Текст книги "Несущая свет. Том 3"
Автор книги: Донна Гиллеспи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Глава 47
В полумраке арсенала Ауриана стояла перед остро отточенными орудиями смерти, разложенными на столе. На поверхности лезвий, заточенных с обеих сторон, как в зеркале отражалось дрожащее пламя факела. Она перебрала несколько коротких мечей, пока не выбрала себе тот, который обладал солидной тяжестью и в то же время в руке казался почти невесомым.
«Это то, что нужно. Однако я должна как-то пометить его, чтобы заметить подмену».
Эрато ждал за дверью. Симпатии стражника, впустившего ее и наблюдавшего за ней с мрачной непроницаемостью, были неизвестны. Ауриана взяла два меча сразу и проверила центр тяжести, имитируя нерешительность в окончательном выборе. Затем незаметно нацарапала на рукоятке выбранного ею меча рунический символ Водана, бога войны – одна прямая вертикальная линия завершалась двумя короткими, расходящимися отрезками. Покончив с этим, Ауриана вдруг ощутила легкое дуновение воздуха, словно его разрезал взмах невидимого, божественного меча. Ей пригрезилось, что рядом собрались все призраки ее покойников: Зигвульф, Труснельда и Бальдемар вытянули к ней руки и умоляли о помощи. Она почувствовала облегчение.
«Дух пепла еще жив во мне. Подо мной огромные, дающие силу родные корни. Бальдемар, ответь! Разве я не была покорной слугой бога войны? Ты все еще гордишься мной, я знаю. Прости, что тебе пришлось ждать слишком долго! Иди со мной! Не посылай меня одну в это безжалостное место!»
Дорога из Великой школы к Колизею проходила по коридору, составленному из деревянных щитов. Иногда разгоряченные вином граждане пытались взобраться на стены, и тогда все сооружение содрогалось, словно по нему били своими ногами слоны.
Ауриана старалась замкнуться в своем сознании, отгородившись глухой стеной от этого неистового людского моря. Она слышала только потрескивание пламени в костре Рамис. Впереди нее шли два нумидийских юноши и несли оба меча, ее и Персея, лежащие на алых шелковых подушечках. А рядом с ней шагал сам Персей, одетый в плащ голубого и шафранового цветов, присвоенных школе Клавдия. Казалось, их разделяла невидимая крепостная стена. Персей вел себя так, словно его соперница не существовала. Взгляд его неподвижно застывших глаз был направлен строго вперед. Однажды, во время их первой встречи, Ауриана посмотрела ему в глаза и решила больше этого не делать, потому что они были похожи на лабиринт из предательских поворотов, ловушек и прочего в том же духе. На первый взгляд Персей был обычным мужчиной с короткой бородкой и имел довольно приятную внешность, которую портило выражение его голубых глаз. Из-за них он все время казался пристыженным и испуганным. Его неестественно прямая осанка была следствием упорного желания соблюдать свое драгоценное достоинство. Персею думалось, что весь мир с затаенным дыханием ждет его поражения. Ауриана догадалась, что Персей остро переживает свой позор, ведь он не считал женщину соперником, равным себе. Но больше всего его беспокоило другое. Персей производил впечатление человека, потерявшего свою душу. Он явился сюда без всякой определенной цели и против своей воли. Его присутствие сегодня в Колизее было результатом либо неудачной жеребьевки и случайности, либо алчности власть имущих.
Так думал о сегодняшнем поединке силач Персей, начавший, наконец, осознавать, что рано или поздно жернова жизни, между которыми он попал, перемелют его. Эта женщина, Ауриана, пустится на любые хитрости и подлости, лишь бы сохранить свою жизнь.
Вокруг них вилась туча мух. Солнце палило нещадно. За ними двигались еще четыре юноши в красных одеждах, которые несли шлемы и щиты гладиаторов. За юношами следовали шесть стражников, шедших в ряд, выставив перед собой копья для того, чтобы при необходимости остановить не в меру любопытных зевак. За стенами сборного коридора толпа продолжала скандировать: «Хватит женщин, хватит неизвестных и неумелых! Верните Аристоса, или мы все разнесем вдребезги!» Оказаться лицом к лицу с этой толпой на арене было бы все равно, что в утлой лодчонке пуститься в плавание по морю во время шторма.
Коридор делал поворот, и Ауриана, задрав вверх голову, увидела огромное, зловещее сооружение. Она смотрела на него какое-то мгновение, но потом перевела глаза на свой меч.
Увиденное привело Ауриану в смятение, ибо она никогда еще не видела такого большого амфитеатра, заполненного тысячами зрителей, которые пришли посмотреть на чужую смерть. Их образ жизни вызывал у Аурианы отвращение, подобное тому, которое испытывают, натолкнувшись на полусгнивший труп, по которому ползают черви. «Даже смерть здесь обставлена со всей пышностью и грандиозностью!» – думала она, глядя на это круглое, похожее на тушу зверя четырехярусное сооружение, рвавшееся в небо. Самый верх его, казалось, горел огнем от отражавших солнечные лучи медных щитов, где в арках верхнего яруса стояли легионеры. В арках средних ярусов было великое множество статуй богов и выдающихся деятелей. Они добродушно-презрительно взирали на толпу. Их добродушие адресовалось зрителям, а презрение – тем, кто терпит неудачу. Сверху доносился громкий треск, словно боги щелкали кнутами – это ветер зло рвал парусиновый тент.
При виде Колизея у любого захватывало дух. Он был похож на корабль, который несется на скалы на всех парусах. Ступив в огромную тень, отбрасываемую его стенами, Ауриана ощутила себя маленькой мошкой.
Оба гладиатора вступили в предназначенный для них проход, вход в который был украшен с двух сторон тусканскими колоннами. Затем им приказали остановиться в плохо освещенном коридоре, который заканчивался пологим спуском на песок арены. По неизвестным им причинам приходилось ждать.
– Ауриана! – выкрикнул кто-то звонким голосом, перекрывая гул толпы.
Ауриана посмотрела на три маленьких зарешеченных окошечка в стене главного коридора. Там на одном уровне с ареной находились подвальные помещения, откуда новичкам иногда позволяли наблюдать за поединками. Она вгляделась в лица, приникшие и решеткам, и к своему удивлению увидела Сунию. Не сводя глаз с меча, Ауриана подошла к окошечку. Суния просунула руку через решетку. Она опиралась на костыль, а ее нога была забинтована до колена.
– Как ты здесь оказалась? – тихо спросила Ауриана.
– После сегодняшних поединков места в лазарете потребуются более ценным больным, поэтому меня выставили вон. Мне удалось выбраться сюда, потому что за невольницами, работающими на кухне, наблюдают спустя рукава. Мы не представляем для них никакой ценности, вот и пользуемся свободой. Ауриана, они обезобразили тебя, заставили зачесать твои волосы!
– Мне придется разочаровывать тебя и дальше, – короткая улыбка Аурианы погасла. – Суния, я не ожидаю, что ты простишь меня, но…
– Простить тебя? Да ты с ума сошла! Я дышу только благодаря тебе. Как ты могла подумать, что я буду винить тебя за спасение моей жизни?
Ауриане даже не верилось, что все так хорошо обошлось в ее отношениях с Сунией, которые, казалось, были испорчены навсегда.
– Отлично! Суния, моя бедная Суния! Ведь ты стала просто жертвой судьбы!
– Не говори больше об этом, Ауриана! Держи выше голову. Торгильд и Коньярик остались живы, также как и сын старой Андер. Всего из наших погибло шесть человек, причем из Великой школы все гладиаторы одержали победы.
– Хвала судьбе!
– Торгильд здесь, с нами, а Коньярика увели к лекарям. Он получил сильную царапину около первого ребра и был ранен стрелой, однако эти раны скоро заживут, если проклятые лекари не прикончат его своими мясницкими ножами и лекарствами. За тобой будем наблюдать не только мы, но и Аристос. Он сейчас сидит в соседней комнате. Мы видели, как он туда зашел. Ауриана, берегись! Эти глаза ночи будут неотрывно следить за тобой, – Суния крепко прижалась щекой к руке Аурианы. – Твое сердце исполнено настоящего величия, не то, что мое. Ты не должна покидать нас, Ауриана!
Ауриана тоже прижалась щекой к руке Сунии.
– Пусть духи, населяющие наши рощи, утешат и поддержат тебя! – прошептала она.
В этот миг распахнулась дверь коридора, и внутрь ворвался порыв затхлого воздуха с арены. Ауриана оставила Сунию и вернулась на свое место. Из бокового прохода вынырнули два наставника Второго яруса. Один из них узнал Ауриану и остановился.
– Да здравствует Ауриния, королева Первого яруса! – весело воскликнул этот наставник. – Твое состояние увеличилось за последние полчаса.
И он бросил Ауриане окровавленный плащ.
Та с непонимающим видом поймала его на лету.
– Этот плащ принадлежал Целадону, – продолжал наставник, хитро улыбаясь. – Он хотел, чтобы ты одела его плащ. Ему он теперь без надобности. Бери, он твой, по крайней мере, на ближайшие полчаса, а там будет видно, кто станет его следующим хозяином.
И оба наставника с издевкой громко рассмеялись.
«Целадон! – подумала Ауриана, и беззвучный крик застыл в ее горле. – Его зарезали как животное, и смерть эта осталась неоплаканной».
Наставники не спеша проследовали дальше, все еще разговаривая о Целадоне.
– Как посмел он так унизить Акко, дав пронзить себя копьем простому бойцу с сетью! Его смерть еще раз доказывает, что тот, кто не слушает нас, покидает арену вперед ногами.
На арену выскочила целая орда нумидийских юношей, которые деятельно начали переворачивать и разравнивать песок. При этом они громко кричали, смеялись и толкали друг друга.
Ауриана, охваченная гневом, не обращала на них никакого внимания. Она мгновенно повернулась к наставникам и бросила им вслед окровавленный плащ.
– Волки! Хищные твари! Кровопийцы! Шакалы!
Ее голос сильно заглушался рокотом толпы, сидевшей на трибунах. И вдруг Ауриане все стало ясно. Наставники нарочно отвлекли ее внимание. Она посмотрела на свой короткий меч и заметила, что он лежит на подушке под каким-то другим углом.
Один из мальчиков на побегушках стремительно удалялся с каким-то полотняным свертком под мышкой. Она могла поклясться жизнью, что внутри этого свертка был меч со знаком Водана. Ауриана наблюдала за мальчиком, зигзагообразно бежавшим прочь. В самом конце коридора он положил сверток за открытую дверь комнаты для стражников.
Небольшая процессия вновь двинулась вперед. Ауриана лихорадочно пыталась сообразить, что же ей делать. Не заявить ли сейчас же протеста?
«Нет. Я разоблачу происки Аристоса перед всеми».
Стражники подняли копья, преграждавшие им путь, и юноши, несшие мечи, опустились на песок. Послышался резкий звук трубы, и Ауриана чуть было не пошатнулась – с такой силой ударил в нее порыв вонючего воздуха с арены, доносивший запахи расчлененной плоти животных и людей, а также запах крови и пота. Специальная вода с благовониями, которую разбрызгивали в воздухе, не могла победить эти запахи. Скорее наоборот, она делала их еще более противными.
Ауриана и Персей сделали последний шаг и оказались на песке.
«Эрато сказал правду! – промелькнуло в ее голове. – А ты забыла его предостережения. Правда, только на один миг, но этого оказалось достаточно».
Сейчас Ауриане казалось, что она стоит на дне огромной трубы, стены которой составляют множество человеческих лиц, круто поднимавшихся вверх к навесу, а затем к небу. Глаза всего мира были устремлены на арену. Все дороги вели к этому месту, где бурлил водоворот страстей, к этой бездонной пропасти, куда потоком лилась кровь чужестранцев. Это был главный вертеп непотребства, надругательства над всем святым. Колизей являлся гигантским котлом, в котором варилась жестокость римлян. А в ее ушах барабанным боем звучали слова Деция: «Никогда не попадайся живой в руки моих соотечественников!»
Это обширнейшее пространство было освещено лучами солнца, проходившими сквозь круглое отверстие в велариуме. «Грозные и могущественные боги тьмы завладели Колизеем», – подумала она, устремив свой взор к небу и ожидая, что вот-вот раздастся громовой голос бога, от которого все эти грешники падут ниц. Однако вместо этого ее глазам предстала холодная, туманная бездна, откуда веяло запахами бойни, которые, клубясь, сгущались у верхних ярусов. Каждый взгляд тяжело давил на ее плечи, и Ауриане страшно захотелось повернуть вспять и бежать без оглядки, но дубовая дверь уже закрылась. Зрители ощупывали ее глазами, словно кололи иголками. Они бесконечно жаждали лицезреть таинство жизни и смерти. Последняя агония вызывала в них живейший интерес. Это было нечто вроде предварительного рассказа путешественника, отправлявшегося в последний путь, о том, что ему предстояло увидеть.
Ауриана и Персей вошли в ворота Смерти, украшенные фризами свирепых демонов. «Через эти ворота только что отбыл Целадон», – подумала она и не захотела смотреть на них.
Неторопливой, мерной поступью они шли по эллипсу арены, приближаясь к императорской ложе, по обеим сторонам которой стояли колонны, увитые лавром и увенчанные парящими золотыми орлами. На ложе красовались императорские гербы. Превосходные гобелены ниспадали по передней стенке почти до самой земли. Песок арены был расцвечен розовой, золотой и темно-зеленой краской. Эти оттенки постоянно находились в движении, так как ветер не переставал колыхать разноцветный парусиновый тент, проходя через которые солнечные лучи приобретали соответствующую окраску.
Рядом с императорской ложей стояли четыре младших наставника, в задачу которых входило подстегивать бойцов ударами кнутов и раскаленными металлическими прутьями.
Эрато стоял в центре арены и внимательно смотрел на Ауриану. Волнуясь, он переминался с ноги на ногу. Около него находился наставник Персея. Так было всегда. Наставники гладиаторов присутствовали на поединках, так как даже самым закаленным бойцам частенько требовались совет и поддержка.
Напротив ложи Императора располагалась ложа Консула. Под ней обычно находились музыканты. Ауриане не казался странным обычай римлян сопровождать поединки музыкой. Для нее эти бои были формой жертвоприношения, и она знала, что жалобные звуки ритуальных инструментов привлекали внимание богов. Сейчас барабан, флейты и трубы молчали. Всего лишь одна египтянка, с высокомерным видом стоявшая около водяного органа, пыталась извлечь звуки из своего инструмента. Это зловещее завывание создало у Аурианы впечатление, что она уносится в подземное царство, населенное бражничающими умалишенными. Этот орган более, чем какой-либо другой инструмент выражал дух момента. Темный, как Стикс, он говорил о конечности и краткости жизни.
Около музыкантов стояли два деревянных гроба. Откуда-то издали прозвучал голос глашатая: «Персей! Ауриния!»
Марк Юлиан сначала не узнал ее. Гладкие, зачесанные назад волосы, отливавшие бронзой, делали ее похожей на стройного, хищного зверя. В глазах Аурианы были видны хладнокровие и бесстрашие. Она вышла на тропу войны и была теперь прежде всего воином, а потом уже всем остальным. И все же Марк Юлиан чувствовал под всей этой суровостью внутреннюю хрупкость. То, с какой естественной гордостью она держала свою голову, наполнило его душу неизъяснимыми переживаниями.
«Бедное, осиротевшее дитя лесов! В движении одной твоей руки больше благородства, чем у всей этой знати, занимающей почетные места. Кровопийцы! – думал он, вглядываясь в озверевшие лица толпы. – Когда вы пробудитесь? Почему величайшим сооружением в нашей стране стала человеческая бойня? Почему никто даже не задался этим вопросом?»
Реакция на появление высокой женщины из варварского племени и фракийского гладиатора была разноречивой. Те, кто занимал места сенаторов, смотрели на все это со снисходительным презрением как на доказательство растущей изнеженности и извращенности вкусов Императора – убийцы Лициния Галла. В былые времена такую глупость не стали бы терпеть. Ведь тогда считалось, что состязания между гладиаторами призваны воспитывать во всех слоях общества храбрость и презрение к смерти. Однако они считали выражение открытого неодобрения унижением своего достоинства и ограничились лишь негромким ворчанием и покачиванием головами. Люди, принадлежащие к сословию всадников и сидевшие неподалеку от ограждения, заранее начали зевать от скуки.
– Спустите на них собак! Спаси нас, Аристос! – изредка покрикивали они.
В следующем ряду, который был отделен от нижних ярусов полосой яркой мозаики из ценных минералов, изображающей битву Титанов, сидели уличные торговцы, разносчики, купцы и другие плебеи. Еще выше располагались вольноотпущенники. Здесь тлевшее негодование легко могло вспыхнуть гневом и ненавистью. Отсюда на арену частенько сыпался град из гнилой репы. Ауриане и Персею то и дело приходилось уклоняться от этих подарков. Персей разозлился еще больше и винил в происходящем только Ауриану. Даже если бы ему удалось убить ее эффектным, красивым приемом, все равно у него после этого поединка не было шансов восстановить свой прежний авторитет.
Среди плебеев, впрочем, было много таких, кто сочувствовал Ауриане так, как не сочувствовал еще никому в этот день. Ведь это была та самая отважная предводительница хаттов, которая сохранила жизнь пленным римским трибунам, мятежница, свергнувшая статую самого Домициана. Для них она олицетворяла некую свежую, чистую силу, идущую от самой природы. Она не могла навредить никому, кроме Домициана, и это обстоятельство роднило ее с плебсом. Эта фея, враждебная лишь к тиранам, боролась за них, за их тайные устремления.
В самой верхней галерее, наиболее удаленной от арены, сидели женщины. Оттуда доносилось меньше всего криков в поддержку Аристоса. Большая часть женщин уже выла, оплакивая Ауриану, словно той не было в живых. Они сидели так далеко, что не могли толком разглядеть все, что творилось на арене. Тем самым их нежные чувства оберегались от ужасного вида крови, в изобилии проливаемой на песок арены. Впрочем, необходимость оберегать чувства женщин организаторы Игр сочли недостаточным аргументом, чтобы отказать в предоставлении хороших мест в нижнем ряду шести весталкам, сидевшим теперь неподалеку от императорской ложи. Женщины из рода Домициана пользовались такими же привилегиями.
– Хватит с нас страданий! – кричали многие женщины с верхней галереи и махали мокрыми от слез носовыми платками. – Освободите ее!
Не в состоянии более переносить это жестокое зрелище, наиболее чувствительные из них в знак протеста оставили свои места и покинули Колизей.
Ауриана и Персей находились вблизи от ложи Императора. Взгляды почти всей публики сосредоточились на Ауриане, хотя она этого не осознавала. Многие смотрели на нее с неудовольствием и даже ненавистью. Все ее движения были исполнены девичьей скромностью. Со стороны казалось, что она управляет эмоциями зрителей так же ловко, как опытный возничий перебирает поводья повозки, заставляя лошадей то пускаться рысью, то идти шагом. Ауриана походила на дрессировщика зверей, обладавшего даром успокаивать опасное животное прикосновением или взглядом.
Чтобы получше рассмотреть ее лицо, Домициан наклонился вперед.
«Ах, ты грязное, дикое отродье!» – подумал он.
Она была далеко не сломленной. Казалось, что она смотрит на пустой трон. Едва заметным движением руки Домициан подозвал к себе телохранителя. Шепотом он отдал распоряжение, которое тут же было передано наставникам. Он решил, что Ауриана должна сражаться без шлема. Так было легче наблюдать за ее лицом. Это было сродни половому акту, словно совершаемому на расстоянии. Оргазм эмоций Домициана наступал лишь тогда, когда на лице его жертвы он видел вместо спокойствия страх и покорность судьбе.
Марку Юлиану становилось все труднее сдерживать душивший его гнев. Ведь Ауриане и так было почти нечем защитить свое тело. Кожаная многослойная туника не могла противостоять острому мечу, а теперь у нее осталась открытой еще и голова.
Завывания водяного органа прекратились. Ауриана и Персей дружно продекламировали: «Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя!» Небольшая хрипота в голосе Аурианы возбуждающе подействовала на Императора, и его рука непроизвольно сжала плечо дурачка, сидевшего на полу у его ног. Мальчик удивленно взглянул на своего покровителя.
Затем обоим гладиаторам вручили мечи и щиты. Персей взял свой фракийский меч, длинный и кривой, как клык хищника. Ухватившись за рукоятку своего меча, Ауриана тотчас же заметила отсутствие там знака Водана.
Она обратилась к Глаукусу, помощнику наставника, стоявшему неподалеку. Между ними произошла резкая перепалка. Никто не хотел уступать. По рядам зрителей прокатился ропот удивления.
Марку Юлиану сразу стало ясно, в чем дело. «Стой на своем! Не сдавайся!» – призывал он ее в своих мыслях.
Глаукус, отчаявшись добиться чего-либо от Аурианы, подозвал Эрато, который, несмотря на хромоту, довольно быстро подбежал к ним. Однако Ауриана не стала дожидаться окончательного разбирательства. Неожиданно для всех она сделала шаг в сторону и, подняв высоко свой меч, сильно ударила им о барьер. Лезвие тут же отломилось от рукоятки. Ауриана повернула голову и посмотрела в сторону маленького зарешеченного окна, откуда, как она знала, за всем этим наблюдал Аристос.
Над Колизеем повисла зловещая тишина. Ауриана посмела прервать ритуал впервые в истории Игр. Это удивило и возмутило публику, так как подмена оружия считалась серьезным оскорблением в ее адрес.
Ауриана, сама того не подозревая, опозорила Домициана. По традиции за качество оружия нес ответственность сам Император через назначенных им людей. Зрители знали, что исход схватки решали боги и искусство гладиаторов, но не подлый, предательский расчет. Теперь они увидели, что перед ними должно было разыграться заранее подготовленное действие, роли в котором были уже распределены. Их нагло обманули. Из-за Аурианы Домициан оказался в дураках перед толпой, которая и без того его презирала. Лицо Императора побагровело от гнева.
– Пусть уведут мужчину, – приказал он преторианцу. – А на нее спустите собак.
Марк Юлиан молился духу своего отца, чтобы ему дано было хладнокровие в этой чрезвычайной ситуации. Затем он взял себя в руки.
– Какая низкая, животная хитрость, недостойная той любви, которую народ к нему питает!
Домициан уставился на него глазами, полными холодной ненависти, вообразив, что эти слова относились лично к нему. Марк Юлиан спокойно встретил этот взгляд. Выражение его лица осталось безмятежным, почти скучным. Монтаний со злорадством подумал: «А вдруг собакам бросят еще одну жертву?»
– О чьей животной хитрости ты говоришь, Марк? – спросил Домициан и сделал преторианцу знак остановиться.
– Я имею в виду Аристоса, кого же еще? – ответил Марк Юлиан.
Лицо Домициана не изменилось. Аристос был его любимцем, и задеть Аристоса означало затронуть достоинство самого Императора. Аристос и Император составляли как бы одно целое. В глазах Домициана появился звериный блеск.
– Так значит, и ты обратился против меня среди бела дня, в который празднуется мой триумф?
Дурачок испугался и начал поскуливать.
Марк Юлиан добродушно улыбнулся. Казалось, что его забавлял вид этого недалекого, но по-своему умного существа. Монтаний же про себя яростно молился: «О, Минерва, если ты только можешь повлиять на человеческие судьбы, сделай так, чтобы этот проклятый умник свалился наконец в пропасть!»
– По своему скромному обыкновению я всего лишь пытаюсь… – начал было Марк Юлиан.
– В тебе нет ни капли скромности и смирения!
– …объяснить тебе то, что ты тоже без сомнения знаешь. Семьи этой женщины и Аристоса смертельно враждуют на протяжении жизни двух поколений.
Глаза Домициана сузились. Откуда только Юлиану удается добывать эти заурядные, но подчас очень важные сведения?
– Мое возмущение не имеет никакого отношения к тебе, за исключением того, что Аристос, подменив этот меч, забыл о своем долге по отношению к тебе. Его стремление уничтожить смертельного врага превысило допустимые нормы, в результате чего ты оказался опозоренным на Играх в твою честь.
Домициан отвернулся и нахмурился, разозленный тем, что кто-то помимо него самого пытался убить Ауриану. И уж от Аристоса он никак этого не ожидал. Он почувствовал себя обманутым, словно его любимец ночью прокрался во дворец и украл ценные вещи.
– Кроме того, – продолжал Марк Юлиан, – если ты отдашь ее собакам, это будет именно то, что требует эта гнусная неуправляемая чернь. Она расценит это как твою уступку ей, как твою слабость. Разве ты кормишь упрямого зверя, если он кусает твою руку? Они думают так: «Если мы пошумим как следует, он сделает все, что мы хотим».
Взгляд Домициана был тупым и ничего не выражающим. Этот довод он никак не мог отвергнуть. Он погрузился в тяжелые раздумья, откинувшись на спинку своего огромного кресла. Чтобы спасти свой авторитет, он приказал герольду объявить, что какой-то злоумышленник подменил меч после проверки оружия и что он будет обязательно пойман и наказан. Потом он повернулся к Марку Юлиану.
– Эта сирийская девочка – она целиком твоя, если ты доволен ею. Я никогда не буду одалживать ее у тебя.
Марк Юлиан с трудом подавил улыбку. Он знал, что таким образом Домициан имел обыкновение выражать свои глубокие извинения.
С растущим нетерпением Ауриана ожидала, пока разыщут ее настоящий меч. Все эти проволочки начали изрядно раздражать ее. Ей хотелось настроиться на поединок. Когда же наконец принесли пропавший меч, то из этого устроили настоящее представление. Меч был передан для проверки самому Домициану. Император повернул в руках меч и тут же застыл в изумлении. От ужаса мурашки побежали у него по спине. Дело в том, что, взяв меч в руку, он увидел символ Водана. Взяв меч в левую руку, он взглянул на этот рунический знак с противоположной стороны.
Не может быть! Это коварная уловка!
Много лет тому назад во времена его отца Веспасиана поймали и доставили в Рим знаменитую пророчицу Веледу, предшественницу Рамис. Молодой принц Домициан призвал ее к себе и приказал объяснить тайну рунических символов. Вещунья исполнила его желание и предупредила о том, что самую большую опасность для него представляет знак Водана, повернутый не той стороной. Однако вглядевшись как следует, он с облегчением заметил свою ошибку. На сегодня все обошлось. Однако Веледа предостерегала, что появление такого знака означает, что кто-то тайно обнажил против него меч мщения.
«Это уже второй знак, который говорит, что меня сговариваются убить».
И тут до сознания Домициана дошло, что оба знака тесно связаны с Аурианой. В замешательстве он посмотрел на нее, и ему показалось, что ее глаза светились злобой. Кто только уговорил его отменить приказ о ее казни? Как получилось, что ему захотелось снискать любовь и обожание этого примитивного существа с не меньшей силой, чем он теперь желал ее смерти?
Меч был передан назад, и меченосец возвратил его Ауриане. Младшие наставники сдернули с обоих гладиаторов плащи. Персей надел свой украшенный орнаментом шлем и опустил забрало, превратившись в безликое чудовище. Затем Ауриана и Персей повернулись и зашагали к центру арены. Младшие наставники развели их на расстояние вытянутых рук.
Наставники остановились, опустили руки и быстро удалились. Ауриана и Персей остались лицом к лицу. Их разделял лишь песок арены.
Наступила волнующая тишина, которую вскоре нарушил резкий и грубый барабанный бой – музыканты всерьез взялись за дело. Звуки двойных флейт еще более усиливали напряжение момента, делая его похожим на туго натянутую тетиву лука.
Для Аурианы толпа больше не существовала. Она стояла посреди высоких сосен. Ее ноги попирали высокую, сочную траву. В руке у нее был меч Бальдемара. Из-за куста можжевельника за поединком наблюдали несколько односельчан. И где-то поблизости был Деций, готовый подать совет в случае необходимости. Прохладный северный ветер развевал ее волосы, заплетенные в косы, доносил запах горящих тисовых веток. А перед ней стоял ее старый враг, не Одберт и не Видо, а то, что помешало течению ее обычной, устроенной жизни, лишило ее покоя – зловещая вооруженная тьма, само зло, скрывавшееся до того за далекими лесами.
«Пусть лесные боги хаттов наделят ее силой! – молился про себя Марк Юлиан. – Я живу в ней, а она во мне!»
