Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
– Прибыли, – с облегчением сказал Поручик, уселся на траву и принялся стягивать мокрый сапог.
– А этот Ким раньше нас проскочить не мог? – спросила Таня. – С ночи ведь бегает.
– Не мог, – убежденно заявил Поручик. – Наши вход в плавни сразу перекрыли.
– Что-то я никаких «наших» там не приметила.
– Так они издалека увидели, что это мы идем, ну и не стали высовываться... Айвас, давай-ка по такому случаю костерок разведи, посушимся.
Тот прислонил винтовку к валуну и послушно отправился за хворостом. Таня осмотрелась, выбрала подходящую груду камней, из-за которой хорошо просматривались камыши, и пошла туда, на ходу расстегивая кобуру, извлеченную из-за пазухи. В сапогах хлюпало. Потом переобуемся, когда костер разгорится.
– Вы зачем? – лениво спросил Поручик.
– В дозор, пока вы костром занимаетесь. Говорите, он может только оттуда появиться?
– Больше неоткуда.
– Как узнать его, отличить от ваших?
– Он в черной робе, здоровый, как медведь. А уйгуры все в гимнастерках, малорослые. Да вы не беспокойтесь, загодя увидим, если что.
Спереди тихо колыхались камыши, сзади возился Айвас. Затрещал костер – и в это же мгновение в камышах раздался выстрел. Таня повернулась к мужчинам.
– Стреляли, – подражая Сайду из «Белого солнца пустыни», сообщила она.
– Слыхали, – столь же лаконично ответил Поручик. – Айвас, сходи туда, посмотри. А вы, пожалуйста, оставайтесь на посту.
Айвас молча подхватил винтовку и спустился к плавням. Таня смотрела, как в зарослях исчезла его макушка.
Больше не стреляли...
– Ну что, лярва, поговорим?
Таня резко развернулась. В руках у нее плясал пистолет. Такой же пистолет в руках Поручика был нацелен ей в живот. Поручик надвигался на нее с кривой ухмылкой.
– Назад! – прошипела Таня. – Еще шаг, и стреляю.
– Попробуй, – сказал Поручик и сделал два шага. Опустив большим пальцем левой руки рычажок предохранителя, Таня дважды дернула спусковой крючок и тут же отпрыгнула в сторону, приземлившись на бок. Еще в полете она поняла, что сработала впустую – вместо выстрела раздался лишь металлический щелк.
А Поручик стоял метрах в полутора, глядя гордым победителем, и пистолет не опускал.
– Обойму-то тебе я пустую вставил. На всякий случай.
Таня села и буднично, устало спросила:
– Ну, и на фига тебе все это надо?
– А ну, смотри на меня, сука! – рявкнул Поручик. – Внимательно смотри! Узнала? Я-то тебя сразу признал.
– А я вот не припоминаю.
– Конечно, такая фря простых людей не замечает. Напомню. Карпаты, прошлое лето...
– Участковый, что ли? Который не Поп?
– Бывший участковый, по твоей, паскуда, милости. А Яне Поп – это мое имя. На всю жизнь запомни.
– А много ты мне жизни-то намерял, поп ментовский? – Таня усмехнулась, и это взбеленило Поручика.
– Будешь выеживаться – пристрелю, как собаку!
– А труп мой как по начальству предъявлять будешь? Тебе ведь сказано – головой ответишь.
– На Кима спишем. Он так и так не жилец.
– А я жилец?
Лицо Поручика расплылось в безумной улыбке.
– Будешь слушаться – подумаю... Ну-ка, пушку бросай. Вон туда.
Наклоном головы он показал на кустик, растущий в нескольких шагах. Таня перехватила бесполезный «макаров» за ствол и зашвырнула в кусты.
– Так-то лучше, – откомментировал Поп. – А теперь – на колени, сука, и рот раскрой пошире! И без фокусов – башку прострелю!
Таня покорно поднялась на колени.
Махая пистолетом, Поручик пошел на нее. Свободной рукой он нашаривал ширинку своих офицерских брюк.
– На меня смотри! – прохрипел он, нависая над ней. В висок ей уткнулось пистолетное дуло, в нос – другое дуло, горячее и темное. – Ну, что возишься там?
Танина голова поднырнула под руку с пистолетом, правая рука взметнулась вверх. Поручик качнулся вперед, выронил пистолет, схватился обеими руками за живот.
– Что ж ты... – выдохнул он и начал заваливаться. Еще на Таймыре она привыкла держать за голенищем широкий рыбацкий нож, чтобы без лишних задержек потрошить свежий улов и еще – чтобы в темпе рубить леску, если особенно большая рыбина потянет удочку вместёс рыбаком в студеную воду. Вот и здесь пригодился.
Яне Поп лежал ничком и тихо, жалобно стонал. Под туловищем растекалась черная лужа. Судя по всему, нож вошел чуть выше причинного места – очень кстати бывший участковый расстегнул штаны – и поехал вверх, распоров толстый живот. Таня сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Через десяток-другой секунд по лежащему телу пробежала конвульсия, потом он затих.
– Погиб поручик от дамских ручек, – пробормотала Таня.
Перед ней встала та же проблема, которой она минуту назад озадачила неудавшегося мстителя. Как предъявить имеющийся труп по начальству. Разумеется, самозащита в чистом виде, но свидетели-то где? Чинский вроде не в восторге от навязанного ему помощника, но это еще не значит, что он спокойно воспримет героическую гибель последнего. Может, воспользоваться рацпредложением покойничка и списать инцидент на Кима, если его, конечно, самого еще не замочили, скажем, тем одиночным выстрелом.
Таня подобрала валяющийся у ног пистолет Поручика, отщелкнула обойму, проверила – этот при патронах. Но сразу на свой наблюдательный пункт не пошла, а свернула к костру, умирающему без топлива, подбросила сучьев и, наконец, разулась, выставив сапоги голенищами к пламени. Рядом положила мокрые носки. Хорошо бы поесть – позавтракать сегодня не успела. Поручик, разумеется, поперся сюда налегке, а вот у Айваса был вещмешок. Вот, кстати, и он...
Таня насторожилась – снизу, из камышей, донеслось громкое сопение, хлюп и шорох, словно ломился какой-то крупный зверь. Она глянула на неохватный старый кедр, заползла за мощный ствол и там залегла.
На склон, отдуваясь, выкатился человек. Громадный, в рваной черной спецовке и насквозь мокрых штанах, на плече – короткоствольный кавалерийский карабин. Огляделся, будто затравленный зверь, остановился взглядом на костре, заметил сапоги, сразу как-то сжался, сорвал карабин с плеча. Выждал. Таня, затаив дыхание, следила за ним из-за кедра. Рука с пистолетом лежала на моховом ковре. Чтобы правильно прицелиться, нужно немного выползти из-за ствола...
Ким походил на помесь Шварценеггера с гориллой. Мощные челюсти, надбровные дуги, под которыми прятались еле видимые глазки, узкий, несуществующий лоб, длинные руки с неправдоподобно большими ладонями... Он, должно быть, увидел труп своего заклятого врага. Неслышно, на цыпочках, подошел, застыл над телом Поручика, повернувшись к Тане мощной, сутулой спиной.
Почти не таясь, она вышла из-за кедра, прицелилась, держа пистолет обеими руками, – и всадила в эту спину всю обойму. Будто в кино, на черной ткани спецовки эффектными брызгами взметывались дырочки. Ким грузно рухнул на колени и повалился прямо на Поручика.
У Тани закружилась голова – так было всякий раз, когда ее сознание покидал «охотник». Она присела, нетвердой рукой достала из мятой пачки сигарету. Теперь оставалось только ждать.
– Я сама не понимаю, как все произошло, – говорила она, прихлебывая горячий чернущий чай из эмалированной кружки. – Мы с Яне дежурили у камней попеременно. Я, должно быть, задремала возле костра и очнулась от крика Яне. Увидела, что он лежит, а над ним стоит этот, спиной ко мне. И тогда я выхватила пистолет...
– Успокойтесь, милая, все хорошо. Вы поступили отважно и правильно. И не переживайте, что человека убили. Ким был не человек, а бешеный волк. На его совести здесь, на прииске, три убийства и Бог весть сколько прежде.
Говорил Чинский, а всего в конторе сидели четверо – он, Таня, Архимед и еще средних лет человек, крепкий, с суровым лицом. Начальник охраны комбината. Получив от председателя артели радиосообщение о происшествии на соседнем прииске и о том, что в преследовании беглеца принимает участие Таня, он немедленно поднял вертолет с десятком отборных вохровцев и парой обученных овчарок и полетел на Измаил. Пока около зимовья происходила конфронтация Поручика и Тани, собаки уже взяли след Кима. Он, как выяснилось, отсиживался в глухом буераке, днем рискнул выбраться, возле брода зарезал второго уйгура и отобрал карабин. Тот выстрел, что слышала Таня, произвел товарищ погибшего, обнаружив труп. Он стрелял в воздух, вызывая подмогу. И вышло так, что первым на месте гибели Яне Попа и Кима оказался Архимед. Это сняло многие проблемы...
– Что Ким не стал стрелять, а предпочел завалить Попа ножом, это как раз понятно, – словно разговаривая с самим собой, произнес начальник охраны. – Непонятно другое. Как Поп, все же милиционер бывший, подпустил его так близко и дал себя угробить, а главное, почему у него штаны спущены оказались.
– Отлить, наверное, собрался. Вот и бдительность утратил, – тем же тоном откликнулся Архимед, а Чинский добавил:
– Да он вообще был вояка никакой, только понты колотил да на работягах безответных отрывался. Вон, даже пушку свою не зарядил.
– Хорошо еще, что про вашу не забыл, – обратился начальник охраны к Тане и поднялся. – Думаю, товарищи, что это происшествие предавать огласке нецелесообразно. Пойду проинструктирую своих орлов.
В Москве жизнь текла прежним порядком. Ничего принципиально нового не было месяца три, а потом Шеров пригласил Таню к себе домой, сообщив, что в гостях у него человек, которому он очень хочет ее представить. Он встретил ее в прихожей, но вместо гостиной провел в спальню.
– Закрой глаза, – сказал он и застегнул ей на шее какую-то цепочку.
Таня открыла глаза и посмотрела в большое зеркало на трюмо. Ее старая цепочка с медальоном, в котором – голубой алмаз, когда-то подаренный Павлом.
– Гад же ты все-таки, Шеров. Я-то обыскалась. Почему не сказал, что он у тебя?
– Чтобы ты возвратила его своему благоверному? Извини, это не входило в мои планы.
– А теперь входит?
– Увидишь. Пойдем в гостиную. Там, за журнальным столиком, разложив перед собой кожаную папочку, сидел отдаленно знакомый ей пожилой пижонишко Лимонтьев, которого Шеров несколько лет назад неизвестно зачем сделал директором какого-то скучного института. Завидев Таню, он поспешно вскочил, поцеловал руку, сказал пару затрепанных комплиментов, после чего продолжил беседу с Шеровым. Со второй его фразы Таня напряглась – речь шла о тех самых голубых алмазах, которыми когда-то с таким энтузиазмом занимался Павел. В институт приехала американская ученая дама со смешной фамилией Кайф и шибко интересуется алмазами и, в частности, давнишними разработками Павла. Ох, не случайно Шеров возвратил ей медальон именно сегодня. Он ничего не делает случайно. Таня слушала их мудрый разговор и понимала, что у Вадима Ахметовича возник на тему алмазов шкурный интерес, и сделалось как-то не по себе.
– Оно? – обратился к ней Шеров. Таня кивнула – нелепо было отрицать очевидное.
– Покажи.
Не хотелось, но пришлось предъявить алмаз Лимонтьеву, у которого глазки разгорелись самым непристойным образом, и пригласить его к себе, уже с американкой.
После ухода Лимонтьева у Тани был серьезный разговор с Шеровым. В ее жизни существовало два человека, которые в ее сознании никак не совмещались, пребывая в разных, несоединимых мирах. Сближение этих миров чревато гибелью для менее жизнеспособного из них, сколь бы прекрасен и чист он ни был. И Таня без обиняков заявила Шерову, что категорически запрещает ему каким-либо образом вмешивать Павла в свои делишки. Вадим Ахметович был на редкость терпелив и смиренен, подробно и убедительно растолковал, что намеченный альянс законен и результаты его будут для Павла Чернова положительны во всех смыслах. Человек получит возможность вернуться к любимому делу, начнет наконец зарабатывать, воспарит духовно. Шеров клятвенно пообещал Тане ни к каким комбинациям Павла не подключать, ограничить его участие в проекте чистой наукой и при первой же возможности отпустить с миром. Таня не столько поверила тогда Шерову, сколько согласилась с его логикой. Потому что очень хотелось с ней согласиться: изредка общаясь с Адой по телефону, она знала, насколько хреновы у Павла дела.
И дала себя убедить. Правда, напоследок не удержалась и впервые позволила себе угрозу в адрес шефа.
– Смотри у меня, кобелина, – заявила она своим «эротическим» тоном. – Ежели с моим чего по твоей милости случится!..
– Да ты чё, лапушка! – под стать ей ответил Шеров. – Падла буду, век воли не видать!
Но оба понимали, что реплики их шутливы только по форме.
Тридцатого сентября «стекляшка»: закрылась на спецмероприятие – отмечали золотой «полтинник» товароведа Смирнова. Этот скромный труженик оказался человеком с широкой душой: гостей собралось человек восемьдесят, вино лилось рекой. Не было числа пьяным целованиям, трогательным признаниям типа: «Я тебя уважаю!» В начале вечера Таня пела с эстрады, потом, уступив свое место цыганам, оказалась во главе длинного стола по левую руку от юбиляра, который подливал ей вина и заплетающимся языком шептал на ухо всякие любезности, опасливо косясь направо, где восседала его монументальная жена. Таня танцевала до упаду, смеялась громко и звонко... Дальше все помнилось урывками: вот она, уединившись с кем-то в уголочке, что-то излагает, дергая за пуговицу; вот, убежав на кухню, сладко рыдает там, обнявшись с посудомойкой; вот снова выплясывает, теперь уже на столе, опрокидывая бутылки босыми ногами...
Она проснулась дома, разбитая, с больной головой. Заставила себя встать, добралась до стола, налила себе воды из чайника, кинула туда две шипучие таблетки заграничного средства как раз от таких случаев. Называется «Алка-Зельцер», подарок фарцовщика Гриши... Морщась, выпила, потом села, закурила и стала ждать, когда полегчает. За окном светило чахоточное осеннее солнце, и на сердце было муторно – не только от похмелья.
Преодолевая маету, Таня встала под душ – горячий, потом холодный. Вернувшись в комнату, села возле трюмо и стала привычно приводить себя в порядок, а для начала включила фен, чтобы высушить и уложить волосы. Фен зажужжал, и Таня услышала у себя за спиной скрип кровати и хриплый стон. Она обернулась – на кровати сидел незнакомый мужик, голый, весь в тугих бараньих кудряшках и с выражением тупого изумления на помятой физиономии. Господи, откуда он взялся, такой? Неужели вчера подцепила? И только сейчас заметила.
Кудрявый стыдливо прикрылся простынкой и скорбно проблеял:
– Где это я? Где?
Таня ответила лаконично и в рифму. Он вылупил на нее мутные глаза, предварительно протерев их.
– А ты кто?
– Конь в пальто! – опять в рифму ответила Таня. и неприязненно добавила: – А вы сами, гражданин, кто такой?
– Я? – трясясь всем телом, переспросил мужик. – Я Потыктуев.
Таня взглядом отыскала его одежку, неприглядной кучей валявшуюся у стены, поднялась, брезгливо подняла всю кучу и бросила на кровать.
– Вот что, Потыктуев, катись-ка ты отсюда, – устало и беззлобно сказала она, ушла за шкаф и встала возле окна.
Судя по сопению, доносившемуся из-за шкафа, ночной ее кавалер одевался, хотя и не без труда. У Тани не было ни малейшего желания помогать ему. Вскоре сопение стихло.
– Ну что там? Собрался? – крикнула Таня.
– Похмелиться бы... – жалобно проблеял Потыктуев.
– Еще чего?! Давай, мотай по-быстрому, дома похмелишься.
Из-за шкафа выплыл одетый, покорный и понурый Потыктуев.
– Ну, я пошел... – робко сказал он.
– Иди... Стой, карманы проверь, кошелек. А то припрешься потом, начнешь выступать, что тебя здесь обокрали...
Потыктуев послушно обхлопал карманы.
– Не, вроде все на месте.
– Тогда вали. Дорогу сам найдешь.
Скрипнула дверь в комнату, потом входная. Таня смотрела в окно. Через две-три минуты через улицу проплелся Потыктуев. Таня присела на подоконник. Было очень хреново. Похоже, критическая точка. Дальше-то что?
Таня вздохнула и пошла на кухню. Пока она ставила на плиту чайник, выполз Пятаков в трусах и тельняшке. Он открыл кран и, подставив под струю пересохшие губы, принялся жадно лакать прохладную воду.
– Ну что, философ, плохо?
– Ох, плохо! – сказал Пятаков, глядя на Таню красными глазами.
– И мне нехорошо. Подлечиться не хочешь? Пятаков ничего не ответил, только кивнул поспешно и посмотрел на Таню с невыразимой благодарностью.
– Тогда одевайся и в магазин. Я финансирую. Только не дрянь какую-нибудь... Пятаков снова кивнул.
– И Светку предупреди, чтобы не ругалась потом.
– Она на работе! – радостно сказал Пятаков и помчался одеваться.
Философ расстарался и приволок марочного «Аштарака». Таня знала это густое, золотистое, чуть припахивающее плесенью вино, и оно нравилось ей. Первый стакан они выпили молча, степенно. В голове у Тани заметно прояснилось, и она почувствовала, что зверски голодна. Но готовкой заниматься не хотелось ни в какую – легче застрелиться, Значит, бутерброды. Она заглянула в холодильник. Там было все, нужное для хорошего бутерброда, – финское масло, семга, копченая колбаса, даже икорка. Недоставало лишь одного ингредиента – хлеба. Ни крошки.
– Философ, у тебя хлеб есть? Пятаков оторвался от второго стакана и виновато покачал головой.
В хлебнице Шапиро тоже было пусто.
– Ладно, схожу в булочную. Проветрюсь заодно. А потом покушаем. Ты только смотри, не надирайся без меня тут.
Пятаков кивнул – дескать, понял, ну о чем речь? И, конечно же, надрался. Надрался и отрубился, пока Таня в булочную ходила. Вернулась она со свежей буханкой, позвонила в дверь, и никто ей не открыл. А она, как назло, ключи забыла. Ладно, можно полчасика посидеть : во дворике, отдышаться, может, пройдет мимо Светка, Варлам либо Галина, или философ очухается. Спешить-то сегодня все равно некуда.
Таня спустилась, села на скамеечкуво дворе, лицом к парадной, закурила.
– Дай-ка, девка, папиросочку...
Таня подняла голову. У скамейки стояла не то чтобы старуха, но женщина в возрасте – в дорогом, но сильно поношенном пальто, с жесткой рыжей химией на голове. Лицо красное, в морщинах.
Таня знала эту женщину – она жила в том же подъезде, только двумя этажами ниже, одна, без детей, без мужа, на грошовую пенсию, подрабатывала гардеробщицей в доме культуры и была не дура выпить. Имени соседки Таня, разумеется, не знала.
Она не глядя протянула женщине пачку «Кента». Та взяла ее в руки, повертела, вытащила сигарету, понюхала, сказала: «Ишь ты!» – сунула в рот, вернула пачку Тане и плюхнулась рядом с ней.
– Все блядуешь, девка? – спросила она, выпуская дым.
– Да пошла ты!.. – огрызнулась Таня. Тоже мне, блюстительница выискалась!
– Ты погоди кипятиться-то, я ведь не в осуждение... Сама в твои годы ох бедовая была! Я тех, которые мохнатку свою берегут, никогда понять не могла... Ну, берегут – и доберегутся, когда она никому уж на хрен не нужна. И что – много тогда радости от целомудрия-то? То-то... Ты из сорок второй будешь?
Таня рассеянно кивнула. Монолог полупьяной бабки интересовал ее минимально, но идти пока что было некуда.
– Та комната, где Козлиха раньше проживала, твоя теперь?
– Да.
– Веселенькая комнатка! Там все больше такие оторвы жили – нам с тобой и не угнаться! Ну, про Козлиху я не говорю, та просто стерва, вся на говно изошла... А вот до нее жила там Муська, тоже дворничиха, так такой дым коромыслом стоял – Боженьки! Каждый день у нее праздник. Одно время ко мне бегать повадилась. Надежда, дескать, Никаноровна, выручи трешку до получки! Первое время выручала, а потом надоело – все равно ведь не отдаст, зараза пьяная! С милицией выселяли, Муську-то, вот так! А еще прежде того была та комната за Галеевой, которая еще пивом на Розенштейна торговала. Тоже, скажу я тебе, штучка была, мужики табунами вокруг нее ходили... Таня, скучая, слушала соседку.
– До Галеевой, значит, пустовала твоя комнатка несколько лет. А перед этим жил в ней милиционер, только недолго, женился, в квартиру отдельную переехал. До милиционера жила там Валька Приблудова, так та вообще...
– Стойте! – вскрикнула Таня. – Как вы сказали? Валька Приблудова?
– Ну да, Валька, – удивленно отозвалась Надежда Никаноровна. – В УРСе работала, сначала продавщицей, потом уборщицей.
– Расскажите мне про нее! – взволнованно попросила Таня.
– Да на что тебе? – Соседка смотрела с явным любопытством.
– Ну... ну, в общем, была у меня знакомая такая, Приблудова Валентина... Думаю, не та ли самая?
– Это вряд ли, – авторитетно заявила бабка. – Та Приблудова невесть куда сгинула, когда тебя еще и, на свете не было. Ты с какого года?
– С пятьдесят шестого, – сказала Таня.
– А ту в пятьдесят пятом из города выслали... У Тани перехватило дыхание. Неужели это правда, неужели она живет в той же комнате, где жила когда-то ее непутевая мать?
– А вы не помните, дети у нее были? – спросила она.
– Нет... Хотя, погоди, была вроде дочка, так Валька ее матери в деревню сбагрила... Да, точно, еще фото показывала – страшненькая такая, вылитая чукча!
О Господи!
– А за что ж ее выслали? – спросила она, стараясь сохранять спокойствие.
– Ой, девка, тут такое было! Весь дом гудел. Бухгалтера одного у нее на квартире по пьянке прирезали.
– Кто? Она?
– Да нет, полюбовник ее последний, музыкант. Прирезал, а когда его арестовывать пришли из окошка вьгбросился... А с виду вроде интеллигентный такой мужчина, видный из себя, чернявый, вроде как ты... У Тани в груди бешено заколотилось сердце.
– Алексеем звали, – продолжила соседка. – Фамилию не вспомню, но заковыристая такая... Он сюда из лагерей пришел, по реабилитации, политический был, а Эдик, дружок мой, его к себе в оркестр пристроил. В доме культуры играли, по танцплощадкам, ресторанам...
Таня вздрогнула. Вспомнилось, как Никита рассказывал ей, что такое карма рода. Кусочки судьбы родителей передаются детям, как внешность, характер... Они как бы заново переживают жизнь в своих детях...
– А фамилию того Алексея так и не вспомните? – спросила она.
– Что-то не пойму я, девка, с чего это ты вдруг? – Надежда Никаноровна с подозрением посмотрела на нее. – Коли любопытно, постараюсь... Хотя столько лет прошло! Заходи ко мне как-нибудь, квартира восемнадцать, спросишь Поликарпову. За бутылочкой-то, может, и припомню...
– Приду, – пообещала Таня и встала со скамейки – в арке, ведущей на улицу, показалась Галина.
Попав домой, она не стала есть – аппетит пропал, – а вновь подошла к окну, тому самому, из которого, по словам Поликарповой, выбросился ее отец... Она повернула шпингалет, не без труда отодвинула неподатливую раму, ею же самой приведенную в порядок всего год назад, высунулась в окно... У нее закружилась голова... Боже мой, как манит далекий серый асфальт!.. Это не больно. С такой высоты – не больно. Раз – и все! Здравствуй и прощай, Татьяна Алексеевна!
Она резко попятилась от окна, опрокинув стул. Что, жизнь проиграна вчистую? Это в двадцать-то пять? Ну нет, мы еще повоюем, черт возьми! Все еще тысячу раз переменится. Да-да! Сегодня же вот и переменится!
Таня гордо выпрямилась, захлопнула окно и направилась к трюмо. Есть хотелось зверски – но сначала надо привести себя в порядок, нельзя же выходить на люди, даже на коммунальную кухню, такой лахудрой. Отныне никто, даже ближайшие друзья и соседи, не увидит ее распустехой, неряхой...
Ощущение, что критическая точка позади, не покидало Таню ни в этот день, ни назавтра, хотя никаких внешних перемен не произошло. После полудня она заглянула к Никаноровне, прикупив перед визитом бутылочку того же «Аштарака». Бутылочка, впрочем, не понадобилась – бабка была и так изрядно пьяна и молола всякую чушь. Таня скоро поняла, что ничего путного от Надежды Ни-каноровны не услышит.
В тот вечер она была в голосе, и ни пьяный гвалт, ни выходки подгулявших гостей не раздражали ее ничуть. Часам к одиннадцати, когда в зале сделалось потише, а Таня почти отпела свою программу и собиралась спуститься поужинать, к эстраде широким трезвым шагом подошел крепыш в военно-морской форме. Он положил на крышку рояля сотенную и сказал не принимающим возражений голосом:
– Сейчас вы лично для меня споете «Воротник», а потом придете за мой столик. Нам есть о чем поговорить.
Таня, слегка опешив, пригляделась к столь решительному клиенту. С освещенной сцены трудно было что-то разглядеть в полумраке зала, но когда моряк поднял глаза и без улыбки посмотрел на нее, она вздрогнула.
Это был Рафалович.
