Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
Он вошел в грудь врага, откинув его назад силой удара. Все еще держась на ногах, воин сделал несколько неуверенных шагов, схватившись обеими руками за древко копья, как будто до сих пор не веря, что оно действительно пронзило его.
Злорадство во взгляде воина сменилось выражением ужаса, когда глаза его начали постепенно стекленеть, затягиваясь смертной поволокой; рот, которым умирающий хватал воздух, вдруг застыл, став похожим на пугающую черную дыру. Он тяжело упал на колени, а затем медленно завалился набок. Кровь толчками била из его раны, окрашивая красную тунику в багровый цвет и расплываясь по земле. Несколько мгновений Ауриана тихо стояла над поверженным врагом, пытаясь восстановить дыхание и не веря еще, что бой окончен. Она сделала несколько шагов и вдруг упала рядом с ним на колени, как подкошенная. Огромные, широко раздувавшиеся несколько мгновений назад ноздри, с такой жадностью хватавшие воздух, теперь только чуть заметно вздрагивали. Издав, наконец, последний короткий вздох, воин замер, и черты его лица начали заостряться.
«Я убила его. И теперь этот череп, где когда-то царила жизнь и властвовал разум, наполнится черным прахом. Тело, которое так тщательно берегли и за которым так заботливо ухаживали, будет предано гниению. Дух, насильно исторгнутый из своего обиталища, будет теперь неприкаянно носиться над землей. И это сделала я. И как бы ни была обыденна смерть, как бы ни было обычно убийство в пылу борьбы, все же есть в нем нечто ужасное, с чем никогда не примирится душа, и что будет вечно тяготить ее».
День стоял совершенно безветренный, и вдруг – откуда ни возьмись – налетел порывистый ветер, зашелестел листьями в могучих кронах, зажурчал, словно стремительно текущий ручей. Ауриана почувствовала присутствие в Роще бога Водана, хранителя душ, и парящую над ним, вездесущую Фрию, насылающую ветер.
«Неужели это убийство – ваш дар мне?» – спросила Ауриана богов. Ветер усилился, превратившись в ревущую бурю, заигравшую ветвями и сучьями ясеней, и в диком танце зеленой листвы девушка явственно услышала громкий шепот: «Да».
Неожиданно ей припомнились два сна, которые особенно часто снились ей в раннем детстве: это были сны о военном сражении и мече. В одном сне она видела себя стоящей у могильного холма, освещенного лунным призрачным светом, со склоненной головой. Белыми помертвевшими губами она касалась холодного стального клинка – боевого меча с инкрустированной рукоятью. Она знала, что это – могила Бальдемара. В другом сне она видела себя в полном воинском облачении, стоящей в палисаде военного укрепления. Пред ней располагался строй вражеских воинов, а позади, в крепости, находились остатки ее армии, ждущей наступления ночи. Эти видения, которые вновь возникли сейчас перед ее мысленным взором, вносили смуту в душу Аурианы, беспокоили ее, и она постаралась отогнать их прочь.
Наконец, она поднялась с колен и начала кружить по роще в поисках небольших гладких камней, которыми намеревалась забросать мертвое тело. Убитый был теперь враждебным ее племени духом, и девушка должна была позаботится о том, чтобы он не тревожил хаттские деревни. Приложив некоторое усилие, она вытащила дротик из груди воина. Теперь это оружие считалось семейной реликвией, и его необходимо было сохранить, потому что им Ауриана поразила своего первого врага. Затем она срезала локон с головы поверженного противника для амулета. Наконец, девушка принялась снимать с него одежду. И тут она обнаружила массу странных вещей.
Прежде всего Ауриана взяла охотничий нож воина. Но особое внимание девушки привлек кожаный пояс, на котором висели ножны. На этом ремне были вырезаны странные знаки, причем они не имели никакого отношения к рунам. Из-под туники убитого Ауриана вынула влажную губку и лоскут какого-то тончайшего материала; на это лоскут было нанесено множество точно таких же знаков. Строчки этих знаков были очень странно расположены, они расходились из центра в разные стороны, как лучи, так что общий рисунок напоминал паутину.
Однако у девушки не было времени ломать голову над этими странными знаками. С той стороны, где кончалась роща, она уже отчетливо слышала топот сотен копыт и женские крики. Это жители деревни пытались угнать скот от гермундуров, которые надвигались на селенья. Ателинда, должно быть, уже сходит с ума от страха за жизнь дочери. Ауриана быстро засунула все обнаруженное ею в свою охотничью сумку.
И тут она услышала, как за ее спиной зашуршала опавшая листва под чьими-то легкими шагами.
Она обернулась и увидела Хильду, самую старую из Жриц Ясеня, приближающуюся в полной тишине, словно призрак. Ее лицо с плотно сжатыми губами хранило выражение отрешенного спокойствия. Ветер играл ее серебряными волосами. Ее кожа была цвета скорлупы зрелого лесного ореха, а глаза, словно глаза лани, казались влажными и скорбными. Ветер играл в складках ее одежды. Она напоминала жухлый осенний лист, который не получал больше живительных соков от дерева и из последних сил пытался противостоять порывистому ветру, безжалостно рвущему его с полуголой ветки и увлекающему с собой. В руке жрица держала факел.
– Пусть огонь очистит все! – произнесла она мягким, очень высоким голосом, который, по мнению Аурианы, мог скорее принадлежать карлику.
Ауриана, пребывавшая все еще в оцепенении, молча смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова. Хильда так близко пронесла факел мимо лица Аурианы, что чуть не опалила ее волосы. Затем старая жрица девять раз обошла вокруг трупа, что-то негромко напевая и близко поднося пылающий факел к распростертому на земле телу. Внезапно она замерла, пристально глядя на мертвого воина. Ауриана знала, что по характеру раны, а также по положению тела жрица сейчас судила о грядущих судьбах мира, ясно видела назревающие столкновения и готовые разгореться войны.
– Он умер с открытыми глазами, – наконец, произнесла Хильда, многозначительно кивнув. – Это зловещий знак, зловещий знак… Это означает, что смерть глядит на нас, – старуха взмахнула рукой. – Это означает, что враг поднимается изнутри…
Она зорко глянула на Ауриану.
– Когда этот человек вторгся в мою Рощу, он стал средоточием всех врагов, самой враждебностью, – даже той, что поднимается изнутри. А ты, Ауриана, сразила его.
Внезапно взгляд жрицы как бы обратился внутрь собственной души и снова стал отрешенным; она торжественным жестом дотронулась своим магическим жезлом сначала до левого плеча девушки, а затем до правого. Ауриана слегка отпрянула, испугавшись, что жрицей овладело какое-то наваждение.
Она, должно быть, слишком долго говорила с деревьями и вот теперь сама не понимает, что творит Ее сердце обросло корой, как ствол ясеня.
– Твой жребий – защищать свой народ собственной плотью и кровью, быть живым щитом, пока дух не покинет тело, – продолжала Хильда трепещущим, как пламя светильника, голосом. – Благословенно будет любое оружие, к которому ты прикоснешься. Любое оружие, которое ты возьмешь в руки, будет самым победоносным на поле боя. Оракул приказывает тебе Вступи в брак с богом, и победа будет шествовать за тобой по пятам.
Сердце в груди Аурианы учащенно забилось от волнения и ужаса. «Вступить в брак с богом» означало вступить в орден Дев Щита, маленькое, но очень почитаемое среди германских племен жреческое сообщество, жрицы которого сражались вместе с воинами и отправляли соответствующие обряды над павшими, чтобы те могли переселиться в Небесный Чертог. У Аурианы было очень странное чувство, будто она поражена словами Хильды и в то же время в глубине души ничуть не удивлена. Причем ее душа активно восставала против такой перспективы, испытывая настоятельную потребность в родных, близких и тепле семейного очага.
«Нет, я не смогу выдержать такую суровую, полную лишений жизнь. Но Хильде вовсе не следует об этом знать».
– А кто этот враг, который поднимается изнутри? – с опаской спросила Ауриана.
– Ты скоро узнаешь его. Эти семена таились до поры, до времени. А теперь они падают в благодатную почву.
Ауриана взглянула на Хильду, с беспокойством хмуря лоб.
– Но я не смогу выполнить приказ оракула. Когда мне исполнится двадцать лет, я выйду замуж за Витгерна.
– Что я могу ответить тебе? Я знаю только то, что прочитала в мертвых глазах этого человека.
Внимание Аурианы вновь отвлекли раздавшиеся на опушке Рощи воинственные возгласы и крики. Девушка медленно двинулась в ту сторону, стараясь в то же время не показаться непочтительной по отношению к жрице.
– Госпожа моя… я… я должна идти. Моя мать одна сейчас! – она потянула своего пони за повод, намереваясь уйти.
– Ну что ж, иди, только не забывай то, что я сказала тебе, – предостерегла Хильда, следуя за Аурианой. На мгновение их взгляды встретились, и Ауриана поняла, как яростно стремится цепкий безжалостный дух жрицы уловить в расставленные сети ее собственную юную, полную жизненных сил душу. Хильда подняла свой сморщенный старческий палец, вновь призывая ко вниманию: – В этой Роще у тебя больше сородичей, чем где бы то ни было в другом обиталище… и однажды они призовут тебя.
Ауриана ускорила шаг, ведя за собой Брунвина. Она решила, что непременно постарается забыть обо всем, что ей наговорила Хильда.
«Я похороню в памяти все происшедшее. Я никому не признаюсь, что совершила убийство».
Она еще раз оглянулась вокруг и увидела за деревьями множество Священных Жриц, выступавших из мрака Рощи. В своих белых облачениях они были похожи на лебедей. Когда жрицы, словно снежинки, хороводом закружились вокруг мертвого тела, издавая жалобные, похожие на крики чаек возгласы, девушка поняла, что они тревожно переговариваются между собой, дивясь редкому, необычному предзнаменованию.
«Значит, многие видели мой бой с гермундурским воином. И очевидцы не позволят мне утаить все это. Но я не хочу быть жрицей, не хочу жить их жизнью не хочу!»
Выйдя на опушку Рощи, Ауриана увидела на востоке и западе поднимающийся к небу густой дым пожаров. Гермундуры сжигали все на своем пути – поля, хозяйственные постройки, дома. Сердце тревожно сжалось в груди Аурианы, когда она заметила, как близко на этот раз подошли враги к усадьбе ее отца. Но она была уверена, что как только доберется до дома, сразу же окажется в полной безопасности. Так было всегда.
Испытывая страх и нетерпение, девушка снова села верхом на усталого прихрамывающего Брунвина и пустила его рысью, настегивая коня длинным концом поводьев. Наконец, она спустилась с холма по с детства знакомой каменистой тропе. И, когда растущие здесь березы расступились, Ауриана увидела долгожданные пределы родной усадьбы: перед ней возвышалась аккуратно сложенная груда камней, отмечавших межевую черту, за которой начинались земли Бальдемара. Здесь для нее был центр вселенной и самое безопасное в мире место. Она вынула рог и громко протрубила в него, скорее от радости, чем в знак предупреждения. Пони воодушевился, почуяв близость дома, поднял свою понурую голову и перешел на галоп. Он узнал это поле зреющего ячменя. Они проскакали мимо яблоневого сада, затем пересекли поле под паром, на котором в следующем году будет посеян лен. С северной стороны это поле было огорожено частоколом из человеческих костей.
Только у Бальдемара – военного вождя племени – была такая изгородь. Изгородь, возведенная из костей римских солдат, убитых за то время, пока Бальдемар предводительствовал войском племени в приграничных сражениях. Ауриана испуганно заморгала, когда Брунвин, не сворачивая, помчался прямо к изгороди – у него ведь была повреждена нога, и он не мог взять препятствие. Но упрямый пони решил иначе. Он все-таки прыгнул и удачно перемахнул через низкую изгородь, приземлившись на мягкую взрыхленную почву. Затем всадница миновала многочисленные сараи, где содержался скот, а также хижины рабов-земледельцев, похожие на стоящие кучно стога сена, среди высоких могучих сосен. Но царившая повсюду мертвая тишина возбудила в душе девушки досаду и недовольство. Она не понимала, зачем надо было ее домочадцам угонять скот в надежное место, а самим прятаться в землянках. Кто – будь то бог или человек – осмелится напасть на эту усадьбу?!
Наконец, Ауриана въехала в распахнутые настежь ворота, устроенные в низком частоколе, огораживавшем огромный двор, посреди которого стоял жилой дом. По сторонам въездных ворот возвышались два больших столба, на вершине одного из них красовался череп горной кошки, тотемного животного хаттов, от которого произошло само название племени. К вершине другого были привязаны череп, хребет и ссохшаяся под палящим солнцем шкура жеребца, принесенного в жертву прошлой осенью во время ежегодного обряда жертвоприношения. Обе реликвии обладали такой магической священной силой, что люди не осмеливались поднимать взгляд на них.
Когда Ауриана легким галопом въехала во двор, из-под копыт Брунвина в разные стороны разлетелись испуганные цыплята. Проезжая мимо куполообразных глинобитных печей для обжига, Ауриана с изумлением заметила, что раскаленные керамические сосуды, которые обжигали там, были оставлены без присмотра. Почему рабыни в такой спешке побросали все и бежали? Где были сейчас Мудрин и Фредемунд? У амбара Ателинды, где хранились продукты питания и бочки с медом, тоже не было заметно никаких признаков жизни.
Жилой дом представлял собой низкое длинное строение под покатой, крытой соломой крышей. Эта постройка всегда напоминала Ауриане какое-то огромное животное, застывшее в задумчивости у кромки леса. Дом представлялся ей всегда живым существом, имеющим свои старые добрые привычки и присущие только ему запахи. Она любила его, и он отвечал ей тем же.
Посередине длинной стены прямоугольной постройки был расположен широкий дверной проем. Ателинда находилась дома и возилась с козой, которая упиралась, не желая выходить во двор. Мать увидела Ауриану и выпустила козу – та сразу же резко повернулась и бросилась назад в глубину дома. К спине Ателинды был привязан младенец, родившийся в этом году в пору, когда ягнились овцы. Это был мальчик, названный родителями Арнвульфом. Два других ребенка, родившихся в семье после Аурианы, умерли в раннем детстве от болезней.
Брунвин остановился, и девушка спрыгнула на землю. Увидев мать, она облегченно вздохнула.
Но когда Ауриана внимательно всмотрелась в лицо Ателинды, земля поплыла у нее из-под ног. Губы Ателинды были мертвенно-белого цвета, красивое лицо исказило выражение сильной озабоченности, а взгляд был, как у побитой собаки. Что случилось?
Мать всегда представлялась Ауриане сильной и даже всемогущей, хотя сила ее была доброй и великодушной, без тени жесткости. Когда девочка была совсем маленькой, она думала, что от одного прикосновения матери коровы дают больше молока, и что ее воля приводит в движение всю усадьбу точно так же, как по воле Фрии двигаются звезды по небосводу. Казалось, силы и способности Ателинды безграничны. Благодаря своей богатой фантазии, она сочиняла длинные замысловатые истории с той же легкостью, с какой пряла шерсть. Такую силу трудно было предположить в женщине, казавшейся хрупкой, как стеклянный сосуд. Но Ауриана часто видела, как мать встает посреди ночи и идет, увязая по пояс в глубоком снегу на конюшню, чтобы помочь испуганной, вспотевшей от боли кобыле, которая начала жеребиться. Ауриана видела также не раз, как отважно, со спокойным достоинством шествовала мать на враждебно настроенное к ней собрание старейшин, чтобы смело обвинить в злодеянии или дурном поступке какого-нибудь сородича.
– А вот и наша хорошенькая птичка с острым клювом! – услышала Ауриана голос Фредемунд.
У Ателинды были такие же темно-русые волосы с бронзовым отливом, как и у дочери, но мать, в отличии от дочери, носила аккуратную прическу, ее волосы были заплетены в косу и уложены узлом, сколотым костяными гребнями, сделанными из клыков дикого вепря. В детстве Ауриана воображала, что именно этот узел каким-то таинственным образом поддерживает мир, не давая ему распасться на части.
– Ауриана! – с облегчением воскликнула Ателинда, но тут же облегчение уступило место гневу. – Где ты пропадала? Ты что, не слышала сигналов тревоги? Или, может быть, ты забыла дорогу домой? Забыла, что у тебя есть семья? Пока ты прохлаждалась, танцуя с эльфами, враги сожгли усадьбу брата твоего отца. Следующим будет наш дом!
Ауриана ничего не ответила, она онемела при виде платья матери, разорванного у колен. Это был ее лучший наряд, она сама красила ткань в алый цвет с помощью корня марены. И Ауриана не могла спокойно видеть большую дыру на нем – для нее это было почти так же ужасно, как видеть рану на теле матери. Витое серебряное ожерелье и браслеты на руках в виде серебряных змеек, которые обычно придавали матери торжественный вид, сейчас, казалось, гнули ее к земле своим весом, как непосильное ярмо. Ее замшевые туфли, украшенные янтарными бусинами и являвшиеся гордостью Ателинды, были заляпаны грязью.
– Мама… прости… – начала она было порывисто и тут же умолкла, почувствовав вдруг слабость – до нее, наконец, дошло то, что сказала мать.
– Усадьба Тойдобальда? – прошептала Ауриана, чувствуя, как вся кровь отливает от ее лица. – Но этого не может быть. Как они посмели? – у нее было такое ощущение, как будто она старается сохранить равновесие на дрожащей под ногами земле. – Ты, наверное, сошла с ума, как ты можешь говорить, что они придут сюда. Как ты можешь думать такое?!
– Взгляни на меня, дерзкая девчонка! Я не сошла с ума, я говорю о том, что уже произошло! А теперь живо за дело, помоги мне вытолкать животных из дома, иначе они заживо сгорят!
На мгновение Ауриана оторопела, глядя пустым взглядом в одну точку и качая головой, как бы все еще не веря словам матери. Но тут она потеряла свое последнее мужество и бросилась к матери, ища защиты в ее объятиях. Она, как это всегда бывало, легко сломила досаду и гнев Ателинды, чувствуя, как мать тесно прижимает ее к своей груди, и какой любовью дышит все ее тело.
– Мама, что у нас происходит? – спросила Ауриана глухо, уткнувшись лицом в грудь Ателинды.
– Одни боги знают, – ответила та с горьким смирением, ласково гладя Ауриану по голове. – Из недр земли вышли чудовища и напали на нас, они не знают закона. Священное колесо начало вращаться в обратную сторону, и теперь нидингов провозглашают царями, – мать обняла Ауриану за плечи, и они вместе направились к дому. – Возможно, это и есть конец мира. Кто сумеет спрятаться, тот выживет и узнает, что с нами случилось…
Они вошли в уютный полумрак дома. Здесь, как всегда, пахло дубленой кожей, свежим сеном и приготовленной еще накануне олениной, тушеной с диким луком; эти знакомые запахи смешивались с запахом влажных ясеневых поленьев, исходившим от только что залитого водой очага. Ауриана схватила теленка за задние ноги и начала вытаскивать его из дома. Ателинда в это время быстро погнала к двери стайку цыплят вместе с курицей, действуя, как всегда, энергично, и в то же время во всем ее облике чувствовалась сильная подавленность.
Ауриана взглянула на нее.
– Мама, я чувствую, что-то еще произошло. В чем дело?
Ателинда на секунду замялась и, наконец, промолвила:
– Этим утром от отца пришла весточка. Он получил приказ – заметь себе, приказ! – от Римского Наместника. Как будто мы подданные Рима! От Марка Юлиана, который властвует над всем миром, словно царь… – внезапно Ателинда осеклась и замолчала, как будто в последний момент передумала и решила пощадить дочь, утаив от нее правду.
– Мама, говори все до конца. Я не ребенок!
– Ну тогда слушай. Он хочет, чтобы ты вышла замуж за одного из сыновей Видо.
Ауриана почувствовала такую слабость в сердце, что, казалось, оно остановилось. Девушка резко толкнула теленка, и он, как тряпичный мячик, легко вылетел во двор.
– Да как он смеет? – прошептала она. Неожиданно Ауриана поняла, что не тот ужасный воин из рощи является ее главным врагом, а римляне с их коварными целями и расставленными тайными ловушками.
– Они смеют делать все, что помогает им добиваться своих целей.
– Но я же слишком молода!
– Не для их обычаев. Я слышала, они выдают замуж девочек двенадцати лет…
– Но… но как же Витгерн? – цыплята возились вокруг ее ног. – Этого не может быть. Я же должна выйти замуж за Витгерна, Священные Жрицы уже благословили наш брак! – Ауриана намеренно ничего не говорила о Хильде и ее прорицании, потому что оно было слишком необычным, да и без того сегодняшний день был отмечен слишком ужасными событиями. – Надеюсь, все решительно восстали против столь чудовищного оскорбления семьи Витгерна?
Молчание Ателинды было более чем красноречиво… Наконец, она произнесла:
– Собрание старейшин высказалось за то, чтобы этот вопрос был улажен. Гейзар убедил их, что это – единственный способ положить конец вражде между твоим отцом и Видо.
– Этот жрец – верный пес Видо! Так я и знала! Но остальные старейшины были на нашей стороне?
– Почти все. Что само по себе странно, я считаю. Но у Видо теперь очень много новых сторонников, их число увеличивается, как стая мух, вьющихся над тухлым мясом. Их голоса звучали громче, чем голоса наших друзей. Если так будет продолжаться дальше, то скоро Видо со своей сворой начнет распоряжаться здесь, как ему вздумается. А теперь давай снова за работу, неужели ты потеряла всю свою сноровку и не можешь, как раньше, одновременно разговаривать и заниматься делом?
Ауриана послушно взялась за веревку на шее коровы, на которой висел колокольчик, и потянула животное к выходу.
– А что сделал отец?
– Он принялся громогласно обличать их всех и увещевать. Он сказал, что хатты будут последними дураками, если пойдут на уступки и разрешат римлянам узурпировать права родителей. Более того, он заявил, что не подчинится и пойдет войной против совета старейшин, если это понадобится для того, чтобы предотвратить насилие над волей его семьи. Он сказал, что не признает столь отвратительных средств замирения вражды, виновником которой был не он, – продолжала Ателинда, задыхаясь и пытаясь вытащить упирающуюся козу во двор. – После этих слов отец решительным шагом покинул собрание, а за ним, конечно, последовали все соратники и все родичи Витгерна.
– Отвратительные средства! Хорошо сказано! – удовлетворенно засмеялась Ауриана, представив, каким громовым голосом бросил Бальдемар эти слова в лицо собравшимся. – Отец совершенно прав: именно сам Видо был всегда зачинщиком ссор и споров. Но кое-что во всем этом меня сильно беспокоит. Римляне ведь всегда разжигали конфликты между нами. Так почему они вдруг на этот раз стремятся установить прочный мир между отцом и Видо и навязывают брак? Это странно. Нет ли каких-то общих дел у Видо и Наместника?
Ателинда резко выпрямилась, оставив в покое наседку, которую собиралась взять на руки, и бросила на Ауриану взгляд, исполненный угрозы, – будь на месте Аурианы Мудрин, она бы громко заплакала от страха.
– Никогда больше не говори таких слов! Видо – негодяй и конокрад, но ни один вождь племени хаттов никогда не был предателем своих соплеменников и не служил Риму! Это – разные вещи. Где твоя гордость за свой народ? – от ее громкого резкого голоса проснулся Арнвульф и начал плакать.
– У меня есть гордость, мама! Но нельзя избежать ловушки, если ты не знаешь, кем и где эта ловушка расставлена, – корова слегка боднула Ауриану, воспользовавшись тем, что девушка отвлеклась. – Римляне не любят проигрывать. Они бы не отдали такого приказа, если бы не были уверены, что сумеют навязать его выполнение.
– Именно поэтому Бальдемар сразу же отослал сюда Витгерна. Конечно, между вами еще не может быть заключен настоящий брак, вы слишком юные, но вы должны дать друг другу клятвенное обещание в том, что поженитесь, как только тебе исполнится двадцать лет. Это помешает собранию заставить тебя выйти замуж за кого-либо другого.
Так Витгерн уже здесь? Ауриане вдруг стало неприятно от этой мысли. Вообще-то она не имела ничего против самого Витгерна, но слова Хильды все же застряли в ее сознании и начали оказывать свое тлетворное действие, как медленный яд. Брак с кем бы то ни было теперь казался ей делом бесплодным и бессмысленным, как огороженный участок дикой, никому не принадлежавшей земли. Но, конечно, ее брак с Витгерном должен состояться. А как же иначе?
Они вытолкали из дома последних четырех овец, и тут Ателинда заметила то, что лежало во дворе рядом с седлом, снятым с Брунвина.
– Ауриана, что это такое? Чье это копье? И чьи это вещи лежат в твоей охотничьей сумке?
– Я убила одного из воинов, напавших на наши земли, – мрачно сказала девушка, не испытывая никакой радости от того, что совершила, и занятая другими мыслями.
– О Фрия, Матерь Всего Живого! Смилуйся над этой неразумной! Тебя же могли убить! – мать с опаской подошла к вражескому копью и остановилась, молча глядя на него со странным выражением, исказившим ее прекрасное лицо. Глаза ее были печальны.
– Что такое, мама?
– Ничего. Я просто не ожидала, что это произойдет… так скоро. Нет, не спрашивай, что я имею в виду. Все уже попрятались в землянках, все, кроме тебя. Отправляйся туда живо!
– Мама, – возразила Ауриана, – если они действительно намереваются сжечь наш дом, мы должны спасти оружие отца.
Ателинда с отчаяньем всплеснула руками.
– Моя дочь совсем спятила! Будь проклят тот меч в колыбели, на котором она спала в младенчестве, это все он натворил! У нас нет времени!
– У нас должно найтись время, чтобы сделать это! – Ауриана бросилась назад в дом и направилась к возвышению, на котором горой лежало оружие. Она помедлила в нерешительности, глядя на меч отца, которым в свое время юный Бальдемар поразил своего первого врага, Ауриана всегда боялась даже дотронуться до него, потому что ей внушили, что в его клинке живут души всех убитых им врагов. И когда ее пальцы сомкнулись на костяной рукояти, она на самом деле ощутила биение жизни в этом грозном оружии. Одновременно ее охватило еще одно странное чувство: оружие в ее руке показалось Ауриане близким и родным, словно один из членов собственного тела, утраченный когда-то и вновь обретенный теперь. Затем девушка подняла охотничье копье, которым Бальдемар добыл своего первого вепря, и направилась к двери. Но прежде чем уйти, она медленно огляделась вокруг – переводя пристальный взгляд с полога над своим ложем на ткацкие станки, с потухшего домашнего очага на милые сердцу стены родимого дома. Ее сердце сжалось от боли, хотя Ауриана еще до конца не могла осознать того, что видит все это, быть может, в последний раз. Затем она старательно спрятала Брунвина в зарослях можжевельника за коровниками и поспешила к землянкам.
За медоварней было вырыто две землянки для многочисленных домочадцев, обитавших в доме Бальдемара. Каждая землянка была достаточно глубока и широка, чтобы укрыть двадцать человек. Ямы закрывались большими плетнями, заваленными сверху валежником, чтобы замаскировать их место расположения от неприятеля. В мирные времена в этих прямоугольных ямах хранились съестные припасы, а во время вражеских набегов их использовали как убежища.
Ауриана стала на колени у одной из ям и передала оружие находившейся внизу Ателинде, а затем начала спускаться сама в черноту, пахнущую землей и плесенью, нащупывая ногами выемки, устроенные в земляной стене, и держась руками за торчащие корни. Скрывшись с головой под землю, она закрыла плетнем вход и спрыгнула вниз. Сейчас же в нос ей ударил резкий запах пота и мочи, исходивший от скученных на малой площади людей. Она устроилась между Ателиндой и бочонком меда. Все хранили молчание. Рассеянный свет сквозил через ветки орешника, закрывавшие узкий лаз наверху. Через некоторое время Ателинда поднесла рожок с медом к губам младенца – он не должен был, проснувшись, выдать их своим плачем.
И Арнвульф тут же начал посасывать сладкую пищу, не просыпаясь.
Постепенно глаза Аурианы привыкли к темноте, и она различила в полумраке решительный профиль Херты. Бабушка как будто окаменела, сидя совершенно прямо на низкой деревянной скамеечке и держа перед собой свою палку с зарубками для счета, словно боевое копье; она была, как всегда, исполнена самообладания и не желала признавать свою полную беспомощность перед лицом грозной опасности. В ее непреклонном взоре, однако, чувствовалось что-то жалкое; высоко поднятый крючковатый нос с сильной горбинкой был похож сейчас на затупившееся оружие, перед которым жестокий мир совершенно не робел, как бы Херта ни настаивала на своем. У ног бабушки на земляном полу стоял сундук, наполненный сокровищами и реликвиями, собранными ею за целую жизнь. Но Херта выглядела совершенно отрешенной и безразличной. Причем дело тут было не в тишине, молчании и неподвижности, которые все домочадцы вынуждены были сохранять из-за близости врага. Нет, Херта выглядела не как человек, пытающийся спасти свою жизнь, а как человек, приготовившийся умереть. Приглядевшись, Ауриана заметила, что на бабушке был надет ее лучший плащ и выкрашенное в шафране платье, в котором она хотела быть погребенной, когда наступит ее срок. На пальцах Херты мерцали в полутьме драгоценные перстни. Глаза Аурианы затуманились от слез: хотя Херта никогда не проявляла любви к внучке, той было все же искренне жаль в этот момент бабушку.
– А что слышно о Харис? – зашептала Ауриана, обращаясь к матери. Харис была женой Тойдобальда. – И о ее младенце?
– Никто не видел их, – отозвалась Ателинда.
Тут и Херта шепотом заговорила с Ателиндой, убеждая ее уговорить Ауриану повиноваться решению собрания старейшин.
– Ради нашего общего блага она должна выйти замуж за одного из сыновей Видо. Из-за этого ребенка на наши головы сыплются одни лишь беды.
– Я не буду говорить с ней сейчас об этом, – зашептала Ателинда в ответ почти умоляющим голосом.
«Почему мама не ответила ей резко и решительно? – с горечью подумала Ауриана. – Я знаю, она боится Херту, владеющую магической способностью воскрешать мертвых. И все же ей не следовало с такой покорностью склонять перед ней свою голову. И как смеет сама Херта говорить обо мне в моем присутствии, обращаясь при этом к третьему лицу, словно я какая-нибудь неразумная собачонка?!»
– Одни лишь беды и ничего кроме бед! – упрямо повторила Херта громким свистящим шепотом, как будто она не слышала ответа Ателинды. – Почему бы нам не использовать ее, чтобы заключить мир с нашим врагом? Мне очень жаль Витгерна, если уж говорить положа руку на сердце. Он прекрасно знает, что берет себе невесту с примесью демонической крови, и не осмеливается возражать!
