Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
После бурной преамбулы, в ходе дознания следователь виртуозно бросал Сильванского то в жар, то в холод, вознося из пучины отчаяния и страха к вершинам надежды и опуская обратно. В конце концов была названа сумма. Сильванский чуть со стула не упал: эта сумма значительно превышала капиталы его предприятия на сегодняшнее число. Он бухнулся Никитенко в ноги и принялся уверять, что таких денег ему в жизни не собрать.
В ответ ему была предъявлена скрупулезная летопись всех деяний фирмы «Лже-Кидяев и Якобы-Волков» за последние два месяца с точным указанием дат, лиц и сумм и очень точно названы величина и местонахождение капиталов в настоящее время. Конечно, эти капиталы до названной суммы не дотягивают, но есть же еще личное имущество: дача, «Москвич», однокомнатная квартира и наследственный антиквариат у Сильванского; а у Волкова великолепный трехкомнатный кооператив с богатой обстановкой. Движимое имущество и дачу можно ликвидировать путем прямой продажи (кстати, имеется эксперт, который готов устроить это дело без комиссионных), а квартиры – путем фиктивного обмена на выморочные комнаты в коммуналках (с этим тоже проблем не будет). И пусть Геннадий Афанасьевич, прежде чем вопить, что их грабят до нитки, подумает о единственно возможной альтернативе, при которой имущество все равно будет конфисковано полностью, а жилье окажется куда менее комфортабельным, чем самая задрипанная коммуналка, не говоря уже об удаленности от благ цивилизации. Геннадий Афанасьевич подумал и печально согласился.
Никитенко распорядился пригласить Волкова, которого помощники Никитенко уже основательно подготовили к этой беседе. Но когда Илья услышал, что придется расстаться с квартирой и всем ее содержимым, с ним случилась форменная истерика. Он рыдал, катался по полу и орал, что все это на самом деле принадлежит сестре, что он здесь только хранитель, что у Норы свои виды на квартиру и обстановку. Никитенко был готов и к этому. Он предложил Илье несложный выбор – или гнев мачехи (а ни на что более весомое она будет не способна, поскольку формально владельцем квартиры является он) и жизнь на свободе, в условиях, в которых живут миллионы честных советских тружеников, – или колония усиленного режима (а учитывая особенности личности и состояние здоровья уважаемого Ильи Соломоновича, можно не сомневаться, что он там и месяца не протянет, причем месяц этот будет для него неприятен во всех отношениях). Но и при втором варианте квартира со всем содержимым мачехе не достанется, а будет конфискована в пользу государства.
Илья скис и сделался ко всему безучастен. Никитенко взял с него липовую подписку о невыезде и под присмотром двух сотрудников оставил в уже не принадлежащей ему квартире, где продолжал работать «эксперт», в миру – директор элитарного комиссионного магазина на Невском, добрый знакомый Николая Николаевича. Все обнаруженные при обыске деньги и ценности лежали в большом опечатанном чемодане, помещенном покамест в запертую и тоже опечатанную кладовку. Никитенко и двое других сотрудников выехали вместе с Сильванским на его квартиру, где предстояло забрать остальное.
Через три недели ликвидация предприятия Силъванского и Волкова была завершена, и пришло время делить доходы. Реально эти доходы оказались несколько выше суммы, названной Никитенко Сильванскому, но на заключительном заседании штаба было решено передать этот излишек «экспертам», осуществлявшим распродажу имущества, – ведь именно благодаря их профессионализму этот излишек и возник. Распределение же основного дохода прошло в полном соответствии с давно уже согласованным планом.
Таня получила квартиру (тянувшую по «рыночному курсу» на пятьдесят тысяч), пятнадцать тысяч деньгами и кое-какие дорогие безделушки, в том числе и пасхальное яичко работы Фаберже. От остальной обстановки она решительно отказалась (многие вещи и вещички ей нравились, но все их перетрогали поганые руки Ильи), и все отошло в распоряжение Переяславлева, который кое-что продал, наварив тысяч тридцать, а кое-что перевез домой – то есть к Аде и в свою двухкомнатную холостяцкую «берлогу», в которой почти не жил, но вел приемы и размещал иногородних гостей и богатых клиентов. Вместо двадцати пяти тысяч Якубу вернули тридцать пять, и теперь он буквально боготворил Таню. Остальное взял Никитенко: ему нужно было расплатиться со своей бригадой и кое с кем наверху и частично компенсировать затраты «пострадавшим», которым отныне предстояло отстегивать уже не самозванцам, а реальным властям, под реальные гарантии и не с потолка, а по взаимно согласованному тарифу. В целом это очень устраивало обе стороны.
Дэшку-Качуру, стукача Сильванского, прирезали в темном парадняке возле Апрашки. Убийц не нашли.
Через день после получения ордера на новое жилье Илья Волков напился до бесчувствия и поплелся в таком виде в мастерскую к знакомому художнику, но на пятом этаже свалился в лестничный проем и разбился насмерть.
Сильванский исчез из города.
Цены на порцию любого зелья – от анаши до самых экзотических синтетиков – резко подскочили, как и число уголовных дел, связанных с наркотиками. Но на девяносто процентов на скамью подсудимых попадали рядовые наркоманы, на девять мелкие толкачи, и лишь на один – относительно серьезные персонажи, красиво сданные конкурентами. Время от времени различные органы – угрозыск, КГБ, транспортная милиция, таможня – перехватывали крупные партии, которые всякий раз оказывались как бы бесхозными. Рассыпалось несколько мелких группировок. Все это давало основания гордо рапортовать в центр, что «в этой сфере у нас наведен порядок».
И действительно, в каком-то смысле порядок был наведен: наркомафия получила в городе надежную крышу. Серый обыватель разницы не почувствовал. Людям, Тане безразличным, жить стало лучше и веселей. Сама она умела несколько упорядочить грядущее, заработав дом и приданое достойные ее. Не то чтобы, она придавала деньгам особое значение, но без них было довольно сыро. Покоя не давала только Ада. Не то не верила самой Татьяне, не то в ее счастье...
III
По периметру треугольного скверика на Манежной площади и у въезда на Зимний стадион бампер к бамперу стояли солидные, ухоженные машины, и Тане с трудом удалось втиснуться между двумя черными «Волгами».
Хотя о сегодняшнем показе «Крестного отца» ни в газетах, ни по радио, ни по телевидению не сообщали ни слова, жаждущих лишнего билетика набралось изрядно. Впрочем, многие уже уходили, потеряв надежду. Сегодня впускали по особо отпечатанным приглашениям, и случайной публики среди приглашенных не было. Неслучайные же своей неслучайностью не поступались.
Миновав усиленный контроль, Таня и Павел оказались в фойе, где на всеобщее обозрение была выставлена красиво нарисованная программа сегодняшнего мероприятия:
НОВИНКИ МИРОВОГО КИНЕМАТОГРАФА. ФРЕНСИС ФОРД КОППОЛА (США). «КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ». ПО РОМАНУ МАРИО ПУЗО (тут Таня не удержалась и хихикнула, подтолкнув Павла локтем).
1. ЛЕКЦИЯ «ГОЛЛИВУД СЕГОДНЯ» (ЛЕКТОР – ТОВ. ПОГАНЬКОВ В. Н.).
2. ПРОСМОТР КИНОФИЛЬМА «КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ».
– Отдел культуры обкома, – сказал Павел, указывая на фамилию «Поганьков». – Специалист по разоблачению «их нравов». Минут на сорок. Послушаем?
– Уж лучше в буфет, – сокрушенно вздохнув, сказала Таня.
Столики были забиты, а к стойке тянулась средних размеров очередь из хорошо одетых людей. Таня и Павел али в хвост. Тут же из-за дальнего столика поднялся представительный мужчина и, улыбаясь, стал оживленно махать рукой, явно Тане. Это заметил Павел. Таня же смотрела в другую сторону. Павел тронул ее за руку.
– Посмотри. По-моему, тебя.
Таня обернулась. Мужчина, лавируя между посетителями и не снимая с лица улыбки, приближался к ним. Таня ответила ему не менее лучезарной улыбкой.
– О, милая Танечка! – с чуть заметным акцентом произнес, подойдя к ним, мужчина и склонился, целуя ее руку.
– Антон Ольгердович Дубкевич, из министерства культуры Латвии, – быстро сказала Таня Павлу. На лице мужчины возникло секундное замешательство, которое, кажется, заметила только Таня. – А это Павел Дмитриевич Чернов, мой муж.
– Очень приятно, – выпрямившись, сказал Дубкевич и крепко пожал Павлу руку.
Внешне Дубкевич был чрезвычайно привлекателен: короткие светлые волосы на косой пробор, аккуратная щеточка усиков, прямой короткий нос, крепкие скулы, неизменная приветливая улыбка. Он необычайно напоминал актера на амплуа заграничных дипломатов, высокопоставленных цэрэушников, культурных, подтянутых акул империализма и прочих миллионеров.
– Тоже предпочли не слушать товарища Поганькова? Давайте не слушать вместе, – предложил Дубкевич.
– Ой, Павлик, – раскрыв сумочку, спохватилась вдруг Таня. – Я, кажется, сигареты в бардачке забыла. Будь другом, сгоняй, а? Вот тебе ключи, а вот пригласительный, чтобы назад пустили. А мы пока возьмем тут чего-нибудь.
– Не вижу проблемы, – сказал Дубкевич, отработанным жестом извлекая из кармана замшевой куртки пачку с изображением дромадера.
– «Кэмел» для меня крепковат. Предпочитаю «Мальборо».
Когда Павел вернулся с сигаретами, на столике, за которым его ждали Таня и Дубкевич, стояли бутылка шампанского, стакан сока для Тани и две вазочки – одна с виноградом и грушами, другая с пирожными.
– За приятное знакомство, – провозгласил Дубкевич, разлив по бокалам вино. – Таня успела кое-что рассказать про вас. Счастлив, что судьба свела меня с таким выдающимся человеком.
– Да какое там выдающимся, – смутился Павел. – работаем. Может быть, что-то и получится.
– Сфера вашей деятельности от меня далека, но человека незаурядного я узнаю с первого взгляда, – возразил Дубкевич.
– Вы психолог? – поинтересовался Павел.
– И это немножко тоже. В нашем деле без этого нельзя.
– Простите, в каком деле?
– Я... э-э-э... Страна у нас большая, культура разнообразная. Надо, так сказать, согласовывать, наводить мосты, способствовать взаимопониманию между народами...
– Ну, а в мировом масштабе как? – лукаво спросила Таня. – Можете?
– Могу, если начальство разрешит, – ответил Дубкевич, улыбкой давая понять, что не оставил без внимания Танину шпильку в свой адрес. – В отличие от вашего национального героя Василия Ивановича в наклейках не запутаюсь. Этому научен.
Из фойе донесся гул, покашливание, шорох шагов.
– Сяо-ляо, – сказала Таня. – В переводе с китайского «кончил трепаться». Допивайте и пошли в зал. Желаю видеть моего Марлона,
– Есть такое предложение, – сказал Дубкевич. – Давайте после сеанса посидим в «Европе», я там остановился, поужинаем...
– А что... – начал Павел, но Таня покачала головой.
– Как-нибудь в другой раз. Извините, Антон Ольгердович, завтра переезжаем на новую квартиру.
– Жаль, – растянув губы, сказал Дубкевич. – Я завтра уезжаю. Впрочем, поздравляю и надеюсь на скорую встречу. Кстати, вот моя карточка.
– Спасибо, – сказала Таня. – Может быть. Они пошли в зал.
На другой день, рано утром, Павел собрал книги, записи, одежку. Подумав, добавил старую, но дорогую гитару ручной работы, подаренную ему отцом еще в десятом классе. Все это он подбросил по пути на работу на свою новую квартиру – для этой цели Дмитрий Дормидонтович выделил свою служебную машину. Павел не возражал – некогда было. Он наспех покидал вещи в прихожей и помчался в институт. Время было горячее, и его почти недельное отсутствие проблем не убавило.
Все, что касалось Павловых чудо-камешков, подтверждало и даже превосходило его самые оптимистические ожидания. Но уже вплотную приближалось время всерьез задуматься о том, ради чего, собственно, и был создан его отдел: о практическом применении волшебных свойств голубых минералов. Павел нередко ловил себя на том, что стремится растянуть подготовительный период, отодвинуть начало работ. Он понимал, что тогда уже объективно потеряет право лидерства, что первые роли в проектах должны будут занять другие – конструкторы, электронщики, а ему останется лишь то, что полагается по должности начальника: контроль, координация. И самое неприятное – что нередко придется контролировать и координировать то, в чем он ни черта не смыслит, а следовательно, ставить результат в зависимость от обстоятельств, на которые он лично повлиять не сможет, хотя будет требовать этого от себя, как от него будут требовать другие.
В обязанности начальника его, надо отдать должное, вводили в мягком режиме, но и необходимый минимум администрирования, которым ему приходилось заниматься, ввергал в скрываемое даже от самого себя отчаяние.
Тем с большим желанием ждал он лета, когда сможет вновь окунуться в родную стихию, вновь ощутить на своей коже ветер «поля» (хотя его «поле» – высокие горы Памира), со всех сторон обходить, обстучать, обмерить, обчертить месторождения, лишь нащупанные в прошлом году. К экспедиции этой он готовился загодя и включение ее в план работы института, хотя она совсем не вписывалась в профиль этого учреждения, поставил непременным условием своей работы. Организационных проблем было много, но самым больным вопросом оказались кадры. Все разработки режимного института были режимны по определению, и Павел был бессилен пригласить в отряд кого-то из коллег, поскольку никто из них не располагал надлежащей формой допуска и в институте не работал. В результате в состав экспедиции Чернова вошли два геолога-радиоактивщика, физик-атомщик, два инженера и бухгалтер, она же повариха. Короче, в научном плане он здесь мог рассчитывать только на себя.
Судя по тому, что он увидел прошлым летом, есть хорошая возможность собрать богатейший материал. Это было ему очень нужно. Нужно во многих отношениях и не в последнюю очередь потому, что это даст ему моральное право еще какое-то время заниматься своим делом и, посвятив себя обработке полученного материала, не уходить с головой в прочие тяготы новой пока еще должности и службы, впечатление от которых было у него не очень определенным и сильно двойственным.
С работы Павел пришел усталым, издерганным – он там сразу оказался нужен всем, включая начальника военного стола и председателя месткома. И с каждым нужно было разговаривать на темы малоинтересные и малопонятные, а то и вовсе дикие (организация собрания в поддержку героической борьбы ангольского народа), что-то записывать, подписывать, раскладывать по папочкам, отвечать на звонки и урывками решать собственные проблемы – экспедиция, проекты и расчеты экспериментальных схем с его кристаллами... Поднимаясь по чистой лестнице, он с тоской думал о куче барахла, дожидающегося его в прихожей.
Он открыл дверь. Никакого барахла не было, только на вешалке аккуратно висели его светлая летняя куртка и кепка. Внизу, на полочке, стояли его клетчатые тапочки. Он заглянул в шкаф: плащ, пальто, зимняя куртка. Рядом Танины полушубок, дубленка, бархатное пальтецо. Внизу рядочками обувь. Павел переоделся в тапочки и заглянул в гостиную – никого, только из кабинета стрекотание пишущей машинки. Павел пошел на этот звук.
Таня сидела за открытым секретером и проворно печатала, заглядывая в разложенные рядом бумажки. Папки с рукописями Павла лежали на его солидном столе у окна. Книги расставлены по полкам.
– Целуй сюда, – сказала Таня, не поворачивая головы, а только выставив вверх левую щеку. – Извини, зашиваюсь. Послезавтра сдавать. Твои бумаги я положила тебе на стол, сам разберешься. На кухне найдешь, что поесть. Я готовить не люблю, да и некогда было, так что пришлось заехать в «Метрополь», взять цыплят, салату и торт.
Павел наклонил голову Тани в другую сторону и поцеловал заодно и в правую щеку.
– Ну иди же, – сказала она и вставила в машинку очередной лист.
Таня подошла к рабочему креслу Павла, обняла его обеими руками сзади и поцеловала в темечко.
– Привет-привет! – сказал он, поднялся, развернулся и сжал ее в объятиях. – Ну как?
– Пять баллов, естественно. Краю пришли кранты, а концу настал абзац.
– Теперь полагалось бы и новоселье справить, – говорила она через пять минут на кухне за чашкой кофе. – В субботу удобно будет.
– Ну, раз полагается... – Павел полушутя вздохнул. – Давай, действительно. Родных позовем. А ты подруг пригласи.
Таня гордо повела рукой.
– У меня нет таких подруг, которых я желала бы видеть в данном интерьере, – произнесла она с интонацией королевы Виктории и тут же хихикнула. – Лучше ты своих друзей позови.
– У меня нет таких друзей, которых я желал бы видеть в данном интерьере, – скопировал ее Павел.
Действительно, нет, но отнюдь не по той причине, что у Тани. Она, видимо, считала, что ее подруги не совсем хороши для «данного интерьера». Ему же, напротив, было чуточку стыдно приглашать сюда своих друзей. Они все жили, можно сказать, сообразно возрасту и положению. Кто в кооперативном бараке у черта на рогах, кто в коммуналке с десятком соседей, кто в одной квартире с родителями, братьями, женой и детьми. Кто как. Приглашать их в родительский дом и на дачу Павел не стеснялся: там все тоже было сообразно возрасту и положению – отца. Пышная свадьба была как бы делом не его, Павла, рук и вообще, по правде говоря, застигла его врасплох. Его чуткие друзья это поняли, и никакого охлаждения не произошло. Здесь же было совсем другое. Придя сюда, они бы почувствовали запашок халявы, блата, всего того, что их система ценностей не принимала – иначе они бы не были друзьями Павла. А объяснять каждому, что все совсем не так, что тут не «папаша под суетился», оправдываться было бы в высшей степени унизительно. Друзей надо вводить сюда постепенно, с подготовочкой, по одному...
– Тогда и остановимся на скромном семейном варианте. Значит, Ада, Николай Николаевич. Брат...
Павел резко вскинул голову, но ничего не сказал, потому что Таня без паузы продолжила:
– Его не будет. Он в Москве, разбирается с какими-то неприятностями, похоже, крупными. Говорят, что его из Вены турнули со скандалом.
Павел промолчал, скрывая несказанное удовольствие, вызванное словами жены.
– Из твоих – Дмитрий Дормидонтович, Лидия Тарасовна. ..
– И Елка.
– Конечно, и Елка. Кстати, как она?
– Получше. Работает, хотя и устает сильно. На инвалидность идти отказывается. Дома почти не разговаривает – или читает, или чистоту наводит. У нее сложилась какая-то мания порядка.
– А врачи что говорят?
– А что они могут сказать? Социальной адаптацией довольны, а состоянием нервов – не очень. Через пару недель едет в Карловы Вары лечиться. Будем надеяться. Время покажет.
– Может, мне ее немного растормошить? По театрам поводить, по компаниям? У меня получится.
– Вряд ли. Сама увидишь.
И действительно. Елка весь вечер сидела как замороженная. Интерес ее вызвали лишь всякие моющие средства, которыми был забит шкафчик в ванной. И то интерес этот проявлялся как-то странно. Она молча и безучастно снимала с полки очередную баночку или флакончик, вертела в руках, ставила на место. В разговоре она участия не принимала и только односложно отвечала на вопросы. Самая длинная ее реплика звучала примерно так:
– Работа у меня интересная. Коллектив хороший. Я довольна.
Старшее поколение вело светскую беседу. Мужчины вспоминали общих знакомых и разные случаи, с ними связанные. Женщины все больше нахваливали детей, точнее Таню с Павлом, при этом и своему чаду, и чужому доставалось примерно поровну. Таня весело и ловко исполняла обязанности хозяйки дома.
– Ну что, сын, доволен? Что ж молодежь-то не позвали? – спросил Дмитрий Дормидонтович, выходя на кухню, где курил Павел. – Веселей бы было.
– Да, понимаешь, батя, как-то... неловко, что ли. Дмитрий Дормидонтович нахмурился.
– А что ж неловко-то?
– Ну, как будто это все... не совсем наше, не по праву, не заработано.
– Ты свои интеллигентские штучки брось! Не по праву! – рассердился Дмитрий Дормидонтович. – Эта роскошь что, на ворованные, что ли, деньги куплена? Отец ее, академик, что ли, воровал? Или, может, Николай Николаевич? Так он адвокат высшего класса, артист своего дела, ему люди сами деньги несут, и все, заметь, по закону. Или, может, Таня твоя на все это хозяйство наворовала? – Чернов-старший даже фыркнул от абсурдности такого предположения. – Она у тебя девка толковая, трудяга, с головой. Не пустышка какая-нибудь. Ты у меня тоже вроде вьюноша достойный, хоть и с придурью. Если уж говорить, что по справедливости, а что не по справедливости, так таким, как вы, и надо жить в таких хоромах.
– Но ты... ты бы мог приказать дать нам такую квартиру?
– Нет, – с железом в голосе произнес Дмитрий Дормидонтович. – Это было бы не по-партийному. А если бы кто из моих распорядился, желая мне услужить, я бы того взашей! Поганой метлой!.. Кстати, я долго думал, как бы вас жильем обеспечить, не подавая, как говорится, повода. Заготовил было распоряжение, чтобы вашему ящику несколько квартир выделило ЛОМО. Все же смежники, в какой-то степени. Блочная многоэтажка у станции Девяткино. А тут как раз подвернулся Николай Николаевич со своим вариантиком. Лучше и не придумаешь.
– А наши ребята без квартир остались... – грустно произнес Павел.
– Ничего, потерпят, не баре! – злобно сказал Дмитрий Дормидонтович. – А ты дурак! Развел тут, понимаешь, демагогию. Дают – бери! Совсем зажрались! Да мне бы в твои годы...
Он, не договорив, вышел, хлопнув дверью.
«Вот так, – подумал Павел. – Поговорили».
Из гостиной раздался взрыв смеха – Ада вспомнила какую-то смешную историю из Таниного детства. Павел раздавил окурок в пепельнице и пошел к гостям. На душе у него было неспокойно.
– Все, – сказал Павел. – Завтра вылетаю. Надо встретить машину, организовать все на месте. На одного Милькевича надежды мало... Ты не сердишься?
– Я? Конечно, мне обидно немножко, что мы так толком и не успели побыть вместе, а приходится расставаться почти на три месяца. Но я переживу. Я ведь понимаю, что для тебя твоя работа.
Она отрезала последний кусок ветчины, уложила его на блюдо, сверху добавила петрушки и еще какой-то зелени. Павел разложил на другом блюде хлеб.
– Знаешь что? – сказала вдруг Таня. – Раз уж так получилось, что это последний наш ужин перед разлукой, пойдем в гостиную, зажжем свечи, поставим красивую музыку, выпьем по рюмочке. У меня ведь ликер припасен. Хороший, французский. Ты открой по этому поводу баночку икры, а я пойду постелю скатерть, накрою...
Наевшись, наговорившись, они сидели и расслабленно-влюбленно смотрели друг на друга. Портьеры были задернуты, и полумрак гостиной освещало лишь неровное пламя свечей.
– Это что играет? – лениво спросил Павел.
– «Спейс». Музыка настроения. Если в правильную минутку поставить, можно улететь.
– Это как это – улететь?
– А вот смотри. Видишь, как свет играет на хрустале? – Она подняла рюмку и стала ее медленно покачивать. Павел следил глазами за плывущими в полутьме искорками, не в силах, да и не желая отвести взгляда. – А там, в глубине, за хрусталем, сверкает и переливается золото. Теперь ты видишь только его. – Танина рука чуть заметно сменила ритм, и в глазах Павла хрустальные искорки сменились золотыми. – А еще глубже, за золотом, ты видишь... – Что-то еще закачалось в ее руке, золотые искры перемешались с голубоватыми, зовущими, уводящими. Потом остались только они.
Таня поставила рюмку, и в руке ее. на золотой цепочке гипнотически медленно раскачивался голубой алмаз, играя гранями в неярком свете свечи. На глаза Павла набежала какая-то пелена, он видел только эти искры и уже раскачивался всем телом в такт движениям Таниной руки. Таня что-то говорила нараспев, но он уже не слышал ее слов.
– Я назвала его Сардион. В Сардионе сила твоя, и жизнь твоя, а воля моя, ибо я – хозяйка Сардиона... И да будет воля моя!
Она резко закинула за левое плечо руку с камнем. Павел закатил глаза и рухнул со стула на желтый ковер.
Таня обошла вокруг стола, включила электричество, задула свечи и, взяв Павла под мышки, перетащила его на диван. Уложив его поудобнее, она расстегнула на нем воротник рубашки, пощупала пульс.
– Я сейчас, – сказала она бесчувственному Павлу и вышла в прихожую.
– Алло, скорая? У меня муж без сознания, кажется, сердце... Возраст? Двадцать шесть лет... Адрес? Записывайте. ..
В большом светлом кабинете заведующего кардиологическим отделением Свердловки – врачи со «скорой» мгновенно разобрались, какого рода больной им достался, и доставили Павла именно сюда – сидели Лидия Тарасовна, Ада и Таня. Заведующий, высокий атлетического вида мужчина, расхаживал перед ними, растерянно теребя седую эспаньолку.
– Ничего не понимаю, – говорил он. – Первый случай подобного рода в моей практике. Острая сердечная недостаточность, асистолия, почти клиническая смерть – а всего через сорок минут идеальная, пионерская кардиограмма, оптимальные показатели по всем анализам и обследованиям, ни малейшего поражения органов, кровь как у здорового младенца. Прямо хоть допуск в космос давай. Отчего, как, почему?
– Вы хотите сказать, что мой сын здоров? – спросила Лидия Тарасовна.
– На данный момент абсолютно. Это как раз и смущает. Надо провести дополнительные обследования. Коронарный спазм – если это был он – не мог взяться ниоткуда и так быстро исчезнуть без малейших последствий. А если было что-то другое – тоже надо разобраться. Скажите, он в последнее время ни на что не жаловался?
– Нет, – сказала Таня. – Он вообще редко жалуется.
– Он не выглядел усталым, удрученным, озабоченным?
– Нет. То есть приходил с работы несколько уставшим, но быстро восстанавливался.
– Скажите, у него были неприятности по работе? – Врач покосился на Таню. – В личной жизни?
– Никаких! – категорически заявила Лидия Тарасовна. – У него прекрасная, творческая, руководящая работа, в которую он влюблен, замечательная новая квартира и, я не побоюсь сказать прямо, великолепная молодая жена.
Врач посмотрел на Таню.
– Простите, – сказал он. – Возможно, были какие-то излишества, злоупотребления?..
– Мне трудно судить, – не смущаясь, сказала Таня. – В день мы с мужем выкуриваем одну пачку сигарет на двоих, примерно поровну, спиртного почти не пьем, а что до всего прочего, то, как я слышала, мужской организм сам знает меру.
– Скажите, – врач вновь обратился к Лидии Тарасовне, – у него раньше, в детстве, были какие-нибудь серьезные болезни, осложнения после инфекций?
– Была свинка лет в пять. Потом коклюш, уже в школе, классе во втором. А вообще он у меня ничем не болел – спортсмен, закаленный. Не простужался ни разу.
– А травмы какие-нибудь?
– Да, – сказала Таня. – В прошлом году, в экспедиции.
И коротко, четко рассказала всю историю с автокатастрофой.
– М-да, – врач снова затеребил бородку. – Не вижу связи, не вижу... Хотя... Вы говорите, он снова туда собирался?
– Да, уже был куплен билет. На сегодня.
– А он не говорил вам про какие-то страхи, опасения, связанные с экспедицией? Может быть, вы сами что-то такое в нем чувствовали?
– Нет. Наоборот, он рвался в эту экспедицию, мечтал о ней, строил большие планы.
– Знаете, – врач внимательно оглядел всех трех сидящих перед ним женщин и заговорил, обращаясь почему-то преимущественно к Аде. – Наша официальная медицина не то чтобы отрицает подсознание, но как-то умаляет его значение при образовании болезней... и вообще. Возможно, сознательно он и стремился в эту поездку, но у него внутри все это время могла неосознанно прокручиваться картина ужасной прошлогодней аварии, организм, как бы опасаясь повторения этого травматического опыта, начал вырабатывать способ защиты – отсюда и приступ.
Ада кивнула, задумчиво и согласно. Лидия Тарасовна хмыкнула: «Ничего себе защита! Чуть парень на тот свет не отправился!» Таня же сидела молча и смотрела на доктора доверчиво открытыми золотистыми глазами.
– Как он сейчас? – спросила Лидия Тарасовна.
– Буянит, – сказал доктор заметно повеселевшим голосом. – Требует, чтобы его немедленно выписали отсюда и доставили в аэропорт. Наши увещевания срабатывают весьма слабо. Похоже, то, что с ним случилось, не произвело на него должного впечатления.
– А что вы намерены с ним делать? – спросила Таня.
– Обследовать. Серьезно и всесторонне. Для его же пользы и для пользы науки. Случай-то уникальный.
– И сколько это займет времени?
– Неделю, возможно, дней десять.
– А потом?
– В зависимости. Хотя я почти на сто процентов убежден, что все обследования, включая и психотерапию, покажут, что ваш муж здоров как бык – насколько это вообще возможно. Но в любом случае я рекомендовал бы перемену обстановки, отдых, покой.
– Я его знаю, – вставила Лидия Тарасовна. – Тут он ни себе, ни вам покоя не даст. Либо сбежит, либо потребует открыть здесь филиал его лаборатории. А как только вы его выпустите – тут же усвистит на свой Памир чертов!
– Надо его как-то убедить, уговорить... У нас не очень получается.
– У меня получится, – сказала Таня. – Только мне надо быть при нем.
– А что? – оживился врач. – Оснований держать его в интенсивной терапии не вижу никаких. Тотчас перевожу его в обычную палату.
– Давайте сразу в двухместную, – сказала Таня. – Для пользы науки.
– На двенадцатый круг пошли, – чуть запыхавшись, сказала Таня. – Может, в марафонцы переквалифицируемся?
– Передохнуть не хочешь?
– Пока нет. А ты?
Они бежали в ярких тренировочных костюмах по аллеям большого больничного парка под удивленными взглядами прогуливающихся и отдыхающих на скамейках больных.
– Я бы дал еще кружочков пять, только на ужин опоздать боюсь. Кушать зверски хочется.
– Ты здорово окреп здесь, Большой Брат.
– Да. Сам чувствую. Закис как-то за последний год. Работа, нервотрепки вечные, о здоровье подумать некогда.
– Теперь будем думать вместе... Значит так – еще два кружка, быстренько под душ, потом ужин, телевизор и в койку.
– А без телевизора прямо в койку нельзя?
– Так ведь рановато будет.
– А я не в смысле поспать.
Таня рассмеялась.
– Посмотрим на твое поведение. Ну, кто быстрей до того столба?
Ужинали они у себя в палате, не выходя в общую столовую – не хотелось ловить на себе завистливые и недобрые взгляды «настоящих» больных.
– Еще два дня осталось, – сказала Таня, обглодав куриную ножку. – Скажи честно, на работу хочется?
– Да ну ее, – пробубнил Павел с набитым ртом. – Сейчас там делать нечего. Половина народу в отпусках, половина – на объектах, в командировках. Старые проекты продолжать некому, новые начинать – тем более. Экспедиция все равно накрылась...
Да, без Павла памирская экспедиция потеряла всякий смысл. Как только институтское руководство узнало о его сердечном приступе, оно немедленно закрыло командировки своим сотрудникам, собиравшимся на Памир. Машину через систему военной связи удалось остановить на полдороге, возле Магнитогорска, и развернуть назад. Коллеги, приходившие навестить Павла с минералкой и апельсинами в портфелях, утешали его тем, что все вполне можно повторить через год, что материала для работы и так хватает за глаза и за уши и выглядит он, тьфу-тьфу, прекрасно. Павел улыбался, благодарил, расспрашивал, как там, в институте, а сам думал: «Поскорее бы они ушли, что ли». Видеть ему хотелось только Таню.
