Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
II
В сентябре у работающих и учащихся горожан началась ежегодная трудовая повинность, которую газеты гордо и глупо называли «битвой за урожай». Для отдела главного технолога это было привычное, отработанное и в целом очень приятное мероприятие. Уже много лет они всем отделом, оставив на городском дежурстве бабушку Хорольскую, выезжали на две недели в деревушку Волкино, что под Сиверской. У них там было свое картофельное поле – так, полюшко – на три с половиной гектара, свой бригадир, свое стойло в одном доме с сельсоветом. Мужчины, Кузин и, раз в два года, Воронов, спали на полу в комнатке счетовода на набитых сеном тюфяках. Для женщин же существовала специальная комната, оборудованная одноярусными нарами, печкой, столиком и даже старым шкафом полифункционального назначения. Позади дома располагалась летняя кухонька с навесом для столовой, колонка и «удобства». Технологи работали в свою силу и охотку, после обеда частенько устраивали пикники на берегу черной безымянной речушки, ходили по грибы, иногда заглядывали на танцы или киносеанс в ме ный, мягко выражаясь, клуб – покосившуюся избушку н краю деревни. В общем, этого события ждали не без удовольствия, а некоторые – в частности Кузин и Галя – даже с нетерпением.
Из года в год выезжали все, кроме Хорольской, и начальство к этому так привыкло, что автоматически внесло в список и Чернову Е. Д. Потом, конечно, спохватились пригласили Елену в партком, курировавший «трудовой фронт», извинялись.
– Я поеду, – твердо сказала Елена.
– Но вам же совсем не обязательно...
– Поеду, – повторила Елена, и разговор на этом закончился.
Третьего числа в начале девятого утра из ворот комбината выехал служебный «рафик» с веселыми сотрудниками отдела главного технолога и их барахлишком. Следом выехала серая «Волга»-пикап с обкомовскими номерами. Она везла задумчивую Елену, раскладную кровать английского производства, чешский спальный мешок для альпинистов, надувной матрас и несколько сумок со всякой всячиной – одеждой, едой, гигиеническими принадлежностями.
Зайдя в «женскую комнату», Елена в первую очередь разложила кровать в углу возле окна, подальше от нар с прошлогодними пыльными тюфяками. Потом расставила сумки – частично под кровать, частично – не распаковывая – в шкаф, заняв ровно треть его объема.
– Остального вам, надеюсь, хватит? – спросила она бальзаковских баб, которые, быстренько покидав рюкзаки под нары, завалились на тюфяки, жевали тянучки, пуская кулек по кругу, и бросали в ее сторону неприязненные, завистливые взгляды.
– Хватит, хватит, – не оборачиваясь, процедила Галя. Ужинать Елена вышла вместе со всеми, но с общего стола взяла только кусочек хлеба, намазав на него что-то вкусно пахнущее из миниатюрной баночки. Чай она пила свой, из красивого китайского термоса.
– Что это вы такое пьете? – не выдержав, ехидно спросила Галя.
– Чай, – коротко ответила Елена. – Хотите?
– Хочу! – с вызовом сказала Галя и протянула жестяную кружку. Елена молча налила. Победно улыбаясь, Галя поднесла кружку к губам – и тут же скривилась, сморщилась и стала отплевываться.
– Это называется «природный чай», – спокойно пояснила Елена. – Очень полезный. Особенно для кишечника Состоит из сенны, крушины, мяты, толокнянки, шиповника, алтея и жимолости. Может, еще кто-нибудь хочет?
– Нет уж, спасибо, – буркнул Кузин. Бабы молчали. Воронов, допив свой чай, обыкновенный, посмотрел на Елену.
– Говорите, для кишечника полезный? Позвольте полчашечки. Больше не надо, а то как бы чего не вышло.
– Прошу, – сказала Елена и плеснула ему из термоса,
Свой чай она заедала какими-то разноцветными пилюлями.
– Это что же, столько лекарств пить приходится? – спросила сердобольная Света.
– Это минерально-витаминные добавки, – сказала Елена. – Вечерние. Есть еще и утренние. Они другие.
Добавок она никому не предложила, от участия в «привальной» вежливо отказалась и пошла спать.
В поле она работала как в кабинете – четко, споро, не отвлекаясь на разговоры, перекуры, перекусы. Когда уставала спина, Елена выпрямлялась, делала несколько разминочных и дыхательных упражнений и вновь вставала в борозду. К вечеру выяснилось, что она собрала намного больше всех – в два раза обогнав Воронова и в полтора – Кузина и баб, вместе взятых. Бригадир Егорыч по прозвищу Кагорыч, с пьяной скрупулезностью подсчитывая дневную выработку, не удержался и высказал свое одобрение:
– Во, бля!
Вернувшись с поля, Елена первым делом тщательно вымыла белые резиновые сапожки и перчатки, под которыми у нее были надеты другие, нитяные, вымылась сама и переоделась в серебристый спортивный костюм, явно импортный, сверкающий множеством кнопок. В клуб с остальными она не пошла, а прогулялась по деревне, вернувшись, прилегла на кровать и немного почитала перед сном.
Так прошло три дня, а на четвертый наступила суббота. Утром под столовый навес явился в дымину пьяный Кагорыч и произнес пламенную речь, смысл которой сводился к тому, что культиватор, блин, сломался, на базе блин, солярка кончилась, фронт работ, блин, не обеспечен, так что сегодня, блин, предлагается либо идти чистить, блин, старые коровники и чинить ломаную тару, либо, два блина...
– Либо, Егорыч дорогой, конечно либо, – сказал Кузин и, взяв бригадира под локоток, отвел его в сторонку. Общение с начальством, особенно среднего и низового звена, было его давней прерогативой. Они о чем-то пошептались, и Кагорыч, очень довольный, пошел восвояси, а не менее довольный Кузин вернулся к длинному столу и сообщил:
– Объявляется пикник. Значит так: мы с Галей и Томой в магазин. Остальные – собрать кружки, ложки, шампуры и прочее, и на бережочек, дровишки собирать и вообще готовить площадку. Место вы знаете. Воронов за старшего.
Он был чрезвычайно оживлен и суетлив, как всегда перед хорошей выпивкой. Пикники такого рода тоже были традицией, и базовый капитал на их проведение собирался заранее, еще в городе, вскладчину. Деньги доверялись Тамаре или Воронову, как самым надежным, но на месте ими распоряжался Кузин. Елену об этой традиции в известность не поставили и денег с нее не брали: Кузин резонно рассудил, что много она все равно не нажрет, а обращаться к ней по такому делу было как-то совсем не в дугу. Не свой она человек.
Бережочек, который коллектив облюбовал под пикники, был действительно очень живописен. Холмик с тремя березками над излучиной речки, пологая ровная вершина, поросшая ровной травой и испещренная кострищами, крутой сбег к реке, поросшая густым камышом пойма. Елена остановилась возле березок, дыша полной грудью, заставляя себя проникнуться неяркой красотой этих мест. Проникнуться не получалось – однако хорошо уже то, что она хотя бы осознает, что здесь красиво.
С ее помощью Воронов и Света подготовили площадку примерно к половине первого. Был разложен костер, возле которого лежала внушительная куча хворосту про запас. Рядом пристроился небольшой чугунный мангал, который месте с шампурами хранился в подвале сельсовета специально для таких случаев, и закопченный чайник. Воронов принес кассетный магнитофон на батарейках. На самом ровном месте был выстелен большой прямоугольный кусок полиэтилена, прижатый по краям камнями. На нем расставили и разложили миски, ложки, кружки, хлеб-соль и всякие припасы из тех, что имелись на месте, – колбаса, шпроты, сушки, полкруга сулугуни, банка варенья к чаю. Из своих запасов Елена выложила полукилограммовый кусок копченой лососины, прямо на фабрике нарезанный на тончайшие кусочки и герметически закатанный в пластикат, и баночку французской спаржи. Подготовительная работа плюс свежий воздух пробудили у всех, даже у Елены, неплохой аппетит, а Кузин с напарницами, как назло, запаздывал.
Первой не выдержала Света. Она робко нагнулась к расстеленной пленке, подцепила кусок докторской колбасы, положила его на хлеб и стала жевать, с томлением поглядывая на распечатанную лососину, испускавшую одуряющий запах.
– Приятного аппетита! – не без язвительности сказал Воронов. – Впрочем, мысль неплохая. Уж полночь близится, а Кузина все нету.
Он по-хозяйски сел возле «стола», взял кусок хлеба, положил на него ломтик лососины, посмотрел, что получилось, и добавил второй, украсив бутерброд палочкой спаржи.
– М-м, божественно, – промурлыкал он, дожевав первый кусок. – Елена Дмитриевна, что же вы, присоединяйтесь.
– Спасибо, я подожду, – сказала она, стараясь не глядеть в его сторону.
Вскоре появились Кузин и Галя с Тамарой, сгибаясь под тяжестью сумок и рюкзаков.
–Затарка по полной! – радостно возвестил Кузин, скидывая с плеч рюкзак, в котором что-то звякнуло. – Жидкая фаза в норме. – Он принялся вытаскивать и выстраивать в рядок бутылки водки, портвейна. – Специально для аристократов «Мурфатляр». – Он покосился на Елену. Та и бровью не повела.
Галя с Тамарой извлекали из сумок огурцы, помидоры лук, банки с килькой и кабачковой икрой.
– Всякая разная овощь закуплена или... позаимствована у местного населения, – продолжал Кузин. – а вот с шашлыками вышла накладка. Пришлось даже сгонять на центральную, но и там только свинина второй категории. – Он плюхнул прямо на траву два здоровенных шмата сала с узенькими красными прожилками и торчащей во все стороны жесткой щетиной. – Ну да ничего, под водочку все пойдет, особенно если еще аджикой сверху прикрыть. – Он с гордостью вытащил из рюкзака баночку и поставил рядом с салом. – Это меня в здешнем сельпо порадовали. Настоящая, грузинская. С этим делом и собачатина пойдет за милую душу. Ну-с, по первой, по второй, а потом мужчины займутся мясом, а женщины – увеселением мужчин.
Он плюхнулся рядом с Вороновым, сорвал крышку с первой бутылки водки и принялся поспешно разливать.
– Нам с Галей определенно водочки, Томочке тоже. Светочке – портвешочку, понятное дело. Петрович, ты – нет?
– Я – нет, – сказал Воронов. – Ты же знаешь. Сухонького грамм сто выпью.
– Тогда сам и обслуживайся... Елена Дмитриевна, вам что налить? – совсем другим тоном обратился он к Елене, которая одна оставалась стоять.
– Мне тоже «Мурфатляра», только немного, – сказала она и присела с краешку клеенки.
– Петрович, даму обслужи... Ну что ж, как говорится, за все хорошее на десять лет вперед!
Не дожидаясь остальных. Кузин судорожно влил в себя кружку водки, задыхаясь, схватил огурец и громко зажевал. Галя последовала его примеру, но не столь решительно. Тамара, мелкими глоточками выпив до дна, взялась за помидор и с какой-то грустью оглядела остальных. Света выпила портвейну, хихикнула и потянулась к колбасе.
Воронов пригубил вино, поставил кружку и не спеша сделал себе второй бутерброд с лососиной и спаржой.
Елена отхлебнула немного, потом допила – ей и налили всего чуть-чуть, – пополам разрезала огурец, положила между половинками прозрачный пласт лососины и откусила.
– Так принято в лучших домах? – осведомился Воронов.
– Не знаю. Мне так нравится, – ответила Елена.
– Перва рюмка колом, а втора соколом! – продекламировал Кузин. – Программа та же?
– А как же! – хором отреагировали Галя и Света.
– Мне поменьше, – со слезой в голосе сказала Тамара.
– Я пас, – сказал Воронов. – И эту-то не осилить.
Елена промолчала.
Компания быстро вошла в «фазу обезьяны». Начались какие-то двусмысленные речи, анекдоты, байки о всяких казусах на работе и в семье. Трезвый Воронов в разговоре участвовал активно, смеялся вместе со всеми, только в каждой следующей его реплике Елена все явственнее улавливала недобрую, презрительную иронию.
Ей было интересно наблюдать за Вороновым. Но чтобы этот интерес был не слишком заметен, она иногда переводила взгляд то на медленно текущую речку, то на других присутствующих.
– Кузин! – нетрезво смеясь, крикнула Галя. – Наливай по третьей, что ли? Кузин погрозил ей пальцем.
– Галюнчик, не гони лошадей. Щас дядя Кузин делом займется, а вы пока спойте, что ли, чего-нибудь, или вон музыку врубите, если сами еще не дозрели.
Воронов зевнул и не спеша поднялся.
– Пойду пройдусь, – сказал он, потягиваясь, и добавил вполголоса, ни к кому вроде конкретно не обращаясь, но так, чтобы слышала его одна Елена. – А то начинаю выпадать из коллективных ритмов.
– Ты куда, Петрович? – вскинулся Кузин, и тут же подхватили бабы:
– Виктор Петрович, не уходите!
– Девочки, я ненадолго, – с легким кивком заявил оронов. – До правления и обратно. У меня на три разговор с городом заказан.
Кузин нетвердо встал, перетоптываясь, размял затекшие ноги и подошел к Воронову.
– Петрович, погодь-ка. На пару слов... Воронов пожал плечами и зашагал прочь, позволяя Кузину семенить следом.
За березками Кузин догнал Воронова, взял его за отворот куртки и жарко зашептал:
– Слушай, Петрович, выручай! На тебя одна надежда...
– Конкретнее, Санек, – сказал Воронов, стряхивая с куртки пальцы Кузина.
– Ну ты же знаешь, как у нас всегда... По полной программе, по-русски... Гуляй, душа! Ну там, всяко-разно, вино рекой, игры в бутылочку, песни хором, танцы под луной...
– Групповичок на лоне природы, – ухмыльнувшись, продолжил Воронов. – Ну и что? Чем я могу выручить? Не стоит у тебя, что ли?
Кузин покраснел.
– Стоит, не стоит! Не в этом дело. Надо будет – встанет как миленький... Ты вот что, Петрович... ты ж про звонок-то наврал, просто чтобы свалить отсюда по-быстрому. Тебе ж наши увеселения всегда были не очень. Сидишь, скалишься только...
– Да уж, не любитель, – согласился Воронов.
– Вот видишь. Выручай, а? Уведи отсюда эту...
– Кого? – спросил Воронов, хотя прекрасно понял, о ком говорит Кузин.
– Ну, циричку эту малахольную, Чернову. Сидит, сука, глазами лупает, только кайф ломает – аж кусок в горло не лезет. Галка вон кипит вся, еще через стакан в волоса ей вцепится. Томка киснуть уже начала... Ну сделай, ну, будь человеком...
– И куда ж я ее уведу? В даль светлую?
– Зачем вдаль? – не понял Кузин. – Тут и поблизости грибочки произрастают. Взяли в ручки по кузовку и пошли себе на тихую охоту.
Воронов призадумался.
– Попробую. Обещать не обещаю, но... Если получится – с тебя бутылка.
Кузин обреченно кивнул.
– За магнитофон головой отвечаешь, – добавил Воронов.
– Само собой.
Они вернулись на пригорок. Кузин отправился строгать сало, а Воронов направился к Елене, которая сидела стороне от прочих рядом с магнитофоном и слушала Джо Дассена.
– Нравится? – спросил он.
– Дассен? Не особенно. Но все веселей, чем пьяные бабьи разговоры... А вы что, уже позвонили? Быстро.
– Есть предложение, – деловито сказал Воронов, словно не услышав ее вопроса. – Здесь уже лучше не будет. Если вы не любительница полусырой свинины второй категории, пьяных откровений, слез и танцев в голом виде, то не исчезнуть ли нам отсюда?
Елена внимательно посмотрела на него.
– Исчезнуть? Куда?
– Я приглашаю вас в здешние леса. Вы же там еще не бывали. Удивительные леса, богатейшие. Грибов – море. Вы грибы собирать любите?
– Нет. У нас в Солнечном на один гриб десять грибников.
– Ну вот, а у нас в Волкино на десять тысяч грибов два грибника – мы с вами. Пошли.
Она задумалась, потом решительно тряхнула головой.
– Пошли.
С собой они взяли корзинку, в которой Света принесла с кухни посуду, и полиэтиленовый пакет с ручками.
Лес подействовал на них обоих умиротворяюще. Воронов рассказывал о своем деревенском детстве, о родных брянских лесах, о ягодах и грибах, съедобных и ядовитых, о целебных лесных травах, о повадках диких животных. Елена слушала, и ей было интересно.
Воронов находил грибы за обоих. Он собирал штук пять-шесть, пока она находила хотя бы один – как правило, поганку, – а потом вставал рядом с ней и показывал:
– Ну вот же, вот он, прямо у вас под ногами! Какой красноголовик! Не наступите.
Она нагибалась и только тогда замечала гриб и брала его. Сознание столь явного своего преимущества над ней сделало Воронова благодушным и разговорчивым. От детства и отрочества он перешел к юности. У него была судьба, типичная для человека его склада: приезд в большой город с картонным чемоданчиком и аттестатом в кармане латаного пиджачка, завод, общежитие с лимитной пропиской, вечерний техникум, армия, снова завод, вечерний институт, квартира, в которую он тут же выписал из деревни мать, расчет вариантов и выбор пути. Целеустремленность, упорство, работа над собой, видение цели.. И при этом он, рассказывая, не упускал ни один грибок на их пути, вынимал с корнем («Многие считают, что надо ножом срезать у земли, но это неверно – тогда начинает болеть грибница»), аккуратно складывал в корзину.
– Смотрите, какой здоровый! – воскликнула вдруг Елена.
– Где?
– Да там, у елки.
Она устремилась по направлению к большой темно-красной шляпке, высунувшейся из-под изогнутого елового корня. Но тут моховая кочка просела под ее ногой, и Елена неловко упала на бок.
Воронов кинулся к ней, помог встать.
– Как вы? Ничего не болит? Елена слабо улыбнулась.
– Да вот, нога немного.
Она сделала шаг, другой – и, вскрикнув, упала во второй раз.
– Подвернула, кажется, – виновато сказала она. – Ничего, как-нибудь доковыляю.
– Нет, – сказал Воронов, нагнулся и легко, как пушинку, поднял ее на руки. – Держите меня за шею. Крепче.
Он снова нагнулся, подцепил корзину и зажал ее в кулаке той руки, которая держала Елену под колени.
– Пустите, – сказала Елена. – Вам же тяжело.
– Нисколько, – он улыбнулся. – Да, хорошо ходить в лес с изящной женщиной.
– Хотя бы корзинку оставьте.
– Ну уж нет! Зря старались, что ли? Да и ушли мы недалеко. Не успели.
– Вы хоть знаете, в какую нам сторону?
– Я хорошо ориентируюсь.
Она крепко обняла его за шею. Его шаги укачивали ее как младенца.
– Давненько меня на руках не носили, – сказала она, заглядывая снизу в его лицо.
Он сосредоточенно молчал. Елена с наслаждением наблюдала, как тяжелеет его дыхание, переходя в сопение и пыхтение, как постепенно багровеет и покрывается потом его топорное лицо, наливаются кровью свинячьи, плебейские глаза, как начинают дрожать сильные руки, напряженно удерживающие ее и при этом не выпускающие корзину.
«Еще сто шагов, – подумала она. – Нет, лучше двести. Или пока сам не попросит... Нет, такой не попросит...»
– Стоп! – сказала она. – Спустите меня. Вы совсем измотались. Привал.
– Осталось-то всего чуть-чуть, – прохрипел он, не выпуская ее из рук.
– Тем более. Явитесь пред очи коллектива свежим и отдохнувшим.
Он усадил ее на мягкий сухой мох, поставил рядом корзину, утер рукавом лицо и усмехнулся.
– Коллектив до утра на берегу увеселяться будет. Если только дождь не зарядит. Я их знаю.
– Жалеете, наверное, что не остались с ними? Сейчас бы веселились и гуляли, а приходится таскать на себе взбалмошную стерву.
Он с наслаждением плюхнулся рядом с ней.
– Вот уж не знал, что вы любите комплименты, – сказал он.
– То есть?
– Говоря про «стерву», вы явно стремились, чтобы я начал возражать. Я лучше промолчу.
– И правильно. Тогда не придется врать... Кстати, силы подкрепить не желаете?
– Это смотря как...
Она достала из внутреннего кармана куртки плоскую прозрачную фляжку.
– Увы, льда предложить не могу. Но, по-моему, и так Достаточно прохладно. Лично я даже немного замерзла и очень не прочь погреться. – Она отвернула крышку и отважно хлебнула. На глазах у нее тут же выступили слезы, и перехватило дыхание. Она вздрогнула, резко выдохнула и протянула фляжку ему. Он взял фляжку и начал внимательно изучать ее, словно не веря собственным глазам.
– Да вы хлебните, – сказала Елена. – Уверяю вас содержимое полностью соответствует этикетке.
– Надо же, – мечтательно сказал он. – «Олд Граус» Мое любимое... Да, давненько...
Он понюхал фляжку, осторожно поднес к губам, сделал первый, пробный глоточек, пошевелил языком, раскатывая виски по небу, потом глотнул второй раз, уже основательно.
– Как вы узнали?
– Что узнала? Что это ваш любимый напиток? Чистое совпадение, поверьте. Просто я, отправляясь на природу, всегда беру с собой спички, компас, свисток, чтобы отпугивать медведей, и фляжку с чем-нибудь крепким – на всякий случай. Ну там, обморок, шок, обморожение...
– С шотландским виски двенадцатилетней выдержки?
– Или с хорошим коньяком. Только действительно хорошим.
– Да-а, – задумчиво протянул Воронов. – А ведь вы действительно стерва. Бесподобная, потрясающая, самая замечательная в мире стерва.
Она взяла у него фляжку и отхлебнула еще разок, уже увереннее, мгновенно ощутив приятное тепло во всем теле.
– Не знаю, – сказала она. – Может быть... Вот вы говорили о себе, как мальчишкой приехали в Ленинград, имея четко поставленную цель. В шестнадцать лет у меня тоже была цель, может быть, наивная, надуманная, но очень четкая. Я закрывала глаза и видела себя – знаете кем?
Она вновь хлебнула из фляжки и протянула Воронову. Он последовал ее примеру.
– Надо думать, не кинозвездой.
– Нет, конечно. Директором крупного предприятия, возможно, министром. Женщиной, взявшей на себя ответственность руководить делом и людьми. Видела просторный, строгий, со вкусом обставленный кабинет, множество телефонов на столе, множество людей в приемной, дожидающихся моей подписи, моего решения, жизненно важного и лично для них, и для дела, и для страны. В общем, все то, что наяву видела на работе у отца.
– У отца? А кто?.. Ах да, конечно... – Воронов хлопнул себя по лбу. – Конечно же.
Она снова взяла у него фляжку. Щеки ее зарозовели, в глазах появился блеск.
– Я поступила на непрестижный факультет, на непрестижную специальность, хотя, как вы понимаете, имела неограниченный выбор. Я понимала, что в других производствах женщине путь наверх закрыт, закрыт давней и жесткой традицией. А мне нужно было именно наверх – стремление управлять у меня в крови. Наследственное, должно быть...
– В шестнадцать лет я хотел примерно того же, – сказал Воронов. – Но стал постарше и решил иначе. Я хочу отвечать только за самого себя. И не потому, что боюсь ответственности. Я боюсь зависимости от чужой безответственности – будь то мой начальник, подчиненный или жена... Вы же видели наших уважаемых коллег – рохли, распустехи, лентяи, в головах каша, причем непереваренная, желания на уровне жратвы, пойла и блядок... Ой, простите, сорвалось!
– Ничего, продолжайте. Мне интересно.
– А что тут может быть интересного? Недочеловеки, без цели в жиэни, без уважения к себе. Знаете, я их презираю еще больше, чем вы, хотя научился скрывать это. Себе дороже.
– А я-то как раз никого не презираю.
– Неужели? Да у вас в каждом вашем шаге видно презрение ко всем и каждому.!
– Это не так. Просто я почти неспособна испытывать к людям какие-то чувства. Это и есть моя болезнь, про которую наверняка ходит много слухов. Мой врач называет это «эмоциональным аутизмом»...
Воронов внимательно смотрел на нее, не перебивая.
– Вот вы говорили про них, – она махнула рукой куда-то в сторону, – что у них желания на уровне жратвы и прочего, и называли их недочеловеками. А настоящий-то недочеловек – это я. Потому что у меня вообще отсутствуют желания... – Она снова приложилась к фляжке – Когда все, это у меня началось, я перестала хотеть быть директором. Я вообще перестала хотеть быть. Прост существовать, как существуют мраморные статуи. Они прекрасны, они совершенны, но им не надо видеть, слышать им не надо испытывать чувств...
Она вдруг уткнулась Воронову в плечо и заплакала
– Ну вот, – сказал он, гладя ее по плечу. – А говорите, не можете испытывать чувств. А это чем не чувство?
– Что? – глухо спросила она.
– Ваши слезы. Статуи-то плакать не могут.
Она подняла голову. В глазах ее стояли слезы, но на лице обозначилась улыбка.
– Значит, поправляюсь. Я два с лишним года не плакала.
Он привлек ее к себе и поцеловал в губы.
Она впилась ногтями в его открытую шею и повалилась на мох, увлекая его за собой...
Проводив Елену до дверей «женской комнаты» и галантно поцеловав ей руку на прощание, Воронов вошел в кабинет счетовода и улегся, стараясь как можно быстрее заснуть. Сон не шел. Хотелось бы надеяться, что это от душевного подъема, от ощущения торжества. Но он не привык тешить себя иллюзиями. Никакого подъема, никакого торжества он не испытывал. Скорее опустошенность и даже непривычную растерянность.
С первого дня появления Елены в их отделе она вызвала в нем жгучий интерес. Он сразу же почувствовал в ней отчасти родственную душу: четкость, целеустремленность, презрение к болтающимся вокруг, словно говно в проруби, недочеловекам, составляющим, увы, большинство рода людского, особенно здесь, в этой проклятой стране. Только, в отличие от него, ей не было необходимости скрывать свои истинные чувства, разыгрывать дружелюбие, подлаживаться, строить стратегию и тактику отношений с каждым представителем этой жалкой породы. Да уж, при таком-то папаше можно позволить себе не подличать, не таиться... Он люто, до дрожи завидовал ей и невольно восхищался: как безупречно, мастерски, вызывающе держала она свою линию. И он не мог не принять вызова – поступить иначе значило бы перестать уважать себя, сравняться с недочеловеками. Боже, до чего же хотелось насладиться зрелищем ее злости, раздражения, увидеть, как она «теряет лицо». Промежуточная победа была тогда, на теннисном корте – дома, в уединении своей сверкающей чистотой ванной комнаты, он разглядывал черный синяк, почти закрывший его правый глаз как ценнейший трофей, добытый в тяжелом бою. Сегодня победа была полной. И что теперь? Захотел обломать сучку – и обломал. Снежная королева обернулась обыкновенной бабой, к тому же, судя по всему, и вправду больной, причем нешуточно. И, похоже, сильно к нему неравнодушной...
В своих отношениях с женским полом Воронов меньше всего любил сложности. Подруг он подбирал незамысловатых, без амбиций, незакомплексованных, по возможности чистоплотных – и не имеющих ни малейшего отношения к его работе. Воронов неукоснительно соблюдал принцип «не греби там, где служишь, и не служи там, где гребешь», и это избавляло его от массы ненужных проблем. Теперь же, по всему видно, проблемы намечались.
Ой какие!
В комнату шумно ввалился Кузин и, споткнувшись об Воронова, свалился поперек тюфяка.
«Сейчас отрубится», – подумал Воронов. Но не тут-то было. Кузин поворочался, лег поудобнее и начал, еле ворочая языком, делиться впечатлениями о пикнике. Воронов лежал и не слушал. Под бухтение Кузина стали смежаться .веки. Сквозь полудрему он почувствовал, как Кузин тычет его в плечо и, обдавая перегаром, настойчиво повторяет:
– А грибочки-то как? Много набрали?
И Воронов, впервые в жизни, послал своего непосредственного начальника далеко-далеко. Кузин икнул от изумления, что-то обиженно проворчал и перевернулся на другой бок.
«Это ничего, – лениво подумал Воронов. – К утру все забудет». И снова закрыл глаза. В его засыпающем сознании вдруг поплыли картины самые неожиданные: Елена в белом, сильная, грациозная, с улыбкой принимающая из рук самой английской королевы блюдо чемпионки Уимблдона; с той же улыбкой, но обращенной уже только исключительно к нему, Воронову, на пороге чистенькой двухэтажной виллы с голубым бассейном; за рулем сверкающего «мерседеса»; в белоснежной широкой постели призывно откинувшая одеяло, ждущая его...
«Цыц!» – приказал Воронов расшалившемуся подсознанию. Однако... Так ли уж беспочвенны эти видения в основе своей? Возможно, это шанс, повторения которого не будет...
Тут надо все очень тщательно взвесить, просчитать А приняв решение, выработать стратегию и тактику...
Елена вернулась в город преобразившейся: движения ее стали порывисты, в глазах появился и уже не исчезал странный голодный блеск, на щеках выступил румянец. Умываясь с дороги, она пела в ванной, за ужином потребовала добавки, за завтраком разбила чашку и умчалась на работу, впервые в жизни забыв пропуск. Через полтора часа этот пропуск увидела на обеденном столе Лидия Тарасовна и со значением посмотрела на мужа.
– Разберемся, – сказал на это Дмитрий Дормидонтович.
К концу дня он знал о Воронове все, что ему нужно было знать, вечером он заперся в кабинете и долго беседовал по телефону с профессором Сутеевым из Бехтеревки, который уже два года пользовал Елену. Дождавшись, когда Елена ляжет спать, он вызвал на кухню жену и проинформировал ее, что принял решение. Лидия Тарасовна, выяснив некоторые подробности, с этим решением согласилась.
На следующий день, к самому концу рабочего дня Воронова пригласили в партком. Туда он шел с некоторой опаской, а оттуда – в настроении весьма приподнятом. Его жизненные цели получили заметную корректировку, причем в положительную сторону.
Вечером, когда Елена с аппетитом уплетала вторую порцию яичницы, а Дмитрий Дормидонтович, отужинав, удалился в свой кабинет, Лидия Тарасовна спросила:
– Когда же ты нас познакомишь со своим Вороновым?
Рука, держащая вилку с куском ветчины, дрогнула и остановилась.
– С моим Вороновым?
Елена донесла вилку до рта, долго, нахмурив лоб, пережевывала и только тогда посмотрела на мать с кривоватой улыбкой.
– С моим, значит? Откуда узнали, не спрашиваю. Партийный телеграф... Хотите – пожалуйста. Когда угодно.
– Пригласи его на послезавтра.
– Почему не на завтра?
– У отца выездное заседание. Он приедет поздно.
– Понятно. Значит, послезавтра.
Елена замолчала. После ужина она ушла к себе, а оттуда в ванную. Помывшись и почистив зубы, уже в ночной рубашке, подошла к матери пожелать спокойной ночи. Лидия Тарасовна поцеловала ее в щеку, и когда Елена уже направилась к двери, спросила:
– Любишь его?
Елена резко развернулась, посмотрела в глаза матери и, отведя взгляд, бросила в пространство:
– А как же!
Она поспешила прочь, пряча от матери презрительную ухмылку. Любишь? Если это любовь, то та еще...
После сцены в лесу его отношение к ней сделалось подчеркнуто дружеским, участливо-доверительным. В поле он вставал с ней в одну борозду, подтаскивал ведра и ящики, расстилал для нее клеенку, когда она садилась на ящик передохнуть. Потом они уходили к реке, в лес, засиживались вдвоем под столовым навесом, когда остальные уже расходились по койкам или на вечерний выпивон. Он рассказывал про методики аутотренинга, до которого был большой любитель, про лечебный бег трусцой, про колоссальную полезность позитивного мышления, которым сейчас увлечен весь Запад... Она слушала, кивала, улыбалась, а внутри корчилась от унижения. «Хотела этого? Так получай, получай!»
Его рассказы неизменно скатывались к любимой теме: недоразвитости и порочности большинства человечества, собственной исключительности, собственных планах на будущее, получивших в последнее время внезапный толчок. на с теплой улыбкой смотрела в его самодовольное лицо – харю! – и время от времени подначивала его:
