Текст книги "Несущая свет. Том 1"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Эти мысли Аурианы хорошо сочетались с ее теперешним мироощущением: на свете не было безопасного места, не было надежного убежища, и ни одна вещь, ни одно явление не являлись тем, чем они казались.
«Берегись, берегись», – слышалось Ауриане в криках низко пролетающего в ночном воздухе козодоя.
«Интересно, если бы Деций был моим, его наглая улыбка все так же мучила бы и терзала меня? Нет, Деций – мой враг. Я должна радоваться, когда, наконец, он вырвется на свободу, и я избавлюсь от него».
Когда ночь уже была на исходе, Ауриане удалось успокоить, наконец, свои неугомонные мысли, и она погрузилась в сон, однако, ее тело оставалось по-прежнему напряженным, собранным в комок, как будто оно предчувствовало опасность и не хотело расслабляться.
В самую глухую пору ночи – перед рассветом – Ауриана услышала сквозь чуткий сон шорох. Звук был похож на легкое шарканье кожаных подошв по камням. Ауриана резко села.
Их лагерь был расположен на открытом поросшем травой косогоре. Часового, выставленного на опушке леса, не было видно. Крадучись, ползком, припадая к самой земле, девушка тихо двинулась к этому месту, где он должен был находиться. Еле брызжущий рассвет окрасил небо в холодные серые тона. Она прокралась мимо неподвижных, застывших на земле фигур спящих воинов и, наконец, увидела часового. Он тоже спал на мягкой траве, лежа на боку.
Спал. Однако, этого не могло быть. Комок тошноты подкатил к горлу Аурианы. Она подползла ближе и потрясла его за плечо. Тело безвольно упало на спину. Из груди его торчала глубоко вошедшая в сердце стрела от римской легкой катапульты.
Ауриана вскочила на ноги. Одного быстрого взгляда хватило ей, чтобы понять: проводник бесследно исчез из расположения лагеря.
«Он нарочно завел нас сюда, чтобы бросить», – мелькнуло у нее в голове.
Она почти споткнулась о тело Витгерна и упала рядом.
– Вставай! Живо! – зашептала она. – Нас предали! Проводник оказался нашим врагом!
Витгерн моментально проснулся и молча вскочил на ноги.
Они находились среди густых трав, и противнику было бы трудно без помощи предателя-проводника отыскать их. Вдвоем они быстро и тихо разбудили всех остальных, приказав шепотом не подниматься во весь рост и не выдавать себя шумом. Ауриана опасалась, что малейшее движение послужит противнику поводом для атаки на их лагерь. Деций сам проснулся, но сначала держался поодаль ото всех – на почтительном расстоянии.
Ауриана взяла Витгерна за руку.
– Посмотри.
Витгерн проследил за ее взглядом и увидел, что внизу в зарослях дрока что-то тускло поблескивает в первых робких лучах рассвета. Шлем с металлическими накладками. И не один. В одном только месте Витгерн насчитал их более двух десятков.
– Теперь уже не может быть никакого сомнения: мы окружены, – прошептала Ауриана.
Витгерн сурово кивнул.
Отряд по команде Витгерна занял круговую оборону – единственная приемлемая тактика, когда противник собирается атаковать тебя со всех сторон. Витгерн намеревался поместить Ауриану в центр обороняемого кольца вместе с Децием и Жрицами, но она и слушать ничего не хотела. Ауриана молча прошла мимо Витгерна и заняла позицию на линии обороны. Ее единственным оружием было ясеневое копье с закаленным на огне острием.
– У тебя же нет щита! – сердито зашептал ей Витгерн.
– А у змеи нет крыльев.
– Ауриана!..
«Этот упрямо вскинутый вверх подбородок, эта непреклонная воля. Как я могу противостоять ей?» – растерянно думал Витгерн.
– Ступай туда, куда я тебе велел! Я здесь приказываю! Я дал слово твоему отцу…
– Никто не смеет приказывать мне. А если тебе не хватит храбрости, я сама отвечу перед Бальдемаром!
В следующий момент Деций занял боевую позицию рядом с ней. Она увидела, что он где-то раздобыл копье. Скорее всего он украл его только что во время замешательства, возникшего из-за ранней побудки и угрозы вражеского нападения.
– Этому рабу было бы лучше погибнуть в бою, подобная участь уберегла бы его от более суровой. Потому что я не знаю, что сделаю с ним, если он останется в живых, – бормотал себе под нос Торгильд, поудобнее устраиваясь в высокой траве.
– Оставь его, – прошептал Витгерн, – римские свиньи всю свою жизнь боролись против нас, так пусть же хоть одна из них вступит в бой на нашей стороне.
Неожиданно раздался резкий свистящий шепот Деция:
– Сомкнуть цепь плотнее! Еще плотнее! А теперь сдвинуть щиты вместе! И всем встать на колени.
– Деций, что ты делаешь! – изумленно прошептала Ауриана.
– Говорящий раб! – пробормотал Торгильд. – Еще немного и заговорят наши мулы!
Но в следующее мгновение Ауриана поняла: Деций прав. Именно так лучше всего было защищаться в данных конкретных обстоятельствах.
– Сдвинуть щиты! – тихо приказала она, а затем повторила все слова Деция – он так плохо говорил на их языке, что девушка не без основания опасалась: остальные воины просто не поняли его.
Витгерн обиженно взглянул на Ауриану, он был задет за живое таким бесцеремонным вмешательством в командование отрядом, которое было поручено ему одному. Но когда Коньярик, немного поколебавшись, подчинился, а за ним последовали Торгильд и многие другие воины, он неохотно сдался, выполнив команду.
Однако Марагин и еще два ветерана, возраст которых сделал их упрямыми и несговорчивыми, остались стоять в полный рост. Они не могли забыть того, что команда раздалась сначала из уст раба. Остальным же было все равно, кто именно первым произнес эти слова, главное – Ауриана благословила этот приказ, повторив его. Они прекрасно помнили, что сама Рамис прислушивалась к словам этой девушки.
– Ни в коем случае не нарушайте этот порядок, – снова раздалась тихая команда Деция, – даже если противник будет атаковать только с юга – это может быть просто военной хитростью.
Ауриана тут же повторила его слова.
Внизу из глубины зарослей раздались громкие нестройные звуки множества боевых горнов, трубящих атаку. Копья нацелились на лагерь хаттов; мгновение – и дождь острых копий с громких стуком, похожим на барабанную дробь, впился в щиты осажденных.
– Подождите! – воскликнула Ауриана. – Никому не бросать своих копий!
Деций изумленно взглянул на нее, потому что она произнесла как раз те слова, которые он сам намеревался сказать. Копья были посланы не человеческой рукой, а из какого-то метательного орудия; сам же противник находился сейчас от них на расстоянии, на которое рука смертного не способна была бросить копье, поэтому их ответный удар мог лишить их оружия, не принеся никакой пользы. «Но как могла Ауриана знать все это? – удивлялся про себя Деций. – Я говорил ей об осадных катапультах, но ничего не говорил о легких метательных орудиях, потому что сам никогда не видел их. Должно быть, за эти годы они усовершенствовали свое оружие».
Неприятельские копья втыкались в их деревянные щиты и в мягкую землю вокруг; когда их поток начал иссекать, Ауриана услышала за спиной хриплый крик. Марагин и два других ветерана рухнули на землю, корчась от боли.
То, что подумали все остальные, ясно выразилось на их лицах: «Эти трое не послушались слов Ганны – и потому погибли».
Ауриана закрыла лица погибших их плащами. Тут же прозвучал высокий короткий сигнал горна, и противник двинулся в атаку из своего укрытия, расположенного сразу же за шеренгой метателей дальнобойных копий. Ауриана и Витгерн подползли поближе к врагу и, раздвинув густые травы, посмотрели вниз, где у подножия косогора неприятель перестраивал свои ряды.
– О Матерь всех богов! Мы погибли! – прошептал Витгерн.
Первые солнечные лучи играли бликами в целом море шлемов. Поднятые вверх копья были похожи на густые заросли болотных камышей, синие туники указывали на то, что нападавшие воины – дружинники Видо. Один из них высоко поднял боевой штандарт на длинном древке – вырезанного на куске дерева вепря. Это был всего лишь один из отрядов Видо, и он насчитывал три сотни воинов! Позади стояли всадники в шлемах с багряными гребнями и в блестящих кольчугах. Судя по овальной форме их металлических щитов, это были римляне из запасного отряда конницы.
Ауриана не сомневалась, что многие из этих воинов принимали участие в набеге на усадьбу отца.
– Приготовиться к атаке! – закричал Витгерн своим соратникам.
Ауриана с беспокойством взглянула на него.
– Нет, Витгерн. Ты же видишь, что по сравнению с ними мы – жалкая горстка плохо вооруженных людей!
– Это не имеет никакого значения для загробного мира. Мы будем сражаться, пока не умрем!
– Нет! Мы же знаем, чего именно они хотят, – Ауриана схватила руку Витгерна. – Они хотят забрать меня!
– Один раз я уже не оправдал доверия Бальдемара, поэтому ни за что на свете не сделаю этого снова. Я поручился в том, что буду защищать тебя до последней капли крови. Мы будем драться с ними!
– Но это же безумие! Я не могут позволить всем вам умереть так бессмысленно, ведь ваша попытка спасти меня все равно обречена на неудачу! Я сдамся им. Таким образом, не ты уступишь меня противнику, а я добровольно предамся ему в руки.
– Нет, Ауриана. Как я смогу глядеть в глаза окружающим, когда вернусь в лагерь Бальдемара целым и невредимым, но без тебя – оставив тебя в змеином гнезде нидингов, где ты станешь женой этой свиньи – сына Видо.
– Ты объяснишь это тем, что решил спасти жизнь своих людей. Пусть лучше я одна пострадаю.
– Я не могу!
– Будь проклята твоя гордыня! Тогда раздели со мной мою участь. Сдайся в плен.
Из стана противника раздался хриплый торжествующий крик:
– Ну что, приятели? С вас Достаточно или еще хотите? Пришлите нам сюда дочь Бальдемара, и мы отпустим вас подобру-поздорову!
Ауриана узнала голос Одберта. Положив руки на плечи Витгерна, она сказала:
– Если ты разделишь мою участь, Бальдемар не станет гневаться. Он поймет, что ты, по крайней мере, не бросил меня одну. Тем, более, что настанет день, и ты сможешь вновь оказаться на свободе. Что же касается меня, то будь уверен, так просто я не дамся, что бы они ни замышляли на мой счет, прежде всего им потребуется сломить мое сопротивление – а это будет сделать непросто.
Витгерн задумчиво глянул вниз на плотные шеренги хорошо вооруженных противников, затем на своих воинов, которые потеряли всякий настрой драться, потому что видели, что сердце Аурианы не лежит к этому. Время от времени он сердито хмурился и поправлял повязку на пустой глазнице, думая, что этим он скроет от окружающих свою полную растерянность.
Но Ауриана не стала ждать его ответа; она подошла к одной из жриц и попросила у нее белый плащ. Когда девушка проходила мимо Деция, она быстро прошептала так, чтобы ее слова мог слышать только он:
– Прощай, мой добрый друг!
К ее удивлению, в глазах Деция стояли слезы. «Наверняка, это от пыли», – подумала Ауриана.
Вернувшись на край косогора, она подняла на копье белый плащ и помахала им в воздухе. Белый цвет был цветом мира, потому что сама Фрия, Ткущая Полотно Мира, носила белые одежды; белыми были ее голуби, символ любви; белыми были ее мысли – облака; белым был льющийся лунный свет, окутывавший с головы до ног саму Фрию.
На равнине у подножия холма сразу же, как по команде, все копья опустились вниз. Ауриана, обернувшись, взглянула на Витгерна. Чуть помедлив, он все же подошел и стал рядом с ней.
Ауриана не знала, что испытывали в этот момент воины, стоявшие за ее спиной – облегчение и радость, или жалость и сочувствие к ней, – той, которая купила их жизнь ценой собственной свободы.
Ауриана увидела Одберта, скачущего верхом на огромном вороном жеребце, которого ему наверняка подарили его римские хозяева. Он ухмылялся ей. Костяная рукоять его меча была усыпана рубинами, на сбруе его коня красовались серебряные круглые накладки, сверкавшие на солнце. Внешне Ауриана хранила полное спокойствие, но внутренне она вся сжалась, ощущая полное отчаянье и безнадежность своего положения.
«Не может быть, чтобы это был мой конец! Неужели Рамис прокляла меня за отказ идти с ней? А какой отвратительный этот Одберт! Он облизывается словно пес, увидевший лакомый кусок».
Ауриана подавила охватившую ее панику, принявшись внимательно наблюдать за строем противника. Она измерила на глазок расстояние между лошадьми, обратила внимание, чем вооружены всадники, и как они ведут себя. Поискав глазами, она нашла, наконец, те механические приспособления, которые стреляли тяжелыми стрелами, и поняла, что их возят на специальных подводах в обозе военного отряда.
Одберт тем временем бросил веревку одному из молодых воинов отца, и тот связал Ауриане и Витгерну руки за спиной, после чего оба они были посажены верхом на лошадей, поводья которых крепко держал другой воин Видо, ехавший рядом с пленниками. Ауриана, поразмыслив, решила, что в лагерь они прибудут через двое суток. А оттуда уже трудно будет бежать.
* * *
Видо вернулся в свой шатер, разбитый посреди бревенчатых стен древней кельтской крепости. Дождь барабанил по крыше из натянутых кож. От сырой погоды у Видо ломили кости. В шатер вошел часовой вместе с Сердиком, худым нервным юношей, который служил у Видо гонцом.
– Девица захвачена! – сообщил Сердик. Он скакал всю дорогу стремительным галопом, опередив отряд Одберта, чтобы сообщить Видо радостную весть. – Они прибудут завтра на закате солнца.
– С ней все в порядке? Она невредима? – спросил Видо, на лице которого не появилось даже тени торжествующей улыбки. Этот опытный хитрый человек слишком хорошо знал, что в каждой хорошей новости скрыты семена будущих бед и поражений. Он сидел, нервно пощипывая свои густые косматые усы. Однако постепенно его мысли настроились на приятный лад, он не мог отказать себе хотя бы в минуте торжества.
«Это хорошо! Бальдемар своими уловками заставил людей ненавидеть меня. Когда же его дочь станет моей родственницей, пусть они все подавятся своей ненавистью! Военное счастье Бальдемара всегда служило только ему одному, а теперь он вынужден будет разделить его со мной, поделившись заодно и своей славой».
Позади Видо стояла Гримельда, она перевязывала ему рану, нанесенную мечом, задевшим верхнее ребро. Глаза женщины сердито сверкали, она была крайне недовольна тем, что ей помешали. Ее рыжеватые густые волосы были заплетены в косы толщиной с человеческую руку и торчали в разные стороны, как коровьи рога, так странно, что гонец в других обстоятельствах – будь на месте Гримельды другая женщина – счел бы это смешным и засмеялся, но в присутствии жены Видо все чувствовали себя не в своей тарелке. Когда рядом была Гримельда, каждый думал только об одном: «Где ее топор?» Она могла вспылить по любому поводу, и тогда уже не жди пощады. Единственным человеком, который мог ее не бояться, был сам Видо – она баловала и нежила своего мужа, как малое дитя. Она, действительно, вела себя так, будто Видо был ее единственным родным ребенком, а на своих настоящих детей смотрела, как на щенят, путающихся у нее под ногами.
Гримельда нависала всем своим мощным, необъятным телом над сидящим Видо, накладывая повязку неуклюжими толстыми руками и громко пыхтя от усердия. Она так туго стягивала рану, что Видо изрыгал проклятия от острой боли, пытаясь вырваться из ее объятий, отчего она в свою очередь осыпала его громкой бранью. Несчастный гонец, присутствовавший при этой сцене, никак не мог понять, откуда исходит отвратительная вонь, наполнявшая все помещение и похожая на запах протухшего сыра, – несло ли это от самой Гримельды или так пахла рана Видо?
Под огромной, свисавшей грудью Гримельды, напоминавшей Сердику раздутые меха с вином, он заметил рукоять топора.
– Она получила несколько незначительных ран по своей же вине, – ответил, наконец, юноша на вопрос Видо и отступил на шаг к двери, моля богов, чтобы его движение осталось незамеченным. – Мы уложили пятнадцать человек из их отряда, прежде чем захватить их в плен, – продолжал он вдохновенно врать. – Люди Бальдемара сдались всем стадом, словно овцы! Но позже, в дороге, мы потеряли троих наших воинов. Потому что кто-то развязал девчонку, и она…
– И я подозреваю, что этот малый с воловьими мозгами, которого все называют моим сыном, так и не дознался, кто именно развязал ее.
– …и она начала драться, словно дикая кошка. Она убила троих наших воинов их собственным оружием. Но теперь ее снова надежно связали и не спускают с нее глаз, так что можешь не беспокоиться.
– Мой сын – мое несчастье, – запричитал Видо, яростно тряся своей косматой головой, так что его спутанные волосы задевали лицо Гримельды. Этому парню следовало бы быть более послушным и дисциплинированным, вот что я тебе скажу! А ты, Сердик, скачи назад во весь опор и передай такие слова… Да постарайся произнести их погромче и поотчетливей так, чтобы все воины в отряде непременно услышали их, и чтобы Одберт почувствовал свой позор! Объяви всем, что Одберт не получит эту девицу. Она предназначена Ульрику, да, именно так! Пусть лучше этот идиот получит ее!
Но тут за спиной Видо раздался резкий голос.
– Я запрещаю это! – голос принадлежал Клавдию Хилару, молча слушавшему весь разговор из затемненного угла шатра. Он бы римским эмиссаром, в чьи обязанности входило следить за каждым шагом Видо теперь, когда Бранхард был мертв. – Мой господин – Римский Наместник – не позволит тебе поступить подобным образом! Твои воины никогда не пойдут в бой за Ульриком.
– Хилар, однажды, когда ты в очередной раз неосторожно произнесешь слова: «Я запрещаю!», это может плохо кончиться: Гримельда – прежде чем я смогу вмешаться – разделает тебя, как быка, на жаркое, – мягко сказал Видо с хитрецой в глазах. – Неужели ты думаешь, что я хочу поссориться с Римом и потерять те богатства, которые уже получил от вас? Если я действительно кажусь таким идиотом, утопи меня лучше в бочонке с медом. Девчонка, конечно, достанется Одберту. Мы будем вашими союзниками еще не одно поколение, так что дети наших детей будут дружить с Римом. Поэтому убери свои когти и успокойся! Я просто хочу, чтобы мой сын какое-то время думал, что он не получит девчонку, я хочу подразнить его, понятно?
Но тут вмешался Сердик, он скрепя сердце отважился вновь заговорить:
– Мой господин, мне поручено еще кое-что сообщить тебе. Люди Одберта поймали и подвергли пыткам одного из гонцов Бальдемара. Похоже, что дочь Бальдемара совершила неслыханное убийство. Она сразила в поединке считавшегося пропавшим без вести Префекта Римской конницы Валерия…
– Что?! – перебил его Хилар, медленно вставая со своего места. Он решительно двинулся вперед и остановился рядом с Видо. Шея его напряглась, так что под кожей проступили сухожилия, а флегматичное лицо начало наливаться кровью.
– Что такое ты сказал, мой мальчик? – тихо переспросил он.
– … Сильван… – пробормотал Сердик упавшим голосом, как человек, только сейчас заметивший, что сказал что-то лишнее.
Хилар повернулся к Видо.
– Убийца Сильвана! Да эта девица – настоящий мясник! Клянусь Минервой, вот теперь я чувствую, что нахожусь среди настоящих дикарей. Если все это правда, Видо, ты должен выдать нам ее для совершения казни.
Видо потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. Наконец, он медленно повернулся к Хилару, пряча свои истинные чувства за сдержанной улыбкой. Но глаза его были жестки и колючи, словно острые стальные дротики.
– Хилар, у тебя прямо дар становиться мне поперек пути в то время, когда даже голодный вепрь сообразил бы, что надо убраться с моей дороги подобру-поздорову. Она не убийца. Она сразила в поединке одного из гермундуров, вторгшихся на ее землю. И не ее вина, что он оказался тем, кем оказался. Она – моя, запомни это, ты, подлый римский разбойник, и держи свои поросячьи лапы подальше от нее!
– Если бы убитый был более низкого звания, я бы уступил тебе, Видо, – Хилар был человеком, привыкшим держать в узде свои инстинкты и эмоции, и поэтому он опрометчиво решил отнестись к вспышке бешенства Видо, как к капризу вспыльчивого избалованного мальчишки. – Но она ведь убила человека, чья семья связана узами родства с самим Императором, и поэтому Рим не может оставить это просто так!
Один только юный Сердик заметил, как Гримельда медленно начала вытаскивать свой топор из-за пояса, но горло юноши так перехватило от страха, что он не мог издать ни звука.
– А я говорю «нет» и не желаю слушать никаких доводов! – сказал Видо, вновь успокаиваясь, как будто поставил в разговоре точку и этим уладил дело.
Сердик тем временем наблюдал, оцепенев, как Гримельда и топор слились в одном плавном движении. Юноша попытался предупредить чужеземца, но смог выдавить из себя только испуганный придушенный крик. Выставив огромное брюхо вперед и хорошенько размахнувшись, Гримельда опустила острое лезвие на толстый затылок Хилара. Хряк!
И Сердик упал в обморок.
Видо быстро взял себя в руки и рявкнул, призывая в шатер дежурившую снаружи стражу. Часовые тут же вбежали и остановились, растерянно озираясь кругом, ошеломленные видом крови, разбрызганной повсюду, и видя все еще корчившееся на полу тело. Видо же глядел в это время на Гримельду, и взгляд его выражал любовь и гордость.
– Моя Гримельда лучше, чем пятьдесят сторожевых псов! Уберите его. И мальчишку тоже. Вот незадача! – сказал Видо, а сам про себя лихорадочно думал: «Надо похоронить этого римского слизняка в самом топком отдаленном болоте. А для них мы сочиним какую-нибудь сказку. По этому дуралею не будут особенно убиваться – он ведь был незнатного рода и не вышел чином на своей родине».
– Мальчишке перерезать горло, – добавил Видо, как будто эта удачная мысль только сейчас пришла ему в голову, пока стража выволакивала из шатра за ноги тело Хилара. Действительно, нельзя было позволить Сердику распространять всякое вранье о невесте его сына. – И пришлите мне немедленно другого гонца для срочного поручения!
Но что, если это вранье дойдет до слуха Наместника? «Я буду все отрицать, – решил Видо. Я скажу, что все это придумали люди Бальдемара с той целью, чтобы добавить блеска его имени и пошатнувшемуся авторитету. Наверняка Юлиан окажется не таким дураком, чтобы жертвовать своим влиянием в наших северных землях из-за какого-то жалкого Префекта конницы – будь он хоть трижды родственником Императора!»
* * *
Ауриана дрожала под одеялом из оленьей шкуры, прижавшись спиной к теплой коре сосны. Она увидела крадущуюся к ней фигуру, пригибающуюся к земле, чтобы слиться с ночным мраком. Когда девушка узнала по ковыляющей походке Ульрика, несущего ей миску с дымящейся похлебкой, она немного приободрилась. Одберт удвоил охрану, присматривающую за ней, после ее неудачной попытки бежать. Теперь вокруг нее дежурили десять воинов. Но они не обращали никакого внимания на Ульрика, все считали его вечно бормочущим какую-то несуразицу дурачком, поэтому парень мог беспрепятственно передвигаться по лагерю, как лесная белка.
Ульрик накормил ее похлебкой с ложки, потому что руки Аурианы были связаны за спиной прочной веревкой. Она заметила, что за юношей тянется по влажной листве что-то длинной и белое, как веревка, и поняла, что Одберт, или кто-то из его товарищей, привязал к поясу Ульрика хвост, чтобы подразнить и помучить беднягу.
– Будь благословен, добрый Ульрик, – прошептала Ауриана между глотками. – Они опять забыли накормить меня.
Ульрик ближе наклонился к ней, пяля на девушку свои грустные коровьи глаза.
– Мой брат скоро придет сюда, – зашептал он ей на ухо детским голоском, – чтобы причинить тебе большое зло.
Ауриана почувствовала, как страх сковал ее тело.
– Что ты такое говоришь, Ульрик?
– Мой брат только что сказал, что тебя отдадут не ему, а мне, и потому он страшно рассердился.
– Неужели Видо всерьез хочет сделать это?
– Нет. Он никогда не женит меня на тебе, – слова эти были произнесены без всякой обиды, скорее с чувством жалости к Ауриане. – Но отец сделал все так, что Одберт поверил ему. И сейчас собирается… собирается…
– Воспользоваться последним шансом и овладеть тем, что выскальзывает у него из рук.
– Мне так жаль тебя. Так жаль… – Ульрик обхватил голову руками и тихо заплакал.
– Успокойся, Ульрик, прошу тебя! – прошептала Ауриана. Юноша засопел. – Ульрик, а правда, что кубок, в котором ты принес мед, сделан из дорогого стекла?
Ульрик утвердительно кивнул, и в его глазах зажегся на мгновение огонек гордости за свою собственность, привлекшую внимание Аурианы.
– А хочешь поменяться – ты мне дашь этот кубок, а я тебе свое серебряное ожерелье с гранатами.
– Но ты же сильно продешевишь! Ожерелье стоит намного дороже, чем кубок.
– Ну и пусть. Это мой каприз и меня не интересует цена предметов!
– Тогда держи, я согласен, – и он привязал кубок в виде рога к поясу Аурианы, а затем плотно запахнул полы ее плаща. – И не надо мне ничего взамен.
– Нет, Ульрик. У тебя ведь и без того так мало красивых вещей…
– Ульрик сделал подарок своей доброй сестре.
– Ульрик, если я останусь жива, и Бальдемар одержит победу, я разыщу тебя. Все наши сторонники будут обходиться с тобой почтительно и дружелюбно, я клянусь тебе именем своей матери. Ты сможешь служить Бальдемару гонцом.
К месту, где они находились, быстро приближались пять ярких огней, это были факелы; вскоре послышались шаги, звуки хлюпающих по жидкой грязи и влажным листьям кожаных подошв. Ульрик в ужасе застыл на месте, сидя на корточках, – из сильно наклоненной миски похлебка маленькой струйкой текла на землю. Ауриана взглянула на приближающихся. Ей было хорошо видно освещенное факелом толстое, покрытое каплями пота лицо с пухлым детским ротиком, как у Гримельды, и твердым, как кремень, взглядом мутных глаз. Одберт!
– Посмотри-ка, Ранульф, – сказал он, обращаясь к одному из своих спутников. – Не правда ли, их вовремя застукали? Я уверен, что мой испорченный младший братец был уже готов оседлать свою невесту, не дожидаясь свадьбы! И можно ли винить в этом нетерпеливого петушка? Взгляните на нее!
Он поднял свой факел и осветил им Ауриану с головы до ног, как бы демонстрируя ее своим товарищам.
– Запомните хорошенько эту девицу, которую оспаривают друг у друга два брата, – посмотрите, какая она сильная, какое у нее красивое упругое тело! Эта молодая кобылка еще полудикая, боюсь, ей требуется более умелый наездник, чем ты, мой младший братец, чтобы укротить ее. Она, пожалуй, сбросит тебя на землю.
Ауриана изо всех сил прижалась спиной к дереву, чувствуя панический ужас, который, наверное, испытывает жертва при виде неотвратимо надвигающихся на нее клыков и когтей хищника. Одберт приподнял Ульрика за шиворот и, рявкнув что-то нечленораздельное, швырнул его в кусты.
– Братья должны делиться, или ты думаешь иначе? – крикнул он Ульрику и начал торопливо развязывать ноги Аурианы. – Ты будешь брать ее каждую ночь после свадьбы. Я обещаю вернуть тебе ее такой же, какой взял – почти такой же! Единственное, чего ты больше не найдешь в ней – это ее цветка девственности.
Ауриана старалась скрыть свой ужас, инстинктивно чувствуя, что это распалит его больше. Она запретила себе думать о том, что недавно случилось с ее матерью, потому что боялась: воспоминание об этом вызовет у нее приступ исступленного безумия.
Одберт поставил ее на ноги и начал подталкивать в спину, заставляя двигаться вперед по тропинке. Руки Аурианы оставались все еще связанными за спиной. Ранульф и остальные воины следовали за ними на некотором расстоянии; Одберт знал, чтобы удержать ее, потребуются несколько крепких мужчин.
Тропа круто сбегала вниз. Вскоре воздух стал спертым и затхлым, как дыхание змеи. Ауриана догадалась, что они подошли к болоту. В темной маслянистой воде отражалась высоко стоящая луна на ущербе. Они вышли на берег заболоченного пруда, поросшего камышом. Во взгляде Фрии – этой бледной, почти круглой луне – Ауриана не ощутила обычной любви богини к себе, в нем было лишь предостережение. Но сам вид воды внушил Ауриане некоторое утешение; вода принимает любые формы и отражает все, она глубока, широка и вечна, журчание воды звучит умиротворяюще, как шепот умерших предков.
Однако хрупкое забвение ее вновь было нарушено приступом почти детского страха – страха боли. Одберт приказал остальным приблизиться, но не подходить вплотную к ним. Она слышала его слова как бы издалека. Затем Ауриана поняла, что стоит наедине с Одбертом в мрачном свете луны, среди зарослей дягеля, одиноко стоящих серебристых ив и тревожного кваканья неугомонных лягушек.
«Фрия, я не чувствую твоего спасительного присутствия. Ты наблюдаешь за мной откуда-то издалека, так отчужденно, как будто тебя ничего не тревожит. Почему моя небесная мать превратилась в равнодушного зрителя?»
Одберт пристально глядел ей в глаза, приподняв ее подбородок и наслаждаясь ее беспомощностью Ауриана не опускала перед ним горящего гневом взгляда, ее грудь учащенно вздымалась, дыхание было прерывистым. В его взоре было что-то звериное, чудовищное – Ауриана ощущала себя сейчас отборным куском мяса, который вот-вот проглотит, не разжевывая, огромная свирепая псина.
«Фрия, дай мне хотя бы частицу твоего ума и мужества, и я обещаю принести самое богатое жертвоприношение – столько молока и меда, сколько никогда еще не видели на великом празднике летнего солнцестояния».
– Если ты хорошенько постараешься доставить мне удовольствие, – тихо сказал Одберт, – я не отдам тебя им, после того как попользуюсь сам.
И он указал широким жестом на своих приятелей.
– Прекрасно, – выдавила из себя Ауриана, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – После тебя им, пожалуй, останется не больше, чем крапивного супа в корыте после обеда прожорливого борова.
Одберт так хохотнул от удовольствия, что еле удержал равновесие и чуть не упал в высокую траву. Он внимательно взглянул на девушку. Не скрывалось ли за этой робкой боязливостью тайное сладострастие? Что это, страх или еле сдерживаемая похоть? Он попытался отделаться от навязчивых мыслей, но ему это не удалось. Ее слова каким-то неуловимым образом изменили его отношение к девушке, он стал смотреть на нее совсем другими глазами, и это сломило в нем что-то, хотя он и отказывался признавать свою слабость. С откровенным пренебрежением он сорвал с ее плеч плащ и швырнул его на землю. Он хотел чтобы она пережила те же стыд и позор, которые испытал он сам в тот день, когда Бальдемар предательски стащил его с коня на землю. Все, кого любил Бальдемар, должны были заплатить ему за это.
Когда плащ упал, Ауриана почувствовала, как кубок Ульрика скатился к ее ногам.
– Ты считаешь меня тупым и грубым, – громко сказал Одберт, широко расставив ноги и уперев мощные руки в бока. – И всю нашу семью ты тоже считаешь тупой и грубой. Но это не имеет никакого значения. Какими бы мы ни были, скоро ты станешь одной из нас.
