Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
– Херта сказала, – зашептала Ауриана быстрым горячим шепотом, – что я стану проклятьем своего отца… Она сказала, что Бальдемар падет от моей руки.
Ауриана увидела выражение страха на лице матери. Страха, но не удивления. «Она все это несомненно уже слышала!»
Ателинда нащупала руку дочери и прижала ее к груди.
– Ауриана, Херта была неправа. Ты не должна никогда больше повторять эти слова, пока земля лежит под нашими ногами, а небо стоит над головой. Херта сохраняла светлый рассудок в отношении многих вещей, но тут она просто не могла справиться с собой, как заяц в первую оттепель.
– Но ты тоже слышала об этом! Ты слышала! Когда? В день моего рождения?
– Да.
– И это было предсказание, сделанное Рамис?
– Конечно, нет! Херта… Херта слегла в сильной горячке сразу же после того, как ты родилась. Демоны нашептали ей на ухо коварные слова, пока она находилась в бреду, и убедили, что это – истинное прорицание, полученное от Священных Жриц. А теперь я заклинаю тебя, выбрось все из головы!
Наконец, Ауриана неохотно уступила матери. Она встала, нашла свой плащ и сказала Труснельде, что пойдет на поля, чтобы собрать дурмана. Говоря это, она внезапно вспомнила, что темно-зеленые листья этого целебного растения нужно собирать на рассвете. Но Труснельда была слишком обеспокоена новостями, которые принес гонец, и не заметила ее оплошности. Вот так, наконец, Ауриана нашла предлог, чтобы выбраться из дома и попытаться разыскать Деция.
На какое-то время Ауриана вновь обрела душевное равновесие, заставив себя поверить в слова матери. Зачем Ателинде врать ей?
Может быть, она считала, что говорит правду, хотя в душе чувствовала, что ошибается. Может быть, истина слишком ужасна для матери, и она неосознанно обманывает самою себя?
В конце концов, хрупкое утешение, которое на время вселили в душу Аурианы заверения матери, растаяло, как дым. Слова же Херты вновь зазвучали в ее ушах, лишая покоя, объяв ее душу, словно мутные воды грязной реки.
Никогда больше в своей жизни Ауриана не будет испытывать ничем не омраченного счастья, всегда к ее светлой радости будет примешиваться предощущение надвигающегося зла, мрачные воспоминания, запах смерти, тень злодеяния, которое неизбежно должно произойти и которое страшнее, чем все преступления Видо.
* * *
Деций вылил еще один горшок воды на соломенную крышу хижины. Так он подготавливал свое жилище к возможному пожару в случае нового нападения неприятеля. В прошлом году, когда отряд вооруженных людей Видо под знаменем с изображением головы дикого вепря промчался по деревне, разбрасывая зажженные факелы на соломенные крыши хижин, в которых обитали рабы, обрабатывающие обширные поля Херты, заживо сгорело два человека, и Деций вовсе не собирался пасть еще одной жертвой этой вновь разгоревшейся между родами вооруженной усобицы, весть о которой достигла его слуха. Теплое время года – месяцы Юлия и Августа – похоже, только еще больше будет способствовать разжиганию дикой междоусобной вражды этих варваров. Интересно, а как звучат названия месяцев в этих богами проклятых местах? Похоже, что никак. Здесь смену времен года отмечают только по наступлению жары или холода, появлению жухлой травы или снега.
Деций понятия не имел, когда закончится новый приступ охватившей варваров буйной жестокости, да и не хотел в этом разбираться. Варвары, на его взгляд, скорее принадлежали миру природы, чем миру людей, они приходили в буйство и успокаивались, подчиняясь какому-то стихийному ритму.
Деций служил легионером крепости Могонтиак и привык рассматривать варваров как насекомых-паразитов, наводняющих приграничные территории. Поэтому он был убежден в настоятельной необходимости время от времени уменьшать их количество. «Пленных не брать!» – такой приказ отдавался перед началом каждой военной кампании. «Германцы – слишком дики, их трудно приручить, поэтому из них получаются никудышные рабы. Не щадите ни женщин, ни детей – или через поколение они расплодятся так, что нашим потомкам придется поработать и за себя и за нас».
Однако через два года, проведенных в рабстве среди этих самых диких германцев, Деций уже не думал столь категорично. Теперь он рассматривал их все же как людей, но людей низшего сорта, как народ, находящийся на низшей ступени развития, пребывающий еще в детском возрасте, но способный временами, как ни странно, демонстрировать высокие образцы лучших человеческих качеств; одновременно он признавал их разбойниками и ворами, ведущими жалкое существование на окраине цивилизованного мира, которые в силу своей дикости, похоже, не проявляют особого желания влиться в этот мир. Некоторые черты этого народа забавляли Деция, и прежде всего местные законы гостеприимства, гласившие, что любого человека, который будет искать убежища в твоем доме, следует принять и защищать, даже если это беглый убийца. Изумляла его также и их глубокая – на взгляд Деция, чрезмерная до абсурдности – почтительность к матерям: самый прославленный и закаленный в жестоких кровопролитных сражениях воин очень часто сначала испрашивал совета у матери, как ему поступить, а потом только действовал – будь то в бою или в мирной жизни. Отношения хаттов с богами были столь интимны, столь доверительны, что это вызывало в душе Деция своеобразную зависть. Если божества римлян были далеки и недоступны основной массе народа и право непосредственного общения с ними признавалось лишь за Императорами, то духи хаттов обитали даже у самых скромных домашних очагов и витали над каждым засеянным полем; зрелые нивы колыхались под их благотворным дыханием. Каждым поступком повседневной жизни варвары воздавали дань своим божествам; например, убирая урожай, они представляли, что помогают разрешиться богини Фрии от тяжелого бремени, принимая плод из ее лона. Умы хаттов были свободны от всякого рода кощунства; им, казалось, никогда не могла бы прийти в голову мысль заниматься неблагочестивыми деяниями, как это делали, например, римляне, частенько плутовавшие и обманывавшие своих богов.
Кроме того германцы были исключительно верными своему слову людьми; Деций часто с удивлением думал, насколько великолепные солдаты могли бы получиться из этих варваров с их готовностью сложить головы на поле боя за своего вождя, – если бы этого самого вождя можно было бы каким-нибудь чудом заменить на командира легиона. В результате всех этих долгих наблюдений и размышлений Деций пришел к выводу, что, осторожно и терпеливо проводя свою политику, Рим, возможно, сумеет в течение жизни следующего поколения включить земли германцев в сферу своего непосредственного влияния, чтобы варвары смогли, в конце концов, вкусить от плодов цивилизации.
Однако, сам Деций не считал себя обязанным работать на эту грандиозную перспективу, он ставил перед собой намного более скромные задачи. Он всей душой стремился к тому, чтобы побыстрее покинуть свою просторную темницу – эту лесную глушь, и вновь оказаться на какой-нибудь уютной, хорошо знакомой рыночной площади, где веселые струйки воды бегут из каменных фонтанов, а не прямо из грязной земли. Суровые, полные строгой дисциплины годы, проведенные в армии, казались ему сейчас такими далекими, как будто он когда-то давно принимал участие в хорошо регламентированном ритуале, но церемония неожиданно кончилась – и он был выброшен на волю стихий в дикий первобытный океан.
Особенно тосковал Деций по звуку нормальной человеческой речи, его раздражал, доводя порой до исступления, лающий язык варваров. Ему делалось невыносимо стыдно при взгляде на свои руки – некогда это были огрубелые мозолистые руки солдата – теперь же они превратились в руки раба-земледельца. Больше всего ему не хватало в нынешней жизни ощущения движения вперед, стремления к лучшей жизненной перспективе. В армии, как и вообще на протяжении всей его жизни на родине, всегда существовали такие обстоятельства, которые следовало изменить или исправить – и эти улучшения не заставляли себя долго ждать: будь то осушение болота для того, чтобы оздоровить климат местности, или усовершенствование катапульты, которая стреляет не так прямо, как хотелось бы; или муштра группы молодых рекрутов, превращавшая их постепенно в один из передовых отрядов, действующих в бою слаженно, как один человек. В его прежней жизни эта ненасытная потребность в переменах всегда находила удовлетворение и вознаграждалась. Варвары же, как все низшие существа, не знали этой потребности. Они не шли к своей цели прямым наикратчайшим путем, а кружили вокруг да около бесконечными кругами, идя на поводу у своих контролирующих каждый шаг традиций и вечного круговорота времен года. Их, казалось, никогда не заботила мысль о том, что условия жизни могут ухудшаться или улучшаться в зависимости от собственных целеустремленных усилий. Они отмечали праздники, занимались земледелием и сражались на полях брани, не задавая себе вопроса, зачем они это Делают. Их жизнь была такой же застывшей и неподвижной, как звезды на небе. Все это казалось Децию загадочным и трудно объяснимым.
Жизнь самого Деция до пленения была чередой незначительных успехов, перемежавшихся удивительными удачами – подарками Фортуны. Он начал свою службу как простой легионер в отдаленной римской провинции Британия. До этого он овладел навыками столярного ремесла и получил довольно утонченное образование в небольшой деревушке Этрурии, где родился, и где один знаменитый ученый, чье поместье находилось в этой местности, основал школу для мальчиков из семей скромного достатка. Отец Деция был владельцем мелкой ремесленной мастерской. Начало военной карьеры Деция совпало с началом великого восстания икенов. Он едва закончил свое первоначальное военное обучение в крепости, как какой-то оставшийся ему неизвестным начальник распорядился, чтобы воины, владеющие столярным ремеслом, срочно были переправлены на Рейн, по которому проходила граница с германскими племенами. Буквально на следующий день после отъезда Деция отряды восставших икенов под предводительством царицы Боудикки сожгли эту крепость, перерезав всех обитателей соседнего поселка, где обосновались римские ветераны. Все без исключения воины когорты Деция были убиты. С тех пор каждый вечер перед тем, как идти спать, Деций совершал положенное по ритуалу возлияние у походного алтаря Фортуны и клялся делать это вечно до конца своей жизни.
Его послали в крепость Могонтиак, где он вступил в центурию Четырнадцатого Легиона, состоявшую в основном из неграмотных земледельцев галльских деревень. Неспокойная, полная опасностей обстановка на Рейнской границе помогла Децию быстро выделиться на общем фоне, предоставив массу возможностей проявить свою отвагу. После того, как его центурия попала в одну из засад, он был удостоен венка, сплетенного из листьев дуба, за то, что спас своего товарища. Так как Деций был в своей центурии единственным умеющим читать человеком, он быстро дорос до чина центуриона. Столь стремительное продвижение по службе стало источником пересудов в Легионе, потому что Деций был еще слишком молод – двадцати трех лет от роду, а центурионы назначались обычно из среды опытных солдат с учетом выслуги лет.
Но Деция мало волновали злые языки, он воспринимал свое назначение как очередной подарок пекущейся о нем Фортуны. В довершении всех его удач одно обстоятельство наполняло его особенной гордостью – он был известен далеко за пределами крепости как единственный мужчина из своей когорты, который никогда не покупал любовь за деньги. У него просто не было никакой необходимости падать в объятия следовавших повсюду за армией женщин и пользоваться их общедоступными прелестями, лежа на кишевших блохами походных одеялах и бросая после того, как дело сделано, плату в помятые жестяные кружки, в которых уже грохотали мелкие монеты его сегодняшних предшественников. Нет, он в достаточной мере пользовался благосклонностью застенчивых дев с трепетными, как у лани, глазами, дочерей местных ремесленников и торговцев из канабы – возникшего вблизи крепости поселения. Такими поселениями рано или поздно обрастала каждая военная римская крепость. Он брал этих девушек прямо в открытом поле, где обнаженную кожу обжигает резкий северный ветер, а если ему очень нравилась та или иная девица, и она сама была не прочь продолжить их отношения, он приводил ее с собой в лагерь. Это, как утверждал Деций, было выдающимся успехом в его жизни, но армейское начальство упрямо отказывалось награждать своих солдат за такие подвиги.
А потом наступил день, когда Фортуна внезапно отвернулась от него. Он возглавлял отряд солдат Четырнадцатого Легиона, который занимался укладкой свай под фундамент земляного вала новой крепости; ее строительство велось в плодородной долине Веттерау, являвшейся воротами, ведущими в бескрайние прирейнские леса на северо-востоке германских территорий. На закате солнца, когда уже сгустились сумерки, и его солдаты были измучены тяжелой работой, из леса выбежала целая толпа диких хаттов. Маленькому отряду Деция было не под силу справиться с неудержимым потоком варваров, накативших на них, словно мощная волна. Тех римлян, которых сразу не убили, увели с собой, чтобы в лесу пригвоздить к деревьям в качестве жертвоприношения местному кровожадному богу войны Водану. Деций так и не понял, почему варвары пощадили именно его, но догадывался, что это могло произойти из-за папирусного свитка, найденного хаттами у него в сумке. Похоже, что варвары северо-восточных прирейнских территорий обожествляли алфавит – или, по крайней мере, то причудливое его подобие, которое они сами называли «рунами» от слова «руна», то есть тайна. Деций подозревал, что его жалкая, засаленная и заляпанная копия трактата Марция «Об искусстве военной осады» внушила варварам мысль о том, что он – жрец или что-то в этом роде.
Он снова развернул этот свиток и погрузился в чтение. Хорошо знакомые фразы и предложения опять воскресили в его памяти будни армейской жизни. Так он долго сидел над папирусом в ожидании, когда сварится бульон из телячьей головы, готовящийся на маленьком костерке из тисовых поленьев. Через некоторое время он явственно ощутил, что за ним кто-то наблюдает. Деций оторвал взгляд от чтения.
Это опять была она, дочь местного вождя, яростная маленькая мегера, укусившая его недавно. Волнение охватило Деция. Она часто появлялась рядом с его хижиной и молча наблюдала за ним из укрытия, но никогда не подбиралась так близко. Она стояла сейчас, не скрываясь, совершенно неподвижно у пролома каменной стены, одинокая скорбная фигура, закутанная в серо-коричневый плащ с капюшоном.
Деций сделал вид, что не заметил ее, и снова вернулся к своему свитку. Хотя он должен был признаться себе, что рад ее появлению и хочет, чтобы она подошла поближе к нему; он даже попытался усилием воли подозвать девушку к себе. «Ты до того одинок, – стал он горько уговаривать самого себя, – что стремишься к обществу одной из этих диких женщин. Оставь свои безумные мечты – она вовсе не собирается приближаться к тебе».
Но когда он снова украдкой взглянул в сторону Аурианы, то заметил, что расстояние между ними почти вдвое сократилось: она потихоньку подходила к нему. Деция изумил не столько сам факт ее приближения, сколько та радость, которую он испытал по этому поводу. Эта девица была единственным существом в стане окружавших его варваров, в котором он чувствовал родственную душу, возможно, потому что Ауриана проявляла редкостное для представителей диких племен качество – любознательность. Временами казалось, что она изучает его, как какой-нибудь греческий ученый-натуралист. Подобное явление Деций находил очень странным, поскольку в нем менялись ролями субъект и объект, и получалось, что сама природа как бы изучала человека, а не наоборот.
«Осторожно, Деций! – предостерег он сам себя. – Этот лакомый кусочек тебе не по зубам. Местные женщины слишком целомудренны, чтобы можно было питать хоть какие-нибудь иллюзии на их счет».
Вообще-то обычно он мало думал об этом, потому что германские женщины совершенно не интересовали его. Их и женщинами-то трудно было назвать, этим созданиям доставляло больше удовольствия пытать своих пленников, чем наряжаться в разноцветные шелка. Это были крепко сбитые, сильные, похожие на вьючных или тягловых животных существа. Деций не мог представить себе на их широких лицах следы пудры или другой косметики. В их присутствии Децию часто было не по себе; может быть, это происходило из-за того, что он не ощущал в них ни тени присущего женщинам сострадания к чужим болям и несчастьям, или от того, что каждая из них казалась ему колдуньей, или от того, что их характеры по своей жестокости и силе ничем не уступали мужским. Деций не раз слышал леденящие душу истории о том, как женщины, взяв в руки меч, сами совершали кровавую месть, если считали, что мужчины их рода слишком медлят с исполнением своего долга. Но эта девица, по мнению Деция, вполне могла бы сойти за настоящую женщину, если бы кто-нибудь взялся обучить ее изящным манерам – она двигалась, как солдат на форсированном марше, – и уговорил бы ее причесать волосы.
Деций услышал хруст сломанной веточки. Теперь она была уже совсем близко, но все еще, словно бессловесное животное, не проронила ни единого слова, подкрадываясь по-звериному с робкой настойчивостью, присущей рыжим лисам, часто посещающим двор его хижины. Ее голова была слегка наклонена вперед, как будто она принюхивалась к его запаху. Ее взгляд выражал отвагу и одновременно боль. Деций знал, что Ауриану потряс последний ужасный по своей дикости набег отряда соседних варваров на ее усадьбу. «Наша надменная принцесса что-то уж очень присмирела и превратилась в жалкую попрошайку – только вот чего она просит? Зачем явилась сюда? Что она думает найти у простого раба? Что этот раб может дать ей?»
В этот момент его охватила невообразимая жалость и сострадание к ней, но Деций был неспособен на выражение нежности, жизнь не научила его произносить слова ласки и утешения.
Ее затянувшееся молчание уже начинало раздражать его.
– Мои приветствия! – крикнул он на ее родном языке. – Ты будешь говорить? Нет?
Она слегка наклонила голову, стараясь разобрать его слова. Латинский акцент Деция был просто ужасающим.
– Что за причина, не могу понять, заставила дочь Бальдемара снизойти до раба? Что за дела у нее могут быть со мной, простым пленником? Может быть, тебя привлек соблазнительный запах варящейся телячьей головы? Или, может быть, тебе так понравился вкус моего собственного мяса, что ты решила укусить мою вторую руку?
Она опустила глаза с осторожностью раненого зверька.
– Прости за то, что укусила тебя, – произнесла она, наконец, свои первые слова.
«Ее голос очень подходит ей, – невольно подумал Деций, – он такой же юный и хрипловатый, звучит так смело и в то же время боязливо».
– Ты остановил меня, потому что на то была воля богов. Я могла принести только вред окружающим, я не смогла бы тогда помочь… кому-либо.
Деций заметил, что она избегает говорить о матери, и понял, что воспоминания о постигшем ее несчастье причиняют Ауриане сильную боль.
Деций ожидал от нее всего, чего угодно, но не раскаянья в своем поступке, поэтому он с трудом справился с удивлением, стараясь не выдать его. Наконец, он вытянул вперед свою напухшую багровую руку и ответил, коверкая чужой язык:
– Не бери себе в голову, это быстро заживет. И вообще я давно уже все забыл.
Тогда, осмелев, она подошла к нему вплотную и протянула серебряный браслет.
– Возьми этот браслет за причиненное тебе увечье, – торжественно и строго произнесла она. – Фрия и Водан будут свидетелями того, что я заплатила тебе сполна.
Деций торопливо встал на ноги, чтобы принять ее подарок: промедление могло быть расценено как величайшее оскорбление. Он сразу же понял, что ее поступок шел вразрез с принятыми здесь обычаями. За время своего пребывания в здешних краях Деций никогда не видел, чтобы кто-нибудь возмещал дарами оскорбление или увечье, нанесенное рабу. Рабы не принадлежали к человеческому сообществу. Их не считали за людей, потому что они жили вне семьи. Деций заметил, что в этих краях достоинство человека определялось и зависело от численности и прославленности его рода. Но Ауриана по каким-то, одной ей ведомым причинам предпочла поступить с ним в данном случае, как со своим соплеменником, а не рабом-чужеземцем.
Он быстро нашелся, что ответить ей. Слова вежливости, произнесенные по-хаттски, звучали в его устах странно и витиевато.
– Да будет твоя семья могучей и большой, как ветвистая крона Дуба. Да приумножатся твои стада, да будут благословенны твои поля на протяжении всей твоей долгой жизни!
Затем он принес из своей хижины грубошерстное одеяло, на котором спал, и расстелил его на земле у огня, чтобы она могла сесть. Ауриана поколебалась секунду, но потом все же поставила на одеяло свою ношу: корзинку, наполненную травянистыми стеблями с белыми цветами («Дурман, – догадался Деций, – для каких-то колдовских снадобий») и таинственный узелок из льняной ткани, в котором лежало что-то объемное. После этого девушка уселась сама поближе к огню.
Деций вынул кожаную фляжку с коричневым мутным вином, которое он с большим трудом выменял у одного своего товарища по несчастью, тоже раба-римлянина, живущего в деревне. Он уселся рядом с Аурианой и протянул ей фляжку.
– Это для тебя, я принес тебе лучшее вино из моих подвалов! Выпей в знак дружбы.
Ауриана настороженно взглянула на фляжку, затем с чрезмерно выраженной готовностью схватила ее обеими руками, прижала к губам и начала пить большими глотками, как будто это был кубок с медом.
«Правила поведения за столом – еще одно преимущество цивилизации, недостаток которой так ощущается по эту сторону Рейна», – насмешливо подумал Деций.
Прежде чем он решился остановить ее, она уже осушила добрую половину фляги. Ее лицо раскраснелось, и она смачно плюнула в огонь последний глоток вина. Качая головой и посмеиваясь, он взял фляжку из ее рук. Она проводила ее довольно испуганным взглядом, словно это была собака, только что больно цапнувшая ее.
– Это неразбавленное вино, моя маленькая принцесса. Я, кажется, забыл предупредить тебя об этом?
Она нахмурилась, напряженно улыбаясь, как человек, с трудом понимающий речь своего собеседника. Если Деций не знал того или иного слова по-хаттски, он не колеблясь прибегал к своему родному латинскому языку, как бы говоря этим: «Если ты не понимаешь меня, то это твои трудности – не жди, что я стану помогать тебе».
– Вот так надо делать это! – сказал он и продемонстрировал ей, как надо потягивать вино медленными маленькими глотками.
Она снова взяла фляжку и начала пить так, как он показал ей, передразнивая его с заметной долей насмешливости. Эта ее удаль и демонстрация собственной гордой независимости, несмотря на подавленность и чувство горечи, задели тайные струны его души, растрогав Деция.
Вино своеобразно подействовало на Ауриану – она вдруг оцепенела и теперь сидела неподвижно, глядя в одну точку и не произнося ни слова. Деций увидел, что печаль в ее глазах постепенно начала таять, и выражение их стало более мягким и ясным. Она больше не казалась ему такой чужой и далекой, как прежде. «Одна из особенностей вина, – заметил Деций, – состоит в том, что иногда под его воздействием пропасть, существующая между совершенно разными по своему складу людьми, начинает казаться маленькой трещиной».
Ауриана взглянула на Деция.
– Деций, – промолвила она, произнося два слога его имени так, будто это были два отдельных слова, – я хочу расспросить тебя о магической силе твоего народа и… попросить об одном одолжении, если ты, конечно, согласишься на это. Взамен я готова дать тебе все, что ты захочешь из того, что я могу. И даже, если я сама не смогу выполнить твое желание, может быть, его сможет исполнить мой отец. Не смейся, пожалуйста, надо мной.
– Я смеюсь не над тобой, принцесса, а над этим миром. Вообще-то я ничего не имею против самой идеи обмена баш на баш, но я с трудом могу представить, что такая девица, как ты, может дать такому мужчине, как я. У меня есть достаточно просторная хижина и жилистая, уже с заметным душком оленина, которую я, однако, вполне могу употреблять в пищу, у меня есть полевые мыши для компании, чтобы скоротать одинокую ночь… и вполне еще пригодные лохмотья, чтобы прикрыть тело. Добавь к этому изобилие воды, текущей на меня подчас прямо сквозь худую крышу. Так что, видишь, я обеспечен всем необходимым. И единственное мое желание, крошка, состоит лишь в том, чтобы побыстрее выбраться из этой проклятой дыры.
– Ты чувствуешь себя несчастным здесь.
– Проклятье. Ты меня раскусила! А я-то думал, что умело скрываю это от постороннего взгляда.
Ауриана схватила папирусный свиток и начала внимательно разглядывать его с разных сторон.
– Прочь грязные лапки от моей единственной книги, маленькая бестия!
– Это слова, да? Точно такие же, как те, которые мы произносим? Скажи мне, о чем здесь говорится?
– Ну и резвая же ты девчонка! Здесь говорится о… об очень скучных и сложных вещах, о которых вовсе не следует знать маленьким девочкам и варварам.
Ауриана не сводила с него пристального дерзкого взгляда; и Деций чувствовал себя под ним, как зверь, попавший в ловушку. Какой-то странный отсвет в ее глазах, в которых прозрачная ясность смешалась с невыразимой болью, заставил его мгновенно замолчать.
– Я – не девочка. Я вполне взрослая женщина, прошло уже три полных года со дня моих первых месячных.
Децию удалось скрыть выражение изумления на своем лице, и он улыбнулся ей неловкой улыбкой. Трещина, разделявшая их, снова разверзлась до пределов непреодолимой пропасти. Женщины его народа вряд ли вообще стали бы говорить о таких вещах, а тем более с нескрываемой гордостью. В ее же голосе звучала не просто гордость: похоже, она ожидала, что, узнав об этом, он испытает робость или даже страх.
– Очень рад слышать это, прими мои поздравления. А теперь, когда мы обсудили этот вопрос, я…
– Да ты опять смеешься надо мной!
– Ты должна научиться не обращать на это внимание, принцесса. Я просто не умею говорить по-другому. Армия вся состоит сплошь из подобных мне грубых жестоких субъектов. А теперь выкладывай те вопросы, с которыми ты пришла ко мне. Да поторопись, иначе скоро винные пары начнут выветриваться, и скучный здравый смысл снова вернется к нам.
– Твой народ обладает самой могущественной магической силой, которая только существует на свете. Поэтому я хочу, чтобы ты научил меня тем заклинаниям, которые вы произносите перед битвой над своим оружием… и тем песням, которые вы поете накануне боя…
– Магическая сила, ты говоришь? А как ты думаешь, если бы я действительно обладал магической силой, неужели я до сих пор торчал бы здесь? Нет, я просто взмахнул бы крыльями и улетел. Хотя, может быть, я и задержался бы здесь на короткое время только для того, чтобы заманить тебя колдовскими чарами к себе в постель, ты ведь вызываешь у меня намного больше симпатий, чем полевые мыши, которые шныряют по мне ночи напролет.
Покойная бабушка Аурианы приказала бы, пожалуй, за такие речи утопить Деция в болоте. А другая девушка ее возраста и ее положения, окажись она на месте Аурианы, вскочила бы немедленно на ноги и гордо зашагала прочь. Но Ауриана чувствовала себя в этот момент охотником, вплотную подкравшимся к дичи, и поэтому не хотела отвлекаться на такие мелочи.
– Если тебе нравится быть грубым, я потерплю. В конце концов, ты – римлянин.
– Ты называешь это грубостью? Ну, что ж, ты льстишь моему солдатскому самолюбию, милашка. А теперь послушай мой совет – забудь весь этот вздор насчет магической силы. Мы не пользуемся в бою ничем подобным. Конечно, мы как и все остальные, взываем к своим богам, молим их о помощи. Но когда дело доходит до сражения, то твоя жизнь или смерть зависят только от твоего боевого мастерства и смекалки. Мы пользуемся в подобных случаях самым обыкновенным здравым смыслом.
– Тогда почему ваши дротики летят дальше, чем наши фрамеи, хотя ваших воинов не назовешь более сильными? И почему происходит так, что ваши дротики, вонзившиеся в наши щиты, уже невозможно использовать впоследствии? И что это за ужасное оружие, которое поражает людей на невероятном расстоянии… и что это за чудовища, которые раздирают на части целые крепости?
– Да ты просто бешеная собачонка, вцепившаяся мертвой хваткой в мою ногу! – тихо засмеялся Деций. – Все то, о чем ты говоришь, делают не духи, а люди, Ауриана, обыкновенные люди. Для человека, который питается только подножным кормом – кореньями и ягодами – плуг кажется сверхъестественным предметом. Это понятно. Что же касается наших дротиков, то я не думаю, что они летят дальше, чем ваши. Но то, что они пронзают цель точнее и впиваются глубже, это несомненно и происходит от того, что к центру тяжести каждого дротика прикреплен небольшой ремешок, из-за чего дротик в полете вращается и крутится вокруг своей оси. Но вот только зачем я говорю тебе обо всем этом? По-моему, я совсем спятил… После того, как они вонзаются в ваши щиты, они больше непригодны для дальнейшего использования, потому что их зазубренные наконечники изготовлены из мягкого, а не из закаленного железа. Если же ты хочешь, чтобы я еще объяснил и действие наших катапульт, а также осадных машин, то я должен признать, что выпил слишком много вина. Приходи-ка завтра утром, и мы тогда поговорим обо всем этом.
Но его слова не произвели на нее никакого впечатления, и она продолжать задавать один за другим свои вопросы, выведав у него постепенно, на каком расстоянии друг от друга находятся обычно легионеры в боевой цепи; бросаются ли в атаку все силы или кто-то остается в резерве, и когда пускается в ход этот самый резерв; в каком порядке атакует конница, и по какому принципу разбивается римский военный лагерь. Деций был просто ошеломлен той дотошностью, с которой она расспрашивала его, вникая в мельчайшие подробности. Он с удовольствием отвечал на ее вопросы, потому что испытывал гордость за свою родину, воспринимая эти вопросы как дань уважения и преклонения перед цивилизацией. Он не опасался того, что, возможно, раскрывает военные секреты врагам Рима, потому что считал эту девчонку своеобразной диковинкой, отклонением от нормы. Варвары же, как правило, мало интересуются военными приемами чужеземцев и видами их оружия. Деций был совершенно уверен, что они не проявят ни малейшей склонности использовать добытые девушкой сведения в своей боевой практике.
