберт с триумфом уставился ей в лицо. Казалось, ее стыд и страдание пришлись ему как нельзя более по вкусу. Теперь она уже была его собственностью! Он навсегда погасил этот надменный огонь в ее глазах. И потому она навсегда будет принадлежать только ему. Одберт был уверен, что его брат никогда не ляжет с ней в постель, поэтому ее дети будут зачаты от него, Одберта. Ничто не мешало ему наслаждаться своей победой – даже воспоминание о том, какое лицо будет у Бальдемара, когда он узнает о случившемся с его дочерью, потому что Одберт больше не боялся доблестного вождя, зная, что тот очень скоро умрет.

Тем временем Ауриана собралась с последними силами и снова ударила кубок о землю. На этот раз стекло звякнуло о камень и разбилось. В руке Аурианы оказался зазубренный осколок, острый, как нож.

Все тело Одберта содрогалось от испытываемого удовольствия, он издавал звуки, похожие на похрюкивание довольной свиньи.

– Ну, скоро он там? – снова закричал Ранульф. – Природа прекратила бы свое существование, если бы все твари совокуплялись так же медленно и долго, как Одберт!

Ауриана вонзила острый осколок стекла в единственное место, до которого могла дотянуться – в бычью шею под ухом Одберта. Сначала он не заметил, что теплая жидкость, стекающая по его шее на плечо, была его собственной кровью.

Однако, вслед за этим он ощутил боль – сначала она была тупой и приглушенной, но тут же осознав, что Ауриана сделала с ним, Одберт оцепенел от ужаса и нарастающей боли.

– Гадюка! – выдохнул он, поднимаясь, и зажал ладонями рану, чтобы остановить кровотечение. – Я прикажу растоптать тебя копытами лошадей. Ранульф! Этред! Ей маловато меня одного. Идите сюда, теперь она – ваша!

Ауриана мгновенно воспользовалась благоприятными обстоятельствами, стремительно вскочила на ноги, прыгнула вперед, не раздумывая как заяц, запутавшийся в сетке, и бросилась по тропе, не обращая внимание на дикую жгучую боль внутри лона. Она сбила с ног Ранульфа и помчалась сломя голову через заросли ивняка.

– Это демон! Держите ее! – заорал Одберт.

– Идиот! Ублюдок! Ты, оказывается, развязал эту тварь. Пять молодых мужчин бросились в погоню за Аурианой, в ту сторону, откуда доносился шум стремительно раздвигаемых шелестящих веток. Она уже выскочила на тропу и, стараясь не шуметь, побежала по ней. Но тут Ауриана вспугнула олениху с двумя олененками, и они пустились в рассыпную в трех разных направлениях через кусты и высокие травы с шумом, сбившим преследователей со следа. Одберт побежал за одним из животных. Но этот маленький олененок через некоторое время, выбежав на полянку, вдруг замер, оцепенев от страха, чувствуя погоню за своей спиной; он обернулся к человеку, и его лучистые глаза жалобно уставились на Одберта.

Остальные преследователи подбежали к своему вожаку, чтобы узнать, что случилось.

– Оборотень! – прошептал Одберт в полном ужасе и стал пятиться к кустам. – Она – ведьма! Это самое что ни на есть гнусное колдовство! Посмотрите, она обернулась олененком! Но глаза ее остались прежними – смотрите!

Недалеко от этого места Ауриана тихо нырнула в воду неглубокого пруда. Она плыла так долго, как только могла, под водой, испытывая ужас и отвращение к скользкому илистому дну с его извивающимися водорослями, предательски хватающими за руки и ноги, как будто они пытались поймать ее у ловушку, опутать и увлечь вглубь. Оказавшись среди камышей, она перевернулась на спину и осторожно вынырнула так, чтобы только лицо находилось над поверхностью воды.

Ауриана всегда боялась тех ужасов, которые подстерегают человека на болотах, поэтому она представила себя водяным растением, чувствующим себя здесь, как дома, медленно покачивающимся под легким ночным ветерком и поворачивающим ночной цветок своего лица навстречу лунному призрачному свету. Некоторое время она еще слышала, как пробираются сквозь кусты Одберт и его приятели, как они переговариваются между собой, затем все посторонние звуки смолкли. Она вознесла шепотом благодарственную молитву богине Фрии за то, что послала ей на выручку оленей. Ауриана не трогалась с места, лежа на воде до тех пор, пока багряные и оранжевые полосы не прочертили край неба над верхушками деревьев, свидетельствуя о наступлении нового дня, несущего новые горести и испытания.

Медленно покачиваясь в такт легким порывам утреннего ветерка, гонящего рябь по водной глади, Ауриана молилась про себя, обращаясь с горькими словами к Фрии:

«Верни мне мой прежний мир!» Этот горестный плач переполнял ее сердце.

«Где мой дом? Он превратился в столб огня. Где Бальдемар? Он лежит больной и беспомощный где-то вдали от меня. А кто теперь я сама? Испорченная девица, покрытая болотным липким илом, которой следовало бы в свое время войти за Хертой в огонь и погибнуть».

Она чувствовала, что разъедающий душу стыд навсегда поселился в ней, свил свое змеиное гнездо. Насилие, свершившееся над ней, было проявлением того зла, которое заключалось в ней самой. Ее плоть не хотела отныне, чтобы мужские руки прикасались к ней, но разум возражал на это, что все не так просто. Что с ней был не мужчина, а большое, опасное, неразумное дитя природы.

«И хотя я сумела убежать от него, какое это теперь имеет значение?»

Значение для нее имело теперь только собрание племени. Если она не сумеет явиться на него сегодня до захода солнца, ей надо будет ждать целый год, чтобы вступить, наконец, в священный брак с богом и принести клятву воина. Однако Бальдемар не сможет ждать так долго, отмщение не терпит отлагательств.

Постепенно досада и злость пробудили в ней новые силы, помогли собраться с духом. Очень медленно и осторожно она пробралась на место событий, произошедших этой ночью. На Ауриане не было ничего, кроме амулета Рамис со священной землей. Она настороженно прислушивалась к каждому шороху, но не слышала ничего подозрительного.

На земле валялась ее одежда и окровавленный осколок стеклянного кубка. Вся ее одежда, кроме плаща, была изрезана ножом Одберта. Возблагодарив богов за уцелевший плащ, она завернулась в него и согрелась.

Затем она обошла пруд и, найдя питавший его ручей, отправилась вверх по нему в южном направлении, ощущая себя скорее оленем, чем человеческим существом.

«Отныне ты – одинокий зверь. Пусть же мир увидит твои когти!»

Глава 7

Полнолуние в период летнего солнцестояния было исполнено какой-то магической силы. Яркая луна озаряла безжизненным светом пологие холмы и перелески, отбрасывающие четкие тени. Было светло, как днем, но день этот казался жутким в своей призрачности.

В ночь летнего солнцестояния проходило самое главное в году собрание племени. Все, кто мог – пешие и конные – стекались в священное место, находившееся на холмистой возвышенности вдали от поселений. Совсем рядом с этим местом располагался военный лагерь Видо, который охраняли в эту ночь усиленные наряды часовых, хотя казалось невероятным, чтобы кто-нибудь из соплеменников решился пролить родственную кровь, совершив тем самым кощунство в священный праздник летнего солнцестояния.

Холм, который был избран для собрания племени, отличался тем, что на его вершине возвышался одинокий дуб, столь могучий и величественный, что, кажется, если бы окрестные дубы устремились в битву, то этот дуб был бы непременно их предводителем. Когда в здешние края явились римляне, он был еще молодым деревцем, а сейчас этот дуб походил на древнее божество, его толстые узловатые сучья образовывали огромный шатер, под которым могли укрыться сотни людей. Огромные мощные корни выпирали из земли, толстый необъятный ствол разветвлялся на множество сучьев, которые, в свою очередь, переходили в ветки и веточки, похожие на искривленные судорогой боли пальцы, царапающие небо. Хатты верили, что этот дуб является осью, соединяющей небо и землю, мостом между миром подземных духов и воздушным миром сильфов. Когда холодный неверный свет круглолицей луны падал на этот дуб, у людей не возникало ни малейшего сомнения, что приговор, вынесенный под ним, справедлив и освящен богами.

Вокруг дерева был устроен круг, обозначенный горящими факелами. Внутри этого круга стояли двенадцать Высших Жриц и Жрецов Водана в масках и венках из дубовых листьев. Люди же племени располагались повсюду на близлежащих холмах и склонах вплоть до буковой и дубовой рощи, где, казалось, царила глубокая ночь. Но никто не осмеливался в одиночку войти в лес или рощу – потому что в ночь летнего солнцестояния, как утверждала молва, открываются пещеры и отверстия в земле, ведущие прямиком в Хелль, оттуда выходят толпы нечестивых тварей с раздвоенными копытами и горящими глазами, чтобы всю ночь проказничать и резвиться, набрасываться на людей и совокупляться с ними, или просто следить за человеческими существами из тайных укрытий.

Это было первое собрание на памяти многих присутствующих, которое Бальдемар не почтил своим присутствием, потому что врачевательницы настояли на том, чтобы он не покидал шатер своего военного лагеря, поскольку существовала опасность ухудшения состояния его здоровья. Его соратники заняли почетное место у самого круга, очерченного вокруг Священного Дуба, в первых рядах собравшихся. Место Бальдемара было сохранено и оставалось незанятым, на нем лежал меч доблестного вождя, символизируя его заочное присутствие на высоком форуме. Во главе его соратников сидели Зигвульф и Торгильд.

Накануне собрания вернулся отряд воинов, сопровождавших Ауриану, с печальным известием о засаде и пленении девушки. Таким образом, последние надежды людей на то, что Бальдемар выступит против Видо и одержит верх над ним, были безвозвратно утрачены. Удар был столь сильным, что Бальдемар вряд ли сумеет его пережить. Известие о поединке в Ясеневой Роще тоже распространилось среди хаттов с быстротой молнии, все присутствующие на собрании знали об этом, но весть порождала только удивление и недоуменные вопросы. «Как могло событие, знаменующее рождение непобедимого воина, произойти с девушкой, на роду у которой, оказывается, было написано стать рабыней?» Этот вопрос передавался из уст в уста, не находя ответа.

Во время церемонии открытия собрания Зигреда совершила жертвоприношение – принеся в дар богам белую кобылу и вороного жеребца. Мясо жертвенных животных было передано Священным Жрицам для ритуальной трапезы, а головы лошадей повесили на нижних сучьях дуба.

Затем раздался удар гонга, призывая всех к тишине. Звук был негромким, но протяжным, долго незатухающим, сливающимся постепенно с медово-мускусными запахами летней ночи. Он устанавливал такую живую трепетную тишину, что многие из присутствующих слышали, как с лошадиных голов капают тяжелые капли крови на влажную землю.

Гейзар и Зигреда приготовились к ритуалу проклятья: жрец поместил соломенное чучело, изображающее Видо, в центр священного огненного круга, а Зигреда произнесла слова заклятия, изгоняющего предателя из племени. После этого началось разбирательство различных спорных вопросов: тяжб из-за земли или скота, когда стадо уходило пастись на чужое пастбище, и право на скот уже оспаривалось владельцем этой земли; здесь же рассматривались дела, связанные с нечаянным убийством, за которое назначалась плата серебряными кольцами, дабы предотвратить начало кровной мести.

Когда последнее дело было рассмотрено и разрешено, жрицы и Жрецы приступили к ритуалу посвящения юношей в воины. Для этой цели были заранее пойманы, а теперь торжественно закланы две дюжины диких вепрей. Каждый оспаривающий звание воина выходил вперед и предъявлял доказательство того, что он убил врага одним из достойных видов воинского оружия. Чаще всего доказательством служил рассказ очевидца, а также какой-нибудь трофей, снятый с убитого врага. Если собрание признавало его воином, он съедал кусочек сердца дикого вепря и давал клятву. В эту ночь войско племени увеличилось на сто тридцать девять человек – большинство из них были сыновьями старых воинов, кроме того в это звание посвятили также пять женщин, дочерей священных рощ. Вообще-то это было довольно жалкое число новобранцев по сравнению с другими годами, когда в войско ежегодно вливались сотни человек. Но нынче многие испытывали страх перед постоянным пополнением армии Видо чужеземными наемниками.

Далеко в ночи раздавался звонкий голос Зигреды:

– А теперь мы призываем Водана, чтобы он возложил свою длань на голову того, что должен повести нас на бой с предателем. Кто же поднимет штандарт?

Зигвульф наклонился к Торгильду.

– Следи хорошенько! – прошептал он в самое ухо друга.

Торгильд кивнул. Оба они были уверены, Гейзар и Зигреда являются послушным орудием в руках коварного Видо, и потому подозревали, что жрец попытается провозгласить имя человека, подкупленного предателем. Между собой сторонники Бальдемара уже договорились, что все как один выкрикнут имя Зигвульфа. Если бы их мнения разделились, и они назвали бы несколько человек, это могло дать Гейзару повод – якобы в знак примирения сторон – назвать имя своего человека.

Несколько мгновений царила грустная тишина, все взоры были устремлены на пустующее место Бальдемара. Затем, наконец, прозвучало одно имя, за ним другое… Торгильд ждал молча, пока из рядов собравшихся не были названы первые десять-двадцать имен, их встречала одобрительными возгласами маленькая группа приверженцев и градом костей и гнилых фруктов другая группка ярых противников. Наконец, Торгильд встал и провозгласил имя Зигвульфа. Сразу же послышался громовой шум ударов копий о щиты – этого кандидата приветствовала самая многочисленная группа ближайших соратников Бальдемара. Все шло так, как они и рассчитывали.

И тут вдруг мало кому известный человек из среды воинов встал и прокричал имя самого Торгильда. Вновь поднялась волна одобрительного шума, точно такая же, как и при звуке имени Зигвульфа.

– Кто этот дурак? Я посажу его на вертел! – пробормотал Зигвульф.

– Гейзар хорошо заплатил ему, в этом ты можешь быть уверен, – мрачно отозвался Торгильд.

То, что произошло дальше, нисколько не удивило их. Гейзар выступил вперед и смиренно заявил:

– Поскольку мы не можем прийти к согласию, Священный закон велит мне самому решить, кто из них возглавит войско, или же я должен предложить вам кого-то третьего. Зигвульф и Торгильд – воины в равной степени замечательные, и оттого невозможно остановить свой выбор на одном из них. Поэтому… – и Гейзар сделал паузу.

В это время в задних рядах толпы началось какое-то волнение, и зазвучали первые звуки протяжного славословящего пения. Гейзар насторожился, стараясь расслышать и разглядеть то, что там происходит, но на таком расстоянии это было невозможно. Тогда он бросил тревожный взгляд на Зигреду, которая чуть заметно пожала плечами.

– Поэтому, – продолжал Гейзар, – я предлагаю вам Унфрита.

– Вот змея! Он все-таки сумел обставить нас! – произнес Зигвульф, понизив голос. – Унфрит. Я просто не могу в это поверить! Он мог с таким же успехом произнести имя одного из сыновей Видо!

Человек по имени Унфрит проворно выступил вперед, на лице его играла насмешливая улыбочка. Его одеяние и снаряжение говорили о том, что он недавно разбогател: длинный плащ, подбитый мехом горностая, волочился по земле, ремень, на котором висели ножны, был из новой, хорошо выделанной кожи, с тяжелой золотой пряжкой. Его замшевая рубаха и высокие ботинки со шнуровкой были как будто в первый раз надеты и не знали еще, что такое дорожная пыль и грязь. Может быть, он вообще прибыл сюда в закрытом римском экипаже? Зигвульф окинул его с ног до головы презрительным взглядом.

Реакция окружающих была неопределенной. Большинство, по-видимому, постаралось скрыть свои истинные чувства. Люди обменивались настороженными торопливыми взглядами, стараясь понять, что думают обо всем этом другие.

– Хитрая лиса, – промолвил Торгильд, качая головой, в то время как его рука непроизвольно легла на рукоять меча. – Люди, как видно, ничего не поняли. Он ведь назвал родственные связи только со стороны матери. Если бы он осмелился перечислить родственников и по отцовской линии, его бы разорвали на части. И он это знает, потому и молчит!

Те, кто доверяли жрецу, громко били в ладоши, одобряя его выбор скорее только из почтения к нему самому. Но было в толпе немало и таких людей, которые хранили гробовое молчание.

Простые люди не считали Унфрита близким родственником Видо, потому что только хаттская знать придавала значение родственным связям по отцовской линии – на Римский манер. Внешние приличия вроде бы, таким образом, были соблюдены. Но каким-то глубинным шестым чувством люди все же ощущали: что-то здесь неладно. Гейзар, похоже, слишком уж ретиво стремился провозгласить новым вождем именно этого человека. А ведь Унфрит был во всех отношениях жалкой заменой отважного Бальдемара.

Зигвульф знал, что Видо, напротив, считал Унфрита близким родичем. В частной жизни Видо подражал обычаям своих Римских хозяев, несмотря на то, что он с некоторым пренебрежением относился к ним. Таким образом, благодаря усилиям Гейзара, влияние предателя упрочится. Если битва будет выиграна, Унфрит быстро приобретет славу доблестного вождя, и Бальдемар, даже когда поправится, уже не сможет претендовать на штандарт войска.

Зигвульф заметил, что Гейзар пришел в ярость и начал нервно вышагивать взад и вперед, опираясь на свой жезл. Он чувствовал себя оскорбленным, потому что реакция окружающих на его предложение была отнюдь не восторженной.

Наконец, Гейзар остановился, чтобы еще раз посмотреть туда, где начинался лес, волосы жреца овевали его лицо, как призрачные крылья. Пение и крики из задних рядов нарастали и становились все отчетливее. В них слышалась какая-то угроза. Жрец похолодел и застыл в предчувствии надвигающихся важных событий. Со своего места он мог хорошо видеть небольшой отряд, спускающийся по косогору. Толпа расступилась, давая ему проход, и он медленно приближался к Священному Дубу.

Теперь уже Гейзар мог отчетливо слышать то, что кричали люди:

– Дочь Ясеня! Веди нас в бой!

* * *

Часом раньше в эту ночь, когда еще был в самом разгаре ритуал посвящения в воины племени, из леса на опушку вышла измазанная грязью с головы до ног девочка, закутанная в плащ, полы которого были скреплены шипами, а сам плащ был усеян колючками лесных растений. Когда она подошла к одному из соплеменников – чернобородому кузнецу – и спросила, где Бальдемар, тот только молча подозрительно взглянул на нее. Когда же она назвала себя, мужчина недоверчиво засмеялся.

– Эта перепачканная в грязи курочка утверждает, что она дочь Бальдемара! А тебе разве никто не говорил, детка, что ее охраняют лучше, чем Римскую крепость? Как не стыдно врать! Убирайся прочь!

Ауриана так растерялась и пала духом, что снова вернулась в лес. Она шла сюда весь день и часть ночи. Лишь в полдень она сделала небольшой привал и поспала, забравшись в заросли боярышника и свернувшись там калачиком среди копошащихся жучков, муравьев и порхающих птиц. Она совершенно выбилась из сил и не могла дальше идти. Одно мгновение она даже не могла вспомнить, почему так стремилась сюда и зачем хотела дать клятву. Может быть, все же брак с Витгерном…

Но Витгерн находился в плену. Ее брата убили римляне. Ее отец и мать были прикованы к постели и не могли передвигаться без посторонней помощи. Ее семья умирала на глазах и могла снова ожить только в одном случае – если кто-нибудь из ее членов совершит великий акт кровной мести. Собрание разойдется, когда зайдет луна – Ауриана должна спешить. Сейчас или никогда!

Она снова вышла на опушку и подошла к одной женщине, задав ей все тот же вопрос. К радости Аурианы она узнала в женщине старую Хервиг, чьи поля были расположены рядом с землями ее семьи.

– Ауриана, да это действительно ты! Твой отец уже поправляется, но его нет здесь.

Постепенно на их голоса стали оборачиваться другие люди. Узнав Ауриану, они раскрывали рты от удивления и окружали ее плотным кольцом.

– Это настоящее чудо! – воскликнул кто-то.

– Она просто не могла убежать, и все-таки ей удалось сделать это!

– Сама богиня Судьбы освободила ее, чтобы она спасла нас!

«Спасла нас? – подумала Ауриана. Я сама нахожусь на волосок от гибели, как же я могу спасти хоть кого-то?»

– Дочь Ясеня, – раздался чей-то восторженный голос. Остальным пришлись по душе эти слова, и они быстро подхватили их.

Ауриана попыталась выбраться из толпы.

– Дайте мне пройти. У меня осталось мало времени, – я хочу дать клятву!

– Но только не в таком виде! – воскликнула Хервиг, подходя к Ауриане с гребнем в руках. Она попыталась расчесать спутанные волосы девушки, но после нескольких попыток признала это дело совершенно безнадежным. Грязь засохла, и волосы слиплись так, что их невозможно было расчесать. Богатый пастух, который принес с собой несколько плащей в надежде продать их, накинул один из них на плечи Аурианы поверх ее рваного и грязного плаща. Девушка поблагодарила доброго человека и двинулась дальше.

Пока она пробиралась сквозь толпу, со всех сторон до нее доносились приветственные крики: «Дочь Ясеня! Веди нас в бой!» Возгласы становились все мощнее, теперь они звучали в унисон, бодро, радостно и все настойчивей; невозможно было сопротивляться этому мощному скандированию, и все больше людей подхватывало эти слова на лету.

Как только люди узнавали Ауриану, они будто воспламенялись. Появись среди них сам Бальдемар, и то, кажется, он не мог бы привести их в такой восторг и возбуждение. К тому времени, когда Гейзар провозгласил имя Унфрита, за Аурианой уже следовало более двухсот человек – это был своего рода почетный караул людей, опьяненных медом и лунным светом. Они вели девушку прямо к дубу, да так рьяно, что безудержный пыл толпы начинал уже пугать саму Ауриану. Ее уже почти волокли вниз по косогору, как упирающегося ослика. Казалось, еще немного, и толпа войдет в неистовый раж, круша все на своем пути.