Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
Ауриана задавала также вопросы, касающиеся непосредственно Рима. Действительно ли Император является божественным существом? И если так, почему же он смертен? И почему он не воскресает или не рождается в новом качестве? Где находятся римские женщины? Этот вопрос был вызван тем, что Ауриана никогда не видела ни одной из них. Почему они не сопровождают своих мужчин в бою, не перевязывают их раны, не подбирают упавшие копья и не помогают переломить ход сражения, когда это необходимо, – одним словом, не ведут себя, как германские женщины? Неужели они не любят свою страну? Кроме того Ауриану интересовало, почему Деций ест сидя, она была уверена, что все римляне едят лежа. И действительно ли они живут в каменных домах, таких больших, словно горы, сквозь которые пропущены целые реки?
Слушая все эти бесконечные неутомимые вопросы, Деций сам не заметил, как без всяких усилий со стороны Аурианы, без всяких ее ухищрений, принял эту девушку в свое сердце. Он был подкуплен ее горячей проникновенной интонацией, серьезностью и доверительностью ее тона, ее вниманием, полным достоинства и в то же время искреннего доверия к его словам. Блеском ее загадочных – то игривых, то суровых – глаз. Ее безыскусной старательностью в подборе слов, которым она придавала такое значение, как будто от них зависели судьбы мира. Деций давно не встречал подобного отношения человека к окружающим явлениям – все вокруг него были заняты только собой. Теперь же в нем росло желание защитить эту хрупкую девушку от подстерегающих ее превратностей жизни; это желание приподнимало его самого над собственной жалкой участью, наполняло его особой силой и уверенностью. С каждой минутой он все явственнее осознавал закравшуюся в его подсознание смутную мысль: «Эта девочка непременно пропадет без меня. Мне надо взять ее под свою опеку». В конце концов эта мысль стала ощущаться им как долг – он чувствовал, что судьба влечет это хрупкое существо к бесконечной череде бед.
Наконец, Ауриана, сделав небольшую паузу, заявила строгим серьезным тоном:
– Деций… я должна кое-что показать тебе.
И она принялась развязывать свой узелок. Деций догадался, что девушка решила: испытание окончено и пора переходить к делу, показав ему то, для чего собственно она и пришла сюда. По-видимому, она сильно рисковала, показывая это человеку, не являющемуся ее соплеменником.
Когда Ауриана вытрясла содержимое узелка на землю, Деций озадаченно уставился на лежащие перед ним предметы – кинжал с рукоятью из слоновой кости, папирусный свиток, тяжелый кожаный ремень и отломанный наконечник копья.
– Что это был за человек? – спросила Ауриана с замиранием сердца. – Он напал на нас вместе с отрядами гермундуров – если, конечно, это были гермундуры. Он долго преследовал меня и предпринял все возможные усилия, чтобы убить.
Деций надолго погрузился в молчание.
Сначала он взял кинжал, быстро взглянул на него и снова бросил на землю. Затем он развернул свиток из тонкого папируса, и Ауриана увидела, как нахмурилось его лицо, и выражение легкого беспокойства появилось на нем.
– Это карта, – сказал он, наконец. – Клянусь Медузой, еще немного и эти дикари повернут против нас наши же баллисты! Что-то здесь не так.
– А что такое «карта»? Это что-то магическое, способное наслать на нас проклятие?
– Нет, ничего подобного. Это просто… просто картина, рисунок, на котором видна вся ваша местность, так что человек, который никогда не был в ваших краях, может быстро все найти. Такая вещь вовсе не нужна воинам германских племен, потому что каждый из них знает эту местность, как свои пять пальцев, – Деций взял в руки кожаный ремень с вырезанными на нем буквами и тяжелой серебряной пряжкой, украшенной чернью. – Клянусь хвостом Цербера, это…
Ауриана чувствовала, что Деция одолевают противоречивые чувства, что он принимает очень нелегкое решение. Он бесконечно долго молчал, и на мгновение девушке почудилось, что тень угрюмого сожаления пробежала по его лицу.
– Значит, ты говоришь, что он преследовал тебя?
– А почему у тебя такой вид, будто ты знаешь того человека? Он – мертв. Я убила его копьем.
– Ты..? – с изумлением переспросил он, но тут же утвердительно закончил фразу с легким беспокойством в голосе, – … убила его.
Деций взглянул на нее и впервые заметил то, чего раньше как будто не замечал: ее сильные руки и ноги, тугой лук, постоянно висящий у нее на боку, рукоять кинжала, выглядывающая из-за пояса сквозь раздвинутые полы плаща, но более всего его потрясла мысль о той неумолимой безжалостной силе, которая кроется за кажущейся робостью этой девочки, и Деций внутренне содрогнулся. Кто же это перед ним? Женщина или демон? Может быть, эта мрачная туманная страна вновь возродила к жизни Атланту, деву-охотницу из древних преданий?
– Ауриана, – сурово произнес он, – у этого воина был вот здесь на скуле загрубелый пористый участок кожи, похожий на след от перенесенной в детстве ветрянки? У него была крупная голова с черными курчавыми волосами… и необычно светлые глаза?
Она медленно кивнула.
– Деций, как ты мог узнать этого воина, воина одного из наших племен? Неужели все эти внешние признаки как-то обозначены на его поясе?
Ауриана нетерпеливо глядела на Деция в ожидании ответа, но тот сидел молча, погруженный в угрюмую задумчивость. Внезапно он резко отвернулся от нее.
– Все, Ауриана! Я и так слишком много сказал тебе. Если я не перестану болтать, я могу превратиться в предателя своего народа.
– Твоего народа?! – казалось, сам воздух вокруг нее заискрился от того страшного волнения, которое охватило девушку. – А при чем же здесь твой народ? И вообще, теперь мой народ является по существу твоим народом. Ты раб, и ты принадлежишь нам. Поэтому ты должен опасаться стать предателем нашего народа. Какой же ты подлый! Ты мне уже сказал такое, что способно свести меня с ума, и вдруг после всего этого ты неожиданно замолкаешь. Я не позволю играть со мной подобным образом!
Она поднялась и, некрепко держась на ногах от выпитого вина, сделала несколько неуверенных шагов, а затем выпрямилась, постаравшись придать своему облику подобающее достоинство.
– Ауриана, умоляю тебя, останься. Я скажу тебе все, что ты только пожелаешь…
– Будь ты проклят! Сиди тут себе и молчи! А мне пора идти. Я и виду не подам, что мы когда-нибудь говорили с тобой – и, главное, никогда в жизни больше не подойду и не заведу с тобой беседу!
И она пошла по дорожке, ведущей к пролому в каменной стене, быстрой размашистой походкой солдата на марше.
Отчаянье охватило Деция. Казалось, что она удалялась, унося с собой жизнь, и окружавшая Деция со всех сторон пустота захолодила душу… Он передернул плечами от неприятного чувства покинутости и одиночества. Противоречивые чувства боролись в нем; он пытался и не мог разобраться в них.
Что такое «быть предателем»? Что означали для него теперь эти слова? Можно ли вообще назвать человека предателем, если его высказывания никому не приносят никакого вреда?
Само слово «предатель», если задуматься, было неуместно и звучало неестественно, как будто оно представляло собой всего лишь средство, с помощью которого армия принуждала к повиновению человека, находящегося далеко от нее, вне пределов досягаемости. С каждым месяцем, проведенным Децием в плену, легион, казалось, отодвигался от него все дальше и дальше. Армия, эта хорошо отрегулированная машина, прекрасно функционировала и без него, и было совершенно очевидно, что она сразу же забыла о нем. Деций вспомнил своих командиров, представителей римских аристократических семей. Они, конечно, понятия не имели, что такое тащить на своем горбу весь день тяжелую поклажу или рыть вокруг крепости до кровавых мозолей на ладонях оборонительные рвы…
Что же касается присяги, принесенной Императору, то Деций считал ее больше недействительной. С момента пленения с него как бы снимались все обязательства, и расторгались все его договоры, как договоры человека, перешедшего из одного мира в мир иной.
Ауриана же, с другой стороны, была здесь, рядом, живой и близкой. И от того, что она нуждалась в нем, у Деция сжималось сердце. И она тоже была страшно нужна ему. Она представлялась ему роскошным сверкающим цветком на безжизненной ледяной равнине.
– Ауриана!
Но она даже не замедлила свой шаг.
– Ну, хорошо, я уже сдался! Все! Я расскажу тебе все без утайки! Я больше не чувствую себя связанным присягой с этой проклятой армией! Никто даже не стал искать меня, не попытался спасти. Да пусть они все провалятся в Аид, я не хочу больше иметь с ними ничего общего! Ты права. Я теперь – ваш. Возвращайся и садись на место!
Ауриана остановилась и повернулась к нему. Он ожидал увидеть огонек торжества у нее в глазах, но в них была все та же кроткая боль и ощущение надвигающейся трагедии. «Она сейчас такая же, какими мы были прежде, в дни Ромула, – невольно подумал Деций. – Мы, римляне, теперь сражаемся за деньги. А она – за любовь. Я не могу соперничать с ней, не могу противостоять ей – во всяком случае, в этом мрачном, богами проклятом месте».
Когда она снова уселась, он положил отеческим жестом ладонь ей на колено, как бы успокаивая ее. И впервые в своей жизни Деций в общении с женщиной не совсем понимал мотивы своих действий – он не мог бы с уверенностью сказать, была ли это с его стороны вялая попытка соблазнить ее или неуклюже выраженное стремление завязать с ней товарищеские отношения. Ауриана же восприняла его жест скорее, как ребенок, нежели, как женщина. Как ребенок, крайне нуждающийся в утешении и опеке взрослого.
– Прежде всего, Ауриана, он наверняка не был гермундуром, не был он и воином из отряда Видо. Все, что ты мне показала, с очевидностью свидетельствует о том, что напавшие на усадьбу люди вообще не были германцами.
– Но разве такое возможно?
Деций пристально глядел на Ауриану.
– Этот набег был военной хитростью, Ауриана, уловкой, предпринятой для того, чтобы вовлечь твой народ в войну с соседями. Напавшие на вас воины были римлянами, переодетыми в гермундуров. Понимаешь? Они пытались разжечь между вами конфликт, заставить ваше племя пойти войной на гермундуров. Таким образом, оба племени понесли бы большие потери, и местное население само собой значительно сократилось бы, так что римлянам не нужно было бы проливать свою кровь. Об этой уловке старый Юлиан очень часто говорил нам, но, похоже, он от слов перешел к делу, воплотив, наконец, в жизнь свою старую задумку. Эти люди были подобраны из Римской конницы, потому что там служат рослые ребята, похожие на гермундуров.
Деций увидел выражение ужаса в глазах Аурианы, как будто у нее под ногами разверзлась земля, и в открывшейся перед ней пропасти она увидела только кровь и смрадный прах.
Для Аурианы вся неразбериха и путаница последних дней, наконец, прояснилась, цепь трагических событий связалась воедино, и все это, приняв образ огромного черного дракона, называлось теперь определенным именем: Римляне. Значит, это они изнасиловали ее мать, это они вырвали всю ее семью из мирного круга жизни. Больше всего ее поразил тот факт, что они явились переодетыми. Они были оборотнями, ворвавшимися на их земли, вторгшимися в их святилища. Их теперь не удержит ни копье, ни частокол крепости. Может быть, бури и грозы, а также стаи голодных волков, иногда нападавших на людей, тоже были только масками римлян-оборотней?
Ауриана долго сидела, погруженная в глубокое молчание. Деций понимал, что творится у нее на душе.
– Мы не можем жить с вами на одной земле, – наконец, произнесла Ауриана с тревогой и болью в голосе. – Мы все еще считаем себя свободными, но, оказывается, мы уже давно – ваши пленники. Твой народ не выносит даже мысли о том, что кто-то живет на свободе, не являясь его рабом. Мы не хотим быть вашей собственностью и никогда не будем, скорее нас всех перебьют!
Деций же тем временем думал: «Они страдают точно так же, как страдаем мы. А мы как будто не понимаем этого. Мы мучаем детей, убиваем родителей. Но ведь так было всегда, и граница – есть граница, ее надо охранять. Просто мне страшно не повезло, и я вынужден наблюдать страдания этого народа воочию».
– Ты права, – мягко сказал он. – Но от этого вовсе не легче. Миру все равно, права ты или нет. Сила прислушивается к голосу другой силы.
Он взял в руки кожаный пояс.
– А теперь я отвечу на твой вопрос, – продолжал он, – я знаю этого человека, потому что было бы странно, если бы я его не знал. Это ведь Валерий Сильван, Префект римской кавалерии, принадлежащий к сословию всадников – это по-вашему что-то вроде звания вождя. Слова, вырезанные здесь, указывают на когорту, в которой он служил – «Первая», а вот здесь вырезано «Четырнадцатый Легион». Он, по всей видимости, возглавлял всю экспедицию. Это кстати объясняет тот факт, почему он не прекратил преследования. Воин такого высокого ранга не мог позволить себе оставить погоню, как бы признав этим свое поражение.
– Значит, я убила… вождя?
– Я так надеялся, что ты, в конце концов, улыбнешься! Да, этот человек стоит сорока или пятидесяти обыкновенных солдат.
– Если это действительно так, как ты говоришь, значит, я совершила настоящий подвиг. Деций… когда я предстану перед собранием племени, я дам тебе слово. Ты должен будешь все это рассказать сначала моему отцу, а потом всем соплеменникам.
Децию едва удалось скрыть охватившую его радость: он знал, что обычное место таких собраний расположено очень близко от границы с Римской Империей.
– Я с удовольствием отправлюсь туда.
– Похоже, даже со слишком большим удовольствием. Я вижу тебя насквозь, Деций. Ты собираешься бросить меня сразу же, как только мы приблизимся к границе.
– Нет, не сразу. Я сначала посмотрю, как ты запутаешься в той сети, которую расставил для тебя Юлиан и, немного побарахтавшись в ней, смиришься, наконец, и выйдешь замуж за этого бешеного дуралея – сына Видо. Почему бы тебе сразу не подумать обо всем этом и не бежать в далекие северные леса?
Ауриана немного помолчала, не спуская глаз с сонного лика бледной луны, выглядывающей из-за верхушек сосен. И Деций никак не мог отогнать от себя наваждения – ему казалось, что Ауриана о чем-то молча беседует с луной.
– Ты плохо знаешь меня, Деций. Я бы никогда, никогда не бросила ее!
Деций сразу же понял, что «ее» означало «Ателинду», однако сама Ауриана не могла бы с уверенностью сказать, имела ли она в виду свою мать или свою родную землю – эти святые понятия слились в одно в ее душе.
Затем она неожиданно заявила слегка насмешливым тоном подвыпившего человека, пытающегося сохранить полное спокойствие:
– Подожди-ка, я ведь еще не попросила тебя об одолжении, и мы еще не обсудили его условия.
– Ах, да! Одолжение. Все правильно. Ты, наверное, хочешь, чтобы я поймал тебе какую-нибудь дикую лошадь. Ауриана, моя бедовая принцесса, тебе сильно не хватает одного важного человеческого качества – здорового чувства страха.
– Ты не угадал. Первая часть одолжения, о котором я прошу тебя, состоит в следующем: я хочу, чтобы ты научил наших оружейников делать такие же удобные короткие мечи, какими вооружены римляне, а также щиты из бычьих шкур и далеко летящие дротики. Конечно, прежде чем ты это сделаешь, я должна уговорить отца убедить собрание племени в необходимости подобных перемен. Вторая же часть твоего одолжения должна остаться между нами, ни один человек – будь то свободный или раб – не должен ничего знать об этом. Деций, я хочу, чтобы ты научил меня искусству владения мечом, научил по всем правилам, так, как вы, римляне, учите своих новобранцев-легионеров.
Глаза Аурианы горели таким страстным, почти нежным огнем, как будто она была влюбленной девицей, пришедшей на свое первое свидание.
– Похоже, тебе нельзя пить, – сказал Деций, ставя фляжку с вином подальше от нее.
– Тогда давай поговорим завтра, без всякого вина, и ты услышишь, что я произнесу те же самые слова.
– Ну хорошо, в своей жизни я видел множество самых разных сумасшедших, каждый из этих достойных сожаления людей сходил с ума по-своему; но видят боги, с такого рода помешательством я сталкиваюсь впервые!
– Твои глупые шутки, Деций, неспособны поколебать моей решимости, как бы ты не старался.
Он потянулся к ней и взял ее за руку.
– Не истолковывай моих слов превратно, Ауриана. Хочешь, я прямо сейчас начну твое обучение? И первое, что я сделаю, я преподам тебе короткий урок военной науки и истории. Слушай внимательно, милашка. Главная сила не в оружии, исход боя мало зависит от него одного. И ты не сможешь прогнать римлян со своей земли только собственными руками, даже если я и превращу их в жалкую копию рук настоящего римского легионера, и даже если тебе удастся убедить своих взять тебя на поле боя, – хотя я предпочел бы видеть тебя связанной по рукам и ногам. Одним словом, дело не в этом. Дело – в нашем народе. В самих римлянах. Мы сражаемся как один человек. Мы беспрекословно подчиняемся своим командирам даже в мирное время, а твой народ называет такой порядок вещей рабством. Мы не связаны всякими нелепыми «священными» законами – мы прямо идем к избранной цели, добиваемся тех результатов, к которым стремимся. Таким образом, все дело – в дисциплине, а не в оружии. Весь мир принадлежит нам и находится под нашим влиянием уже более столетия. Поэтому бороться с нами – это все равно, что выйти вооруженной до зубов на морской берег и вступить в бой с волнами. Оставь эти мысли. Некоторые народы определены самими богами, чтобы повелевать и править, а другие предназначены служить первым, и ничего с этим не поделаешь. Мы – всего лишь жалкие твари, стоящие посреди сурового мира и лишенные даже малейшего выбора, нам остается только выстоять, исполнить волю богов, приложив к этому все свои старания, – он остановился на секунду и вздохнул. – К сожалению, я вижу, что с тем же успехом мог бы говорить обо всем этом с каменной стеной, но я не мог не попытаться сделать все от меня зависящее. Вот и весь мой урок военной науки и истории.
– Я хочу, чтобы ты сегодня же приступил к моему обучению, – промолвила Ауриана все с тем же пылающим упрямством взором. – Следующей весной, Деций, я перейду в ранг взрослого члена рода, и тогда ты вправе потребовать от меня исполнения любого своего желания – любого, не наносящего оскорбления моей чести.
«Следующей весной? – подумал Деций. – Проклятие. Если я соглашусь, то не смогу бежать из лагеря Бальдемара».
Тут Деций заметил, как стремительно меркнет день, вокруг деревьев уже залегли глубокие тени, а его веселый костерок начал казаться средоточием тепла и уюта в этом полном опасностей мире. На секунду он почувствовал что-то вроде зависти к Ауриане, которой этот мир был родным и близким. Для нее чаща ночного леса была родным домом. Для него – мрачным обиталищем злых духов.
– Ну хорошо, я сделаю так, как ты хочешь. Похоже, я совсем спятил, но ничего не поделаешь – я не могу поступить иначе. И потом, я считаю, что не принесу вреда, если помогу одному-единственному воробью стать ястребом. Я попытаюсь превратить тебя в точную копию настоящего римского легионера, насколько, конечно, смогу это сделать, учитывая твои физические данные. Но взамен ты должна обещать мне то, о чем, наверное, уже догадываешься, потому что знаешь мое самое заветное желание – я хочу как можно скорее выбраться из этого гибельного болота.
– Деций, ты принадлежишь всему нашему племени. Поэтому, если я помогу тебе бежать, то это будет означать, что я обокрала всех соплеменников. Такого рода поступки недопустимы у нас.
– Вот дерьмо! Уж не ослышался ли я? Да ты только и делаешь, что совершаешь поступки, «недопустимые у вас»! Почему же ты не хочешь распространить это право и на меня, капризная девчонка? Ты ведь только недавно хвалилась передо мной тем, что ты совсем взрослая женщина. Вот и докажи это на деле, соверши самостоятельный, независимый поступок. Или ты думаешь, что я меньше тоскую по своей семье, чем какой-нибудь хатт, который убивает себя, когда попадает в плен, чтобы таким образом иметь возможность вернуться к своим предкам? Раб не рождается рабом! Верни меня к моей семье, и я больше не буду рабом!
– Деций, пожалуйста, не говори так со мной. Мне до боли жалко тебя, но я не могу сделать то, о чем ты просишь. У нас бы сказали, что раз судьба сделала тебя рабом, значит, ты был им рожден…
– Вот ты и верни меня на родину, тем самым ты исправишь мою судьбу. Признайся, я заслужил это! – он видел по ее глазам, что девушку охватили сомнения, и решил настоять на своем. – Знаешь, вообще-то это странно, но я вдруг все на свете забыл: особенно то, что касается искусства владения мечом. Все, связанное с войной, просто вылетело у меня из головы! Да и зачем эти знания какому-то рабу? Только вот, кто возьмется теперь за обучение одной несговорчивой местной Амазонки?
Она бросила на него вызывающий взгляд и отвернулась, уставясь в темнеющее небо. Деций напряженно ждал. Часть ее души оставалась непоколебимой, она жила и дышала законами своего народа; но другая часть ее была свободна, как ветер – и витала где-то в стороне от избитых наезженных дорог, в бескрайних просторах, где нет ни законов, ни рек, закованных в берега. «Это очень странный, необычный человек, – в который уже раз удивлялся про себя Деций, – не похожий на дочерей и сынов своего племени. Ее со страшной силой тянет к себе свобода – и даже больше, какая-то роковая надмирная пустота. Мне остается только молиться, чтобы эта тяга победила в ней сейчас».
– Думаю все же, что ты прав, – заявила она, наконец, – и вовсе не из-за твоих бесчестных угроз, которые только позорят тебя. Просто, кроме маленького племени, существует еще большое, на которое тоже должны распространяться все законы. Ты потерял свою семью, и я должна помочь тебе, Деций, вновь обрести ее. Поэтому я достану тебе коня и провожатого до границы. Но это случится не раньше будущей весны.
– Да будет благословенна богиня Фортуна! Ну и потрепала же ты мне нервы, несносная птичка! А теперь давай вместе подумаем, как нам уберечь тебя от рук моих соотечественников, иначе я навечно останусь в этой тюрьме.
– Моя жизнь и моя свобода в руках моей семьи и богов. Ты же готовься в дорогу, мы выступаем с первыми петухами послезавтра. Наш путь лежит на юг.
– Проклятье. Ты даешь мне слишком мало времени, чтобы уладить все свои дела и упаковать многочисленные пожитки.
Она быстро встала, но Деций все же поймал ее улыбку – она улыбалась его шутке, но не хотела, чтобы он это видел. Деций не отрывал от нее взгляда, каким покровитель глядит на вверенное его опеке слабое существо. Он следил за ней, пока она удалялась широким шагом к пролому в каменной стене, а затем исчезла в нем, слившись с сумерками, как серый призрак, который неожиданно тает в черном лесу.
Деций отдавал себе отчет в том, что принял ее беды и невзгоды так же близко к сердцу, как свои собственные. И это не могло не удивлять его. «Как могла эта девочка за такое короткое время заставить меня до такой степени проникнуться ее судьбой?»
