Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
За время этого монолога они поднялись по лестнице облепленной вертикальными и горизонтальными металлическими сетками, миновали два поста с дюжими санитарами, вошли в еще одну железную дверь., которую Семен Витальевич вновь открыл толстым ключом, и оказались в коридоре, похожем на тот, из которого вышли, только здесь в начале был еще один «санитарный кордон» и сетчатая перегородка во всю стену, а в торце – окно, забранное в толстую решетку.
– Пришли, – сказал Семен Витальевич, отпирая тем же ключом одну из неразличимых дверей. – Интенсивная терапия.
В помещении, куда в сопровождении врача вошел Павел, стоял густой аптечный запах, вдоль стен лепились приборы с датчиками, что напомнило ему бункер на уральском полигоне, только здесь приборов было меньше и почти все они были отключены. Посередине одиноко стояла широкая кровать с белым жестким матрасом, а на ней, прикрытая лишь простынкой, лежала кажущаяся совсем маленькой Таня. На фоне разметавшейся по матрасу копны медных волос лицо ее казалось особенно бледным, но когда Павел подошел поближе, он заметил на щеках легкий румянец. И вообще, она была не бледна, а бела – той особой белизной, которая бывает только у рыжих. Просто Павел уже отвык от этой белоснежности. Рядом с Таней на стуле пристроилась медсестра, которая читала книжку и одновременно следила за капельницей. При виде заведующего медсестра встала.
– Ну как тут? – спросил Семен Витальевич.
– Нормально, – отозвалась медсестра. – Продолжаю вводить глюкозу и физраствор... Семен Витальевич, может, я пойду перекушу, а? С утра ведь ни на шаг. Стояние-то у больной устойчивое, надо только флаконы менять...
– Идите, идите, – рассеянно сказал заведующий и обратился к Павлу. – Делаем что можем. Остальное может сделать только сам организм. Лично у меня прогноз на этот случай самый оптимистический. Повторяю, организм у вашей жены фантастически сильный./Сознание может вернуться в любую минуту.
Павел подошел к кровати, сел на стул, освобожденный медсестрой, и лишь затем спросил у врача:
– Можно?
– Можно-можно. Только больную не теребите и капельницу не трогайте.
Павел осторожно взялся за Танину руку, свободную от капельницы. Рука была теплая, расслабленная. Он не сводил глаз с Таниного лица, надеясь на этом немом и прекрасном лице прочесть ответы на непростые свои вопросы.
– Таня, – прошептал он. – Танечка, как же так?
– Пять минут, – сказал Семен Витальевич. – Я покурю пока.
Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь.
Павел сидел и молча гладил безучастную Танину руку, глядя в ее закрытые глаза.
– Я люблю тебя, – через некоторое время произнес он. – Все еще люблю. Но ты не, волнуйся, это пройдет, обязательно пройдет. Ты только поправляйся, хорошо? А я... я обещаю забыть тебя. Только знаешь что? И ты отпусти меня. Отпусти, пожалуйста, умоляю. Позволь мне забыть, позволь не любить тебя, помоги мне, прошу... Больше я ни о чем и никогда просить не стану.
Она не шелохнулась. Только грудь ритмично вздымалась под простыней.
– Впрочем, знаешь, я согласен, – продолжил Павел, – я согласен даже всю жизнь мучиться тобой, если это нужно тебе, если это необходимо для того, чтобы ты вот сейчас встала и пошла... Нужно?
Молчание. Павел поднялся и навис над лежащим телом.
Встань и иди! – неожиданно выкрикнул он.
Она лежала по-прежнему.
Павел отшатнулся от кровати, выпрямился, одернул пиджак и направился к двери.
– Прощай, – не оборачиваясь, сказал он.
В коридоре у самой двери стоял Семен Витальевич с дымящейся папиросой.
– Все? – спросил он.
– Все, – ответил Павел. – Дайте закурить, пожалуйста.
Он дрожащей рукой взял протянутую "беломорину, прикурил от папиросы врача, жадно затянулся.
– Пожалуйста, дайте мне знать, как только она придет в себя. Я оставлю вам домашний телефон, рабочий...
– Всенепременно, – заверил врач. – Вам второму, клянусь.
– Почему второму?
– Сначала следователю. Он так сказал. Гражданский долг, ничего не попишешь.
Оба помолчали.
– С Лариным Иваном Павловичем пообщаться не хотите? – спросил врач. – А то он тут же, двумя этажами ниже.
– Спасибо, не хочу, – ответил Павел.
Семен Витальевич позвонил на следующий день, и на следующий, и на следующий.
Все та же картина. Никаких изменений. Посещения пока не разрешаются.
Следователь Чернов не звонил. У Павла же связываться с ним не было никакой охоты.
На пятый день, примерно в полдень, Семен Витальевич позвонил Павлу прямо на работу. Голос врача звучал растерянно и даже несколько виновато.
– Утром ваша жена пришла в сознание, – сказал он и замолчал.
У Павла дрогнуло в груди.
– И что? – спросил он.
– И ничего. Я не успел ни поговорить с ней, ни даже толком взглянуть. Как только медсестра из ее палаты пришла сообщить мне, в кабинет явилась важная делегация. Представитель Минздрава, республиканской прокуратуры, еще какие-то деятели. Показали удостоверения и предписание о незамедлительном переводе Черновой Татьяны Всеволодовны в подмосковную клинику Четвертого управления Вы знаете, что такое Четвертое управление?
– Знаю.
– Я, естественно, тут же позвонил следователю, но там никто не брал трубку... Короче, мне ничего не оставалось, как подчиниться предписанию. Я отдал им историю болезни и распорядился подготовить больную к перевозке. У них был свой транспорт. А ваша жена... она как будто ждала их. Сама приняла душ, оделась тоже самостоятельно – они привезли ей новую одежку, белье... Села с ними и уехала.
– Куда? Они оставили точный адрес?
– В том-то и дело, что не оставили. В предписании сказано только: «В одну из подмосковных клиник Четвертого управления Минздрава». Непонятная история.
– Да уж, – согласился Павел. – Спасибо, что позвонили. Я постараюсь разобраться.
Он повесил трубку, поднялся и подошел к вешалке. Из кармана пальто он достал бумажник, а оттуда – сложенную вдвое бумажку с телефоном следователя. Если кто-то что-то понимал в этой ситуации, это только Валерий Михайлович Чернов.
Павел набирал его номер трижды, с интервалами минут в сорок. Трубку сняли лишь на четвертый раз.
– Городская прокуратура. Старший следователь Никитенко, – сказал незнакомый голос.
– Позовите, пожалуйста, следователя Чернова, Валерия Михайловича.
В трубке надолго замолчали. Потом голос подозрительно спросил:
– А вы, собственно, кто и по какому делу?
– Моя фамилия тоже Чернов. Я по делу жены, Черновой Татьяны Всеволодовны. Его ведет Валерий Михайлович.
– Валерий Михайлович ничего уже не ведет. Все его Дела переданы мне. И никакого дела Черновой среди них нет.
– Но как же так? Может, называется по-другому? Ну, в общем, у нее в доме от передозировки наркотиков погибли двое, Зейналов и Крестовоздвиженская, а она...
– А-а, знаю такое дело. Оно закрыто.
– Как закрыто?
– Так и закрыто. За отсутствием состава. Их же никто насильно не колол, не убивал.
– Да, но...
– Вы хотите обжаловать наше решение?
– Нет, но хочу понять... Скажите, а куда делся Чернов?
На том конце опять замолчали. Павел подождал и добавил:
– Может быть, это тайна?
– Да какая там тайна! – с ожесточением ответил преемник Чернова. – Дурацкий случай, нелепый... Чистил Валерий Михайлович табельное оружие и случайно курок спустил. Завтра хороним...
– Простите, – сказал Павел и тихо повесил трубку. Больше звонить было некуда.
Глава шестая
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ
27 июня 1995
"Ладно, – подумал Люсьен и решительно направился к длинному столу, на котором во вполне приличном ассортименте были выставлены разные напитки и закуски. – Значит, все-таки сафари на динозавра. Охмуреж по высокому классу.
Он, не присаживаясь, выпил полстакана коньяку, потом сел и принялся закусывать, исподволь оглядывая зал.
Насколько в его теорию вписывалась вся обстановка этого просторного и шикарного номера, настолько же противоречило ей поведение участников мероприятия. Устроители надувательских презентаций не встречают гостей каменными рожами, не опаздывают к началу и явно не ограничиваются всего двумя приглашенными. И, кстати сказать, этот самый второй приглашенный, зевающий у окна над каким-то журналом, уж и вовсе ни в какие ворота! Мятая футболка, джинсы типа «ну, погоди», клочковатая седенькая борода... В прежнее время такие типажи частенько встречались по пивным, разглагольствуя с любым желающим о Мировой Душе и тому подобном. Сейчас то ли экземпляры такие повы-велись, вымерев от некачественной водки, то ли пивные, став в большинстве своем заведениями почти элитарными, оказались им не по тощему дои, ентско-инженер-скому карману... В общем, Люсьен таких давненько не видал, и тем более неожиданно было видеть подобного представителя человечества здесь, на фоне панорамы залива, в интерьерах, так сказать... Что-то тутвсе-таки не то. Ох, не то. Ну да ладно: есть-выпить имеется, а там посмотрим. И Люсьен еще разик приложился к коньяку.
Из прихожей послышались шаги и громкий мужской голос:
– И все же, госпожа Амато, мы с вами явно встречались раньше.
– Не помню, – тем же непроницаемым голосом произнесла японка. – Пройдите, пожалуйста. Миссис Розен будет с минуты на минуту.
(1980-1982)
I
Мело-мело по всей земле. Но свеча не горела. Горели мощные дуговые лампы, даруя иллюзию солнца светолюбивой южной растительности зимнего сада, способствуя фотосинтезу и здоровому росту. Но под раскидистыми листами кокосовой пальмы стоял приятный полумрак, а совсем рядом – лишь руку протяни! – журчали, изливаясь из мраморной стены в мелкий бассейн, прозрачные струи каскада. Шеров доверительно положил руку на Танино колено и заглянул в золотистые глаза.
– Хорошо выглядишь, – заметил он.
– Это только оболочка. Внутри все выгорело. Пусто. Я умерла. Зря ты меня вытащил. Такая я тебе ни к чему.
– Это уж позволь решать мне. Чего ты хочешь?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Обратно хочу.
– В Ленинград? В больницу? Под следствие? – спросил он саркастически.
– В смерть, – серьезно ответила она. – Там хорошо... Знаешь, я очнулась тогда с чувством изведанного счастья, полноты сил и уверенности, что все хорошо. Но это чувство было как остаточек чег, о-то неизмеримо большего и длилось всего миг. А потом стало скучно... Шеров, прости за лирику, я тебе благодарна, конечно, только отпусти меня, пожалуйста.
Он хмыкнул.
– Вот еще! Настроения твои мне понятны. Результат перенесенного шока. Это пройдет.
– Вряд ли...
– Дай срок. Как говорил один француз в кино, я научу тебя любить жизнь,
Таня улыбнулась.
– Что ж, спасибо за заботу. Ты ведь помнишь, я не люблю быть в долгу. Я отработаю.
– Само собой, – помолчав, сказал Шеров. – Только ты сейчас отдыхай, поправляйся. Ты еще не готова, да и я не готов говорить с тобой о делах.
– Я готова, а ты – как хочешь. Можно и не о делах. Только забери меня отсюда.
Вечером следующего дня они сидели в роскошной гостиной городской квартиры Шерова, любовались видом на раскинувшийся под Воробьевыми горами большой парк и не спеша потягивали крепчайший кофе, приготовленный молчаливым чернокудрым Архимедом, заедая свежей пахлавой с орехами и прихлебывая какую-то алкогольную диковину, похожую одновременно на коньяк и на ликер с легкой мандариновой отдушкой. Тане было спокойно, легко, и никуда не хотелось спешить. Шеров с улыбкой поглядывал на нее.
– Все-таки не прощу дяде – Коке – он знал, что ты жив, и ничего не сказал мне. Правда, я тоже догадывалась, но... – проговорила Таня, поставив бокал.
– Прости его, пожалуйста. Он делал так по моей просьбе.
– Но зачем?
– Во-первых, мне нужно было на некоторое время лечь на дно, и пожар случился очень кстати. Во-вторых, за тобой могли следить люди Афто и через тебя выйти на меня прежде, чем я успел бы выйти на них. А в-третьих, хотелось посмотреть, как у тебя получится без меня.
– В целом неважно, как видишь.
– Я бы так не сказал.
– Шеров, и все-таки зачем ты вытащил меня на этот раз?
– Имею такую слабость – выручать прекрасных дам, попавших в трудное положение.
Таня усмехнулась.
– Это ты мне уже излагал вчера в клинике. А если серьезно?
– Изволь. Я вижу В тебе большой талант, не использовать который считаю неумным.
– Надо же!
– Кроме того, я считаю, что тебе пора возвращаться ко мне.
– Сейчас? Да я ни на что не гожусь. Не то, что раньше.
– Заблуждаешься. Раньше ты была маленькой и умной. Теперь ты умная и большая.
– Шутишь? Я за эти годы превратилась в заурядную гулящую разведенку с сильной наркотической зависимостью.
– Нет. За три года ты очень повзрослела и набралась очень полезного опыта, который никогда бы не получила, если бы осталась со мной.
Таня только фыркнула в ответ.
– Знаешь, в чем заключается этот опыт? – спросил Шеров.
– В чем?
– В том, что ты на своей шкуре поняла, кем никогда не будешь.
– ?
– Ты никогда не будешь ни образцовой женой и матерью, ни той самой заурядной гулящей бабой, про которую только что говорила. Ты таких шишек набила, пытаясь идти по этому пути, что никогда не сможешь снова встать на него. А если такие иллюзии и сидят в твоей голове, то весь твой организм отторг их начисто и не даст им ходу. Я беседовал об этом с доктором Стрюцким, а уж его-то мнению доверять можно.
– Да уж.
Таня поежилась, вспомнив кой-какие процедуры, прописанные этим светилом для избранных.
Он налил по рюмочке и попросил Архимеда приготовить еще кофе. Таня закурила.
– Что ж, раз нельзя быть обыкновенной бабой, буду бабой необыкновенной. Под твоим чутким руководством. Жаль только, что начинать придется .с пустого места.
– Зачем же с пустого? Я, знаешь ли, еще на что-то гожусь.
– Я и так слишком многим тебе обязана. К тому же я из тех голодающих, которые предпочитают получить удочку, а не рыбу.
– Так я тебе и предлагаю удочку. А потом ты наловишь мне рыбы. Это будет аванс, как тогда, в первый раз.
– Знаешь, я еще в клинике предполагала, что такой разговбр состоится. У меня было время подумать, подготовиться. И я скажу тебе так: я готова работать с тобой. Но я никогда – слышишь, никогда! – не буду слепо действо – вать по твоей указке. Случай с Афто меня многому научил. Все, что ты сочтешь нужным мне поручить, будет предварительно обсуждаться со мной во всех деталях, включая условия и форму оплаты. Причем я оставляю за собой право отказаться. А за то, что ты уже для меня сделал, я расплачусь, и расплачусь достойно.
Шеров слушал ее с улыбкой.
– Ты действительно повзрослела, – сказал он. – Я постараюсь подбирать для тебя поручения, от которых ты будешь не в силах отказаться. И прислушиваться к твоим соображениям. И приму твою плату – в том виде, в каком ты захочешь ее дать... Теперь ответь мне на более конкретный вопрос: тебе и в самом деле приходится начинать практически с нуля. Подниматься ты хочешь сама, без моих авансов – понимаю и одобряю. Но на первое время я для тебя серьезных дел не планирую, их нет пока. Самодеятельностью же заниматься не советую – при всех твоих талантах сгоришь, не зная обстановки. А нормально жить надо уже сейчас. Я не случайно возил тебя на Кутузовский сегодня. Понравилось?
– Что, квартира? Не то слово. Нисколько не хуже, чем у меня в Питере. Впрочем, ты там не был... Только я и не подозревала, что ты меня туда привез квартиру осматривать. Думала, просто светский визит, с хозяином,
Артемом Мордухаевичем познакомить решил...
– Артем Мордухаевич – человек, конечно, немаленький, хоть и говно изрядное. Но знакомство с ним тебе без надобности.
– Почему?
– Он, как нынче выражаются, отъезжант. Срочно отбывает на родину предков.
– Не понимаю. У него же здесь явно все схвачено.
– Более чем. Но и на него все, используя твое словечко, схвачено. Его в прошлом году ОБХСС крепко зацепил. Артем отвертелся, удачно сунул одному верхнему лялечке. Пришлось свернуть меховой бизнес, и теперь ему никто здесь обратно развернуться не даст.
– В Израиле зато развернется здорово – зимы там суровые, меха в цене. – Таня усмехнулась, представив себе меховое ателье под финиковой пальмой.
– Что-нибудь придумает. Он туда уже приличные деньги перекачал. И еще хочет. Квартиру вот продает.
– А Родина, надо полагать, будет из-под него иметь комнатушку в Чертаново?
– В Ногатино. Но мыслишь в правильном направлении.
– И сколько он за свой терем хочет?
Шеров назвал сумму. Оч-чень кругленькую сумму.
– И сколько он готов ждать?
– Месяц, не больше. Торопится очень.
– Да, такие денежки быстро не поднимешь... Слушай, квартира, конечно, роскошная, но, может, ну ее на фиг? Другая подвернется...
– Это как сказать. Дрянь какая-нибудь, конечно, подвернется. А с хорошим жильем сейчас в Москве напряженно. Начальства больно много развелось. Блочный ширне-потреб никого уже не. устраивает... Такой вариант раз в десять лет выскакивает, уж ты поверь мне... Ну, какое видишь решение?
По его глазам она поняла: Шеров очень хочет, чтобы она попросила денег у него: Но хотелось бы без этого обойтись.
– Дядя Кока сможет продать мою питерскую квартиру с обстановкой. Выгодно – или быстро.
– Оформить развод, выписать мужа с ребенком – слава Богу, есть куда, – заплатить ему отступного...
– Павел не возьмет, – сказала Таня.
– Ну и дурак. Но предложить все-таки надо, да и на квартиру надежного покупателя подыскать. На это уйдет много времени. Я, конечно, не отказываюсь ссудить тебе, сколько потребуется, но...
– У меня есть дача под Москвой. Правда, оформлена на брата. Для покупки требовалась московская прописка, а у него тогда была...
Шеров посмотрел на Таню с некоторым удивлением.
– Надо же, не знал. А думал, что все о тебе знаю. Где дача, какая?
Таня рассказала. Шеров присвистнул.
– Боярская слобода. В этом местечке сейчас даже за времянку тысяч двадцать дадут. Завтра же едем смотреть. Может, сам куплю.
– Посмотреть-то можно. Но для всякой там купли-продажи брата вызывать надо.
Шеров, не вставая, протянул руку назад, снял с беломраморной крышки серванта трубку с кнопками и свисающим вниз кусочком провода и протянул Тане.
– Индукционный аппарат. Последний писк, – пояснил он.
– Ленинград – восемь один два?
Шеров кивнул. Таня принялась нажимать кнопки.
– Адочка? Здравствуй, милая... Да, я, из Москвы. Все хорошо. Как вы?.. Приеду, расскажу. Слушай, Никита дома?.. Что? В Москве? Где, у кого, не знаешь?.. Погоди, сейчас запишу...
– Она посмотрела на Шерова и изобразила, будто пишет в воздухе. Он тут же принес бумагу и паркеровскую ручку. – Юрий Огнев? Это который артист? Номер... – Она записала номер телефона Огнева. – Еще как ты сказала? Квасов Николай? Телефона не знаешь? Другие варианты есть? Что? С Лариной созванивался перед отъездом, обещал встретиться в Москве? А ты подслушивала?.. Ладно, шучу. Пока.
Таня нажала кнопку отбоя, положила трубку на стол и откинулась в кресле, заложив руки за голову.
– Брат в Москве, – сказала она. – Хорошо бы отловить его и переговорить.
– Лови, – сказал Шеров. – Мне тоже приятно будет возобновить знакомство. Я и видел-то его один раз.
– Только Ада не знает, где он остановился. Дала три варианта. Начнем с самого простого и самого вероятного. Звоним Огневу.
– Это кто? – спросил Шеров.
– Его любовник, – спокойно ответила Таня и, поймав удивленный взгляд Шерова, пояснила: – Он же у нас пидор.
– М-да, – сказал Шеров. – Общаясь с тобой, узнаешь много неожиданного. А Кока мне говорил, что у него бурный роман с Лариной, артисткой.
– Это для отвода глаз, – сказала Таня; – Хотя он, если захочет, может и с бабой. Это у них называется «белый». Она вновь взяла трубку и набрала номер Огнева.
– Слушаю! – раздался в трубке нервный, срывающийся голос.
– Будьте добры Юрия Сергеевича, – вежливо попросила Таня.
– Да слушаю я!
– Здравствуйте, Юра. Это говорит Таня, сестра Никиты Захаржевского. Мне он срочно нужен. Я знаю, что он в Москве, я сейчас тоже в Москве.
– Ничего я не знаю! С самого утра укатил на моей машине, сказал, что будет завтра, ничего не объяснил, я места себе не нахожу... Только я не верю, что он будет завтра! Мы поссорились вчера, он нахамил мне, ударил, я видеть его не желаю!
– И вы не догадываетесь, куда он мог поехать?
– Догадываюсь, только вам не скажу! Впрочем, нет, скажу – поехал трахаться с какой-нибудь бабой сисястой!
Таня поняла, что Огнев изрядно пьян.
– И вы не знаете, как бы мне эту самую бабу найти?
– Вы что, издеваетесь?! – взвизгнул Огнев и бросил трубку.
– Вот так, – вздохнув, сказала Таня. – Первый номер пустой. Будем искать Николая Квасова без телефона или Татьяну Ларину без адреса.
– Погоди-ка, – встрепенулся Шеров. – Ты сказала, Николай Квасов? Фигуры типа Огнева меня интересуют мало, а вот Николай Квасов – очень знакомое звукосочетание. Конечно, в Москве Квасовых вагон с прицепом, но посмотрим, вдруг тот?
Шеров пошел в кабинет и поманил за собой Таню. Кабинет напоминал музейный зал – размерами, антикварной мебелью из карельской березы, расписным плафоном и вообще всем, включая монументальный чернильный прибор из четырнадцати предметов. Особенно удивил Таню огромный серый телевизор, к нижней панели которого была зачем-то нриделана клавиатура от пишущей машинки.
– Это что? – спросила она Шерова.
– Персональный компьютер, – с гордостью ответил он. Тане это ничего не сказало, и Шеров пояснил: – Гениальное устройство для хранения и обработки информации. Дорогой черт, но в деловых руках окупается мгновенно. Как-нибудь покажу, на что он способен. Ты ахнешь.
Он подошел к большому и красивому, как все здесь, картотечному шкафу, немного подумал и выдвинул один из ящиков.
– Компьютер компьютером, а по старинке ловчее, – сказал он, просовывая вдоль вынутых из ящика карточек вязальную спицу. – Алфавитно-систематический принцип. Помнишь?
Таня кивнула. Шеров аккуратной стопкой выложил оставшиеся на спице карточки, отсчитал с краю несколько дырочек, вновь просунул спицу и резко поднял ее. На ней осталось висеть три карточки.
– Вот, пожалуйста, известные мне Квасовы Николаи, проживающие в Москве. Выбирай.
Квасов, Николай Константинович, 1920 г.р., генерал – полковник, начальник Академии тыла и транспорта.
Квасов, Николай Андреевич, 1954 г.р., референт, Комитет Народного Контроля.
Квасов, Николай Мефодиевич, 1938 г.р., директор, центр техобслуживания ВАЗ.
– Не похоже, – сказала Таня, еще раз просмотрела карточки и все же отложила вторую. – Вот эту, пожалуй, посмотрим. Вот это что значит?
– Выпускник МГИМО 1976 года, – пояснил Шеров.
– Никиткин институт, Никиткин год. Тепло, тепло, – сказала Таня. – А вот тут что за закорючка?
– Склонен к нестандартным сексуальным проявлениям, – бесстрастно произнес Шеров.
–В яблочко! – воскликнула Таня. – Звоним.
– Знаю я этого Кольку Квасова, – сказал Шеров. – На побегушках у моего доброго приятеля Шитова. Шустрый парнишка.
– Рабочий или домашний? – спросила Таня.
– Рабочий, конечно. Это же трудовой чиновник, не то что Огнев.
Таня поспешно набрала указанный номер.
– Комитет Народного Контроля, приемная председателя, – ответил приятный молодой баритон.
– Будьте добры Николая Андреевича Квасова. – Я у телефона. Чем могу быть полезен?
– Здравствуйте, Николай Андреевич. Я Татьяна, сестра Никиты Захаржевского. Видите ли, мне сказали, что он в Москве, а он мне срочно нужен...
– Ах, вы та самая Танечка? Мне Никита много о вас рассказывал. Да, он здесь, утром заглянул ко мне, попросил взять кое-что... ну, в нашем буфете, вы понимаете. Обещал заехать в шесть часов. На всякий случай оставил номер, по которому его можно застать до шести. Вам дать?
– Да, будьте любезны.
– Записывайте...
Квасов продиктовал номер телефона и очень мило попрощался с Таней, взяв с нее слово непременно позвонить ему в конце недели. Судя по всему, отмеченная склонность Квасова к нестандартным сексуальным проявлениям не исключала, как и у родимого брательника, проявлений стандартных.
Не тратя времени даром, Таня тут же набрала записанный номер. Трубку снял Никита...
II
– Еще! – хрипло простонала Таня, откинув на подушку голову с мокрыми волосами. – Еще!
– А ты ненасытная, – лениво заметил Никита и стряхнул пепел прямо на ковер у изголовья. – Что ли, так изголодалась при Ваньке, что никак не уймешься?
– Еще, – повторила Таня, словно других слов в русском языке не было.
Никита задумчиво оглядел себя, ее, одеяло, свалившееся на пол, далекий стол, на полированной поверхности которого одиноко стояла бутылка теплой минералки.
– Ладно, – наконец проговорил он, – попробую. Только ты спляши.
Это предложение вывело Таню из забытья.
– Офонарел, да? – со смехом спросила она и, приподнявшись, дернула его за причинное место.
– Кончай, – сказал Никита.
– И хотела бы, да без тебя никак.
– Я не в том смысле. Кончай тягать меня за хобот. Он этого не любит. Еще обидится и объявит лежачую забастовку.
– Не надо!
– Тогда пляши!
– Все тебе припомню, Захаржевский! Таня перевалилась через него, на четвереньках приземлилась на ковер, встала.
– Что ж ты, танцуй! – потягиваясь, сказал Никита.
– А ты спой тогда! – огрызнулась Таня и показала ему язык.
– Ля-а-а-а-а! – гнусаво взвыл Никита.
– Тиш-ше! – зашипела на него Таня. – Ну точно офонарел!
– Распевка, – сказал Никита, пожимая плечами. – Без нее никак. Ну, поехали, да? Три-шестнадцать... Эх, раз, еще раз... Ты что, заснула? Больше жизни, товарищ Ларина! Интересно, ты и на съемках такая же амеба?
– На съемках так не упахивают, – ответила ему Таня.
– Ах, мы жаловаться? А ведь кто-то только что просил еще...
– Слушай, а без танцев никак нельзя? – взмолилась Таня.
Никита почесал в затылке.
– Вообще-то можно... Только скажи волшебные слова, а потом поцелуй.
Таня навалилась на него, прошептала ему в ухо: «Пожалуйста, Никитушка!» – и чмокнула внос. Никита тряхнул головой.
– Две ошибки, товарищ Ларина!
– Какие? – осведомилась она и легонько укусила его за ухо.
– Во-первых, слова твои, конечно, волшебные, но не для этих случаев. Тут нужны другие.
– Какие же? Научи.
– Закрой глаза и повторяй за мной. Биби меня...
– Биби меня...
– ...мой сладкий зу и.
– ...мой сладкий зу и.
– Теперь – все вместе, а потом поцеловать, – распорядился Никита.
– Биби меня, мои сладкий зуи! – с выражением продекламировала Таня и впилась Никите в губы. Он довольно быстро отстранился.
– Ты не меня целуй, ты его целуй!
– Кого это его? – спросила Таня.
– Ну, кого просила... Мой сладкий зуй, – Для большей наглядности Никита провел рукой у себя между ног.
– И что, он будет... биби? – недоверчиво спросила Таня.
– Отбибикает за милую душу, – заверил ее Никита. – Только ты тоже к нему с душой...
Таня повторила заклинание и, развернувшись на пятой точке, прильнула, куда было ведено.
Это была одна из бесконечных вариаций на заданную тему. А тема была задана в тот летний день, когда она, преисполненная отчаяния и чаяния, позвонила ему с Садовой. Хотя прошло уже больше восьми месяцев, Тане казалось, что это было только вчера. Тогда он опередил ее в гонке до дому, и, когда она отворила дверь, встретил ее в шикарном шелковом халате, намытый, разодеколоненный, и тут же увлек ее в постель, где показал Тане неведомые дотоле чудеса секс-атлетики. Пока она, обалдевшая от таких щедрот природы и вусмерть удовлетворенная, спала, он приготовил роскошный ужин, существенно подкрепивший их силы. С тех пор они на практике изучили всю «Кама-Сутру», за исключением совсем уж акробатических поз, причем Таня, быстро пережив период начального смущения, обнаружила в себе не меньшее, чем у ее любимого, бесстрашие и не отказывала себе и ему в удовольствии в самой разнообразной обстановке. Особо следует отметить заднее сиденье оранжевой огневской «Нивы» и двуспальное купе «Красной стрелы» – всякий раз, когда Таня выезжала в столицу на съемки «Начала большого пути», выяснялось, что у Никиты тоже в Москве срочные дела. Сосредоточению на желаемом немало способствовал ритмичный стук колес и мелькающий в купе свет придорожного фонаря, поставленного освещать рную заоконную природу.
Если не считать этих поездок, о которых обычно было известно заблаговременно, Никита являлся к ней неожиданно, и она всегда была ему рада. Даже после самого утомительного дня – а работы у Тани этой осенью было много, – появление Никиты придавало ей сил и настраивало самым недвусмысленным образом: стоило ей увидеть его, руки сами собой начинали расстегивать пуговицы. У него тоже, по его собственному признанию, осень проходила под тютчевским девизом: «Весь день стоит, как бы хрустальный».
Но осень отдождила положенный срок, и наступила зима, мягкая, снежная, а на двадцать пятый день товарищ Клюквин вызвал всех участников «Начала большого пути» на, как он выразился, «предпремьерный показ». Иначе говоря, на приемку начерно еще смонтированного фильма государственной комиссией. Учитывая статус и тематику фильма, комиссия была назначена архипредставительная, возглавляемая лично заведующим идеологическим отделом ЦК КПСС... фамилию Таня забыла. Дальнейшая судьба киноэпопеи всецело зависела от решения этой комиссии, и хотя ни Клюквин, ни Шундров, ни кто-либо из их многочисленных прихлебателей в благополучном исходе не сомневался, волнение в начальственных рядах все же присутствовало и волнами спускалось вниз, затрагивая всех.
Уже в самом начале съемок Таня поняла, что Анатолий Федорович Клюквин – человек исключительно занятой, масштабный и государственный. Реквизировав под свой грядущий шедевр полдесятка лучших павильонов студии, он начал съемки в пяти местах разом, поставив во главе каждого участка одного из своих молодых помощников – шустрых и крепких парней, похожих то ли на кэгэбэшни-ков, то ли на профессиональных комсомольцев. Раз в день, около полудня, он появлялся на студии, вместе со свитой обходил площадки и удалялся. Через некоторое время к его дублерам прибегал курьер с записочкой, и молодые люди, объявив получасовой перерыв, уходили на инструктаж. Почти все кадры снимались с первого дубля. Здесь, как и во всем, товарищ Клюквин неукоснительно следовал указаниям свыше, а главное на этот год указание звучало так:
«Экономика должна быть экономной!» Огромная четырехчасовая картина была практически отснята за три неполных месяца. Что ж, и это было в полном соответствии: разве не был призыв «наращивать темпы» девизом всей пятилетки?
Госприемка прошла на «ура», всех, имевших отношение к фильму, угостили ошеломляющим банкетом и выдали поразительные, по крайней мере для Тани, премиальные – полторы тысячи рублей. За полтора месяца они с Никитой просвистели половину этой суммы в свободное от съемок и «биби» время, а вторую половину Таня положила на книжку. И вот теперь, в феврале, Таня вновь оказалась в Москве, в номере на тринадцатом этаже гостиницы «Россия» (товарищ Клюквин экономил только на пленке и съемочном времени), из окна которого могла разглядеть веселые луковки Василия Блаженного, чуть присыпанные снегом. Никита проводил ее со «Стрелы» до самого номера, а поскольку заехать за ней, чтобы отвезти на официальную премьеру во Дворце Съездов, должны были только в половине шестого, то времени для «сладкого зуя» нашлось с избытком.
