Текст книги "Несущая свет. Том 3"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
– Подкинуть его в чей-нибудь дом. Так всегда делают.
Эрато трагическим жестом обхватил голову руками и выругался.
«Подкинуть-то легко! – думал он. – Этот тупица-лекарь не знает, кто его отец. Как все было бы проще, если бы я мог оставить этот пост и опять стать наставником! Пусть тогда кто-нибудь другой ломает себе голову, решая эти загадки».
– Все свободны! – произнес он наконец. – Я подумаю над этим и сообщу вам свое решение завтра.
На следующее утро Эрато пришел на западный двор, чтобы понаблюдать за тренировкой Аурианы. В этот день должны были открываться августовские Игры. Ауриана почувствовала на себе его внимательный взгляд и обернулась. Лицо префекта посерело и было печальным. Стало ясно, что Эрато догадался обо всем, и Ауриана с трудом подавила в себе отчаянный страх. Однако Эрато в тот день ни словом не обмолвился о ее беременности, хотя она понимала, что все его мысли заняты только этим.
«О, Фрия! Пусть он выскажется и больше ничего не предпринимает следующие четыре дня! После этого я либо погибну, либо буду готовиться к побегу отсюда!»
Эрато вышел, так не проронив ни слова и оставив Ауриану теряться в догадках, замирая от страшных предчувствий. Трава, принесенная Сунией с рынка, избавила ее от тошноты, но все же иногда бывали дни, когда ее одолевала сонливость или ломота в костях. Казалось, будто к каждой ее конечности привязаны мешки с камнями. Она думала, что все это со временем должно пройти, ведь в прошлый раз было точно так же. Она считала и пересчитывала дни, вознося молитвы к Фрии, которые пока оставались безответными. Времени совсем уже не оставалось, а силы так и не возвращались в тело Аурианы.
В тот день Аристос вновь встретился с Роданом, но теперь вместо деревянных в руках были стальные мечи. Ауриана и Суния слышали звуки поединка, находясь на тренировочной арене. Впервые с тех пор, как его доставили в школу, Аристос увидел, что его звезда медленно, но верно шла к закату. Хотя Родан давно покинул арену, ему было лишь немного за тридцать. В свое время ему удалось отправить в могилу пять таких королей арены, как Аристос. Он баснословно разбогател.
Суния втайне испытывала огромную радость. Аристос будет убит, и Ауриане никогда больше не придется сражаться с ним. После наполненного страхом ожидания, когда Суния стояла рядом с Аурианой и, затаив дыхание прислушивалась к ужасающему реву публики, от которого лопались перепонки, наступила сравнительная тишина. Суния сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Кто остался в живых? – вопила она, потрясая в воздухе руками.
«Одберт вознесся на небеса и унес с собой мою честь, – подумала Ауриана и тут же одернула себя. – Как быстро я теряю надежду! Ведь любой исход схватки вероятен».
После ужасной, томительной паузы из тысяч глоток в едином порыве вылетело: «Аристос – король!»
Суния рухнула на песок и зарыдала. Если Родан не смог покончить с Аристосом, то никакому смертному не под силу сделать это. Ауриана же со всей ясностью почувствовала себя обреченной, словно ей предстояло стать жертвой на весеннем жертвоприношении. Облегчение от того, что Аристос не ушел от ее мести смешалось с ужасом. И он был настолько велик, что она утонула в нем.
«Что-то во мне желало того же, что и Суния. Я не готова к смерти. Неужели сердце может разделится надвое? Одна половина предает меня, а другая сохраняет мужество».
Тем вечером, когда невольники стали убирать столы в обеденных залах, а стражники повели своих подопечных в камеры, среди гладиаторов всех трех ярусов разнесся странный слух. Император приказал Аристосу явиться на государственный банкет, чтобы отпраздновать трудную победу последнего. И вот в то время, когда Аристос, раскачиваясь всей своей тушей, шествовал во дворец по улице, сопровождаемый своими прихлебателями, расчищавшими дорогу небольшому отряду стражников, охранявших знаменитость, на него напали убийцы. Он спасся лишь благодаря тому, что у стражников под одеждой оказались спрятаны мечи, и те отбросили нападавших. У прохожих, ставших свидетелями происшествия, сложилось впечатление, что стражники ждали этого нападения и оттого действовали быстро и слаженно. По всеобщему убеждению убийц подослал не кто иной, как Музоний Гета, чтобы отомстить за девочку, ставшую жертвой Аристоса. Но Гета наотрез отрицал свою причастность к этому делу, и все были поражены, что Император поверил ему.
Ауриана догадалась об истиной подоплеке событий.
– Все это было подстроено Марком Юлианом и никем иным, – убеждала она Сунию. – Будь Гелла проклята. Ему удалось установить, кто такие Антоний и Клеопатра. Лишь боги ведают, как он узнал об этом. Твое желание исполнилось, Суния. Наш план не удался.
* * *
План действий, предложенный Юниллой Вейенто к удивлению последнего увенчался успехом. Зерна упали на подготовленную почву. Домициан охотно поверил всему, что рассказывал ему Вейенто о том, что Марк Аррий Юлиан с самого начала испытывал страсть к Ауриане и лгал Императору без зазрения совести. Эта хитрая бестия под самым носом у своего доверчивого повелителя и бога все время занималась любовными утехами с грязной и наглой тварью. Домициан воспринял это с обманчивым спокойствием, и Вейенто опасался, что тот еще не совсем разорвал чары, которыми опутал его Марк Юлиан. Но весь следующий день Император выносил суровые приговоры тем, кто подал петиции о помиловании: фальшивомонетчику, вина которого была не указана, отрубили руку и повесили на шею, подрядчика, бравшего взятки, поджарили на медленном огне и так далее.
Утром Домициан призвал к себе Петрония. Префекта преторианцев ввели в палату, которая была столь тускло освещена, что можно было лишь различить очертания головы Императора, блеск перстней на его пальцах да золотую кайму его тоги. Позднее Петронию пришла в голову мысль, что Домициан нарочно не хотел показывать своего лица, искаженного гневом и ненавистью. Но Императору не удалось изменить голос, совершенно безжизненный и лишенный чувств. Казалось, Домициан мерзнет и вот-вот велит принести себе еще одну тогу. Петроний хорошо знал, что обозначает это кажущееся безразличие – Император впал в бешенство.
– Я приказываю тебе арестовать Марка Аррия Юлиана.
Петрония словно громом поразило. «Заговор раскрыт!» – промелькнуло у него в голове. Невероятным усилием воли ему удалось сохранить самообладание. Резко повернувшись, он отправился выполнять это страшное приказание.
Шесть преторианцев чувствовали себя неловко в атриуме особняка Марка Аррия Юлиана. В этом доме было полно изображений предков, которые взирали на них мертвыми, потухшими глазами с посмертных масок, висевших повсюду – в промежутках между окнами, над дверями, на стенах. Все эти люди в течение трехсот лет жили, страдали, любили, боролись, ходили по улицам Рима. Стражники с трудом побороли в себе желание поклониться. В этих просторных, роскошных покоях они чувствовали себя неловко, словно деревенские увальни. Это был величественный храм Муз, цитадель знаний, недоступных им. Они были словно варвары, которых послали разграбить древний город, очаг цивилизации. Да и сам человек, за которым они пришли, приводил их в не меньшее смущение. Он наблюдал за ними со спокойным любопытством, и в стражниках, наслушавшихся всяких небылиц о философах, проснулись предрассудки, вызванные их невежеством. А вдруг они и в самом деле обладали сверхъестественной способностью насылать на людей порчу или наоборот, снимать заклятие, побеждать гордыню разума?
Их центурионом был Сервилий, верный цепной пес Императора. Он сохранил самообладание только потому, что избегал взгляда хозяина дома, опустив глаза в документ, с которого свисала Императорская печать. Он читал его, самодовольно гнусавя.
– Марк Аррий Юлиан, по приказу Домициана Цезаря ты подлежишь аресту и тотчас будешь препровожден во дворец.
После этих слов в атриуме послышались горестные стенания и вой, заставившие Сервилия остановиться. За Марком Юлианом стояла вся его прислуга, издававшая этот пронизанный мрачным предсмертным ожиданием вой. Справа от него находился Диокл, похожий на близорукого человека, хлопающего спросонок заспанными глазами. Старик начал горько и беззвучно рыдать.
Марк Юлиан почувствовал себя как командующий осажденной крепостью, в распоряжении которого лишь несколько мгновений для выработки плана спасения. Он понимал, что большинству из этих людей уже ничем помочь нельзя. Слуги, родственники… С ужасом подумал Марк Юлиан о своей тетушке Аррии. Неужели ее сошлют в ссылку? А уж сыновей ее наверняка лишат всех постов и привилегий.
Раскрыт ли заговор? Для таких утверждений у него пока не было оснований. Ломая голову в поисках разгадки своего ареста, он в то же время не упускал из виду ни единого взгляда или жеста преторианских стражников, сопровождавших Сервилия. Почему послали именно эту пятерку? Ведь все эти люди по иронии судьбы принадлежали к числу заговорщиков. А может быть, Петроний выбрал их не случайно? Но если так, то почему он послал вместе с ними фанатика? Заглушить всякие сомнения, которые могли возникнуть у Вейенто или Императора по поводу верности этих пятерых гвардейцев? А может быть, не стоит все усложнять? Ведь аресты производятся без всякой связи между собой, наугад. Может быть, Петроний уже в тюрьме в ожидании казни? Проклятие Харону, наше последнее совещание должно было состояться именно сегодня вечером!
Марк Юлиан поднял руку, призывая этим жестом к тишине. Вскоре служанки перестали причитать, и Сервилий продолжил чтение приказа Императора.
– …чтобы понести ответ за свои преступные деяния… – Сервилий особо выделил голосом это место в приказе, а затем поднял голову и с жадным любопытством посмотрел Марку Юлиану в глаза, желая увидеть реакцию этого когда-то всесильного вельможи, низвергнутого с огромной высоты второго человека в Империи. – … и ожидать суда и казни.
– Почтеннейший, ты должно быть, оговорился, – прервал его Марк Юлиан. – Мне еще не доводилось слышать от него такого откровения. Не дождавшись решения суда он сам уже вынес мне приговор.
Сервилий с ненавистью вытаращил на него глаза, сдвинул к переносице брови и поджал тонкие губы. Марк Юлиан подумал, что разозлившиеся бабуины выглядят точно так же.
Еще раз взглянув на документ, Сервилий, к своей досаде увидел, что Марк Юлиан прав. Он прочитал неправильно.
– … и ожидать суда, – повторил он с сарказмом, как бы говоря: пусть будет по-твоему, большой разницы тут нет. – … по обвинению в богохульстве, изменнической неблагодарности, неверности своему повелителю и суверену, недостаточному уважению к его образу и отказе присутствовать на жертвоприношении, устроенном в прошлом году в честь дня рождения Императора.
Марк Юлиан почувствовал облегчение и едва сумел скрыть улыбку. Этот странный набор обвинений убедил его в том, что заговор не был раскрыт. В противном случае его просто обвинили бы в государственной измене.
– Это все? – спокойно спросил Марк Юлиан.
– А тебе этого мало? Если хочешь, могу устроить, чтобы список обвинений пополнился еще и «грубым неуважением к слугам нашего повелителя и бога в ходе выполнения ими своих обязанностей».
– Премного благодарен, но вынужден отклонить твое предложение. Будет ли мне отпущено время сделать распоряжения по хозяйству?
– Тебе нечем распоряжаться. Суд уже вынес распоряжение о конфискации твоей собственности. Нам не хотелось обременять тебя столь утомительными хлопотами в то время, когда ты будешь чувствовать крайнее физическое недомогание.
На лице Сервилия появилась отвратительная ухмылка, и его сходство с бабуином еще более усилилось. Наконец-то он чувствовал себя в своей стихии.
Услышав последние слова Сервилия, служанки и горничные опять ударились в плач и стенания, оглашая своими душераздирающими воплями весь дом. Еще совсем недавно они вели безбедное обеспеченное существование, а теперь одним росчерком пера лишались всего. Друзьям и супругам придется расстаться, дети будут разлучены с родителями. Кто-то попадет к жестокому хозяину и будет принужден терпеть холод, голод, издевательства и побои, выполнять непосильные работы под кнутом надсмотрщика, трудиться от темна до темна и жить в грязи. Это несчастье, неразрывно связанное с их рабским уделом воспринималось ими точно так же, как подсудимый воспринимает весть о вынесении ему смертного приговора. Такие ужасные сцены повторялись снова и снова в домах и поместьях вельмож, впавших в немилость Императора. Горе этих людей усугублялось еще и тем, что они знали, что их хозяин скорбит о них.
Марк Юлиан закрыл на миг глаза и молча поклялся Немезиде, что если ему удастся выпутаться из всей этой передряги живым, то он найдет их всех и обязательно обеспечит их судьбы.
– А теперь шагай с нами, – важно сказал Сервилий.
Диокл бросился вперед и, не помня себя от горя, схватил Марка Юлиана за руку, словно краб, цепляющийся за палку. Два преторианца поволокли Марка Юлиана, а тот в свою очередь потащил Диокла. Наконец, Сервилий, рассвирепев, ударил тщедушного старика, и тот растянулся на полу. Марк Юлиан вырвался из рук стражников и бросился ему на помощь.
– Брось его!
Этот окрик Сервилия подействовал на Марка Юлиана не более, чем действуют поводья на взбесившуюся лошадь. Он с презрением встретил злобный взгляд Сервилия и, повернувшись к нему спиной, растолкал суетившуюся прислугу. Он помог Диоклу встать на ноги. Сервилий вскипел гневом, но смолчал, словно собака, которая перестает рычать, заслышав властный голос хозяина. По своему характеру он был человеком, привыкшим к подчинению и чинопочитанию, хотя и не испытывал большой любви к тем, кто стоял хотя бы на ступеньку выше его. Его стихией было исполнение приказов. Здесь он не знал себе равных.
Когда преторианцы вели Марка Юлиана по улицам, им пришлось пробиваться через толпы людей, несших дары в древний, построенный в форме рога храм Дианы на Авентинском холме. Это был день ежегодного переосвящения храма и праздник для рабов. Поэтому казалось, что на улицы Рима высыпало все его население, которое пьянствовало, играло в кости и распутничало. Завидя бредущего под конвоем Марка Юлиана, празднующие примолкли, словно заслышали барабаны похоронной процессии, когда все сердца настраиваются на печальный лад. Гуляки с тревогой смотрели вслед маленькой процессии, обмениваясь тихими репликами. Никто из них не отважился открыто выразить свое сочувствие.
Марк Юлиан прилагал всю свою волю к тому, чтобы не отдаться во власть отчаянию, которое грозило раздавить его своей колоссальной тяжестью. Теперь, будучи взятым под стражу он потерял всякую возможность спасти Ауриану от смертельного клинка Аристоса.
«О, мое потерянное, так и не успевшее родиться дитя, боги даровали нам иной мир, и я, может быть, найду тебя в нем. Однажды я был уверен в том, что для страдания существует некая трансцедентальная причина. А теперь я не могу вспомнить, в чем она заключалась. Я не буду взывать к Домициану о милости. Это бесполезно. Мне удастся остаться в живых только в том случае, если срок моей казни будет назначен на день и час после того, как Император будет убит. Однако шансы на это невелики, так же, как и на победу Аурианы над Аристосом. Поэтому можно с уверенностью сказать, скоро мы будем вместе с моей любимой. Но что бы ни сталось со мной, заговор должен дойти до своего логического завершения. Домициан должен умереть. Кто предал меня? «Неверность своему повелителю», – так гласило одно из обвинений. Ложь. Наверное, ему стало известно о моей связи с Аурианой. Кто мог открыть ему глаза и кто был заинтересован в этом? Скорее всего, Юнилла. Все еще можно исправить, если Домициан ничего больше не узнает. Однако сегодня вечером я должен уладить с Петронием важные дела».
Сервилий замыкал шествие и в оба глаза наблюдал за пленником. Слева от Марка шагал Аррунтий, который подчинялся непосредственно Петронию и знал об участии в заговоре обоих префектов гвардии. Марку Юлиану пришла в голову одна мысль, но он отверг ее. Однако уже через минуту эта идея не показалась ему такой уж неприемлемой.
«Я должен попытаться. Иного выбора нет. Если я буду действовать осторожно, то самое худшее, что может случиться – это Аррунтий примет меня за сумасшедшего».
Марк Юлиан на миг поймал взгляд Аррунтия, и тот сразу насторожился. Было ясно, что Марк Юлиан хочет передать ему сообщение для Петрония.
Ободренный тем, что ему удалось установить связь с Аррунтием, Марк Юлиан начал говорить, рассчитывая на то, что Сервилий воспримет его слова как обычный прием обвиняемого, старающегося оправдаться любым способом и представить все случившееся досадной ошибкой.
– Это случайное недоразумение, мои друзья! – сказал Марк Юлиан, заискивающе улыбаясь. Он обратился прямо к Аррунтию, и Сервилий слышал далеко не каждое слово. – Если вы позволите мне вернуться на несколько минут, я смогу уладить все и на месте доказать свою невиновность.
Сервилий угрожающе откашлялся и презрительно сплюнул на землю. Марк Юлиан не обратил на это никакого внимания.
– У меня есть письма, – сказал он Аррунтию. – Три письма, которые подтверждают ошибочность предъявленного мне обвинения.
Аррунтий чуть не вздрогнул от неожиданности. Петроний предупредил его о том, что Марк Юлиан, возможно, попытается передать заговорщикам важные сведения. Аррунтий должен был слушать и запоминать каждое слово. Письма. Должно быть он имеет в виду письма Каэнис, которые следовало зачитать на заседании Сената.
– Эти письма хранит сам Аполлон! – бормотал дальше Марк Юлиан. – Умоляю, послушайте меня!
«Что это? Если я не смогу догадаться, то может быть, кто-нибудь другой сделает это? – подумал Аррунтий. – Неужели он имеет в виду библиотеку Аполлона? Нет, должно быть, речь идет о библиотеке в его собственном доме. Когда прикажут опечатать дом, это должны будут сделать наши люди.
– Я невиновен, ты невиновен, все мы твердим о своей невиновности, когда попадаемся! – нарочито громко произнес Аррунтий, чтобы развеять подозрения Сервилия. – Боюсь, что тебе уже не помогут никакие доказательства и свидетели, дружище! Иди побыстрее и не болтай.
– Я щедро вознагражу всех вас, в библиотеке два миллиона свитков, спросите библиотекаря, одноглазого человека, он знает. Пожалейте невинного, и однажды боги тоже проявят к вам милосердие.
– Замолчи ты! – рявкнул сзади Сервилий.
Аррунтий тяжело топал ногами, лихорадочно соображая. Он еще не сообщил нам имя пятого убийцы. Наверное оно скрыто в его последних словах. Библиотекарь? Нет. Одноглазый человек. Он говорил, что Циклоп согласен присоединиться к нам. Два миллиона сестерций – цена, которую он запросил. Хвала богам, все встало на свои места. Но два миллиона! Таких денег нет ни у одного из нас. Самые состоятельные сенаторы казнены, сосланы или разорились. Нерва вложил все свое богатство в землю. Где же взять столько денег теперь, когда и этот человек арестован?
Аррунтий едва заметно кивнул Марку Юлиану, подтверждая, что послание будет передано.
Юнилла узнала об аресте Марка Юлиана из письма Вейенто, которое вместе с подарком ей принес мажордом. «Приветствую тебя. У тебя многому могут поучиться слон и лиса, – читала она. – Слон позаимствует у тебя терпение, а лиса – хитрость. За сим остаюсь твоим слугой»
В качестве подарка Вейенто послал ручную лису. Юнилла иронически подумала, что на слона у него, вероятно, денег не хватило. Лису она отослала обратно, сопроводив запиской. «Ты всегда слишком спешил делать подарки, – написала она. – Прибереги их до тех пор, пока не свершится правосудие и голова Марка Юлиана не скатится с эшафота. До тех пор, пока этот человек не утратил способность говорить, опасность для нас не миновала».
Глава 55
С наступлением темноты Сунию отвели в камеру, где она увидела Ауриану. При свете луны она сосредоточенно вглядывалась в волшебные рунические письмена, начертанные на дощечке и обозначающие календарь судеб. Сунии эта ночь показалась зловещей. Шум, не умолкающий днем на улице, наверняка разбудил ночных духов. В воздухе висел едкий запах гари. Снаружи доносились звуки беспорядков – стражники пытались усмирить бунтующую толпу.
– Ауриана! – позвала она, не приближаясь. – Ты уже знаешь?
Суния подумала, что Ауриана пытается узнать свою судьбу. Что ее ждет в поединке с Аристосом.
– Я получаю очень странные ответы, которые трудно разгадать.
– Проклятье! Говори то, что есть!
– Здесь виден знак смерти и возрождения, он повторяется три раза.
– В этом нет ничего таинственного! Духи леса и рощи пытаются предупредить тебя о том же, о чем говорит обычный здравый смысл. Смерть есть смерть. Что может быть хуже в нашей распроклятой жизни?
И хотя в ее голосе прозвучал упрек, не очень-то приятное сомнение в способности Аурианы к трезвому размышлению, все же она принесла с собой какое-то утешение, когда подошла и опустилась на колени рядом с Аурианой.
Она внимательно смотрела на Сунию, взвешивая, можно ли ей открыть то, что вселило в нее радость и тревогу, тем самым озадачив ее.
– Но может быть, это означает что-то еще? – решилась она наконец высказать свое мнение. – Суния, в моей жизни должны случиться перемены, которые трудно выразить словами, так же трудно бывает выразить вкус или запах. Понимаешь, иногда я вижу все в совершенно другом свете. Во всех предметах обнажается их скрытая суть, то, что вложено в них богами, эти перемены можно назвать смертью и возрождением. Все больше и больше я проникаюсь благодарностью к судьбе, какой бы она ни была. Любая судьба – это благо для человека, она поднимает его на своих крыльях и несет, словно могучий ветер. Такие чувства возникли у меня давно, еще когда я достала камешек из копыта лошади Рамис. Иногда меня посещают откровения, и меня можно принять за сумасшедшую, так как я думаю, что между одушевленными и неодушевленными предметами нет разницы. Иногда мне кажется, странная вещь – что все, кого я когда-либо знала, неважно, живые или мертвые, находятся вокруг меня и во мне. То, что известно людям как истина жизни, похоже на некую линию, границу. Мужчины и женщины постигали ее каждый по-своему, они начертили эту линию однажды, но во второй раз ее начертить нельзя. Это означает, что даже чужие друг другу племена – братья и сестры.
Суния нахмурила брови, пытаясь разобраться в этой мистике, а затем пожала плечами.
– Даже сама Рамис, и то не признала бы этих римских волков за родственников. Они надоели мне до тошноты, а то, что они заставляют тебя совершить круг почета перед трибунами, полными этих беснующихся подонков, иначе как издевательством не назовешь.
С грустью в душе оставила Ауриана попытки объяснить Сунии глубинную суть вещей. Эта женщина удобно жила в мире своих простых понятий и среди того, к чему могла прикоснуться руками и увидеть глазами. Ей совсем ни к чему был дух, способный перевоплотиться в кота или кого-либо еще, чтобы обрести существование.
– Новизна отношений – вот слово, которое употребляет Эрато. Это совсем не похоже на злую шутку или издевательство.
– Какая в том разница? Вот если ты прикончишь Аристоса, новизна будет для всех.
– Ты неправильно выразилась, Суния. В нашем языке нет слова, чтобы…
Ее речь заглушили громкие выкрики, долетевшие с улицы.
– Освободите его! – доносились голоса из разных мест.
Затем толпа начала бросать в стены камни, палки, черепки. Ауриана подошла к окну.
– Они орут весь день, не переставая, – произнесла Суния, пожав плечами. – Клянусь ожерельем Фрии, эти люди привыкли драться и скандалить. Наверное, арестовали какого-нибудь видного вельможу.
Ауриана внезапно замолчала и насторожилась. Страшная догадка как молния пронзила ее. На нее повеяло смертельным холодом.
– Неужели они еще не всех вельмож перехватали? – удивилась Суния, но вдруг до нее дошло, о чем думает Ауриана, и она осеклась на полуслове.
Сердце Аурианы сжалось и захлопнулось, как дверца, не желая впускать туда ту страшную весть, которую уже с фатальной ясностью воспринимал ее разум. Оцепенев от горя, она смотрела вниз, стараясь разобрать то, что там происходило.
Небольшая толпа взбунтовавшихся граждан с факелами в руках сгрудилась вокруг конной статуи Домициана, стоявшей на площади перед Колизеем, забрасывая ее тухлыми овощами и падалью. Подоспевшие отряды городских когорт, встав шеренгой, оттеснили смутьянов и зевак от памятника, загнали их на улицу Скары, там окружили и погнали в тюрьму, где их должны были рассортировать в зависимости от общественного положения: клиенты влиятельных патронов будут отпущены, а те, у кого нет покровителей или денег на взятку магистрату, подвергнутся наказанию независимо от того, принимали они участие в беспорядках или нет.
Последний вопль, который донесся до них сорвал с нее покрывало оцепенения и поразил ее в самое сердце.
– Горе нам всем! Они лишили нас единственного толкового министра.
Услышав это Суния подошла к Ауриане и обняла ее за плечи. Сначала Ауриана восприняла страшную весть как неизбежность. Шаткое сооружение, на котором так долго удавалось удерживаться Марку Юлиану, рухнуло. Иного нельзя было и ожидать. Но затем ее тело содрогнулось от приступа гнева и боли. Он во власти чудовища. Его будут пытать. Ужасающие картины пыток представились ей во всех подробностях. Она зажмурила глаза, но вся сцена стала еще более зримой и непереносимой. Ауриана хотела кричать, биться всем телом о стену, пока не сокрушит ее или не погибнет. В мыслях она перевоплощалась в копье, пронзавшее тело Домициана, видела себя во главе войска, штурмующего дворец, однако вместо солдат в ее распоряжении были лишь пылинки, собравшиеся на давно немытом подоконнике. В этом мире нет утешения. Это одна пасть, пожирающая всех. Не успел человек родиться, а уже ждет смерть.
«Любимый! У тебя нет никакой надежды на спасение!»
Суния беззвучно плакала, уткнувшись в тунику Аурианы, которая ощущала близкое дыхание призрака. Костлявые пальцы смерти были готовы сомкнуться на ее горле. Можно разорвать тунику, скрутить жгуты и…
«Нет, я поклялась, а клятва имеет силу даже на том свете. Даже здесь, в стенах этой тюрьмы мои соотечественники как могут молятся за мою победу. Тот, другой дух, который скрывается в моем теле тоже должен увидеть солнце и луну. Мои бедные, измученные невзгодами соотечественники не должны знать, что моя душа покинула этот мир. Аристос будет сражаться с призраком».
Получив известие об аресте Марка Юлиана, Домиция Лонгина призвала к себе Кариния и приказала ему умереть вместе с ней. Служанки стали нарумянивать ей лицо и натирать тело пемзой, чтобы и после смерти она выглядела не менее красивой, а Кариний тем временем собирался с духом, чтобы перехитрить ее и тайно избавиться от своей порции аконита, вылив его в порожний черепок из-под ароматической мази, валявшейся в спальне. Когда они возлегли на ложе, покрытое роскошным шелком, в ожидании вечного успокоения, Кариний подождал, пока веки императрицы сомкнулись, а затем тихонько выскользнул за дверь и разыскал личного врача Домициана, который немедленно влил ей в рот противоядие.
Когда Домициану сообщили, что его жена серьезно заболела, он тут же навестил ее, желая соблюсти правила дворцового этикета, к которому всегда относился с особым пристрастием. Поэтому, первое, что увидела Домиция Лонгина, когда вернулась с того света, было лицо ее мужа, который с притворной тревогой стоял, наклонившись над ней. Глаза же его смотрели с полнейшим безразличием. Считая себя умершей, Домиция подумала о том, почему этот монстр властвует и здесь, в царстве теней?
Домициан повернулся и направился в сторону выхода, но, передумав остановился.
– Не воображай, что тебе удалось провести меня, моя застенчивая овечка! Я знаю, что побудило тебя на это идиотское жертвоприношение – ты оплакиваешь Марка Аррия Юлиана, которому придется ответить за свои преступления по всей строгости закона. А ты думала, я не знал, что этот человек был твоим любовником? Похоже, что преступное распутство в конце концов пересилило в тебе хитрость.
* * *
Особняк Марка Юлиана стоял опечатанный, все ценные вещи из него вывезли. Их должны были продать на публичном аукционе, а полученные средства потратить на организацию следующих игр, которые должны были состояться в сентябре. Здание особняка Домициан решил отдать Вейенто в качестве подарка за его услуги. Ведь если бы не его проницательный советник, сам он никогда бы не узнал о предательстве Марка Юлиана. Вейенто же не мог не похвастаться иронией случая: теперь он будет занимать особняк того самого негодяя, из-за которого ему однажды пришлось отправиться в ссылку. Победа была полной. Лишь одно обстоятельство раздражало Вейенто. Ему не разрешили вступить во владение немедленно. Император приказал ему подождать, пока чиновники казначейства не произведут опись всего имущества обвиняемого, на что уйдет не меньше месяца.
Уже на следующий день люди, которым Марк Юлиан помог занять важные должности, не осмеливались произносить его имя. Его опустевший дом обходили стороной как зачумленный. Могло даже показаться, что такого человека и на свете-то никогда не было. И все же люди в глубине души скорбили по Марку Юлиану больше, чем по любому другому вельможе, впавшему в немилость тирана. На домашние алтари тайно приносились жертвы за его освобождение. Иногда это делалось и на уличных алтарях под покровом ночи. Некоторые страстно молились в храме Дианы, упрашивали ее отвести свое орудие возмездия от Марка Юлиана и обрушить его на Домициана.
День после ареста Марка Юлиана приходился на иды, и Сенат должен был собраться в полном составе на судебное заседание, но узнав об аресте своего авторитетного коллеги, сенаторы десятками уклонялись от явки под любыми предлогами. Они предпочитали остаться в кругу семьи, чтобы в случае чего принять быструю и легкую смерть. Однако к обеду распространился слух, что арест Марка Юлиана последовал после его ссоры с Императором один на один. Петроний известил всех заговорщиков, что им нечего бояться и что подготовка к покушению идет полным ходом.
Марка Юлиана доставили в подземную тюрьму под Старым дворцом. Когда его вели по спускавшимся вниз коридорам, со стен которых сочилась вода, у него возникло ощущение, будто его засасывает какая-то клоака, в которой собрались все нечистоты мира. Вдоль переходов из зарешеченных окон к нему тянулись руки несчастных узников, слышались какие-то шорохи, но в темноте он не мог определить их источник. Возможно, люди шаркали ногами по полу своих камер или огромные крысы бегали по стенам, примеряясь, как половчее напасть на свою жертву и оттяпать лакомый кусочек человечины в виде уха или носа. Запах крови и гниющего заживо человеческого тела пропитал все вокруг, и от него некуда было деться. Где-то впереди раздался тонкий угрожающий вой, перешедший в пронзительный визг. И нельзя было различить, кому он принадлежал – женщине, мужчине, старику, юноше. В нем не было ничего человеческого. Это кричала жертва, допрашиваемая в камере пыток.
