Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
– На хазу!
– К Вильке в мастерскую, – пояснил Белозеров Тане. – Поближе к природе. Летом там благодать!
По дороге все развлекали Таню новостями из студийной и светской жизни и деликатно воздерживались от вопросов. Впрочем, киношники прекрасно знали суть происшедшего с Таней, Огневым и Захаржевским, сочувствовали Тане, негодовали на Огнева, даже из смерти своей умудрившегося устроить гнусный спектакль, и дивились на Захаржевского, которого до той поры считали нормальным мужиком. Интересовало их, пожалуй, только одно – куда после всей этой истории подевался сам Захаржевский. На студии он не появился ни разу. Заявление об увольнении по собственному желанию получили от него заказным письмом с московским штемпелем.
В мастерской Вильяма Шпета ничего не изменилось, зато изменилось все вокруг. Лужайка перед домом заросла густой, высокой травой, вдоль забора зеленела акация, а над крышей шумели тополя. Пахло природой, зеленью, волей. Этот запах пробивал всегдашнюю глиняно-скипи-дарно-масляную вонь мастерской.
Шпет усадил Таню на знакомый ей продавленный диванчик, Анечка занялась закуской, сам хозяин отправился за магнитофоном, а Белозеров, откупорив бутылки, взялся за гитару.
– Споем? – предложил он, перебирая струны.
– Давай сегодня без меня, а? Не до песен, что-то.
– Понимаю. – Помолчав, он добавил: – И берусь исправить положение.
Он взял аккорд и запел:
– Эх, Танюша, нам ли жить в печали...
Таня невольно улыбнулась.
Первые полстакана хорошо легли на уже принятое сегодня. Потом было еще. И еще. Она смеялась, пела, что-то рассказывала, изображала в лицах, танцевала...
Проснулась она от того, что прямо в лицо ей ударил солнечный луч. Таня отвернулась, но было поздно: глаза раскрылись сами собой. Она увидела, что лежит на широкой кровати, а рядом, уставив в потолок усатое лицо, похрапывает Белозеров.
– О Господи! – прошептала Таня. И как ее угораздило? Что было вчера? То есть чем закончилось – это понятно, но почему так получилось?
Она осторожно выпростала ногу из-под ноги Белозерова, пошатываясь, встала и наткнулась на стол. На столе булькнул чайник. Страшно захотелось пить. Таня взяла чайник и, запрокинув голову, стала с наслаждением тянуть из горлышка прохладную кипяченую воду.
– Привет! – сказал сзади Белозеров. – Ты так прекрасна!
Таня пискнула, выронила чайник, забежала за стол и присела.
– Ты что? – сказала она, краснея. – Не смотри.
– Не смотрю, – покорно сказал Белозеров, вздохнул, отвернулся к стенке и добавил: – А жаль.
Таня увидела на стуле свою одежку, откопала трусики, натянула, потом застегнула лифчик, влезла в брюки и джемперок, выпрямилась, одернула джемпер и сказала:
– Теперь можно.
Белозеров повернул к ней улыбающееся лицо.
– Танечка... – начал он и замолчал, не зная, что еще сказать.
Она молча ждала. Пауза затягивалась. Теперь уже начал краснеть Белозеров.
В дверь постучали.
– Да, да, войдите! – с облегчением воскликнули оба, посмотрели друг на друга и рассмеялись. В дверь просунулась кудлатая голова Шпета.
– Не спите, голубки? – прохрипел он. – Вот и славненько. Пошли пить чай с вареньем. А потом – на озера.
В мастерской был накрыт чайный стол: баранки, вазочки с вареньем, вафли, конфеты. Посередине пыхтел самовар.
– Прошу, – сказал Шпет, простирая руку к дивану, где уже сидела с чашкой в руках бледная, но веселая Анечка. – Опохмелиться не предлагаю. Сам этим делом не балуюсь, потому и не спился до сих пор.
– Рассказывай! – махнула рукой Анечка. – А кто всего неделю назад у Томских?..
– Это так, малозначительный эпизод, – прервал ее Шпет, опустив глаза, и тут же сменил тему: – Ладно, быстренько чаевничаем – и по коням. Погодушка аховая, надо ловить момент.
Купальник Таня одолжила у Анечки.
Шпет отвез компанию на Шуваловское озеро, где они, погревшись немного на бережочке, с удовольствием выкупались в коричневой и мутной, но, по заверению Шпета, экологически чистой воде. Таню купание освежило чрезвычайно. Отплыв от берега шагов на двадцать, она закрыла глаза – и на короткий миг вновь стала пятнадцатилетней девчонкой, плывущей по темной глади родного Хмелицкого озера... С берега ее окликнули, и иллюзия пропала. Но все равно на берег она вышла другим человеком – серое царство Скривнуса утонуло в глубинах подсознания. Голубое, чуть запыленное небо летнего Питера улыбнулось ей.
– Таня, Танечка...
Это говорил Белозеров, пристроившийся рядом, как только она прилегла на расстеленное пикейное одеяло.
– Ты уж извини меня... за вчерашнее. Ты не подумай только, что я... ну, воспользовался твоим состоянием. Я ведь и сам был бухой, дальше некуда.
– Да ладно тебе, Белозеров! Ну, было – и было.
Я ведь теперь женщина одинокая, свободная....
Белозеров мгновенно вскинулся, перешел на привычный для себя тон:
– Могу ли я считать ваши, сударыня, слова приглашением?
Таня медленно повернула голову, оглядела его лежащую фигуру с головы до ног. Онемело и чуть насмешливо смотрел ей в глаза.
– А ты будешь себя хорошо вести?
Сережка Белозеров был актером средним, а человеком ветреным и пустоватым, но добродушным и совершенно безвредным. В компании он был намного интереснее, чем на экране, а на экране – намного интереснее, чем в интимном общении. В последнем Таня убедилась, прожив с ним недельку-другую. Жили они у нее, потому что Белозеров, бросивший двух жен, оставил каждой по ребенку и по квартире, а сам ютился в восьмиметровой комнатушке при кухне огромной коммунальной квартиры на Пушкинской и приглашать туда Таню стеснялся.
За это время Таня узнала его с новой и немного неожиданной стороны. Выяснилось, что этот фатоватый красавец-гусар в домашней обстановке более всего склонен сутками валяться на диване с каким угодно журнальчиком и смотреть по телевизору все подряд, особенно футбол. Хотя он давно жил холостяком, никаких хозяйственных навыков Таня за ним не заметила, разве что брюки погладить. Более того, выяснилось, что у Сережки хронический гастрит на грани перехода в язву, вызванный нерегулярным столовским питанием, и что ему требуется особая диета. У Тани эти нюансы ее нового друга никаких неприятных эмоций не вызывали. Напротив, она даже стосковалась по роли заботливой супруги, которую ей после Ваньки играть не доводилось – рукастый Никита все делал сам.
Помимо непрошибаемого добродушия у Сережки имелась еще одна положительная черта, опять-таки неожиданная для Тани. Он умел молчать. Да, Иван, бывало, тоже замолкал и молчал неделями, но его молчаниебыло туго-туго заряжено разными отрицательными эмоциями – обидой, раздраженностью, недовольством, скукой. Молчание Ивана означало протест. Молчание Белозерова, легкое, безмятежное, означало просто молчание, отсутствие весомого повода для сотрясения воздуха. Тане полюбилось сидеть с ним вечерами в одной комнате, заниматься чтением, шитьем или еще чем-то под тихий шумок телевизора – и молчать.
Предложение руки и сердца от него поступило на третий день совместного проживания. Таня восприняла его спокойно.
– Сережка, милый, – сказала она. – Мне кажется, ты вбил себе в голову, что «как порядочный человек обязан» и все прочее. Только я не кисейная барышня, и мне – не надо от тебя такой жертвы. Живем – и живем. Надоест – разбежимся в разные стороны. К тому же ты не годишься в мужья, да и я вряд ли гожусь в жены.
То ли ей показалось, то ли Белозеров действительно вздохнул с облегчением.
Потом у него началась работа в новом фильме, он стал приходить поздно или вовсе оставался ночевать на Пушкинской, всякий раз ставя ее об этом в известность. Потом стал появляться через день, потом через два. Доброхотка Ира, которая повадилась захаживать к Тане то вместе с Анечкой и Любочкой, а то и одна, благо жила всего в двух остановках, не преминула поведать ей, что Белозерова видели целующимся с какой-то статисточкой в укромном уголке студийного коридора. Таня только пожала плечами. Лишь бы дурную болезнь не подцепил, а так – не все ли равно?
В начале августа явилась суровая комендантша и вручила Тане то, чего она давно уже ждала, – предписание в месячный срок освободить служебную жилплощадь. Расписываясь в получении, Таня невольно поймала себя на мысли: вот если бы была не комендантша, а комендант, нестарый к тому же...
За ужином она рассказала об этом Белозерову – может, поспрошает, нет ли у кого свободной комнатки на примете. Реакция его была неожиданной для Тани.
– Нет проблем, – улыбаясь, сказал он. – Так уж вышло, что моя родная и любимая тетушка работает управдомом в старом квартале, где валом нежилого фонда и всяких там служебных площадей. Сейчас я позвоню ей, а послезавтра сходим, потолкуем. Завтра не могу – весь день у станка.
Тетушка Белозерова, полная, несколько надменная дама, долго изучала Танин паспорт, трудовую книжку, которую она месяц назад забрала из института и по совету Белозерова захватила с собой. (На студии трудовая не требовалась – ее заменяла актерская карточка). Потом попросила Таню на минуточку выйти в коридор и о чем-то беседовала с племянником за закрытыми дверьми с табличкой «ЖЭК-17. НАЧАЛЬНИК». Таня посидела немного потом встала, изучила план эвакуации здания при пожаре, инструкцию по начислению пеней за неуплату... Наконец дверь в кабинет тетушки приоткрылась.
– Заходи, – сказал Белозеров. Голос его звучал весело, но несколько напряженно.
– Присаживайтесь, Татьяна... – Управдом заглянула в Танин паспорт. – Татьяна Валентиновна. Мы тут посовещались и решили попробовать один вариант. Скажите, образование у вас какое?
– Среднее экономическое, – мгновенно ответила Таня. – Там написано. – Она показала на трудовую книжку.
– Да-да, я помню... Видите ли, хозяйство у меня большое, по штатному расписанию я могу иметь двух бухгалтеров, а работает только один...
– Но я... – начала Таня.
– Погодите, дослушайте до конца. Екатерина Аркадьевна – это наш бухгалтер – вполне справляется с работой и одна, но часто вынуждена работать сверхурочно, с перегрузкой, а я не имею возможности поощрить ее материально. Если, допустим, мы оформим вас на работу вторым бухгалтером, я смогу на законном основании бесплатно выделить вам комнату со служебной пропиской, а за это попрошу вас два раза в месяц приходить ко мне и расписываться в ведомости на получение зарплаты. Вас такой вариант устроил бы?
– Конечно, – с ходу ответила Таня. – Только комнату надо бы посмотреть.
– Хорошая комната, хорошая, – заверила ее управдом. – В трехкомнатной квартире. Седьмой этаж, правда, последний, но лестница с лифтом, а над вами – сухой теплый чердак... Значит, если согласны, прошу завтра с утра ко мне, с дипломом и трудовой. Заявление я вам продиктую.
– Все же мне бы хоть одним глазком глянуть...
– Да пожалуйста. – Управдом залезла в ящик стола, пошурщада там, извлекла медный французский ключик с картонной бирочкой «42»" протянула Тане. – – Дом двадцать два, это как выйдете отсюда, третий налево по той стороне. Во двор зайдете, вторая парадная слева. Садитесь в лифт до шестого этажа, последнего, а потом еще на полэтажа подниметесь. Квартира сорок два. Она одна на площадке, не ошибетесь. Это ключ от комнаты, а квартиру вам откроют и комнату покажут.
– А вдруг нет никого? – спросил Белозеров.
– Там всегда кто-то есть, – ответила тетушка. – Это служебная квартира, там живут дворник и истопник с супругами.
Таня вздрогнула. Управдом, заметив это, улыбнулась.
– Да вы не бойтесь. Это люди особенные, молодые, и интересные. Вам там понравится... Только, прошу вас, наша договоренность остается строго между нами. Для всех вы с завтрашнего дня – бухгалтер ЖЭК-17 Ленинского района. Понятно?
– Понятно, – вздохнула Таня.
– Тогда до завтра. Не опаздывайте – я принимаю до двенадцати.
– Спасибо. До свидания.
Таня и Белозеров вышли на улицу и двинулись к дому двадцать два.
Дверь им отворила экзотическая особа – высокая, тонкая как жердь девица монгольского типа в черном атласном пончо с бахромой до полу, расшитом синими глазами и белыми башенками. Взгляд у нее был отсутствующий, губы накрашены ярко-коричневой помадой, длинные черные волосы подхвачены голубой шелковой лентой.
– Да? – процедила она без всякого интереса или любопытства и посторонилась, давая им войти.
– Здравствуйте, я Ларина, ваш новый бухгалтер и, скорее всего, соседка. Мне вот ключ от комнаты в домоуправлении дали, – она показала девице ключ, на который та и не глянула. – Мне бы на комнатку посмотреть.
– Смотрите, – сказала девица и, отвернувшись, пошла прочь. Таня переглянулась с Белозеровым – она не поняла, надо ли следовать за странной девицей или самостоятельно отправиться на поиски комнаты.
– Сюда, – сказала из коридора особа в пончо, указав длинным пальцем на первую же дверь, и поплыла дальше.
Таня вставила ключ в скважину на обшарпанной двери и повернула. Из открывшейся двери на нее пахнуло затхлым воздухом давно не проветриваемого и не обитаемого жилья. Она вошла первой.
Комната была длинной, узкой и пустой, не считая вдвинутого в торцовую стену древнего и громадного черного шкафа. Белозеров щелкнул выключателем, и в потолке загорелась голая пыльная лампочка.
– М-да, обстановка вполне пещерная, – высказался он, осторожно ступая по половицам. Как ни странно, они не скрипели. – И шкафчик типа «квазимодо» тут вполне уместен.
В Тане же вид пустого, необустроенного помещения тут же пробудил давно дремавшие профессиональные инстинкты. Она уже прикидывала объем работ, сроки, стоимость материалов, варианты отделки.
– Неужели ты согласишься жить здесь? – спросил Белозеров.
– Штукатурных работ почти не надо, только если проводку утопить. Обоев тринадцать кусков, если по десять пятьдесят... – сказала Таня.
– Не понял. – Белозеров озадаченно уставился на нее. Таня поймала на себе этот взгляд и вернулась в настоящий момент.
– Прости, я задумалась. Ты что-то спросил?
– Я спросил, согласна ли ты жить в этакой халупе?
– А что? Комната как комната. – Видел бы он старухину комнату на Карла Маркса! – Запущенная. Ну ничего. Время у меня есть, силы тоже. Наведу здесь марафет, потом и въеду. Из нее за четыре дня конфетку сделать можно. – Она подошла к окну, пощупала раму, потрогала шпингалет, открыла, выглянула на крышу соседнего дома. – Столярка в порядке, пол только отциклевать, электрики чуть-чуть, а остальное – веники.
– Ну ты дае-ешь! – протянул удивленный Белозеров. – Тут же материалу надо сколько, мастеров...
– Сколько надо материалу, я уже знаю, где достать – тоже идеи имеются, а мастеров хватит и одного – меня, в смысле.
Белозеров присвистнул.
– Не пялься, – сказала Таня. – Я маляр-штукатур шестого разряда, бригадир отделочной бригады. Пошли места общего пользования смотреть.
– Ни фига себе! – только и нашелся что сказать Белозеров, выходя из комнаты вслед за ней.
Коридор, санузел и ванную Таня тоже нашла запущенными, но в основе своей добротными. На паях с соседями вполне можно подновить. На относительно просторной кухне стояла грузная и со спины пожилая женщина, помешивая что-то в кастрюле на плите.
– Здравствуйте, – сказала Таня. – Я ваша новая соседка.
Женщина обернулась, и на Таню глянули большие серые глаза на совсем юном, широком лице. Лягушачий рот расплылся в изумленной восторженной улыбке. Звякнула ложка, ударившись о каменный пол.
– Мама! – сказала юная соседка. – Вы же Ларина, Татьяна Ларина, артистка знаменитая. В моем альбоме ваших фотографий пять штук! И что, вы у нас теперь жить будете? Вот это да! Только почему, ведь вы же актриса, а у нас коммуналка... Слушайте, а можно я до вас дотронусь – просто глазам не верю!
Не дожидаясь Таниного разрешения и судорожно вытирая руки о передник, соседка подбежала к Тане и робко дотронулась до ее плеча. Над отнюдь не низкорослой Таней она возвышалась больше чем на полголовы; глаза ее смотрели преданно, по-собачьи.
– Ой! – вскрикнула соседка прямо в ухо Тане. – А это же с вами Белозеров, да? У меня и ваши фотографии есть. Вы тоже здесь жить будете?
– Наездами-с, – с легким поклоном ответствовал Белозеров и шаркнул ножкой. Восторженная публика – это была его стихия, и он почувствовал себя на коне.
– Вы только не уходите, я сейчас! – крикнула соседка и пулей вылетела из кухни. Из коридора послышался топот ее нелегких ножек, стук пудовых ручек в двери и звонкий, восторженный голосок:
– Олежка, Галка, выдьте на кухню, не пожалеете! Тут такое, такое!
– Кавалерист-девица, – заметил Белозеров. – Интересно, она дворник, истопник или супруга?
Исполинская девушка вновь появилась на кухне, таща одной рукой уже известную Тане экзотическую даму в пончо, а другой – растрепанного рыжебородого мужчину лет сорока в майке и тренировочных штанах.
– Вот! – выдохнула она. – Знакомьтесь, ребята. Это Ларина и Белозеров, артисты знаменитые, они у нас жить будут, представляете, в Козлихиной комнате!
– Однако, – разводя руками, сказал бородач. – Прямо феноменология духа!
Дама в пончо приблизилась к Тане и протянула узкую ладошку.
– Галина Шапиро, – представилась она все тем же индифферентным тоном.
– Татьяна Ларина, – сказала Таня в ответ. – Зовите меня просто Таней.
– Сергей Белозеров, – в пандан ей представился Белозеров, пожимая руку бородачу. – Для друзей – просто Серж.
– Олег Пятаков, – назвался бородач и обхватил объемистую талию громадной девицы. – А это Светлана, моя жена.
– Вы дворник или истопник? – поинтересовался Белозеров.
– Я русский религиозный философ, – с гордостью ответил бородач. – Истопником у нас Светка работает.
– А еще, как мне сказали, здесь дворник проживает, – продолжил Белозеров, выжидательно глядя на даму в пончо. Та лишь томно повела плечами.
– Варлама нет сейчас, – ответила за нее Светлана. – Он в ресторане лабает. Группа «Ночной улет».
– Варлам – музыкант, – пояснила молчавшая доселе Галина Шапиро. – Работает в стиле «хард-рок». А ресторан – это так, деньги нужны на аппаратуру и вообще на жизнь. К тому же ребята отрабатывают технику, сыгрываются. А под занавес, когда посетители уже все пьяные и им все равно, дают две-три своих вещи.
– Надо же, – сказал Белозеров. – Как он только все успевает. И своя группа, и ресторан, и двор подметать.
– Дворником он только числится, для прописки, – едисходительно пояснила Галина Шапиро. – Нас с Варламом выжили из Улан-Удэ самым возмутительным образом. Он такой же дворник, как Татьяна Ларина бухгалтер.
«Ишь ты, запомнила, – подумала Таня. – С ней надо ухо востро».
– В нашей кодле друг от друга секретов нет, – словно прочел ее мысли Олег Пятаков. – Все в открытую. За Варлама работает и его зарплату получает некая Козлиха вреднющая и жадная баба. Она раньше здесь жила, но на радость всем нам, выбила у управдомши привратниц кую и отъехала туда.
– А вот и чай! – крикнула Света. – Идемте чай пить. Пока они разговаривали, она успела выдвинуть на центр кухни стол, расставить стулья и табуретки, накрыть новой клеенкой, поставить чашки, сахар, варенье.
– Шустрая она у нас, – ласково заметил Олег. – Пойдемте, действительно. Что стоя-то беседовать? Сюда бы еще покрепче чего...
Он выразительно посмотрел на жену. Света резко тряхнула головой. Тогда он перенес взор на мадам Шапиро. Та пожала плечами и удалилась.
– Вот я лично уволен с философского факультета за философию, – продолжил Олег, усевшись за стол и усадив по обе руки от себя Таню и Белозерова. – Бывшей женою изгнан из семьи. Работал в паровой котельной, где и познакомился со Светочкой. Оттуда меня тоже изгнали.
– И тоже за философию? – поинтересовался Белозеров.
– За пьянку его изгнали, – звонко ответила Света. – А я, дура, подобрала.
Пятаков укоризненно посмотрел на жену.
– Так вы, стало быть, диссидент? – полюбопытствовал Белозеров.
– Прямой критикой режима я не занимаюсь, – охотно пояснил Пятаков. – Однако же мои труды неопровержимо доказывают как несостоятельность марксизма, а тем более ленинизма, так и полную неорганичность коммунистической идеи и коммунистического способа правления для русского менталитета, а следовательно их обреченность...
– Ну вот, опять завел шарманку, – поморщилась Света. – Дай людям спокойно чайку попить.
Бесшумно появилась Галина и вручила Пятакову непонятую бутылку с золотистой этикеткой. Он по-хозяйски подбросил ее в руке, содрал фольгу и ногтем ловко отковырнул пробку.
– «Канн», – сказал он удовлетворенно. – Золотой кубинский ром. Гадость, между нами говоря, но приход дает. Светуля, нам бы стопочки.
Света молча полезла в буфет и достала несколько красноватых пластмассовых стаканчиков.
– Ну-с, со знакомством! – сказал Пятаков, разливая оом. Себе он налил полную, Галине тоже, Свете половину и выжидательно посмотрел на Белозерова с Таней.
– Мне половинку, – сказал Белозеров.
– И мне, – сказала Таня.
– Ладно, нам больше достанется. Эх, понеслась! Он залпом выглушил стопку. Остальные пригубили и поставили. Галина продолжала держать свой стаканчик в руках, прихлебывая мелкими глоточками.
– А может, чего солененького под это дело, а? – спросил Пятаков, глядя на Таню.
– Нет, спасибо, – сказала она.
Но Света уже доставала из холодильника колбасу, какие-то банки, шуршала оберточной бумагой, звякала тарелками, ножами. Вторая пошла уже под соответственную закусочку, и сделалось тепло и весело. Откуда-то взялась гитара, еще одна бутылка... Заполночь явился Варлам Шапиро – кудрявый, с тонкими чертами лица, похожий на Иисуса Христа и немножечко на верблюда. С собой он притащил большую хозяйственную сумку – сегодняшний гонорар музыкантам заплатили натурой. Света отправилась спать, а остальные перекочевали в комнату Шапиро, заклеенную плакатами с изображениями рок-звезд и завешанную восточными ткаными картинками, которые Галина называла тханками, и совсем уже непонятными Тане изображениями, которые именовались мандалами и маха-мудрами. В сени махамудр увеселение продолжалось еще какое-то время, но Таня и Белозеров давно уже потеряли всякий счет времени.
Очнулись они почти одновременно – на широком на-Дувном матрасе в пустой длинной комнате, прикрытые ка-кими-то не то скатертями, не то портьерами. Сцена отчасти напоминала сцену их совместного пробуждения у Шпетов но ее драматургическое наполнение было совсем иным Поднимаясь, Белозеров толкнул Таню в бок, разбудил ее и вместо извинения хрипло спросил:
– Который час?
Таня разлепила глаза и поднесла к ним запястье, с которого, по счастью, забыла накануне снять часы.
– Полдесятого.
Белозеров вскрикнул и схватился за голову.
– Да что такое? – обеспокоенно спросила Таня.
– Ничего! – злобно прошипел он. – У меня в двенадцать проба, а я по твоей милости валяюсь черт знает где, черт знает в каком виде...
– Ты забыл сказать – черт знает с кем, – вставила Таня. – Что ж ты меня не предупредил вчера?
Белозеров махнул рукой, вскочил и забегал по комнате в одних трусах, махая руками и приговаривая:
– Что делать? Что делать?
Тане сразу стало скучно. Она поднялась, надела лежавший рядом на полу джемперок, пригладила руками брюки, чтобы не казались слишком мятыми, надела их и пошла в ванную. Вернувшись, она застала Белозерова по-прежнему в трусах перед тусклым зеркалом, оказавшимся на внутренней стороне створки древнего шкафа. Он разглядывал свою физиономию, которая, по мнению Тани, нисколько со вчерашнего дня не изменилась, и причитал:
– Куда ж я такой пойду? Куда? Таня чуть было не ответила со всей пролетарской искренностью, куда именно ему следует идти, но сдержалась и посоветовала:
– Оденься, сходи умойся, потом попей чайку и иди на студию пешком – проветришься.
Белозеров посмотрел на нее дикими глазами.
– Ну что ты несешь, а? На студию – в таком виде? Мне надо побриться, переодеться...
Таня отвернулась, подняла с полу сумочку, достала из кошелька червонец и не глядя протянула Белозерову.
– Вот тебе на такси, катись домой, брейся, переодевайся и вообще делай что хочешь.
Белозеров дрожащей рукой взял десятку, машинально сунул было ее в карман брюк, но попал в трусы. Тане стало совсем тошно, она пошла на кухню, без спроса поставила на газ чей-то чайник и закурила, глядя во двор через немытое окно. Вышла Галина – это оказался ее чайник, и она как раз собиралась его ставить, – они вдвоем покурили, помолчали и пошли в их с Варламом комнату пить кофе. Варлама уже не было – с утра умчался по делам. После кофе Таня вернулась в свое будущее жилище и еще раз прикинула, сколько чего понадобится для легкого ремонта. Белозеров, слава Богу, уже смылся.
На другой день, ближе к вечеру, во двор въехал грузовичок, из которого вылезли Таня и лысый прораб Владимир Николаевич. Они на лифте подняли на последний этаж мел, обои, краску, клей, ведро с кистями, моток провода и циклевочную машинку, которая, в отличие от всего остального, была одолжена на стройке во временное пользование и подлежала возврату через два-три дня. Выгрузив все это хозяйство в пустой комнате, они уехали, а утром Таня вернулась уже одна, с кошелкой, из которой извлекла какое-то тряпье, переоделась и, закрыв газетами шкаф, принялась за дело.
Через четыре дня комнатка преобразилась и засверкала. Пятаковы и Шапиро приходили в нее любоваться, изумленно качали головами, а Галина принялась с непривычным для себя воодушевлением давать ценные советы по части оформления интерьера. Совместными усилиями они развернули древний шкаф боком и поставили его поперек комнаты, разделив ее на спальню без окна и гостиную. Таня раскрасила его в веселенький голубой цвет, а Галина разрисовала мандалами, ступами и цветочными орнаментами. В воскресенье, когда запах краски немного выветрился, Таня с помощью того же Владимира Николаевича перевезла сюда с Гавани свои вещи и всю ту мебель, которая не была встроенной и на которой не стояло инвентарного номера семейного общежития. За выездом бдительно следила ухмыляющаяся комендантша, которая произвела-таки на Таню начет в семь рублей за сломанную табуретку. Таня расплатилась – скандалить было себе дороже – и обязалась завтра же явиться с паспортом и выписаться по всей форме.
Напоследок Таня немного посидела одна в полупустой квартире, которую покидала навсегда. Что ни говори, а почти пять лет здесь прожито. Разные это были годы пестрые. А какие ждут впереди – как знать?
Числу к десятому сентября Таня решилась – оставила соседушке Варламу номер телефона хмелицкой почты, на случай, если ей позвонят со студии, и рванула на Валдай – помогать сестре убрать картошку, походить по клюкву и по грибочки. Тем более что дни стояли прекрасные, а отпуска у нее давненько не было – правда, и работы тоже.
Вернулась она через две недели, веселая, окрепшая, с мешком картошки, другим мешком, набитым банками с соленьями и вареньями, двумя ведрами клюквы и большим пакетом сушеных грибов. Со студии, как сообщил Варлам, никто так и не позвонил. Пару раз звонила Анечка Шпет, один раз Белозеров и еще раз кто-то очень пьяный и не пожелавший представиться. За день до нее вернулись из отпуска Пятаковы, ездившие на Светкину родину, под Самару, а еще через день прилетела из Улан-Удэ Галина, гостившая у матери. По случаю сбора кодлы был устроен неслабый сабантуй, в ходе которого получился разговор, имевший важные для Тани последствия.
– Администрация халдейская совсем охренела, – жаловался, чуть подпив, Варлам: у него это было обычное состояние, означавшее первую стадию опьянения. – Скоро того и гляди станут требовать, чтобы мы свои тексты литовали.
– А что случилось-то? Цензура? – спросил Пятаков.
– Цензура не цензура, а какой-то хрен с горы разослал по всем увеселительным заведениям циркуляр, чтобы, значит, репертуар музыкальных коллективов, обслуживающих по договорам такие заведения, включал в себя не менее шестидесяти процентов продукции на русском языке...
– Это правильно, – перебил Пятаков. – А то сплошное «би май бэби» везде.
– А ты что понимаешь? – взвился Варлам. – Думаешь, им это для подъема отечественной культуры надо? Для цензуры это надо, и еще чтобы перед начальством отчитаться о проделанной работе. А почему, как ты думаешь, мы почти сплошняком Англию гоняем? Потому что «Дип пёпл», «Ху» или даже Маккартни нам играть почетно это классики! А отечественное говно нам не тo что играть – слушать противно!
– Все у вас так – как отечественное, так обязательно говно! – завелся Пятаков.
– А ты много слушал? – ехидно спросил Шапиро. – Не спорю, есть много потрясных вещей, мы и сами, между прочим, не по-китайски поем, только хрена с два нам позволят кайфовые вещи играть. Мы и свое-то бацаем, только когда все уже упьются, чтобы не дай Бог не пришили идеологическую диверсию. Потому что с одной стороны есть установка начальства, а с другой – пьяная публика, которой подавай или иностранный хит, или «Папа, подари мне куклу!». А вот про куклу или про дяди Ванины вишни мы петь не станем под страхом смертной казни, равно как и комсомольскую попсу... Короче, нужен нормальный русский репертуар – номеров шесть-восемь, чтобы и не позорно было, и публике нравилось – или нас из стекляшки под жопу каблуком!
– Ну и что? В заправдашние дворники пойдете, – сказал Пятаков.
– А ты сам-то что в дворники не идешь?
– Я? Я философ...
– И Светка тебя всегда накормит, – закончил за него Шапиро. – А вот нам, представь себе, самим надо жен кормить, а кое-кому еще и детей. Вон у Биг-Бена трое... И еще, понимаешь, мы играть хотим! Тебе-то хорошо – взял бумажку, ручку, сел, задумался. А нам инструменты нужны, аппаратура! Вон, Клэптону надо «галошу» ставить, квакер, другие примочки. Да и мне давно пора выкинуть к свиньям собачьим свою ионику паршивую и завести что-нибудь приличное, скажем, «ямаху»... А тут отовсюду обломы!
– Варламчик, зря ты переживаешь, по-моему, – робко вмешалась в их разговор Света. Спорщики скептически переглянулись.
– Вы играйте Танины песни – они хорошие, душевные. Шапиро посмотрел на нее, как на больную.
– Это, что ли, я буду петь про хризантемы и воротник малиновый? Скажешь тоже!
– А зачем тебе петь? Вы Таню попросите.
Все посмотрели на Таню.
– Ну, не знаю, – с сомнением проговорил Варлам. – Уж больно у нас стиль разный. Да она и не согласится...
– А. может, и соглашусь, – сказала вдруг Таня. – Я уже полгода без работы сижу, так отчего бы не попробовать.
Варлам призадумался.
– Попытка не пытка, – сказал он наконец. – Завтра сходим в наш бункер, посмотришь, послушаешь, а ребята на тебя посмотрят. Может, и получится что-нибудь.
«Бункер» находился в подвале нового кооперативного дома на Софийской улице, первый этаж которого занимало правление. Председатель, в свое время изгнанный из института за джаз, был неравнодушен к альтернативной музыке, да к тому же получал от коллектива «Ночного улета» некоторую арендную плату.
