Текст книги "Несущая свет. Том 3"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
Напротив этой камеры находилась другая, в которую поместили Марка Юлиана. Случайно так получилось, или с ним нарочно обошлись столь жестоко, ему было пока непонятно.
Здесь царил настоящий хаос звуков. Марку Юлиану показалось, что он находится в приюте для умалишенных. Заключенные соседних камер постоянно гудели, мычали, орали песни или произносили хором бессмысленные фразы. Все это делалось с целью заглушить вопли несчастных, вздернутых на дыбу.
Камера Марка Юлиана была скорее похожа на щель в стене. Когда шли пытки и истязуемые кричали, Марк Юлиан словно наяву видел перед собой палача, подносящего раскаленный прут к телу узника, чувствовал запах паленых волос и слышал шипение сжигаемой плоти или хруст костей. Но чаще всего его посещало видение Аурианы, лежащей в луже крови на песке. Не в состоянии больше выносить пытку неизвестностью, Марк Юлиан стал надеяться, что искусство палачей облегчит эту агонию разума.
Пришла ночь. На несколько часов заплечных дел мастера прекратили свою работу и ушли отдыхать. Ему снилось, что он спешит к Ауриане на помощь, но мутной волной нечистот его все время отбрасывает назад. Вскоре сон прекратился. Палачи отдохнули и с новыми силами принялись за работу, начало которой было отмечено возобновившимися криками заключенных. День проходил незаметно, но Марк Юлиан научился отсчитывать его по зычным возгласам центурионов при смене караулов.
Когда прошел второй день заключения Марка Юлиана, стражники втолкнули в камеру нового узника. Марк Юлиан, дремавший на земляном полу, встрепенулся и сел. Действительность снова нахлынула на него ледяной волной. Он сообразил, что шел уже первый час дня, раз охрана приволокла новую партию заключенных. Покушение на Домициана должно было состоятся завтра вечером, через тридцать три часа, если будет на то воля богов.
Марк Юлиан прислушался. Прерывисто дыша, новый узник, как побитая собака, подполз к противоположной стене и лег там. Вскоре к окошку двери подошел стражник с факелом, и Марк Юлиан увидел лицо своего соседа.
Похожий на ленивого хорька, с покатыми плечами и светлыми, как солома волосами, зачесанными вперед и напоминавшими крышу, этот человек был ни кем иным как помощником Петрония. Его звали Бато. В заговор его вовлек сам командир несмотря на его явную неохоту. Марк Юлиан оцепенел от ужаса. Бато знал слишком много об участии в заговоре обоих префектов.
Проклятье Харону! Он нерешителен и слаб. Его арестовали по обвинению в заговоре или предательстве, пыток ему не избежать, и тогда он выболтает все, что знает и не знает, стоит лишь палачу взяться за раскаленное клеймо.
Но его не допросили сразу же, значит, он может быть брошен в тюрьму по иной причине. Марк Юлиан подождал, пока не сменились два караула. За это время в камеру посадили еще пятерых. Судя по разговору стражников, это были бедняки-плебеи, взятые за участие в уличных беспорядках. Наконец Марк Юлиан попробовал заговорить с Бато, но тот в ответ лишь хныкал и стонал. Тогда он рассказал помощнику Петрония вымышленную версию о своем аресте в надежде завоевать его доверие. Они не называли друг друга по именам, и Марк Юлиан говорил только шепотом. Узнать его в кромешной тьме Бато не мог, в этом можно было быть совершенно уверенным. Он спросил Бато, за что тот был арестован. Бато ответил без утайки, напоминая насмерть перепуганного ребенка, который тянется к руке взрослого.
– Доносчик назвал меня в числе тех курьеров, которые доставляли приказы Сатурнина командирам рейнских легионов, но это же полнейший абсурд. С тех пор как я служу курьером, случилось уже три заговора.
«Все кончено. Мы пропали, – подумал Марк Юлиан. – Обвинение в заговоре. Его наверняка будут пытать. Трудно поверить в то, что Домициан до сих пор сажает людей по делу о давно забытом мятеже. Как только Бато назовет имена Петрония и Норбания, наши планы рухнут, и какому-нибудь моему последователю придется начинать все сначала, обрабатывать человека за человеком, двигаясь как черепаха, чтобы заручиться поддержкой преторианской гвардии и избежать гражданской войны».
Вскоре Бато совсем лишился присутствия духа и в отчаянии стал колотить кулаками по стене, сбив их до крови. Он плакал и звал кого-то по имени Кальпурния. Очевидно, эта женщина была его матерью или любовницей. Марк Юлиан тем временем лихорадочно размышлял, как спасти заговор и его участников.
Нельзя было допускать Бато на допрос. Скоро за ним придут – они водят в палату пыток людей из всех камер этого коридора поочередно. О, прекрасная Немезида, что же делать?
Остается единственный выход – выдать себя за Бато и сделать это как можно убедительнее. Надо выдержать пытки. Да, так и следует поступить. Рано или поздно они поймут свою ошибку. Чтобы свести риск к минимуму, необходимо передвинуть покушение на день ближе, тогда у них совершенно не останется времени на выяснение причин подмены Бато. Да, все сыграют отведенные им роли в назначенный час, но Домициан должен умереть сегодня.
Он подошел к окошечку в двери, забранному решеткой, и стал всматриваться в лица тюремных стражников. Ему нужно было срочно передать Петронию приказ об изменении срока, однако те стражники которых он видел, были либо преданными слугами Императора, либо ничего не знали о заговоре.
* * *
Позднее по-разному рассказывали об этом рассвете Некоторые утверждали, что как только солнце выступило из-за горизонта, его восхождение прекратилось, словно небесное светило желало предотвратить наступление дня. Другие заявляли, что при восходе солнца на западе появились две луны. Путник же, оказавшийся в тот час на одной из больших дорог, ведущих в Рим, сообщил, что внезапным порывом ветра сорвало табличку с надписью, висевшую на триумфальной арке в честь побед Домициана и разбило вдребезги о придорожную надгробную плиту. Ходили слухи, что ни одному младенцу из тех, кому выпало несчастье родиться в то зловещее утро, не удалось прожить более девяти дней.
Это был четвертый день августовских Игр. Проснувшись Суния поежилась от неприятных мыслей. Это должно было произойти сегодня.
Антоний. Клеопатра. День великого противостояния, когда решается все.
Суния поняла, что ее разбудил голос Аурианы, полный надежд и тревог, который произносил молитву к Фрии.
– Ты, являешься красно-золотой короной солнца, зажигая огнем жизни глаза каждого человека…
Эти слова напоминали Сунии о родине, о том, что они потеряли: следы ног в грязи вокруг деревянных идолов, изображавших Фрию, дождевая вода в этих следах, шорох дождевых капель, стекающих по листьям рябины, образ строгой матери в черной одежде, возлагающей лилии на могилу Бальдемара.
– … накорми меня своим молоком. Зажги огонь в моем очаге. Я знаю, что я заблудилась. Умоляю тебя, отправь меня домой! Я боюсь этого дня. Положи руку мне на лоб и иди со мной, пока солнце не окажется на середине неба. Позволь мне возлюбить месть, чтобы я смогла рассеять тьму, которая преследует мой народ. Пусть Бальдемар знает: сегодня! Я либо освобожу его, либо приду к нему. День его смерти больше не будет окутан скорбным горем. Ты, кто следит за нами глазами солнца и луны, пока мы не превращаемся в прах… Твоя природа – справедливость, твои ветры воспевают закон. Если я буду повержена, обними меня своими руками из благодатной черной земли. Я – волчица. Пусть мой меч разит насмерть. Кровь моих родных вопиет из земли к отмщению.
Замок в камере тихо щелкнул, и дверь медленно отворилась.
– Нет! – сказала Суния, вставая на ноги. – Не сейчас!
Ауриана повернулась, вздрогнула, а затем быстро подошла к Сунии. Их время вышло.
– Суния, послушай меня! – волнуясь, начала Ауриана, чей голос звучал мрачно. – Если меня постигнет неудача и если он… разыщет тебя – не говори ему о ребенке.
– Не скажу. Зачем доставлять ему еще большее страдание!
На пороге стояли два стражника из ночного караула и наблюдали за ними.
– Передай ему, что я пошла на это потому, что меня нельзя отделить от моего народа. Мы – единая плоть. Скажи, что я люблю его больше, чем может любить человеческое существо. Я никогда раньше не думала, что способна на такую любовь. Я не помню, говорила ли я ему это. И еще, Суния…
– Не эта? – грубо перебил их один стражник. – Это же любимица Эрато. Лаций, ты делаешь ошибку, и бьюсь об заклад, она станет твоей последней ошибкой в этой школе.
– Это не ошибка. Выводи ее, да побыстрее.
– Но Эрато…
– Эрато здесь не причем. Делай, что тебе велят, или ответишь перед Планцием и устроителем Игр.
Стражник неохотно вошел в камеру и прикоснулся к руке Аурианы тупым концом своего копья.
– Пошли, Клео. Пора одеваться для аудиенции!
Ауриана прижала к себе Сунию.
– Не грусти! Наши земляки будут судить о ходе поединка по твоему лицу. Держись поближе к Торгильду и Коньярику. Суния! – Ауриана взяла в руки аурр и протянула ей. – Это очаг мира. Для чего он был возвращен мне судьбой, если не для того, чтобы помочь нам вновь обрести свою родину?
Суния осторожно дотронулась губами до амулета землей. Затем Ауриана отстранила ее от себя и одела плащ с капюшоном, который стражник давно держал наготове. Суния заметила, что руки Аурианы при этом дрожали.
– Помни, что я любила тебя! – сказала Ауриана тихим голосом. – Ты моя сестра. Пусть судьба еще сведет нас вместе на земле.
* * *
В третьем часу утра толпа зрителей в Колизее была похожа на море в безветренную погоду. Никто не догадался бы, что она может превратиться в разъяренную стихию, захлестывающую амфитеатр титаническими волнами. Хоть сегодня выступления фаворитов и не ожидалось, Колизей был заполнен до отказа Тысячи людей стояли на деревянной верхней галерее Прошел слух, что рядом с Планцием и Претором, который был устроителем Игр, появится сам Император. Хотя особой любви к Домициану никто не испытывал, все же люди тянулись к нему, как мухи к меду.
Эрато не спал. Ему с трудом удалось взять себя в руки после страшного удара, когда он узнал об аресте Марка Юлиана. Потеря такого патрона повлекла за собой катастрофические последствия в тот же день. Так, Планций нагло обманул его, не заплатив и полцены за пятьсот мужчин и двадцать женщин, которых Великая школа поставила для августовских Игр. Когда же он поднял этот вопрос на встрече с прокуратором Планция, его тут же обвинили в клевете на представителя знати. Против такого обвинения трудно было вести борьбу, а Планций всерьез угрожал разбирательством в суде. До падения Марка Юлиана Эрато просто бы посмеялся над попытками Планция надуть его. Но теперь, беспомощный и одинокий, он вынужден был противостоять безжалостному аристократу. С рассвета Эрато сидел за бумагами, высчитывая убытки, чтобы подтвердить свою правоту в суде, заранее зная, что занимается безнадежным делом, поскольку больше половины судей были обязаны своим назначением Планцию.
И естественно, его мрачное настроение нисколько не улучшилось после того, как он вошел в свой кабинет на рассвете и обнаружил, что бюст Домициана валяется на полу разбитый вдребезги. У него сердце ушло в пятки после такого святотатства, словно он наткнулся в переулке на отрубленную руку или окровавленные перья петуха. Что может означать эта дурная примета? Когда он начал проклинать незадачливого слугу, то понял, что это ничего не меняет: он позволил надругаться над образом Императора. Многие люди попадали на эшафот и за меньшие прегрешения. Поспешно Эрато собрал с пола осколки и спрятал их, опасаясь доверить эту работу рабу, который мог разболтать о случившемся. Молва могла дойти до соглядатаев Вейенто, и тогда ему не сдобровать.
Все эти беды доконали бедного Эрато, и когда к нему в полдень пришел Метон, сообщивший, что Аристос пропал, он не смог даже сразу среагировать.
– Метон, если ты пристаешь ко мне с подобной чепухой, а сам еще не обыскал все таверны и бордели…
– Но они закрыты. Сегодня праздничный день, – ответил Метон, недоумевая, как мог забыть об этом Эрато.
– Тогда бери пример с Пенелопы и терпеливо жди. Я бы на твоем месте не слишком беспокоился. Это вредно для цвета лица и темперамента.
Метон покраснел. Он не любил намеки на свою женственную внешность.
– Но даже Акробат и Угорь не знают, где он. А что если Музоний Гета сделал еще одну попытку отправить его в Гадес?
– Это чушь, которую распространяют бездельники! Иди, займись чем-нибудь, Метон. От тебя можно заразиться ленью. Когда я смотрю на тебя, мне так и хочется прилечь и вздремнуть. Твои люди готовы? Иди и завивай волосы. Оставь меня.
Если бы в этот момент пришел Акко и сообщил о пропаже Аурианы, Эрато сопоставил бы эти факты, наводящие на определенные подозрения. Но Акко выбивался из сил, пытаясь успокоить возбужденных хаттских пленников, поведение которых отличалось какой-то особой нервозностью. Он подумал, что так ведут себя животные перед землетрясением. Два хатта напали на стражника, и их пришлось убить. Эта потеря была чувствительным ударом, поскольку убитые должны были участвовать в инсценировке морского сражения, назначенной на одиннадцатый час.
В специальных помещениях вовсю трудились костюмеры и гримеры. Они тщательно причесывали и наряжали гладиаторов. Подготовка же Аурианы и Аристоса шла своим чередом, и о ней никто не ведал.
В третьем часу утра Петроний сидел у себя в кабинете, погруженный в обычные заботы, которые обычно донимали любого командира преторианской гвардии. Когда он просматривал список подчиненных, раздумывая, кого из них можно было повысить в чине, к нему на прием попросился один из его старших центурионов. Этот человек поприветствовал его, а затем произнес простую фразу.
– Сегодня ты должен принести в жертву Венере пять голубей.
Петроний вздрогнул, словно получил сильную пощечину. Смысл этих слов знали только он и Марк Юлиан. Они символизировали свободу и мир, которые принесет устранение тирана. Но сегодня? Двусмысленно истолковать эти слова было невозможно. Не было сомнений и в том, что центурион принес эти слова от Марка Юлиана. Петроний сразу же догадался, что в тюрьме произошло серьезное событие, поставившее под угрозу успех покушения, и что у них есть еще некоторое время, но нужно спешить.
Марк Юлиан что-то от кого-то узнал и опасается, что о заговоре могут узнать враги. Ну что ж, сегодня, так сегодня.
Теперь Петронию срочно и тайно предстояло сообщить о перемене планов в Сенат и тем центурионам, которые были посвящены в планы заговорщиков. Те же, в свою очередь, должны были поставить в известность своих подчиненных. А что с Нервой? Он начал принимать противоядие только вчера и не успеет за столь короткий срок восстановить силы. Скорее всего в девятом часу он даже не сможет держаться на ногах без посторонней помощи. В добавок ко всему сегодня будет трудно убедить Домициана оставить Игры и вернуться во дворец из-за этих глупейших боев ряженых, к которым Император питает какое-то извращенное пристрастие. Окончательно разозлившись, он мысленно выругал Марка Юлиана, вздумавшего спешить, но тут же одумался, зная, что тот никогда бы не передал подобное сообщение, если под угрозу не попали их жизни.
В тот же час утра в толпе зрителей, заполнивших амфитеатр Колизея, прекратились разговоры, споры, ругань, и над огромной чашей стадиона повисла почтительная тишина. В роли открывателя Игр сегодня решил выступить сам Император, который неподвижным, тяжелым взглядом уставился на двери гладиаторского выхода, откуда появились двенадцать одетых в золотые шлемы бойцов. Они маршировали по два в ряд.
Домициан видел все сквозь какую-то дымку, словно во сне, который, впрочем, рассеялся сразу, как тот вспомнил арест Марка Юлиана. Император почувствовал внутри себя волну какой-то необъяснимой тревоги, будто им было нанесено оскорбление некоей властной силе, которое не останется безнаказанным. Инстинктивно он даже слегка пригнулся, словно ожидая, что с небес протянется карающая рука и молнией поразит его прямо на месте. Однако в следующий миг ему удалось стряхнуть с себя это неприятное ощущение, заменив его ощущением, словно его рука сжимает скипетр Юпитера.
«Я сильнее тебя, старого искателя правды. Это и есть истина, а ты ее и не заметил. Наблюдатель и философ, как же это случилось, что ты не увидел собственного падения?»
Нумидийские невольники сняли с двенадцати соперников шлемы и алые плащи. Домициан встрепенулся. Его глазам открылись двенадцать светловолосых женщин-варварок, одна краше другой. На них была одежда амазонок. Короткие туники из леопардовых шкур свисали с одного плеча, оставляя полгруди обнаженной. Все они имели на вооружении плетеные щиты и самнитские мечи. На лицах этих несчастных женщин застыло выражение смертельного ужаса. Раздался рев трубы, и на арену вышли двенадцать карликов, одетых как фракийские гладиаторы. Они построились в шеренгу напротив амазонок. Труба взревела еще раз, возвестив о начале схватки. Бойня длилась меньше четверти часа. Когда было убито десять женщин и восемь карликов, труба подала сигнал к остановке боя. Зрители аплодировали без усердия из одного только уважения к организатору представления. Домициан отдал приказ, чтобы оставшихся в живых женщин в том виде, в котором они были, потных, окровавленных, грязных и с оружием прислали во дворец для ночных забав. Он впился в них похотливым взглядом, когда их, чуть не сошедших с ума от пережитого, провели мимо Императорской ложи. Его охватило горячее томление в чреслах. Да, они возбуждали его гораздо сильнее, чем Ауриния. На их лицах не было и намека на ее сумасшедшее упрямство. Они были подавлены и устрашены его величием.
«Когда я овладею ими, они будут думать, что их изнасиловал Зевс».
Затем герольд объявил, что с этого момента все бойцы должны выходить на арену только в исторических костюмах и что ставки можно делать лишь до того, как будет раскрыто инкогнито соперников.
– Хватит с нас этих глупых спектаклей! Подайте нам Аристоса! – прогнусавил кто-то с места для плебеев, выбрав для этого момент, когда над стадионом была тишина.
Стражники схватили нарушителя порядка и поволокли его прочь. На трибунах возникло замешательство. Планций, устроитель Игр, сидевший справа от Домициана, почувствовал гордое удовлетворение.
«Вы получите его, презренное стадо идиотов в человеческом облике. А мои Игры запомнятся навсегда», – подумал он.
Глава 56
Великая школа была отдана во власть толпы, которая заполнила все переходы, лестницы и залы и напирала на огороженное веревками пространство, по которому гладиаторы могли выбраться из арсенала и добраться до прохода, ведущего в Колизей. Повсюду давили друг на друга, шумели, кричали, ругались, дрались. В воздухе висел невообразимый гвалт, отражавшийся гулким эхом от кирпичных сводов. Любой прохожий, закрыв глаза, легко мог представить себе, что находится в бане.
Суния старалась пробиться поближе к веревочному ограждению. Она чувствовала себя как выжатая тряпка. Эта толпа состояла в основном из тех, кто не мог себе позволить билет в амфитеатр или просто пришел слишком поздно. Многие просто старались поближе рассмотреть гладиаторов и оценить их возможности перед тем, как делать ставки.
Спустя несколько минут Суния услышала тихие, непонятные звуки, словно приманивали какое-то животное. Вскоре в проходе показались дрессировщики, ведущие маленького индийского слона. Сунии были видны лишь его макушка и часть сбруи из красной кожи, украшенной сотнями крошечных ослепительных зеркал. На слоне ехал гладиатор в костюме Ганнибала Его противник ехал сзади. Он был в одежде Дария, персидского царя. Суния заметила мелькание красно-золотистого плаща, смешную накладную бороду и верх балдахина, усыпанный ярко блестевшими стекляшками, имитирующими драгоценности. Ганнибал и Дарий проследовали дальше, навстречу своей судьбе. Вскоре просочился слух, что Ганнибал проиграл несмотря на свой пышный въезд в Колизей. Напряженное ожидание, сопровождавшееся то и дело вспыхивавшими драками, кончилось, и проигравшие принялись выплачивать ставки. Толпа снова загудела, ожидая следующую пару.
Наконец-то Сунии удалось пробраться к самой веревке. Теперь у входа в школу она могла видеть Акко. Он суетился возле закованного в цепи стада своих подопечных хаттов, большинству из которых суждено было погибнуть в морском сражении, которое предполагалось начать сразу же после костюмированных боев.
Земляки Сунии походили скорее на диких животных, только что пойманных и помещенных в загон. Они были готовы, выпучив глаза от испуга, таранить стену головами. Суния подумала, что у нее был все же не такой глупый вид, когда она попала в плен. Затем она устыдилась этой мысли и того, что чувствовала себя не такой, как эти невольники.
Хаттов построили узкой колонной вдоль одной стороны прохода, чтобы они не мешали движению. Они жались друг к дружке, словно скот, оказавшийся в грозу под открытым небом. Скорее всего это были не воины, а простые смерды-землепашцы, взятые в плен во время набега.
Изумлению Сунии не было предела, когда она услышала их крики.
– Дочь Пепла! Подари нам месть! – взывали они.
«Молчите, дураки! Вы же выдадите ее», – мысленно кричала Суния, нервно озираясь по сторонам.
У нее не было никакой уверенности в том, что никто в толпе зрителей не догадывается, к чему призывают хатты. Однако римляне воспринимали слова варваров как бессмысленный набор звуков.
– Дочь Пепла, веди нас в бой!
Суния закрыла глаза, чтобы никто не увидел ее слез. Эти дрожащие, слабые голоса обреченных на смерть соплеменников разрывали ей душу. Сунии казалось, что она видит перед собой когда-то могучего, отважного и благородного воина, ныне иссушенного болезнью.
И тут толпа пришла в неистовство. Послышались крики, вернувшие Сунию к действительности.
– Клеопатра! Идет Клеопатра!
– Да здравствует Клеопатра, дочь Исиды, богиня Нила!
Суния перегнулась через веревочное заграждение и стала всматриваться вперед, до боли напрягая глаза, но там было пусто еще в течение нескольких десятков секунд, показавшихся ей часами. Затем показалась упряжка из четырех козерогов, кивающих головами. Эти сильные, похожие на козлов животные были увенчаны великолепными изогнутыми рогами, которые придавали им величественный вид. И хотя дрессировщики обычно давали козерогам успокоительное снадобье, сейчас эти гордые, надменные животные вели себя беспокойно, то и дело вскидывали вверх головы и шли неровным шагом, испуганно косясь на толпу. Они тащили за собой колесницу Клеопатры, которая представляла собой нелепое до комичности сооружение, аляповато раскрашенное под слоновую кость. Вся она была испещрена значками, которые по мысли художников должны были соответствовать египетским магическим символам. К ее переду были прикреплены рога Гора, элегантно приподнятые, словно руки жреца в благословляющем жесте.
Клеопатра ехала в колеснице торжественно и неподвижно. Толпа напряженно замерла, всматриваясь в застывшее, покрытое воском лицо египетской царицы, внушавшее ужас. Клеопатра была не столь уж древним историческим персонажем по сравнению с Ганнибалом, превратившемся в миф. Угроза для Рима, которую она представляла, была еще свежа в памяти старшего поколения. Эти люди часто слышали легенды о ней из уст своих престарелых родителей. Кое-кому из них привелось и в самом деле повидать эту внушавшую дикий ужас царицу, которая была близка, чтобы стать повелительницей всего Средиземноморья. Зрители кивали головами, считая, что так и должна выглядеть эта ненасытная чужеземная царица.
Когда колесница с Клеопатрой приблизилась, Суния содрогнулась от страха и жалости. Что они сделали с Аурианой? Она выглядела кошмарно и не была похожа на ту простую и добрую Ауриану, которую все знали. Сунию кольнуло в сердце ощущение одиночества. Не такой представляла она эту последнюю, может быть, встречу в их жизни. Прощание оказалось жестоким.
Лица Клеопатры почти не было видно, его скрывала накидка из множества мелких полированных бусинок из слоновой кости, и со стороны казалось, что на плечи женщины спадают густые волосы из чистого жемчуга. Накидку венчала бронзовая диадема со змеей впереди, у которой была поднята голова. По обе стороны тяжелой накидки красовались соколиные крылья. На самом лице маски не было, но на нем лежал такой слой красной, черной и белой краски, что узнать его было невозможно. Ее красивое, мертвенно-бледное лицо казалось высеченным из пентелийского мрамора. Эти алые губы, искривленные в безжалостной складке, принадлежали кому-то другому. Однако больше всего Сунию напугали глаза, грубо подведенные черной краской. На висках эти линии, шедшие из уголков глаз, напоминали хвостики. Выражение ее лица было застывшим и спокойным, как вечность. Казалось, что душа уже покинула тело Аурианы, которое теперь было лишь безжизненной, пустой оболочкой.
Колесница поравнялась с Сунией, и та увидела наконец настоящие, живые глаза, полные энергии и борьбы. По ним сразу можно было узнать прежнюю Ауриану.
Поверх одеяния гладиатора на Клеопатре была просторная белая мантия, и в толпе никому не удалось сразу разобрать, что под ней скрывался не мужчина с заурядными физическими данными, а женщина. Однако постепенно у людей начали возникать кое-какие подозрения. Мраморщик, что стоял рядом с Сунией что-то бурчал себе под нос.
– Никогда еще мне не доводилось видеть такой тощей Клеопатры. Должно быть, они держали этого парня на хлебе и воде, – услышала Суния.
– Кто бы он ни был, но этот человек здорово смахивает на Ганимеда, – отозвалась женщина, напиравшая на Сунию сзади. – Это женщина, клянусь поясом Юноны!
– Чепуха! – возразил ей мраморщик и ткнул пальцем в направлении колесницы с Клеопатрой. – Они бы никогда не выставили женщину против этого бегемота!
И тут Суния заметила, что почти сразу же за Клеопатрой следовал Марк Антоний.
Аристос! Сунию чуть не вырвало от острого отвращения.
Колесницу Марк Антония тащила четверка месопотамских львов. В толпе раздались восхищенные восклицания в адрес дрессировщиков этих свирепых хищников. Всем было хорошо известно, что эта порода львов почти не поддавалась дрессировке и требовала настоящего таланта, чтобы научить их ходить в упряжке. На спинах животных лежали золотые сетчатые покрывала, сквозь которые пробивался рыжевато-коричневый мех. Ошейники были усыпаны фальшивыми рубинами. От тяжелой и неторопливой поступи животных веяло скукой и безразличием. Колесница Марка Антония заметно выигрывала в сравнении с неказистым сооружением Клеопатры. Она выглядела куда прочнее и солиднее, а по бокам ее были прикреплены бронзовые пластинки, изображающие вакхические сцены.
Если Суния узнала Ауриану хотя бы по глазам, то лица Аристоса не было видно совсем. На нем была пестро раскрашенная деревянная маска, стилизованная под лицо Юпитера. Глаза совершенно затерялись в ее больших, миндалевидных глазницах. Длинная грива волос была окрашена в черный цвет. С толстенных бесформенных плеч свисала алая мантия с вышитыми на ней пальмами. Два похожих на огромные булыжники кулака в кожаных рукавицах сжимали поводья так агрессивно, словно Аристос не правил колесницей, а пытался вытряхнуть из кого-то последние остатки жизни.
– Обними ее! Обними ее! – раздались в толпе игривые призывы.
Явное несоответствие соперников озадачило многих зрителей. Почему устроители Игр выставили быка против газели? Некоторые решили, что у Клеопатры было какое-то тайное преимущество и сделали на нее ставки. Однако большая часть благоразумно предпочла Марка Антония.
Когда обе колесницы удалились на значительное расстояние, и Суния могла лишь различать белую мантию Клеопатры, послышался знакомый скрипучий голос.
– Ауриния! Ауриния!
У Сунии перехватило дыхание. В тридцати шагах от себя она увидела Фебу, торговку травами. Да, это была она. Суния хорошо запомнила ее глаза, полные коварства и злобы. Они так и норовили залезть в душу и выведать ее тайны.
«Нас предали. Какими-то неисповедимыми путями, колдовством или хорошенько пораскинув мозгами, но эта отвратительная ведьма узнала Ауриану».
Лицо Аурианы не было укрыто маской, как у Аристоса, достаточно было одному человеку увидеть под слоем краски знакомый изгиб скул, решительный и чуть приподнятый подбородок, как остальные тоже начали узнавать ее. Теперь выбор соперников казался публике более или менее убедительным, теперь они поняли, почему маленькому бойцу противостоял настоящий гигант, который без сомнения был неуклюжим новичком, чья устрашающая фигура не даст ему преимуществ против волшебного искусства их любимицы.
– Ауриния! Ауриния! – раздались восторженные крики.
Так кричат озорные шалуны, внезапно обнаружившие то, что им не полагалось видеть. Суния живо представила себе страх и растерянность, охватившие сейчас Ауриану. Если люди догадаются, кто скрывается под личиной Марка Антония, то все пропало, так как публика любила Ауриану и никогда бы не допустила схватки, в которой ее любимицу ожидала верная смерть.
Эти крики распространились, словно пожар в сухую и ветреную погоду. Через несколько секунд о ее приближении знали зрители в Колизее. Когда обе колесницы подъехали к забаррикадированному проходу, соединявшему Великую школу с амфитеатром, Суния заметила, как глаза пленных хаттов загорелись огнем надежды. Многие стали произносить различные заклинания, целью которых, как догадалась Суния, было помешать публике узнать Аристоса. При приближении Аурианы хатты простерли к ней руки.
– Водан, предай силы священному мечу! – восклицали они.
Ничего не понимавшие римляне рассмеялись. Слова пленников напоминали им лай собак.
Когда эти крики достигли ушей Эрато, он находился в своем кабинете и осторожно, пытаясь избежать ареста за клевету, пытался объяснить прокуратору Планция, что он и его хозяин были ворами и вымогателями. Услышав крики, он грубо оттолкнул прокуратора и, подбежав к колоннаде второго этажа посмотрел вниз. Вдали виднелись Клеопатра и Марк Антоний, фигуры которых, неестественно прямые, возвышались над людским морем, подобно изображению богов в олимпийском шествии.
Если Клеопатра была Аурианой, ему стало совершенно ясно, кто скрывается под маской Марка Антония.
– Отродье черного козла! – выругался он и с раздражением швырнул на пол стиль, который держал в руке. – Ах, ты несносная идиотка! И как только я не сообразил, что ты слишком упряма и никогда не послушаешься тех, кто пытается образумить тебя? Ты считаешь себя умнее всех, но на это раз ты провела себя, а не меня! Чтобы эта школа провалилась в Гадес!
И тут он понял, что Ауриане никогда бы не удалось обмануть его без помощи устроителей Игр. Он медленно повернулся и угрожающе двинулся к Тиро, прокуратору Планция.
