Текст книги "Несущая свет. Том 3"

Автор книги: Донна Гиллеспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Легионеры, стоявшие в прихожей, расступились, чтобы пропустить убийц. Выйдя в коридор, все четверо бросились бежать. Двое побежали к восточному выходу, двое – к западному. Яростное стаккато их удаляющихся шагов звучало для солдат насмешливым упреком: «Вы отпустили нас, дураки, вы нас отпустили!» Сервилий стал вырываться из рук легионеров Петрония и завопил во весь голос.

– Вы что, обезумили все? Немедленно в погоню за ними!

Все эти крики казались Домициану не более, чем воркование голубей. Его многочисленные раны ощущались не более, чем ушибами и совершенно не болели, если не шевелиться. Ему теперь совершенно не хотелось сопротивляться. Он чувствовал, как все дальше и дальше, кругами, подобными кругам на воде, в нем расходятся умиротворение и покой. Ему казалось, что все его тело погружается в теплую и приятную жидкость. Затем эта жидкость внезапно превратилась в толпу призраков, обступивших его со всех сторон, шептавших, трогавших его своими руками. Затем в его жилах заструилась замечательная морская вода, которая освободила его от тени и стала быстро поднимать его вверх. Домициан вообразил, что его сознание слилось с мудрым разумом Минервы. Теперь он мог ощущать все прошлое и настоящее с такой необычной, пугающей силой, что вся его жизнь оказалась чем-то вроде прозрачного водоема, дно которого было прекрасно видно на глубине сто саженей.

«Я был безумцем и не знал этого. Я думал, что иду по жизни в одном направлении, удаляясь от своих начал, где я чувствовал себя еще более никчемным, чем раб-убийца, сосланный в рудники. Однако я был как ослик с завязанными глазами, который ходит по кругу, крутя жернова. Я ступал по одной тропе всю жизнь, но всегда думал, что сменил ее. Все и всех я воспринимал одинаково – мне было неведомо многообразие жизни. Теперь я вижу, как мой отец и Марк Юлиан наблюдают за мной одними и теми же глазами, одним и тем же проницательным, проклинающим взглядом, от которого во рту становится горько. Марк, ты напоследок сказал, что я ожидал от тебя измены. Ну конечно же. Мой отец был первым в этом ряду предателей, а ты всего лишь его последователь. Мы все рождаемся опутанными узами проклятий, и редко кому удается выпутаться из них. Я, во всяком случае, не принадлежу к числу последних. С самого начала моя ревнивая ненависть была построена на страхе великого холода. Однако великого холода не существует. Почему я жил так? Я растратил свою жизнь как некто, родившийся богатым, но промотавший свое состояние в дурацких кутежах».

Призрак Домициана ощутил смятение и страх в умах людей, суетившихся вокруг его тела, этих маленьких, беспокойных, испуганных зверьков, попавших в ловушку внутри своих тесных черепов. Он же наслаждался своей свободой, не осознав еще в полной мере факта своей смерти. А когда он понял это, то «смерть» приобрела для него совершенно иное значение, нежели час тому назад.

«Вы, бедные насекомые, копошащиеся вокруг и притворяющиеся занятыми очень важными делами, вы освободили меня! Вы промучаетесь в суете мирской жизни лет пятьдесят или больше, пытаясь все это время в ужасе избежать того, что нисколько не страшно. Вы воздвигаете памятники смерти, почитая ее своим страхом. Я не завидую вам, тем, кто еще обладает жизнью».

Петроний склонился над телом Домициана, пересчитывая его раны. Двадцать семь. Затем он стал с трудом стаскивать кольцо с еще теплого, но уже вялого и безжизненного пальца Императора. В этот момент его охватил суеверный ужас. Эти страшные руки никогда больше не напишут еще один указ, который, например, изменит весь уклад жизни в какой-нибудь деревне Баэтики или повлияет на события в городах, расположенных в долине Нила. Тело, которое познало все наслаждения, которые только может дать жизнь, не испытывает больше ничего. Последний отпрыск династии Флавиев, принесших мир всему миру, построивших Колизей, превратился в бездушную плоть, которая вскоре будет смердить и разлагаться и которой будет посвящено целых несколько строчек в трудах историков.

– За это тебя поджарят в Гадесе! – взвизгнул Сервилий, обращаясь к Петронию. – Предатель, убийца, грязная свинья!

Петроний встал, спокойно подошел к Сервилию и посмотрел ему в глаза.

– Я оставляю твои слова без последствий, Сервилий… Будем считать их случайной оговоркой. Успокойся… Иначе я буду вынужден приговорить тебя к тридцати ударам плетью.

– Нет! – Сервилий задыхался в бессильной ненависти. – Ты больше не…

Он намеревался сказать: «Больше не начальник гвардии», но вовремя одумался, осознав наконец, что остался в меньшинстве. Несколько десятков преторианцев враждебно уставились на него, ожидая приказа Петрония.

– Люций Сервилий, выслушай меня внимательно, – сурово сказал Петроний, приподняв кулаком подбородок центуриона. – Предупреждаю тебя последний раз. Ты должен молчать. Твои слова – это речь изменника. Не твое дело определять, кто эти люди, убийцы или нет. Приговор на сей счет вынесет Император Нерва.

– Император кто?

И тут Сервилий наконец-то понял весь ужас и все величие содеянного. Если Нерва уже занял место на троне, значит, в заговоре участвовал весь Сенат. Петроний мог повести за собой гвардию, но он не располагал влиянием в высших сферах аристократии. Стало быть, ему принадлежала роль исполнителя и не более того. Да и сенатор Нерва не мог привести весь этот сложный и громоздкий механизм заговора. Он был человеком совершенно иного склада. За ним никогда не замечалось особого честолюбия. Кто же является автором этого великого преступления?

Сервилий убедился, что все прошло как в отлично отрепетированной пьесе. Все актеры прекрасно знали свои роли. Некоторого беспорядка, разумеется не удалось избежать. Слуги и придворные, охваченные паникой, бегали по коридорам, издавая душераздирающие вопли, а среди преторианцев случались ожесточенные препирательства и ссоры, но в целом заговорщики были хозяевами положения.

Кто бы ни организовал этот переворот, он знал свое дело в совершенстве и привлек к участию в нем только тех людей, без кого нельзя было обойтись. Все было расписано как по нотам. Главное – удалось избежать гражданской войны. Верные Домициану легионеры были моментально окружены и обезврежены ценой всего лишь одной смерти. Последний Император династии Флавиев был устранен от власти очень хитрым и ловким способом, который трудно было назвать преступлением.

Глава 62

Весть о гибели Домициана облетела весь город. Чернь высыпала на улицы низших кварталов и неистово вопила: «Смерть тирану! Да здравствует свобода!» Толпы, сгрудившиеся вокруг здания Сената, получали сведения из первых рук и знали поэтому истинную картину событий. Люди поднимали вверх факелы, словно праздновали какую-то военную победу и провозглашали здравицы Императору Нерве. Вино лилось рекой, дома украшались гирляндами, блестели потные от жары и разгоряченные вином лица. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались. К храмам Юноны Фортуны спешили процессии римлян, тащивших с собой кто овцу, кто козу, чтобы этими жертвами возблагодарить богинь за избавление города от кровожадного правителя. Перед храмом Минервы как из-под земли вдруг возникла целая группа музыкантов и стала играть на своих инструментах. Скачущий ритм их барабанов можно было слышать даже за рекой – это был упрямый, своевольный голос анархии, заражавший всех своим свободным ритмом.

Тем временем во дворце Петроний полностью овладел положением и приказал всем удалиться из спальни, сделав исключение лишь для бывшей няньки Домициана, выносившей его в младенчестве на руках. Эта пожилая греческая рабыня по имени Филия оказалась единственной из всех близких покойному Императору людей, кто изъявил желание приготовить тело к погребению.

В Сенат уже был направлен гонец с известием о смерти Императора, а следом Петроний отрядил еще одного, чтобы уведомить сенаторов о настроениях в гвардии. В свою очередь специальный курьер Сената доставил Петронию тревожные вести: Нерва пропал, так и не явившись на заседание курии.

Петроний понимал, что преторианцы не должны были знать об этом. Чтобы не допустить разброда в умах своих подчиненных, он уже заставил их принести клятву верности Императору Нерве.

«Пусть будет проклят этот день! – со злостью подумал он. – Нерву необходимо отыскать как можно скорее, иначе весь город и гвардия будут похожи на разлитое масло, к которому достаточно поднести огонь, чтобы вызвать огромный пожар. Им был нужен вождь. Неужели Нерва струсил в последний момент и сбежал?»

Петроний еще раз выступил перед солдатами с краткой речью, заверив их, что Нерву видели, когда он направлялся в курию. Затем быстро последовал в подземную тюрьму. Ему пришло в голову, что Марк Аррий Юлиан лучше других сообразит, что могло случиться с исчезнувшим новым Императором.

Начальник гвардии обнаружил Марка Юлиана висящим в цепях в камере для допросов. Одним из первых приказов Петрония был приказ об освобождении этого человека, но в суматохе его забыли выполнить. Увидев Марка Юлиана, Петроний с трудом удержался от возгласа отчаяния. У него мелькнула мысль, что теперь ни один врач не в силах будет помочь ему.

Петроний все же влил в рот Марка Юлиана немного вина, от которого в глазах того появилась искра сознания.

– Тиран испустил дух, – сказал с радостью Петроний. – Вслед за богами мы должны возносить хвалу тебе за это.

Начальника гвардии не удивила слабая реакция на это известие со стороны Юлиана. Что можно ожидать от человека, который одной ногой уже в могиле? Но первый же связный вопрос застал его врасплох. Главный вдохновитель и организатор заговора хотел всего лишь знать, востребовал ли кто-нибудь тело мертвой женщины по имени Ауриния.

– Что? Кто? – воскликнул ошеломленный Петроний. – Откуда мне знать? Ты говоришь о варварке? Но ведь она жива. Говорят, что она не получила даже серьезных ранений.

Глаза у Марка Юлиана оставались по-прежнему пустыми и безучастными.

– Ну хорошо, давай вместе убедимся в этом, – произнес тогда Петроний, во что бы то ни стало желавший уверить Марка Юлиана в том, что с Аурианой ничего не случилось, потому что видел, насколько глубоко тот был затронут вестью о смерти этой женщины.

С помощью двух тюремщиков Петроний осторожно помог Марку Юлиану встать на ноги, а затем они поднялись в помещение тюремной стражи, находившееся этажом выше. Петроний попросил Марка посмотреть в окно по направлению Авентинского холма.

В ослепительном потоке солнечного света Марк Юлиан сначала не увидел ничего, кроме скопища крыш из красной черепицы, а в промежутках между ними какие-то зеленые и шафрановые пятна. Кое-где видны были дымки от кухонных печей, столбиками поднимавшиеся к небу. На дворцовой кухне готовили завтрак. За крышей служебных построек дворца в направлении Цирка его взгляд с трудом различил белую, стену храма Геркулеса. На ней уже в течение двух лет поклонники Аристоса постоянно писали одни и те же слова: «Аристос – король». Но теперь там было написано что-то другое. Напрягая зрение, Марк Юлиан прочитал надпись, сделанную красивыми красными буквами: «Ауриния – королева».

– Она жива! – воскликнул он едва слышно, как бы разговаривая сам с собой. И сразу же его захлестнул поток самых разнообразных чувств – радостный подъем, гордость за нее, безграничное умиротворение и покой. Ему казалось, что боги угостили его волшебным олимпийским напитком. Ужасная боль отошла куда-то на задний план и почти не беспокоила. Все вокруг наполнилось вдруг замечательным, бодрым солнечным светом – темные подворотни и закоулки, дряхлые лавчонки и лачуги, устремившие к небу свои высокие крыши. Все казалось гармоничным, спокойным и правильным.

«Ауриана, как тебе это удалось, известно лишь одним богам. Ты сдержала свою клятву. У тебя не было никакой надежды на победу, однако ты победила! Невероятное создание!»

Петроний помалкивал. На его глазах с Марком Юлианом происходили какие-то глубокие перемены, суть которых была ему недоступна. Он заставил его еще выпить вина, а затем решился продолжить.

– Мы столкнулись с проблемой, которая нас сильно тревожит. Пропал Нерва. Как ты думаешь, не мог ли он удрать в самый последний момент?

Марк Юлиан посмотрел на Петрония своим обычным пытливым взглядом, глаза его были остры и сосредоточены.

– Ни в коем случае. Думаю, не ошибусь, если скажу, что из дома он отправился к курии именно тогда, когда ему полагалось это сделать, в восьмом часу. Скорее всего, он застрял в толпе на улице Сакры.

– Прекрасно. Но эта толпа не разойдется и до завтрашнего утра. Все стражники городских когорт прибыли туда и пытаются оттеснить людей от курии, но пока все их усилия были тщетными.

– Нам нужно как-то отвлечь их от курии, – сказал Марк Юлиан, и та решимость, с которой он это произнес, ободрила Петрония. – Что, кроме землетрясения или пожара могло бы… Я понял! Это Ауриана. Она убила Аристоса, и я готов побиться об заклад, что толпе еще не наскучило глазеть на нее. Петроний, отправь кого-нибудь из тех, кому ты доверяешь, в Великую школу. Пусть они приведут Ауриану туда, откуда ее будет хорошо видно. Лучше всего для этой цели выбрать окно где-нибудь на втором этаже, чтобы ей ничто не угрожало. Скажите собравшимся, что она хочет предсказать будущее новому правителю. Да, и еще, Петроний… обязательно скажи ей, что эта просьба исходит от меня. И еще передай ей, что со мной все в порядке. Это наш, может быть, единственный шанс.

Лицо Петрония постепенно начало расплываться в улыбке.

– Это безумная идея, и настроение толпы непредсказуемо, но что делать? Попробуем.

Нерва подтянулся на руках из ямы, где он прятался, и с опаской осмотрелся вокруг. Его носилки были подожжены, а то, что не успел уничтожить огонь, было разграблено. Ручки носилок были отломлены, чтобы использовать их в качестве дубинок. Подушки и документы валялись на мостовой. Один из каппадокийцев был убит и лежал поблизости. Его проткнули насквозь ручкой от носилок. Остальные носильщики, скорее всего, разбежались. Его тога выглядела так, словно ею подметали улицу. Толпа по какой-то неизвестной причине потихоньку редела, откатываясь назад и оставляя за собой перевернутые повозки, горы перебитых черепков и его самого среди этих обломков. Кто или что побудило их уйти отсюда? Однако времени раздумывать над этим у Нервы не было, и он поспешил воспользоваться представившимся случаем.

Его глаза постоянно слезились и плохо видели. Желудок корчился в болезненных спазмах. Из криков толпы Нерва понял, что Домициан уже мертв. Ему нужно было спешить. Он распустил тогу и набросил часть ее себе на голову, чтобы скрыть свою внешность. Ему было стыдно показаться среди этих людей, которые с обожанием выкрикивали его имя, и выглядеть при этом как старьевщик. Он покопался в остатках носилок и к своему великому облегчению обнаружил там папирус с текстом речи, которую ему предстояло произнести в Сенате. Этот документ уцелел просто чудом.

По пути Нерва чуть приостановился у уличного фонтанчика, собираясь вымыть лицо и волосы на голове, густо заляпанные грязью, но потом передумал. Он не мог рисковать и терять время. Остается надеяться, что его коллеги не утратили чувство юмора.

«А может быть, мне следует ввести новую моду? Пусть молодые бездельники-аристократы начнут покрывать грязью свои волосы перед тем, как отправляться в свои ночные похождения. Ведь многие странные обычаи зарождались на пустяках!»

Всю ночь и весь следующий день в городе праздновали победу над тираном. На каждой улице и площади люди ставили лестницы к позолоченным статуям Домициана и, обвязав их веревками, валили их на землю. Та же участь постигла и мемориальные доски с его изображением. Имя Императора, где бы оно ни было высечено, вырубалось молотками.

Одна из статуй по недосмотру скульпторов носила особенно гротескный характер. Бунтовщики водрузили ее на тележку и специально возили по улицам Рима, а жители, высыпавшие из домов, закидывали ее грязью.

Накануне второго дня на ступенях курии появился герольд, известивший граждан о постановлениях, принятых Сенатом после смерти Домициана. Как только Нерва благополучно вступил на престол, сенаторы дали волю своему гневу, обрушиваясь на Домициана и его правление в своих выступлениях. Сначала они приняли акт о проклятии памяти Домициана на века. Его имя не должно было упоминаться в официальных документах и подлежало полному забвению. Был отдан приказ стереть его имя, красовавшееся на многих зданиях по всей Империи и разрушить все памятники, воздвигнутые в его честь во всех городах от Британии до Египта. Все акты и законы его правления были отменены Месяц, который он переименовал в «домицианий», снова стал октябрем. Сенат и весь народ должны были вести себя так, как будто Домициана никогда не было.

В своей первой речи после восшествия на престол, Нерва клятвенно обещал Сенату и народу, что времена кровавого деспотизма миновали безвозвратно. В его правление ни один сенатор не будет казнен. Вся собственность, конфискованная Домицианом, будет возвращена прежним владельцам. Все лица, отправленные в ссылку, смогут беспрепятственно вернуться домой Были объявлены амнистии, и ворота тюрем распахнулись. Нерва пообещал, что впредь ни один закон не будет принят без предварительной консультации с Сенатом и что он впредь не допустит обожествления своей персоны при жизни. Больше никто не будет обращаться к нему как к повелителю и богу.

* * *

Многим удалось дожить до конца своих дней в покое и довольстве. Домиция Лонгина продолжала как ни в чем ни бывало жить еще в течение тридцати лет в своих покоях дворца Флавиев, занимаясь своей библиотекой и общаясь с литераторами. Она так и не вышла больше замуж. Вместо этого она предпочитала пользоваться услугами все более молодых любовников, которых было предостаточно на театральных подмостках. Ее никогда не покидало восхищение обретенной свободой, казавшейся когда-то немыслимой. Кариний, достигнув зрелого возраста, стал ее главным камердинером. Вейенто удалось избежать заслуженной кары за свою долгую карьеру, в течение которой он преследовал и уничтожал неповинных. Из-за него Нерва подвергся жестокой критике за недостаточную жесткость в этом вопросе. Но уже тот факт, что печально известный палач и доносчик был удален из общественной жизни, успокоил население. Вейенто не осмелился остаться в Риме, опасаясь мести родственников замученных им жертв. Через месяц он тайно перебрался на свою виллу в Пранесте, где и жил долгое время в безвестности и страхе.

В день после покушения на Домициана Юнилла приказала забить досками свой особняк на Виминальском холме, заперла свои драгоценности в потайных сейфах и отослала рабов на виллы в Террачине и Байе. После этого она надела на себя жалкие лохмотья и попыталась присоединиться к христианам. Этот последний шаг был вызван скорее страхом перед местью Марка Юлиана, чем истинной приверженностью к новому, таинственному вероучению. Она знала, что имея опыт многолетних преследований, робкие и скрытные христиане устроили целую сеть тайных мест встреч и укрытий, неизвестных городским когортам. В них Юнилла надеялась спрятаться от гнева бывшего мужа. Однако вскоре ее отношения с христианами ухудшились. Это случилось после того, как Марта, твердая и суровая вольноотпущенница, возглавлявшая общину, узнала, что однажды на рассвете Юнилла имела свидание с Циклопом в заброшенном амбаре для зерна, где христиане отправляли свои обряды. Там ее и застали во время совокупления со своим любовником. Кроме того, Юнилла не выполнила обещания отказаться от всех мирских сокровищ, которые она припрятала, в пользу христиан, у которых были серьезные опасения, что она была заслана к ним властями. После всего этого христиане выгнали Юниллу из своей общины.

К этому времени ее страх перед Марком Юлианом миновал, поскольку он к тому времени уже покинул Рим с великими почестями. Юнилла наблюдала за его проводами с презрительным удивлением. Он пользовался исключительным расположением Императора и мог сделать с ней все, что ему заблагорассудится, но ни разу он не попытался причинить ей хотя бы малейший вред. Марк Юлиан не только забыл или простил Юниллу, но и отказался от всех постов, которые предлагал ему Император. Этот человек оказался по мнению Юниллы совершенным глупцом.

На третий день после восшествия Нервы на престол, Ауриана очнулась от сна, скорее похожего на вечное забвение. Она села на постели, проникнувшись странным и неожиданным духом меланхолии, который говорил ей, что ее дни пребывания в школе сочтены. Лучи света уже начали робко проникать в камеру. Она положила руки на живот, инстинктивно пытаясь успокоить ребенка, ворочавшегося внутри. Шум и гам на улице уже значительно стихли. В коридоре послышались шаги и резкие голоса стражников школы, становившиеся все громче по мере того, как они приближались к ее двери.

Ауриана настороженно и бесшумно вскочила на ноги. Стражник с лязгом откинул засов двери. На пороге со стражником стоял писец из канцелярии префекта школы, сохранявший на своем лице скучное, официальное выражение. В руках его был свиток папируса. Чуть далее стояла Суния, робко переминавшаяся с ноги на ногу. Ее лицо светилось какой-то странной приподнятостью. Подруга была одета в грубый шерстяной плащ, что удивило Ауриану. Куда это она собралась в такой неурочный час?

Бесстрастным голосом канцелярский чиновник произнес слова приветствия, которые прозвучали так, что Ауриана почувствовала в них предвестие чего-то важного, способного перевернуть всю ее жизнь.

– Мы пришли сообщить тебе, что по приказу Императора Нервы ты отпускаешься на волю. Тебе дается статус свободнорожденной – честь, которой удостаиваются немногие. Вот все твои документы, подписанные самим Императором Нервой в присутствии свидетелей. Ауриния, теперь ты гражданка Рима.

Последние слова он произнес с чуть ощутимым оттенком презрения.

Гражданка Рима? Она остолбенело уставилась на него, не веря своим ушам и в то же время в глубине души уверенная, что все сказанное чиновником – правда. Суния перехватила ее изумленный взгляд и озорно подмигнула ей. Но Аурина не ответила, ее лицо приняло бесстрастное выражение. Она не желала радоваться тому, что ей вернули отнятое ранее.

Писец жестом приказал выйти из камеры.

– Закон не разрешает удерживать тебя здесь, и ты должна покинуть школу.

– А что будет с Сунией?

Глаза Сунии радостно вздрогнули, ее лицо озарилось светлой улыбкой. Ауриана подумала, что та скрывает от нее нечто важное.

– Я тоже свободна. Правда, у меня другой статус. В настоящее время я принадлежу Марку Аррию Юлиану, который выкупил меня из школы, чтобы отпустить на волю. Осталось выполнить кое-какие формальности.

– А… Коньярик и Торгильд?

– С ними он поступил точно так же. Торгильд уйдет вместе с нами, а Коньярик решил остаться здесь – он хочет выступать на арене в качестве свободного гладиатора. Он надеется стать знаменитым и заработать кучу денег, чтобы не зависеть ни от кого. Меня такое решение не удивляет.

Ауриана печально кивнула, соглашаясь с Сунией. Она давно уже заметила, что пребывание Коньярика в школе изменило его, и он стал смотреть на мир другими глазами.

Наступила краткая пауза, а затем раздался голос стражника.

– С нами пришла женщина, которая хочет поговорить с тобой. Ее прислали из дворца.

Он повернулся и приказал женщине, стоявшей позади всех, пройти вперед.

– Женщина? – недоуменно произнесла Ауриана.

Здесь, в Риме, у нее не было никаких знакомых женщин, кроме Сунии. Она вопросительно посмотрела на подругу, лицо которой расцвело в широкой улыбке.

В коридоре прятались ночные тени. Ауриана увидела, как из полумрака к ней медленно двинулась маленькая, ссутулившаяся фигурка женщины. Разум Аурианы еще бездействовал, но обостренное восприятие уже говорило ей: «Да, это она. Не сомневайся».

Рука Аурианы инстинктивно поднялась к горлу, а колени вдруг задрожали. Радостное изумление теплой волной пробежало по всему телу. «Нет!» – хотела было крикнуть она, но нахлынувшие чувства парализовали голосовые связки, и из горла вырвался лишь шепот.

– Нет, этого не может быть…

В ее мозгу проносились страшные образы прошлого: белая плоть на черной, выгоревшей земле – это было все, что запомнилось ей с того страшного дня, когда сгорел их дом, а на мать напали чужие воины и повалили ее на землю. А вот она стоит на краю своего поля, подобно печальному стражу, совершенно одинокая и покинутая после смерти Бальдемара. А вот крепость в огне, желтые языки вздымаются в холодную голубизну утреннего неба. Римские легионеры, словно туча ос, штурмуют стены, срываются вниз, врываются в крепость. Звучат душераздирающие крики детей, которых они, взрослые, не смогли защитить. Она почувствовала под собой скачущего Беринхарда, руку матери, пытающейся остановить коня за поводья, страшный щелчок, когда она ударила по натянутым поводьям мечом.

«Мать, что бы ни случилось теперь с тобой, отныне я всегда буду рядом. Ты прощаешь меня? Я оставила тебя рухнувшей в грязь. Как ты жила с тех пор?»

– Мама? – тихо произнесла Ауриана таким голосом, словно она творила молитву.

Сильные руки обняли ее за плечи, но сомнения все же оставались. В ее памяти Ателинда была выше ростом – гордая, добрая женщина, одно лишь присутствие которой всегда успокаивающе действовало на маленькую Ауриану. Однако теперь совершенно белая голова ее едва доставала до подбородка. Ауриана подвела ее к светильнику, висевшему на стене, и увидела эти добрые, знакомые глаза, пристально смотрящие на нее, рот, точно такой же, как у нее самой, только со складками печали и горя. Он был плотно сжат, как обычно его сжимают люди, которым приходится подолгу молчать.

Ателинда долго смотрела на нее, опасаясь принять за самозванку и претерпеть горькое разочарование.

– Мама!

Сомнений быть не могло. Это была ее дочь. Мысль об этом молнией пронзила сознание Ателинды, ее руки задрожали, и она заключила Ауриану в крепкие объятия, бросавшие вызов времени и самой смерти. Ауриане тело матери показалось удивительно легким и хрупким, как высохший осенний лист, но глаза ее были такими же зелеными, полными веры и надежды.

– Мама, ты простишь меня? – прошептала она, стыдливо потупив глаза. – Я это сделала во имя спасения… Я даже не знала, что у них был приказ взять меня живой…

– Ты осталась все такой же глупенькой, если думаешь, что я могу судить о таких вещах сейчас! – она слегка отстранила от себя Ауриану, чтобы как следует, по-матерински оценить ее. – Ты здесь, мы обе живы и снова вместе на земле… Безмерны милости великой Фрии!

Сердце Аурианы сжалось от сострадания. При мысли о том, какие муки пришлось пережить ее матери, лицо Аурианы омрачилось.

– Не изводи себя понапрасну, – просто и уверенно произнесла Ателинда. – От этого не умирают. Я уже стара, и ничто не может напугать меня. А ты выглядишь хорошо, просто замечательно.

– Да, здесь кормят неплохо, мама, – сказала Ауриана, стараясь придать своему голосу жизнерадостность и непринужденность. – Да и камеры здесь вполне сносные… И взамен за это от тебя требуют лишь одного – время от времени убивать кого-то на потеху публике.

Ателинда резко махнула рукой, показывая этим жестом, что теперь, когда со школой и Римом покончено, не стоит больше говорить о неприятных вещах.

– Весь этот город кишит презренным отродьем. Почему боги позволили им расплодиться? Вся Средняя Земля заполнена ими. Я ничего не понимаю. Ну да ладно. Не обращай на них внимания, боги презирают их, – она заботливо погладила рукой волосы на голове дочери и, несколько понизив голос, пророчески вымолвила. – Боги благоволят к тебе. Ты отомстила за Бальдемара! Небеса расступились, когда ты выдавила жизнь из этого чудовища, и я увидела Бальдемара. Он сидел на высоком кресле. Ты женщина или львица?

– Самое необъяснимое в этом было то, что смерть Одберта ничем не отличалась от других смертей, – сказала Ауриана. – Это была всего лишь еще одна смерть, такая же, как твоя или моя. Или какого-нибудь жаворонка.

– Не говори богохульных слов. Не нарушай спокойствия небес в такой день. Как неожиданно сбылось пророчество, сделанное при твоем рождении! – догадка блеснула в глазах Ателинды, она обеими руками взяла лицо Аурианы. – Твоя душа горит двойным светом. Ты зачала дитя?

– Да.

Ателинда долго всматривалась ей в глаза, осмысливая эту новость.

– Да благословится душа его! У этого ребенка будет душа Арнвульфа, я знаю точно… Такая маленькая душа, легкая, как дуновение ветерка. Такая короткая жизнь…

Их перебил стражник.

– Ауриния, ты должна собираться. Нам поручено сопровождать тебя до дома Марка Аррия Юлиана. Бери свои вещи и иди за нами.

Ауриана стала собирать свои скромные пожитки – корзину, в которой они с Сунией хранили еду, присылаемую Марком Юлианом, терракотовый кувшин для воды, коричневый шерстяной плащ, тяжелый от въевшейся в него грязи. Связка папирусов с нацарапанными на них любовными посланиями от поклонников. И вдруг она остановилась. Нет, брать эти вещи с собой – значит, цепляться за старое. Она не возьмет ничего, кроме того, что на ней, да связки рунических палочек, обернутых белой тканью, что висели у нее на поясе. В новый мир следовало вступать с пустыми руками, как новорожденный.

Дверь камеры захлопнулась, и их маленькая процессия двинулась по коридору. Ауриана ступала очень осторожно. Да, каждый шаг приближает ее к свободе, но ведь сколько раз она сталкивалась с подлостью и подвохом. Это оставило где-то в закоулках ее сознания крохи недоверия. Казалось невероятным, что теперь никто не может преградить ей путь, что она вольна идти куда ей вздумается. Она с горечью подумала о том, как глубоко въедается в человека рабство, проникая до мозга костей. Даже такой простой поступок, как взять и выйти из главных ворот школы, казался противозаконным и противоестественным, словно хождение рыбы по берегу.

В последний раз она спустилась по каменным ступенькам из Второго яруса. Когда они оказались на первом этаже и проходили мимо тренировочной арены, зиявшей своей огромной пустотой, Ауриане показалось, что там витает злой дух, состоящий из темноты и боли. Как много людей перебывало здесь по пути к смерти! Ауриана обернулась и посмотрела назад. У нее возникло ощущение, что она забыла что-то. Затем она поняла, что кто-то испытующе смотрит ей в спину. Этот взгляд, строгий и добрый, был ей знаком. Он принадлежал Эрато и с тревогой наблюдал за ней, желая ей добра. В школе он был единственным человеком, о чьей смерти она долго и глубоко скорбела. Мысленно она сказала его духу: «Прощай, мой славный друг!» И пошла к выходу.