Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
– Марк Аррий Юлиан, это философские сочинения, написанные твоим отцом и представляющие собой поистине бесконечное перечисление гнусностей и мерзких преступных мыслей!
– Как они попали к тебе? – резко спросил Марк.
– Это к делу не относится; скажем так, это подарок суду.
Тогда Марк Юлиан проговорил с глубоким смирением:
– Мой отец возил эти сочинения повсюду с собой, но не он их автор. И честно говоря, я согласен со всеми мыслями, высказанными в них.
– Прекрасно! Раз ты признаешь правоту этих строк, то тогда не имеет никакого значения, писал их твой отец или кто-нибудь другой! Давайте возьмем наугад любой отрывок из этого сочинения… Ну хотя бы вот этот, он содержит наглые нападки на пристрастия нашего Божественного Повелителя к играм: «Представления, которые разыгрываются на аренах и сценах, низменны и жестоки; они развращают души тех, кто смотрит их, потому что бесконечные кровопролития разжигают неестественные страсти в человеке и возбуждают спящую внутри нас звериную жестокость…»
– Я не понимаю…
– Замолчи, пронырливая змея!
– Пусть говорит! – раздался голос Нерона, в первый раз за время судебного процесса.
От этого бесцветного сдавленного голоса всем стало не по себе. Похоже, все происходящее пробудило живейший интерес в Нероне, он сидел на троне, наклонившись вперед и загадочная улыбка блуждала на его одутловатом лице.
– А теперь послушайте вот это! – продолжал Вейенто, довольный тем, что снова получил преимущество. – В этом месте делается попытка – хотя и довольно неуклюжая – развенчать нашего Божественного Императора как правителя, показав его некомпетентность. Причем эти фразы подчеркнуты красным. «Тот, кто имеет власть надо всеми, поистине находится в услужении у всех». Я поражаюсь тебе, Юлиан, сам я нахожу эти слова довольно банальными и во всяком случае неновыми… Могу я продолжать?
– Пожалуйста, – отозвался Марк Юлиан. – Твои речи ласкают мне слух.
– Ну тогда слушай. «Даже Юпитер не может метать громы и молнии, не посоветовавшись прежде со всеми небожителями, обитающими на Олимпе. Если даже сам Юпитер не считает себя вправе поступать единовластно, то как же может позволять себе делать это простой смертный? Правитель, который не прислушивается к воле народа, должен неизбежно утратить свой трон». Это пахнет изменой, вот что я скажу! Ты, следовательно считаешь, что наш Император неправ, когда отвергает наши советы. Похоже, ты сам себя загнал в ловушку, Марк Аррий Юлиан.
– Так, может быть, ты велишь арестовать автора этих строк? – спокойно промолвил Марк Юлиан.
И внезапно Вейенто все понял. Уже готовые было сорваться с его уст слова застыли, словно птица, остановленная в полете. То, что он уже сказал, невозможно было вернуть назад. Хищник попал в ловушку, расставленную ему его жертвой.
– Эти слова, – объяснил Марк Юлиан, обращаясь к Сенаторам, – мой отец переписал из сочинения одного знаменитого ученика философа Сенеки, и он всегда возил эти записи с собой, потому что восхищался стилем и смыслом этих строк; учеником, как известно, был Нерон. По-видимому, мой отец был более высокого мнения о стиле юного принца, чем ты, Вейенто. Очень жаль. Если ты считаешь, что в словах Императора содержится измена, то к чему тогда весь этот суд надо мной?
В зале воцарилась тишина, которую через несколько мгновений нарушили оживленные возгласы Сенаторов. Гул взволнованных голосов все нарастал, и в их шуме тонули громкие протесты Вейенто:
– Ты сам все подстроил! Ты подкинул мне эти записи! Я прекрасно знаю ученические сочинения Императора, в них нет этих строк! Суд не позволит, чтобы над ним измывался преступник!
Нерон уставился на Вейенто пылающим взором, в котором горела первобытная ярость испорченного ребенка, обманувшегося в своих ожиданиях.
Эту ловушку Марк Юлиан задумал давно, он написал в свое время отцу, который служил тогда еще Военным Правителем Верхней Германии, и оба они, предчувствуя надвигающуюся опасность, воплотили план Марка в жизнь. «Самое безопасное в наше время, – писал Марк отцу, – это носить с собою сочинения Нерона в качестве своего рода фетиша». Юлиан-старший, хотя и не очень вдумывался в хитроумные планы сына, однако, все же выполнил его просьбу Сочинения юного Нерона были положены на погребальные носилки вместе с телом отца Марка, и пролежали всю ночь в храме, а утром тело должны были сжечь на погребальном костре. Марк воспрянул духом, когда обнаружил наутро, что рукопись похищена.
Нерон написал какое-то распоряжение и передал его центуриону преторианцев, который сразу же повернулся и показал жестом Вейенто, чтобы тот следовал за ним. Наступила тишина. Вейенто с ужасом глядел на гвардейца, не в силах пошевелиться: его хитрость и коварство не спасли его! Он чувствовал себя, словно паук, запутавшийся в собственной паутине Нарочито медленными движениями Вейенто опустил руки и положил свои записи на стол. Затем он встретился глазами с Марком Юлианом, его непримиримый взгляд как бы обещал молодому человеку: «За это ты поплатишься! Ты примешь жалкую смерть, и вороны выклюют твои глаза, если только боги дадут мне хотя бы малейший шанс отомстить тебе».
Вейенто был взят под стражу десятью гвардейцами и уведен из зала заседания. Сенаторов снова охватил ужас – такого еще никогда не было! Никогда прежде члены Сената не подвергались аресту прямо на глазах своих собратьев, в священных стенах Курии. Они переговаривались напряженным шепотом о том, что ждет теперь Вейенто – ссылка или казнь.
Консул Мессалин встал со своего места и звучным, хорошо поставленным голосом провозгласил:
– Все, кто за оправдательный приговор обвиняемому, станьте справа!
Все замерли, затаив дыхание, никто не осмеливался пошевелиться: в этом случае трудно было предугадать волю Императора. В начале процесса он без сомнения желал гибели Марка Аррия Юлиана. Нерон никогда не любил эту семью, кроме того он жаждал завладеть древними поместьями Юлианов. Но сейчас было очевидно, что молодому Юлиану удалось сыграть на слабостях Нерона.
Взгляд Императора выражал полную растерянность, подданным вовсе не следовало видеть своего Повелителя в таком состоянии. Гвардейцы, стоявшие в почетном карауле возле трона, напряженно замерли и старательно отводили глаза в сторону.
Марк Юлиан владел средством, избавляющим от кошмаров! А старый Юлиан действительно всю жизнь носил с собой его ученические сочинения – Нерона так восхитил этот факт, что он не хотел омрачать приятное чувство самодовольства, приговорив к гибели сына верноподданного Юлиана.
Но тут со своего места поднялся Сатурнин и решительно двинулся направо. За ним последовали еще несколько самых отважных членов Сената, решивших использовать благоприятный шанс – поскольку Нерон, по-видимому, все же склонялся к тому, чтобы сохранить жизнь Юлиану-младшему, и надо было своими действиями подкрепить намерения Императора, – иначе он мог передумать. Затем, не сразу, колеблясь, постепенно на правую сторону перешли и все остальные Сенаторы. Оправдательный приговор был вынесен единогласно.
Консул провозгласил голосом, постепенно набирающим силу и высоту:
– Суд признает Марка Аррия Юлиана невиновным в измене!
Толпа, которая теснилась у дверей Курии, разразилась радостными возгласами и одобрительными криками.
«Ему все же удалось это сделать! – думал Домициан, испытывая легкий шок. – Он повернул все так, что его обвинитель был в конце концов сам обвинен в измене. Это неслыханное дело! Наверняка он при этом пользовался покровительством каких-то тайных магических сил. Ведь само его появление в любом месте завораживает людей, его чары противостоят силам разрушения».
Марк Юлиан ощущал в этот момент только одно – сильное облегчение. Наконец-то, доброе имя его отца восстановлено! Но облегчение это длилось недолго: он хорошо видел, что его собственное положение оставалось очень серьезным.
Оправдательный вердикт, вынесенный Сенатом, начал менять настроение Нерона. Марку казалось, что он видит тень, промелькнувшую на лице Императора, и он понял, какую досаду и тревогу испытывает сейчас Нерон. По-видимому, любой вердикт рассердил бы капризного Императора. Если бы Сенат признал вину Марка Юлиана, Нерон посчитал бы, что Сенаторы пренебрегают его нуждами и состоянием здоровья. Оправдательный же приговор внушил Нерону сильные подозрения относительно лояльности Сенаторов к его власти. Он сразу же забыл, что его собственные поведение и настроение во время судебного процесса во многом повлияли на его исход. Император чувствовал себя теперь глубоко уязвленным, возмущаясь и негодуя оттого, что Сенат с такой готовностью оправдал этого философствующего злоумышленника.
Нерон с раздраженным видом двинулся к судебному секретарю. Он начал быстро говорить что-то, а секретарь старательно записывал его слова на покрытой воском дощечке и делал пометки против имен Сенаторов в их списке. Это заняло довольно продолжительное время, в течение которого было исписано несколько восковых дощечек. Затем все дощечки и список с именами Сенаторов были переданы Консулу, у которого перехватило дыхание, когда он прочел то, что было написано на них. На секунду он онемел. Наконец, Мессалин справился с собой и начал читать слова Нерона.
– «Я не стану менять вынесенный вердикт, поскольку уважаю Сенат и не желаю вмешиваться в вынесение судебных приговоров. Но вы все должны знать, что навлекли на себя мое крайнее неудовольствие, оправдав человека, который нанес мне оскорбление, причем неоднократно, делая это с крайней степенью наглости. Так, на своей собственной свадьбе он потешался надо мной, обвиняя в плагиате. Этот судебный процесс явился испытанием на лояльность, и вы не выдержали его. Знайте же, что в начале календ месяца июня в суде будут рассматриваться дела следующих членов Сената, обвиняемых в измене: Гай Сатурнин…» – и дальше последовал целый список, включающий в себя более ста имен. Четвертая часть состава Сената должна была предстать перед судом и наверняка поплатиться своей жизнью.
В зале сразу же раздались приглушенные голоса, выражавшие недовольство, и сдержанный ропот. Марк видел, что эти псы, с которыми так долго жестоко обращался хозяин, готовы наброситься на него. «Неужели Нерон серьезно полагал, что все мы с рабской покорностью подставим свои головы под занесенный меч? Одной искры теперь довольно, чтобы запылало пламя людского гнева. Нерон, мы устроим тебе такой великий пожар, которого ты в жизни не видел. Но сам я не могу зажечь эту искру – ведь я так близок к свободе! Меня оправдали! Впрочем, все это безумные мысли. Пока жив Нерон, не может существовать никакой свободы. Я все же должен сделать это, пусть я погибну…»
Когда в зале воцарилась чуткая тишина, Марк Юлиан повернулся к Нерону.
– Я молю тебя проявить снисходительность. Дело в том, что меня оправдали слишком быстро, и я не успел еще кое-что сказать. Можно я это сделаю сейчас?
Нерон молча глядел на него несколько мгновений, широко открыв от изумления свои и без того огромные глаза навыкате. «Негодяй только что избежал смерти. Неужели он не знает, что ему следует помалкивать и благодарить богов за спасение?» – думал Император, но любопытство взяло верх, и он еле заметно кивнул Марку Юлиану, разрешая тому снова взять слово.
Но прежде чем молодой человек заговорил, перед его мысленным взором неожиданно возник образ девы-воительницы, о которой он читал в донесениях отца. Она глядела на него испытующе и была в этот момент похожа на сильную горделивую львицу. «Кто ты… может быть, ты – покровительница всех самоотверженных, всех, кто добровольно приносит свою жизнь в жертву? У тебя, должно быть, великая душа, раз ты сумела коснуться меня сейчас в этой зале из своего далека».
Марк Юлиан обратился не к Сенаторам, а к самому Нерону.
– Я не желаю получать оправдание от этого суда. Как и не желаю получать прощение от тебя, Луций Домеций.
Собравшиеся замерли в испуге не дыша, многие отвели взгляды, боясь взглянуть на Императора. Марк Юлиан обратился к Нерону, назвав его именем, которое тот носил в детстве, и опустив все титулы и почетные звания.
– Я добился того, чего хотел – восстановил доброе имя отца, – продолжал Марк голосом, набирающим силу. – Я не хочу вашей фальшивой справедливости. Потому что, клянусь Минервой, ваша справедливость так же капризна, как погода!
«Что за безумие нашло на него? – светился вопрос в каждом взгляде, направленном на Марка Юлиана. – Почему вдруг этот человек, который так ловко сумел вытащить себя из беды, сам снова лезет на рожон?»
– Теперь ты наверняка объявишь меня предателем… и все-таки я хочу, чтобы ты знал в глубине души, что я твой союзник, твой друг. Ты окружил себя людьми, которые просто неспособны говорить тебе правду в глаза. Они будут льстить тебе до самого конца, до твоей гибели!
Домициан во все глаза смотрел на своего друга, испытывая одновременно страх и восторг. Наконец-то, нужные слова были произнесены во всеуслышание. Слова Юлиана, словно пламя светильника, осветили темную пещеру. От этого яркого огня попрятались все гады и нечисть, в этом огне сгорела вся скверна.
Нерон оцепенел, как будто его пронзили отравленной стрелой; казалось, он не дышал.
– Ты даже не знаешь того, что народ пишет на стенах городских зданий, потому что твои слуги тщательно смывают надписи, прежде, чем твой взгляд коснется их, – продолжал Марк Юлиан, – а ведь в этих словах выражается истинное мнение народа о твоем правлении. В войсках потешаются над твоим именем, и что бы ты ни делал, тебе не удастся вернуть доверие солдат. Весь город поносит твое имя. Тебе бы следовало жить по законам добра и милосердия, изложенным в твоих ученических сочинениях, – а вместо этого ты убивал тысячи своих сограждан, поэтому ты сам никогда не будешь чувствовать себя в безопасности.
Некоторые твои подданные, живущие в отдаленных провинциях, все еще любят тебя, потому что ты осыпал их своими щедротами. Но какая тебе польза от этих людей, не имеющих армии и реальной силы? То, в чем ты несправедливо обвинял моего отца, может быть вменено в вину тебе самому – ты ослабил защиту границ Империи. Неужели ты думаешь, что враждебные нам варвары останутся в стороне и не воспользуются слабостью и настроением в государстве, когда две противоборствующие армии сойдутся в сражении не на жизнь, а на смерть только из-за того, что ты отказываешься назвать наследника трона? Конечно, войска варваров вторгнутся на наши земли и отомстят нам с лихвой. Одумайся, Император! Если в тебе еще сохранилась хоть капля добра, удались от власти, прежде чем твои сограждане вынуждены будут поднять на тебя руку, и смертоносный клинок вопьется в твое горло! И чтобы предотвратить гражданскую войну, ты должен, наконец, назвать наследника!
Последние слова Марка Юлиана звучали страстно и пламенно. Он замолчал, и воцарилась мертвая тишина. Нерон окаменел, он не подавал никаких признаков жизни, застыв на троне, словно изваяние.
Наконец, правая рука императора дрогнула, он с усилием согнул палец, чтобы подозвать центуриона своей гвардии. Указав ему на Марка Юлиана, он произнес сиплым шепотом:
– Убери это чудовище с моих глаз!
Марк Юлиан не стал ждать, пока гвардейцы схватят его. Он быстро кивнул в знак прощания всем собравшимся, а затем сошел с возвышения и стремительным шагом достиг двери, опередив преторианцев, которые, словно почетный караул, последовали за ним.
Нерон закричал хриплым голосом ему вслед:
– Теперь ты получишь возможность наводить скуку своим вредным морализаторством на обитателей царства Гадеса! Марк Аррий Юлиан, я приговариваю тебя к смерти! Тебя разорвут собаки, и хотя ты недостоин быть пищей моих верных добрых псов, ты все-таки станешь ею! Бросьте его собакам, ты слышишь, что ждет тебя, мой смертельный враг?
Марк старался вновь обрести то ясное спокойствие, которое снизошло на него в начале судебного процесса, но оно безвозвратно ушло. Он хорошо помнил жалкую кончину Изодора, его худое тело, опрокинутое на спину молниеносно набросившимися на него собаками, и вымазанные человеческой кровью шерсть и морды обезумевших псов.
Как будто очнувшись, Сенаторы начали переглядываться, бросая друг на друга удивленные взгляды: им было странно, что они все еще оставались в живых. Марк знал, что в предчувствии свободы их охватила нервная дрожь – животное, которое долго били и истязали, увидело на мгновение незапертую решетку своей клетки.
На верхнем ярусе, где были места для гостей, Домициан встал во весь рост, наблюдая пристальным взглядом за Марком Юлианом до тех пор, пока тот не скрылся из вида, и бранясь на тех мужчин и женщин, которые мельтешили у него перед глазами и закрывали обзор. Ему казалось, что у него будет сейчас сердечный приступ – так болело и ныло сердце в его груди от братской любви, которую он сейчас чувствовал к Марку. Вся его зависть испарилась, словно вода на огне, при мысли о той ужасной смерти, перед лицом которой стоял теперь его друг. «О боги, этот человек должен жить! – думал он. – Кто может сравниться с ним в наше гнусное время? Когда я приду к власти, мне так будет не хватать его. Я никогда в жизни не повторю ошибок и преступлений Нерона, который по своей собственной вине, из-за своих собственных безумств остался в одиночестве умирать на пустом берегу, словно выброшенная волной рыба, хватающая ртом воздух. Вокруг меня не будет толпы льстецов, застящих мне взор своей лживой лестью и делающих из меня калеку-слепца. Те люди, которые говорят правду в глаза власть имущих, достойны провинций, таких как Египет и Азия вместе взятые. Их надо награждать, а не убивать!»
* * *
Весть об аресте Марка Юлиана привела толпу в опасное волнение, в городе начались беспорядки, люди бросали в правительственные здания булыжники, ломали лавки и мастерские ремесленников. Боясь, что чернь освободит Юлиана по пути в Мамертинскую тюрьму, Нерон спешно отдал другой приказ, отправив восемьдесят своих гвардейцев сопровождать арестованного.
Но из восьмидесяти только двадцать подчинились ему. Это было уже актом открытого неповиновения. Преторианцы высказали требование подчиняться отныне только приказам своего префекта, но не Нерона. Теперь Нерон в полной мере осознал, насколько плохи его дела. И все же он распорядился, чтобы Консул, как всегда, начал докладывать текущие дела, и Император, с наигранной беззаботностью делал вид, что решает их.
Ближе к вечеру толпа начала нараспев декламировать: «Умри, тиран, умри!» И Нерон ощутил, что демоны из смрадных земных глубин явились за ним, окружают его и уже готовы утащить с собою в подземный мир. Наконец, он распорядился, чтобы подали его носилки. Он хотел как можно скорей оказаться в своем безопасном убежище – Золотом Доме.
Внезапно все пришли в замешательство: в зал заседания Сената пыталась ворваться разбушевавшаяся толпа, гвардейцы поспешили к украшенным бронзой тяжелым дверям, чтобы сдержать ее напор. Домициан с ужасом, смешанным с презрением, наблюдал, как Нерон, потеряв всю свою величественность, скатился на спине по ступенькам, ведущим с высокого помоста на мраморный пол залы, и довольно проворно для своего одутловатого тела вскочил на ноги. В зал были внесены закрытые носилки, и Нерон мгновенно исчез в них, приказав носильщикам вынести его через потайную дверь.
Марка Юлиана поместили в одну из камер подземелья Мамертинской тюрьмы. Собственно говоря, это был каменный мешок – яма, вырытая в земле и выложенная камнем, на полу которой стояла вода. С часа на час он ждал шагов своих палачей, гадая и размышляя о том, что может происходить наверху. Его обуревало множество вопросов. Осталось ли у Нерона достаточно верных гвардейцев, чтобы учинить новую резню на улицах города и вновь удержаться на троне? Или, может быть, ворота свободы начали потихоньку открываться? Если это было так, то в этом была доля и его заслуги.
Толпа, собравшаяся вокруг Курии, становилась все более враждебной. Сенаторы провели в зале заседания бессонную ночь, словно заключенные, запертые в здании Сената и осажденные возмущенной чернью. Следующий день имел в календаре плохие предзнаменования, поэтому Сенаторы не хотели заниматься в этот день делами. Гвардейцы снабжали их едой. На третий день своего заточения, невыспавшиеся и утомленные, они начали новое заседание. Авгур заявил, что этот день очень благоприятен для принятия решений и имеет самые добрые предзнаменования. В первый же час своей работы Сенаторы приняли постановление, обеспечивающее им свободу: они объявили Нерона – Врагом Народа. В постановлении предусматривалась и мера наказания преступника – он был приговорен к казни «в духе древних законов»: осужденного следовало раздеть догола, зажать его голову рогатиной и пороть до смерти железными прутами.
Что касается Нерона, то он заперся в своей приемной комнате и провел там три дня, терзаясь в нерешительности, издавая один за другим безумные эдикты и тут же отменяя их. Он был ошеломлен тем, как быстро все его верноподданные слуги переметнулись на другую сторону. Нерон распорядился, чтобы Локуста, ведавший при его дворе ядами, составил ему быстродействующее зелье, и не расставался с порошком, нося его повсюду с собой в маленькой золотой коробочке. Затем он начал строить пространные планы, намереваясь бежать куда-нибудь за пределы Империи, например, в Парфению, где он мог бы жить, как обыкновенный гражданин и зарабатывать себе на пропитание, выступая в качестве актера и певца. Но его попытки убедить офицеров гвардии бежать вместе с ним были тщетны, гвардейцы шарахались от него и старались не попадаться ему на глаза. Этой ночью он вернулся в свою спальную комнату с дюжиной любовников и любовниц, поставив у дверей усиленную охрану. Когда же он проснулся на следующее утро, оказалось, что все его любовницы, лакеи и слуги бежали под покровом ночи, прихватив с собой множество драгоценных вещей, в том числе и золотую коробочку с ядом.
Тогда Нерон послал в Сенат совершенно безумное письмо, в котором обещал Сенаторам снова завоевать их любовь и благорасположение своим пением, столь чудесным, что у Сенаторов слезы выступят на глазах, и они простят его, поняв, как глубоко он страдает. Когда ему сообщили, что Сенат объявил его Врагом Народа, Нерон запаниковал, он вскочил на лошадь и бежал из Дворца в сопровождении евнуха Спора, объявленного им в свое время женой, и секретаря. Все трое, переодевшись в лохмотья, направились по бездорожью в сторону виллы Фаона, – одного из разбогатевших вольноотпущенников Нерона, – которая находилась в четырех милях от города. Позже секретарь докладывал, что Нерон плакал всю дорогу, словно малое дитя, и время от времени восклицал: «Как подло и гнусно поступила со мною жизнь!» Нерона выдал один из домочадцев Фаона, и когда Нерон услышал топот копыт на проезжей дороге, ведущей к вилле, он уже знал, что это приближается конный отряд, посланный Сенатом для того, чтобы свершить над ним жестокий приговор.
Тогда он взял кинжал, намереваясь вонзить его в свое горло. Но ему не хватило мужества сделать это, перепуганный секретарь был вынужден схватить руку Императора и направить острый клинок ему в горло. Их общие усилия увенчались успехом: из горла Нерона хлынула кровь. Когда командир конного отряда вбежал в комнату, он нашел Нерона при смерти. Его последние слова: «Какой великий артист погибает!» были затем переданы секретарем и вошли в труды всех историков, писавших о Нероне.
