Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Глава 6
При свете факелов соратники Бальдемара сели по коням, но все еще не трогались в путь, замерев на фоне вырисовывающегося в сумерках скелета недостроенного дома вождя. Они нетерпеливо ждали, пока послушницы Труснельды закончат свои магические действия и разрешат отряду выехать со двора. Женщины работали быстро и ловко: две из них натирали мазью, составленной из девяти трав, ноги лошадей, чтобы уберечь от увечий и ран, а две других обматывали волчьей шерстью сбрую для того, чтобы защитить отряд от возможной засады или другой коварной ловушки, расставленной врагом. Все двадцать пять воинов напряженно молчали, не проронив во время этого ритуала ни единого слова. Их лица казались Ауриане призрачными и бесплотными в холодных предрассветных сумерках. В глазах каждого из них ясно читался вопрос: как долго еще сможет Бальдемар сохранять привязанность к себе соплеменников, будучи неспособным из-за своего увечья вести их в бой против предателя Видо?
Ауриана сидела верхом на поджаром длинноногом гнедом мерине, украденном у римлян, как и все верховые лошади соратников Бальдемара. В холке конь был ростом почти со взрослого человека, и Ауриане было немного не по себе, когда она глядела с такой непривычной высоты на землю. Подобное чувство она испытывала в последнее время постоянно: «Меня бросили в мир взрослых мужчин в женщин слишком рано, слишком неожиданно, когда я была еще не готова», – думала она.
Когда отряд тронулся, наконец, со двора резвой рысью, Ауриана бросила украдкой быстрый взгляд на Деция, который скакал позади вместе с вьючными животными, верхом на муле. Душу Аурианы до сих пор жгли слова Деция: «Набег – дело рук римлян». Теперь ее родные места – леса и болота – казалось, таили новую опасность. Раньше это было святилище, перед которым Ауриана испытывала благоговейный ужас, которое требовало подчас страшных жертв, но которое обеспечивало взамен защиту и безопасность. И вот Деций всего одним словом превратил окружающий мир из святилища в логово беспощадного чудовища.
Витгерн скакал во главе их небольшого отряда вместе с Марагином, – ветераном дружины Бальдемара, чья борода была уже тронута сединой, – и Коньяриком, рыжебородым любителем шумных застолий, недавно принятым в число ближайших сторонников Бальдемара, но уже признанным всеми великолепным воином, искусным и отважным в бою. Рядом с ними скакал проводник – житель канабы[10]10
Канабы – поселения, возникавшие рядом с постоянными лагерями римских войск.
[Закрыть], батав с примесью галльской крови. За этой первой шеренгой скакали три Священные Жрицы, похожие на белых лебедей в полете – в своих белоснежных развевающихся одеждах. Одной из них была Хильда, которая вызвалась выступить свидетельницей поединка в Ясеневой роще и победы Аурианы; в центре скакала прислуживающая ей ученица, а третьей всадницей была сама Ауриана, переодетая в Священную Жрицу. Капюшон ее белого плаща был глубоко надвинут на лоб, скрывая лицо. Витгерн время от времени оборачивался назад, кидая на нее взгляды, полные тоски, и терзая свою душу. Однако мысль, что Ауриана находится в не менее жалком положении, чем он сам, утешала его. Потому что не позднее следующего полнолуния Видо должен был назвать ее своей дочерью.
Что же касается Аурианы, то она время от времени тоже оборачивалась назад и бросала взоры на Деция. Этот человек все больше и больше занимал ее мысли. Молодой мужчина, опытный воин и римлянин – все эти понятия слились у нее в голове, дразня воображение и разжигая интерес к Децию, пока ее невинное любопытство не переросло постепенно в чрезмерное юношеское обожание, смешанное со страхом. Несмотря на то, что этот человек был посвященным в тайны величайшей силы на земле, в секреты власти над людьми, он был одновременно таким близким и реальным со своими усталыми глазами, лицом испорченного мальчишки, который провел сегодня бессонную ночь, со своей обезоруживающей улыбкой и колючим, неподпускающим к себе взглядом. Сто раз Ауриана предостерегала сама себя: «Он – враг и к тому же раб. Он не должен интересовать тебя или того хуже ты не должна желать его. Да, именно желать! Ведь ты думаешь об этом! Ты что, с ума сошла? Он же римлянин. Вспомни, что его соплеменник сделал с твоей матерью!»
Продвигаясь вперед легким галопом, они выехали, наконец, на поросшую травой широкую межу, отделявшую засеянное пшеницей поле, принадлежащее семье Бальдемара, от соснового бора. Запах влажной сосновой хвои успокаивающе подействовал на девушку. Здесь по земле стелился белый туман, и стволы, как в смутном сновидении, подымались прямо из молочной дымки, бледные, гладкие, устремленные вверх, словно боевые копья. Несмотря на брезжущий серый рассвет, в глубине леса еще чернела непроглядная ночь; сгустившиеся пятна мрака не хотели рассеиваться, как будто не веря в наступление утра. Внезапно Ауриана заметила, как вблизи промелькнуло белое пятно, и поняла, что это был хвост самки оленя, слившейся с сумраком. На мгновение девушка почувствовала зависть к обитателям леса: у каждого из них тоже была судьба, были свои страдания, была смерть – но, к их великому счастью, они ничего не сознавали и не тревожились ни о чем заранее.
К полудню насквозь промокшая Ауриана чувствовала себя жалкой и несчастной. Два раза конный отряд переплывал полноводные реки, так как вынужден был обходить брод стороной, поскольку именно в местах переправы обычно устраивались засады. В пути четкий строй отряда постепенно нарушился и, воспользовавшись случаем, Ауриана незаметно для окружающих попридержала лошадь, чтобы оказаться рядом с Децием, которого она сразу же забросала новыми, возникшими у нее за это время вопросами, связанными с военным делом. Этой ночью они не разжигали огня и ужинали кусками сушеной оленины с ржаным черствым хлебом. Ауриана заснула, положив голову на подушку из мха, под открытым небом мягкой ночи, окутавшей ее словно одеялом. К груди она тесно прижимала копье с закаленным на огне острием, как будто это был ребенок. Она молила Фрию, чтобы та избавила ее от кошмарных сновидений, в которых Ауриане являлись безжизненное тело Арнвульфа и Херта, растворяющаяся в бушующем пламени.
На второй день их безостановочного продвижения на юг, в полдень, когда солнце находилось в зените, проводник внезапно замедлил бег своего коня. Ауриана слышала, как Витгерн пробормотал проклятье, и поняла, почему он был недоволен – они находились на совершенно открытой местности, где нельзя было задерживаться ни на мгновение. Проводник с растерянным видом разглядывал из-под руки возвышающийся перед ними Холм Упавшей Сосны. Но сам ствол сраженного молнией дерева бесследно исчез. Проводник озабоченно хмурился, как будто без этой приметы он не узнавал местность. Ауриана явственно различала страх и тревогу в его лихорадочных бестолковых движениях, в том, как он растерянно озирался вокруг.
Неужели он слишком рано свернул, миновав три ивы у Озера Красной Лисы? Или, может быть, это наваждение, насланное какой-нибудь ведьмой?
Витгерн обменялся с проводником парой коротких резких фраз, и весь отряд направился в густые заросли вязов по узкой, извилистой тропе, по сторонам которой лежали круглые гладкие валуны.
Внезапно Ауриана почувствовала сильное беспокойство, как будто этот лес жил своей тайной жизнью. Это было именно то место, где при свете дня могли появляться гномы, где деревья смотрели на тебя живыми человеческими глазами, где птицы были вовсе не птицами, а душами предков, прилетевшими, чтобы посмотреть на тебя – с одобрением или осуждением в зависимости от твоих поступков. Казалось, из чащи леса тысячи глаз пристально разглядывают путника тайком, но как только он, почувствовав чужой взгляд, резко оборачивается, глаза вмиг исчезают, сливаясь с листвой. А крючковатые, причудливых форм, черные ветви и сучья вязов, наверняка оживали ночью и нападали на путников, как ядовитые змеи. Ауриана слышала, как один из воинов пробормотал у нее за спиной:
– Проводник не может заблудиться. Это какая-то колдунья по наущению Видо околдовала его. И вообще, от всего этого места так и веет колдовскими чарами!
Поведение лошадей только подтверждало эти слова. Мерин Аурианы туго натягивал поводья, клоня голову к земле, нервно фыркал, шкура его покрылась испариной. Неожиданно налетел резкий порыв ветра, и ветки забились в сумасшедшем танце, наполнив весь лес громким шелестом и скрипом. У Аурианы было такое ощущение, как будто природа пришла в ярость от вторжения в ее святая святых непрошеных гостей. На повороте, который делала тропа, девушка заметила полускрытый деревьями, поросший лишайником, высокий – в рост человека – камень с вырезанными на нем и окрашенными кровью рунами.
И когда отряд проезжал мимо этого камня, листва над головами всадников неожиданно превратилась в мириады бронзовых колокольцев, издававших мелодичный перезвон при каждом порыве ветра. Этот призрачный перезвон наполнил душу Аурианы неизъяснимой грустью. Девушка как будто погрузилась в полузабытье.
«Я помню это место… Но что за странная мысль! Я же никогда не бывала здесь прежде. И все же… все же этот лес мне знаком, – знаком, точно крик совы, точно ночной ветер, доносящий запах можжевельного костра…»
Из глубины леса послышался жалобный крик, похожий в равной степени и на крик дикой кошки, и на крик боли, вырвавшийся из груди человеческого существа. Всадники миновали развилку и увидели в нескольких шагах впереди себя распахнутые створки дубовых ворот, как будто приглашавшие их войти. За воротами возвышался большой столб из вяза, на вершине которого было укреплено украшенное пышной резьбой, изображавшей магические знаки, колесо с тринадцатью спицами, – по количеству лунных циклов в году.
«Колесо времени!» – с тревогой подумала Ауриана? В самую непроглядную пору ночи оно вращается, повелевая мертвым произносить пророчества из глубины могил. Это был верный знак того, что в лесу поселилась могущественная прорицательница.
Витгерн и проводник начали настегивать своих лошадей хлыстами, чтобы как можно скорее миновать это жуткое место, но перепуганные животные не могли перейти на более быстрый бег, продвигаясь вперед нервным галопом, скорее похожим на шаг.
Неожиданно лошади всадников, скакавших сзади, с ходу налетели на авангард отряда, замерший на месте, как завороженный. Что там случилось, Ауриана не могла видеть, потому что скакавшие первыми Витгерн и проводник скрылись за очередным поворотом тропы, где их и остановила, заградив путь, какая-то неведомая сила. Сначала Ауриану охватил панический ужас, так что она едва не сорвалась с места и не бросилась бежать.
Витгерн и Марагин попытались повернуть своих лошадей назад, но те сразу же уперлись в стоявших позади них коней, плотно сбившихся в кучу, так что никто не мог двинуться ни вперед, ни назад. Бывалый ветеран, участник, по крайней мере, ста сражений, Марагин несомненно видел то, что творилось впереди, потому что на его лице Ауриана различила выражение подавленного страха. Тело Аурианы вновь судорожно напряглось, как будто она была готова броситься прочь и спастись бегством.
И вдруг за поворотом тропы раздался чей-то голос. Он производил впечатление силы, был гибок, как виноградная лоза, и мог принадлежать как мужчине так и женщине.
– Остановитесь и успокойтесь! А ты, Ауриана, подойди сюда.
При звуке своего имени Ауриана оцепенела. Взоры всех воинов обратились к ней. Но девушка чувствовала, что не в силах пошевелиться. Рамис!
«Этого не может быть, – думала она. – Значит, я попала прямо в руки Рамис, избежав засады людей Видо и солдат Наместника. Никто даже не подумал, что кроме всех прочих, существует еще и эта угроза Причем эта опасность не менее страшна, чем другие. Угрозы мира дневного, по крайней мере, мне известны. А угрозы ночного мира неведомы, и потому страшат вдвойне».
– Ауриана, не двигайся с места! – неожиданно услышала она второй голос. Это был голос Витгерна.
Затем воцарилась напряженная тишина, которую снова прервал голос Рамис.
– Ну же, дитя мое, выбирай. Ты же не можешь подчиниться сразу двум приказам.
«У Рамис много учениц и послушниц, – продолжала лихорадочно размышлять Ауриана, – зачем ей еще и я? Почему она не хочет оставить меня в покое? Неужели у меня и без нее недостаточно горя и бед? Почему эта жестокая женщина так жаждет завладеть мной? Мама была права: ей нельзя доверять».
Ауриана спрыгнула на землю, держа в руке копье с закаленным на огне острием.
«Я могла бы, конечно, убежать, но тогда она нашлет на нас множество бед. Лучше я пригрожу убить ее, если она нас немедленно не пропустит. Но разве я смогу убить жрицу таким жалким оружием? Тем более, что она, вероятно, ясно читает все мои мысли!»
Ауриана очень медленно протискивалась между сгрудившимися лошадьми, пробираясь вперед. Наконец, она миновала поворот и оказалась рядом с Витгерном. При виде пророчицы остатки мужества покинули Ауриану. У нее было такое чувство, будто она противостоит мощному порыву ветра.
Рамис была верхом на молочно-белой кобыле, перегородившей узкую тропу. Ведунья окинула Ауриану слегка насмешливым взглядом, в котором, впрочем, кроме холодной усмешки таились тепло и сочувствие. Прошедшие годы мало изменили ее облик; только, пожалуй, скулы еще более заострились на ее худом лице, да щеки запали глубже, отчего стали более отчетливо видны выпуклая линия ее большого лба, властный рот и горящие холодным огнем глаза, эти источники мысли, глубокие, как древние колодцы. Она была похожа на древнего андрогина, двуполое существо, сохраняющее способность самовосстановления жизненных сил. Казалось, сам воздух вокруг нее дрожал и светился невидимым огнем.
«Откуда у нее этот светоносный переизбыток жизненных сил? Каков его источник? – удивлялась Ауриана. – И может ли вообще один живой человек быть более живым, чем другой?»
Копье выскользнуло из руки Аурианы. Кобыла Рамис чуть попятилась, всхрапнув при приближении девушки, но ведунья легко удержала ее сильной рукой умелой наездницы. Ауриана отступила на шаг назад, с опаской глядя на белую лошадь с легкой молочной гривой, длинным нервно взмывающим вверх хвостом и лебяжьим изгибом стройной шеи. Она поняла, что перед ней – одна из священных кобыл, обитающих в рощах. По их ржанию, фырканью и храпу Жрицы гадают и предсказывают события. Молва утверждала, что эти животные питаются человеческим мясом. Запятнавшие свой род позором воины, чтобы добровольно лишить себя жизни, бросались иногда на спину одной из таких лошадей, пасущихся в Священной Роще, и через некоторое время погибали под копытами целого табуна, так что от них мало что оставалось для погребального костра. Но эта белая кобылица, как видно, с трудом преодолевая себя, все же подчинялась каждому движению сильных рук, державших поводья.
– Если такая кобылица не убьет тебя сразу же, как только ты осмелишься приблизиться к ней, – вспомнила Ауриана слова Труснельды, – это может служить верным знаком того, что тебе на роду написано быть одной из Священных Жриц, причем высокого ранга.
Витгерн вцепился в плечо Аурианы.
– Ни шагу дальше! – крикнул он отрывисто и тут же замолчал, как будто опасаясь потревожить своим голосом свернувшуюся клубком ядовитую змею. Некоторые воины прикрыли ладонью глаза в страхе перед столь ужасной сценой, а другие начертали в воздухе знак священной руны, защищающей от колдовства.
– Витгерн, отпусти ее, – в звонком голосе Рамис слышались угрожающие нотки.
– Бальдемар поручил ее моей заботе, я должен взять эту девушку под свою защиту! – ответил Витгерн.
– Под защиту? Да ты просто смешон! Разве ты можешь защитить ее от жизненных невзгод? Или уберечь от неминуемой смерти, когда придет ее срок? Отойди от нее, Витгерн, такие вещи тебе не по плечу, они не зависят от законов твоего мира.
Однако Витгерн продолжал крепко сжимать плечо Аурианы. Но та чувствовала, как страх постепенно отпускает ее, и вслед за ним ее начинает бить дрожь непонятного волнения. Какая-то часть самой Аурианы, поднявшись из тайных источников души, устремилась навстречу Жрице, привлеченная блеском танцующих вокруг ее силуэта языков холодного пламени. Теперь девушка в полной мере ощущала, как ее неудержимо тянет к ведунье. «Неужели другие не чувствуют этой силы притяжения? – думала Ауриана. – Неужели она лишь одну меня околдовала и я не могу больше сопротивляться?»
Рамис достала щепотку какого-то черного порошка из кожаного мешочка, висевшего у нее на поясе.
– Витгерн, разве ты умеешь отличить себя от другого, день от ночи? Как же ты можешь знать, кто твой истинный враг? Спи! – прошептала Рамис и бросила щепотку порошка в его сторону.
Ауриана сразу же почувствовала, как разжались пальцы Витгерна у нее на плече. Неужели Рамис своими чарами усыпила Витгерна или скорее заставила его поверить в то, что он усыплен? Витгерн тяжело обмяк на своей лошади, его взгляд остекленел и застыл.
За спиной Аурианы послышались приглушенные перешептывания и восклицания ужаса. «Интересно, а что по этому поводу думает Деций? – неожиданно подумала Ауриана. – Неужели он, как всегда, смеется над нами или тоже дрожит от ужаса?»
Затем Ауриане пришло в голову, что Рамис собирается увести ее в темные мрачные пещеры, где ведунья занимается воскрешением мертвых. «Я никогда больше не увижу мать и отца», – с горечью подумала девушка.
– Иди сюда, – тихо промолвила Рамис. – Ты переживаешь сейчас страх своей матери, а не свой собственный. А теперь разуйся и распусти волосы!
– Не буду, – сказала Ауриана, но это была слабая попытка превратить неизбежное, последняя судорога умирающего животного.
– Пока ты колеблешься и медлишь, люди Видо во весь опор скачут сюда, приближаются с каждым мгновением. Делай то, что я тебе говорю!
Ауриана вытащила костяную заколку из волос, и каштановая волна упала ей на плечи. Затем она развязала ремешки на замшевых туфлях и сбросила обувь с ног. Прикоснувшись босыми подошвами к земле, она ощутила ее мягкую плоть, как будто она стояла на шкуре огромного теплокровного животного.
– Никогда не забывай, что в волосах таится страшная сила. Они являются одновременно твоим щитом и той пуповиной, которая связывает тебя с землей. А теперь посмотри, что там случилось с ногой моей кобылы? Она прихрамывает, – и Рамис протянула Ауриане бронзовый заостренный прут.
Ауриана медленно покачала головой.
– Если ты хочешь убить меня, воспользуйся заклинаниями и останови мое сердце! Все, что угодно, но только не эта кобыла. Я не могу допустить, чтобы моя мать видела мои изуродованные останки.
Рамис улыбнулась.
– Не думай, что тебе так повезет, и ты умрешь. Ведь даже самая спокойная жизнь намного труднее, чем смерть; а уж твоя будет далека от покоя и безмятежности.
Затем пророчица возвысила голос, и он зазвучал громко, словно рев штормового ветра.
– В тебе живет дух столь же древний, как и мой! Я приказываю ему проявить себя!
Ауриана почувствовала, что ее разум мечется, словно затравленный зверь.
«Надо стремительно броситься в лес. Схватить копье. Убить лошадь. Убить ее… Нет, это ни к чему не приведет. Она все равно не пропустит нас, если я не подчинюсь. Надо повиноваться ей. Иди же, Ауриана, – приказала она самой себе. – Доверься ей, не может же она быть настолько жестокой и коварной, чтобы преподнести Ателинде твое растоптанное копытами тело».
Она медленно двинулась к кобылице. Голова животного резко дернулась вверх, оно посторонилось, нервно прядая ушами.
Но тут на Ауриану снизошел странный покой, уверенность в том, что все прошлое, любое свершившееся событие – уже прошло, и поэтому милосердно по своей сути. Страх, словно вода из опрокинутого сосуда, вытек из нее, оставив после себя гулкую пустоту, в которой с новой силой зазвучали все ее чувства. Это был праздник свежих радостных ощущений, о которых она прежде не имела никакого понятия. Она плыла в открытом океане, населенном душами живых и мертвых существ, ощущая близость тех, кого она хоть когда-то в жизни встречала. Ауриана обновленным взором огляделась вокруг: червь, живущий в земле, казался ей теперь столь же прекрасным, как лилия, а сорняк, растущий на обочине, таким же нужным и полезным, как росток пшеницы. Это ощущение длилось всего лишь одно мгновение. Ауриана подняла руку и погладила шелковистую шею кобылицы, почувствовав, как напряженные мышцы животного расслабились от ее прикосновения. Это было ощущение всепоглощающей любви. «Эта кобыла – не враг мне», – отчетливо звучало в душе Аурианы, и она осознала, что слово «враг» вообще потеряло всякое значение, так что она никак не могла нащупать его смысл и оставила тщетные попытки.
Ауриана быстро взяла бронзовый прут из рук Рамис, подняла огромное копыто и выковырила застрявший в нем камешек. Кобыла ткнулась теплой мордой ей в шею, а потом Ауриана почувствовала ее осторожные губы у себя на волосах.
Неожиданно чары рассеялись, но тоска по только что пережитому состоянию навсегда осталась в душе Аурианы, похожая на жгучее томление страсти, страсти более сильной, чем земная.
Страх снова сковал ее. Ауриана в сильной тревоге, как бы не веря своим глазам, уставилась на камень. Она услышала за своей спиной тихие восторженные голоса воинов:
– Ганна! Ганна!
Ауриана поняла, что с этих пор именно так соплеменники будут величать ее. «Ганна» – женщина, наделенная магической силой.
– Оставь меня, – девушка смело взглянула на Жрицу, – я не одна из твоих послушниц! Это все твои хитроумные уловки. Ты просто дала лошади какое-то снадобье, чтобы она не напала на меня!
– Тогда почему твои глаза горят таким огнем? Эй, кто-нибудь из вас! – обратилась Рамис к воинам. – Подойдите и погладьте лошадь. Я ведь дала ей успокоительное снадобье!
Но никто даже не пошевелился.
– Скажи-ка мне, Ауриана, как ты узнала, в каком именно копыте застрял камень?
Ауриане стало не по себе. Действительно, Рамис ничего не говорила про копыто.
– Я… я не знаю, – отозвалась она в полном замешательстве. Но тут же справилась с растерянностью. – И знать не хочу! Я лишу себя жизни, если ты вздумаешь забрать меня с собой!
– Пора тебе знать, Ауриана: ко мне приходят только по доброй воле или же я вообще отказываюсь от человека. Мне не нужны пленники. Единственное, чего я хочу, – это, словно раб-прислужник, дотронуться огнем зажженного факела до факела холодного – и осветить всю комнату. Я пришла пролить свет над тем, чего ты не хочешь знать.
– Я выслушала тебя и теперь могу твердо сказать: твои слова ничего не значат для меня. Так ты говоришь, у меня есть выбор? Тогда я выбираю свободу! А теперь могу я ехать дальше своей дорогой?
– «Свобода» – неподходящее слово для твоих поступков. Да, ты – свободна. Свободна снова надеть на себя свои цепи. Но если ты сейчас умрешь для мира, я открою тебе истинную жизнь. Ты подошла к одному из поворотных моментов в своей жизни, когда перед тобой открываются несколько путей, и ты можешь выбрать один из них, провидение заставило меня явиться и позвать тебя, хотя я заранее предполагала, что ты не захочешь выбрать путь истины.
Тут взор Рамис заволокло туманом, как будто она взглянула на Ауриану откуда-то издалека, сквозь призму времени; голос пророчицы звучал теперь, словно тихая скорбная мелодия:
– О, да… я вижу тебя сейчас в ожерелье из костей… в плаще из человеческой кожи… у ног твоих распростерты мертвые тела. На твоем поясе висит окровавленный меч – чем больше он пьет, тем большей крови жаждет. Ты пытаешься остановить катастрофу, но ты не знаешь… что они часто плодоносны, потому что приводят в движение миры. Ты бежишь от горя, сама порождая его в своем движении, так что горе и скорбь тянутся по твоим кровавым следам… Война не принесет твоей душе покоя, война не спасет твою мать. Послушай же меня, маленькое слепое создание, – каждый раз, когда ты наносишь удар по врагу, ты наносишь удар по себе самой.
Голос Рамис вновь звучал в полную мощь.
– Убирайся же прочь, Жрица Смерти, иди и играй в свои кровавые игры! Я не хочу больше видеть тебя, хотя мне жаль тебя! Ты уже вступила в зеркальный лабиринт и будешь плутать в нем долгие годы.
Рамис поворотила коня. Ауриана неожиданно почувствовала отчаянную тоску в сердце, причину которой не могла объяснить.
– Почему ты не хочешь помочь Бальдемару? – крикнула девушка, не сознавая того, что не хочет, чтобы Рамис уезжала, и стремится задержать ее хотя бы еще на мгновение.
Рамис придержала лошадь и, полуобернувшись к Ауриане, ответила: – Пустой вопрос человека, который не знает, что такое истинная помощь!
– Почему ты позволила Херте так долго мучить меня?
– Но ведь ты страдала не от того, что она действительно мучила тебя, а от того, что ты верила в это. Оглянись вокруг: какой бы позор, какая бы вина ни лежали на дороге, ты немедленно с жадностью набрасываешься на них и кричишь: «Это мое!»
– Но как ты позволяешь Видо вершить свои злодеяния?
– За кого ты меня принимаешь? Я только смертная женщина, Ауриана, а не богиня Судьбы, – и Рамис снова тронулась в путь.
Ауриана почувствовала, как в ее душе неудержимо закипает ярость, застилая взгляд кровавой пеленой.
– Зачем ты мучаешь меня? Ты преследуешь меня, как злой дух, всю мою жизнь! Ты – мое проклятье во плоти!
Рамис резко осадила кобылу.
– Это из-за тебя пошел слух, что во мне течет кровь демона! – кричала Ауриана, не помня себя от бешенства. – Из-за тебя моя бабушка ненавидела меня. Все, что составляет обычную жизнь человека, ты называешь безумием. Ты являешься, говоришь мне все это – и тут же бросаешь меня!
Ошеломленные воины за спиной Аурианы слушали ее яростный крик. Ведь Рамис было достаточно произнести одно-единственное слово, и все они моментально впали бы в глубокий тысячелетний сон.
Но Ауриана продолжала кипятиться, так что горячие брызги, как от густой похлебки, булькающей на большом огне, летели во все стороны.
– Да ты бросаешь меня, словно ощенившаяся сука своего беспомощного щенка! И как ты смеешь вообще говорить о жизни? Где сейчас маленький Арнвульф? Почему ты не помогла ему ни единым из своих загадочных непонятных слов? Ты только смущаешь наши умы, пока мы умираем на своей земле от рук врага! Иди и смущай своими речами римлян! Этим ты принесешь нам больше пользы! Учи других – не нас! – своему лишенному всякого смысла лепету!
Ауриана остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут только ощутила тяжелую давящую тишину вокруг. Внезапно девушка пришла в себя и ужаснулась тому, что наговорила. Возбуждение прошло, и Ауриана почувствовала головокружение, как будто она в едином порыве взобралась на самую верхушку высокой сосны и вдруг, взглянув вниз, увидела, как далеко от нее земля, и поняла, что ей уже не спуститься вниз.
«Что я натворила! Сейчас она нашлет на нас испепеляющую молнию, и мы превратимся в горстку пепла».
Но постепенно – хотя страх и сковывал все ее чувства – Ауриана поняла, что Рамис смеется – да, смеется звонким веселым смехом!
«Эта женщина непостижима! Может быть, она просто сумасшедшая? Но нет, сумасшествие – это полная пустота, а я никогда не чувствовала себя настолько цельной и исполненной сил, как во время того колдовского наваждения, которое она наслала на меня – или, может быть, пробудила во мне».
– Это хорошо, – тихо сказала Рамис, и голос ее звучал теперь по-матерински тепло. – Я довольна тобой. Когда мне самой было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, я тоже подобным тоном говорила со своей наставницей. Хотя, если память мне не изменяет, я назвала ее тогда ослицей, а не сукой. У тебя сильный дух, и ты продолжаешь делать успехи, быстро продвигаясь вперед, но, видимо, время еще не пришло. Я должна покинуть тебя. Мы встретимся, когда наступит следующий поворотный момент в твоей жизни!
И Рамис, подстегнув лошадь, поскакала прочь стремительным галопом. Ауриана еще долго стояла, глядя ей вслед, не смея пошевелиться – у нее было такое ощущение, как будто земля слегка покачивается у нее под ногами, и девушка боялась упасть. Камешек, который она вынула из копыта кобылицы, выскользнул из ее руки. Наконец, до ее сознания дошло, что воины за ее спиной тихо, тревожно переговариваются, бросая на нее украдкой изумленные взоры, какими обычно люди глядят не на юную девушку, а на непостижимую загадку природы. Еще бы! Ведь она обругала саму Рамис, и та оставила это безнаказанным, и потом – ее не тронула Священная Кобылица! Что может быть более удивительным? Об этом они теперь будут долго рассказывать своим сородичам и друзьям.
Наконец, к ней подъехал Витгерн и положил на плечо Аурианы свою сильную руку.
– Ты осталась цела и невредима, – постарался он успокоить девушку. – Ты отважная и мужественная, Ауриана!
Она с молчаливой благодарностью взглянула на него и направилась на негнущихся ногах назад к своей лошади. Обернувшись, она увидела, что один из воинов спешился и, к ужасу Аурианы, подобрал тот камешек, который она вынула из копыта кобылы – по-видимому, он собирался сделать из него амулет Ауриана с горечью осознала в этот момент всю бесполезность попыток забыть или каким-то другим способом вычеркнуть из своей жизни все случившееся сегодня на тропе. Эти многочисленные свидетели не дадут ей сделать это, в их памяти навечно запечатлены все произнесенные слова и разыгравшиеся на их глазах события.
Прежде чем они снова тронулись в путь, Ауриана поймала взгляд Деция. Он ухмылялся ей, как обычно, своей насмешливой нагловатой ухмылкой. Похоже, Деций был тронут всем увиденным не больше, чем если бы Ауриана на его глазах спешилась, чтобы узнать у местной жительницы дорогу через лес. Может быть, римлянам вообще незнакомо чувство благоговейного ужаса?
Неожиданно она ощутила внизу живота позывы плотского желания и послала коварным богам свое отчаянное проклятье. Почему именно сейчас? И почему именно Деций? Почему плотские страсти невозможно подавить в себе, заглушить их голос? У нее было такое ощущение, как будто она стоит перед роскошно накрытым пиршественным столом, но ее взгляд притягивает только одно блюдо – блюдо с отравленной пищей.
Эту ночь Ауриана почти не спала, вновь и вновь вспоминая слова Рамис, и трепетала от ужаса. Но несмотря на все ее страхи и предчувствия грядущих бед – а, может быть, благодаря им? – она ни на мгновение не забывала, что где-то совсем рядом лежит Деций. Временами ее обуревало такое страстное желание прокрасться ползком по траве и найти его, что она содрогалась всем телом, еле сдерживая себя. Но сразу после этих сладостных судорог в ее памяти возникало отвратительное видение: Ателинда и насилующий ее воин. Ее и раньше одолевали смутные ощущения, связанные с неведомым чувственным восторгом. Она почерпнула не совсем ясные знания о существовании плотских утех из снов, из собственной интуиции, из наблюдения за природой, из смутных догадок об отношениях между родителями. Соединиться в объятиях страсти – значило соединиться плотью, горячей, трепещущей, наполняющей все лоно плотью. Это называлось любовью. Так она думала раньше, но теперь она с сомнением спрашивала себя: «Неужели одно и то же действие, один и тот же акт может служить выражением любви и выражением ненависти, жестоким насилием? Может ли в нем соединиться несоединимое?» И кого ей спросить об этом? Во всем этом таилась какая-то неведомая опасность, как будто огненная страсть отбрасывала черную мрачную тень.
