Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)
– Господи!
– Да это же Ларина, артистка!
– Батюшки, вся в крови!
Не слыша этих восклицаний, Таня наклонилась к окошечку и прошептала прямо в белое лицо кассирши:
– Касса, милая, скорее...
Тут ноги ее подкосились, и она рухнула на дощатый пол.
III
...Сырой брезент шатра провисал под непрекращающимся, вечным мелким дождем, почти касаясь склоненных голов, покрытых серыми капюшонами. Фигуры в бесформенных балахонах сидели вокруг горизонтально поставленного и медленно вращающегося колеса. На поверхности колеса от одной сгорбленной фигуры к другой перемещались предметы, и каждая фигура, исполнив с одним предметом определенную операцию, бралась за другой. К Тане эти предметы попадали в виде черных дисков величиной примерно в половину ладони. Она снимала с колеса подъехавший диск, опускала тряпку в едкий белесый порошок и принималась натирать верхнюю поверхность диска, пока она не начинала тускло блестеть и на ней не проступали непонятные слова: «SCRIVNUS REX IMPERAVIT». Тогда она клала диск на колесо и бралась за следующий. Она не знала, как и когда попала в это запредельно унылое место, не знала, что это за место и кто окружает ее. Изредка, подняв голову, она осматривалась, но видела лишь колесо, склоненные головы, скрытые капюшонами, да низкий ветхий брезент, с которого капали просочившиеся капли. Одно она знала твердо: надо выполнять работу, не отвлекаться, не задумываться, не выпадать из общего тягучего ритма, ибо наказание будет неминуемым и страшным. Ей было... ей было никак. Не было никаких чувств, кроме смиренной тоски и всеподавляющего чувства страха перед тем, что произойдет с ней, если она допустит малейший сбой. Да еще неприятное, колючее ощущение грубой ткани балахона, надетого прямо на голое тело. Вот заблестел под ее огрубевшими руками еще один диск, значит, пора брать другой. Иногда она принималась считать начищенные ею диски, но очень скоро сбивалась со счета, да и смысла в нем не было, потому что дискам не было конца и потому что она не знала, что будет, когда она досчитает до какого-нибудь заветного числа, и боялась того, что будет, потому что здесь все изменения могли быть только к худшему.
Колесо остановилось. В центре его образовалась круглая дыра, из которой медленно поднималась стройная и неярко светящаяся фигура воина. Сначала показался высокий шлем, гордая голова, плечи, прикрытые металлическими наплечниками, круглый щит... Последними – мускулистые ноги в высоких сандалиях. Над колесом во всей красе возвышался центурион, в котором Таня с дрожью узнала Никиту. Одна рука его держала щит, а другую он поднял высоко над головой. В поднятой руке появилось ослепительно голубое копье и стремительно завращалось, оставляя в полумраке огненный круг. Вращение ослабевало, и вот копье замерло в руке центуриона. Его наконечник указывал на Таню.
– Ты, – сказал центурион, едва разжимая тонкие губы. – Пойдешь со мной.
Таня сползла со скамьи и плюхнулась коленями на склизкий холодный пол.
– Пощади, господин мой! Я всегда работала старательно, не ошибалась, не получила ни одного нарекания... Губы центуриона тронула надменная усмешка.
– Поднимись с колен, девка. Безграничнее твоей глупости лишь милость Божественного Цезаря Скривнуса, Повелителя Первого Круга... Так и быть, пусть его копье выберет другую. Ты увидишь, что это ничего не изменит.
В его поднятой руке вновь завращалось голубое копье – и замерло, указывая острием на другой край шатра, на одну из сгорбленных фигур в балахоне.
– Ты, – сказал центурион. – Пойдешь со мной. Таня подняла голову. Пронзительный голубой свет чуть не ослепил ее. Копье указывало на нее.
– Но... но... – пролепеталаона. – Как же так?
– Глупая девка, очень глупая, – процедил центурион. – Смотри. Эй, вы! – крикнул он, и фигуры послушно подняли головы. – Капюшоны снять!
Фигуры дружно обнажили головы и открыли покорные, бесстрастные лица. В каждом лице Таня узнала саму себя.
– Вот так, глупая девка, – сказал центурион и, с легкостью пройдя сквозь плотный обод колеса, взял ее за руку. – Идем со мной. Божественный Скривнус, Повелитель Первого Круга, приглашает тебя на обед.
Не выпуская ее руки, он вывел ее из шатра прямо сквозь брезентовую стену. Они оказались в бескрайней волнистой глиняной пустыне, под серым дождливым небом.
– Идем, – повторил центурион и четким шагом направился к горизонту, волоча ее за собой.
Его сандалии были снабжены шипами, а ее босые ноги скользили по мокрой глине. Она падала чуть ли не на каждом шагу. Центурион терпеливо дожидался, когда она встанет, потом снова брал ее за руку и вел дальше.
Впереди показалась гладкая черная поверхность, от которой даже на таком расстоянии веяло жутью.
– Что там? – дрожащим голосом спросила она.
– Маре Тенебрарум, – сказал центурион. – Море Мрака. Там ждет тебя Черный корабль Божественного Скривнуса, Повелителя Первого Круга. Смотри.
Он показал на черную точку в том месте, где серая глина сливалась с черной водой. Точка стала расти, обретать форму, и Таня разглядела в ней высокий трехмачтовый корабль с черными парусами. На грот-мачте развевался черно-алый флаг, при взгляде на который ее обдало нестерпимым холодом.
– Я не пойду туда, – сказала она и уселась прямо на мокрую глину.
Центурион посмотрел на нее презрительно и чуть сочувственно.
– Поразительно глупая девка, – сказал он. – Пойми же ты, что Божественный Скривнус всемогущ и может, в пределах Первого Круга, пребывать одновременно везде – и в своем дворце, и в императорской каюте Черного корабля, и в сером небе, и во мне, и в тебе, и в этом вот щите.
Он выставил перед ней щит, тут же замерцавший медно-красным. Таня завороженно смотрела на полированную поверхность щита. По обводу щита проступили хорошо знакомые ей буквы «SCRIVNUS REX IMPERAVIT», а в самом центре появилась мертвая голова с огромными незрячими глазами и плотно сжатыми губами.
– Хе-хе, а вот и я! – сказала голова, не разжимая губ, и Таня с диким ужасом поняла, что голова разговаривает перерезанным горлом. – Мы, Божественный Скривнус, и прочая, и прочая, ждем тебя на обед. Надеюсь, ты сумеешь доставить наслаждение нашему божественному желудку. Хе-хе-хе!
Таня сжалась.
– Нет!!! – крикнула она. – Не дамся тебе, Огнев! Голова исчезла в щите.
– Сестра! – вдруг каким-то бабьим голосом заверещал центурион. – Сестра!
Серое небо треснуло, как оберточная бумага, и в разрыве показалась громадная рука. Пальцы расширяли брешь, в которую бил яркий белый свет. Крохотный центурион поднял игрушечные ручки, закрываясь от света, глинистый берег таял, как во сне, а рука опускалась все ниже и ниже, пока не коснулась Таниного лба.
И Таня открыла глаза.
Над ней стояла женщина в белом халате и держала руку у нее на лбу. А над женщиной плыл белый, в трещинках, потолок.
– Где я? – прошептала Таня.
– А в больничке, милая, – сказала медсестра. – Склифосовского знаешь? Ну вот там.
– А этот... Божественный Скривнус?., Он хотел сожрать меня...
– Это, милая, наркоз у тебя отходит. После операции.
– Какой еще операции?
Таня попыталась сесть, но слабость отбросила ее голову на подушку.
– Не надо, милая, капельницу собьешь еще... А про операцию тебе завтра доктор расскажет. Сегодня поздно уже, домой пошел он.
Таня застонала.
– Слушайте, – сказала она. – Мне нужно рассказать. Срочно. Произошло ужасное. Позвоните в милицию, пусть пришлют кого-нибудь.
– Так были уже. И из милиции, и из прокуратуры. Телефончик в ординаторской оставили. Просили позвонить, как ты в сознание придешь.
– Звоните, – сказала Таня.
Медсестра с сомнением посмотрела на нее.
– А не торопишься? Может, до завтра погодим.
– Нет. Мне надо срочно... Только вот...
– Что, милая?
– Водички бы. И покурить.
Медсестра улыбнулась и достала из кармана пачку «Столичных».
– Специально для послеоперационных держим, – сказала она, вставляя сигарету Тане в рот и зажигая спичку. – Раньше с этим строго было – нельзя, и все тут. Только много больных, которые курящие были, через этот запрет после операции концы отдавали. И вышел новый указ: курящим курить давать.
Таня с наслаждением затянулась.
– Сколько я здесь?
– Не знаю, миленькая. Только сегодня заступила. А в прошлое мое дежурство тебя еще не было. Так что, может, вчера, а может, позавчера... Впрочем, погоди, оперировали тебя под утро, значит, скорее всего, ночью привезли – и сразу под нож. У нас профиль такой – час промедлишь, и можно больного на девятое отделение переводить.
– Девятое отделение – это что?
– Морг, милая.
Таня передернулась.
– Пожалуйста, позвоните им. Скажите, что я готова говорить,
Ночью Таня не могла заснуть, металась. Болел низ живота и особенно левая лодыжка. Таня исхитрилась поднять больную ногу и в свете ночника разглядела, что лодыжка опухла и потемнела. В метаниях своих Таня случайно вырвала из себя катетер и намочила кровать. К счастью, поверх простыни была положена клеенка, так что белье менять не пришлось. Пришла медсестра, поцо-кала языком, вправила трубочку обратно и вкатила Тане мощный успокаивающий укол. Он подействовал не сразу, и Таня только под утро забылась тяжелым черным сном.
Утром обещал приехать следователь, которому накануне по просьбе Тани позвонила медсестра. Но сначала у нее был очень неприятный разговор с лечащим врачом.
– Поздравляю вас, Татьяна Валентиновна, – жизнерадостно начал врач.
– С чем? – озадаченно спросила Таня.
– Со вторым рождением, – сказал врач. – Ведь мы вас с того света вытянули. Еще каких-нибудь полчаса – и все.
– Я не понимаю, – сказала Таня. – Что со мной было?
– Кровотечение. Сильнейшее. На данный момент своей крови в вас не более двадцати процентов.
– Но я ничего не заметила. То есть, конечно, я была вся в крови, но это чужая кровь, не моя...
– И ваша тоже... Понимаете, то ли от нервного потрясения, то ли от травмы у вас произошел выкидыш, вызвавший кровотечение...
– Погодите, какой выкидыш? – Таня приподняла голову и взглянула в глаза врачу. – Вы хотите сказать, что я?..
– Да, примерно пять-шесть недель, – сказал врач. – Странно, что вы не заметили... К сожалению, такого рода случаи без последствий не обходятся. Пришлось делать срочную операцию и...
Врач замолчал.
– И что? – встревоженно спросила Таня. – Говорите же! ,
– И...Ну, во6щем, теперь вы не сможете иметь детей...
– Как?!
– Видите ли, пришлось перекрыть трубы и удалить придатки практически целиком.
Таня заплакала. Врач положил ей руку на плечо.
– Ну, не убивайтесь так... Матку мы вам сохранили, а вы еще молодая. Бог даст, доживете до тех дней, когда придумают что-нибудь... по части искусственного оплодотворения. Теоретически у вас еще есть шанс...
Он еще что-то говорил ей, но Таня не слушала. Все. Теперь она – пустоцвет до конца дней своих... И никогда не придется ей... Господи, за что? За что?
Дура, надо было рожать! Хоть от Ваньки, а лучше того еще раньше – от Жени. Ну, помаялась бы, помыкалась молодой матерью-одиночкой, зато теперь не было бы этого холодного ужаса, этой черной пустоты внутри. Ведь никогда уже, никогда...
Разговор со следователем, приехавшим через четыре часа, когда Таня уже немного успокоилась, радости не прибавил. Следователь оказался (оказалась) некрасивой плоскогрудой брюнеткой, постарше Тани от силы года на два. Говорила она строго протокольным тоном, а в глазах сверкали нехорошие огоньки. Она уселась на табурет, разложила на тумбочке бланк протокола и принялась задавать вопросы в строгом соответствии с обозначенными пунктами: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, род занятий, пол – последний вопрос следователь задала серьезно. Далее она потребовала от Тани изложить все обстоятельства дела и проворно записывала каждое ее слово, изредка прерываясь на вопросы и замечания типа:
– Ну и тумбочки тут у вас. Невозможно записывать! При этом так смотрела на Таню, будто именно она повинна в неудобности больничных тумбочек. Вопросы были въедливые, с неприятным подтекстом – следователь словно пыталась уличить Таню во лжи и с каким-то подчеркнутым удовлетворением вносила в протокол те моменты, когда Таня отвечала с неуверенностью или вообще затруднялась с ответом: точный адрес дачи, где было обнаружено тело Огнева, точное время прибытия, название станции, на которую прибежала Таня, номер автомобиля, на котором они туда приехали, и тому подобное. Потом она вслух прочитала Тане ее показания и велела написать внизу: «С моих слов записано верно» и расписаться.
Вторая фаза снятия показаний была намного противнее первой – следователь Девлеткильдеева (Таня узнала ее фамилию, когда читала протокол) приступила к установлению мотивов происшествия. Вопросы приняли совсем уже неприличный характер:
– В каких отношениях вы состояли с погибшим?
– В деловых, – ответила Таня. – Мы несколько раз снимались вместе.
– Общались ли вы вне съемок?
– Редко. Иногда бывали в одной и той же компании, на банкетах.
– Состояли ли вы в интимной связи?
– С кем? С Огневым?
– Я, кажется, задала понятный вопрос.
– Нет, – с раздражением ответила Таня. – Не состояла и состоять не могла.
– Как это – не могла?
– Ну... Он вообще не водился с женщинами.
– Это вы на что намекаете?
– Да ни на что я не намекаю! Огнев был гомосексуалистом. Это все знают.
У Девлеткильдеевой был такой вид, будто Таня только что залепила ей пощечину.
– Как вы смеете клеветать на знаменитого артиста! Его любили миллионы...
– Я не клевещу. Все знают, что это так. Вы спросите на студии, у друзей, у соседей...
– А вы мне не указывайте, кого о чем спрашивать! – взвилась Девлеткильдеева. – Это надо же – такое сказать про порядочного человека! Будто он подонок какой, уголовник с зоны!
Таня молчала – ей не хотелось спорить.
– Себя выгораживаете, гражданка Ларина! – не унималась Девлеткильдеева.
Таня недоуменно посмотрела на нее.
– О чем это вы?
– О том это я, что вся трагедия произошла именно из-за вас. Убеждена, что Огнев был влюблен в вас, вы вскружили ему голову, играли с его чувством, а сами в это время крутили роман с Захаржевским!
– Это только ваши домыслы!
– Ничего не домыслы! Свидетелей вашей связи с Захаржевским сколько угодно!
– Этого я как раз не отрицаю. Мы с Никитой любили друг друга, собирались пожениться...
– Но вы же замужем, насколько мне известно.
– Мы с Лариным не живем вместе. Я давно собиралась подавать на развод.
– Но не подавали. Везучая вы, Ларина, женщина – мужья, любовники...
«А вот ты, видно, невезучая», – подумала Таня, глядя на лошадиное, унылое даже во гневе лицо Девлеткильдеевой.
– Почему вы говорите во множественном числе? – спросила она. – У меня один муж, чисто юридический, и один... любовник.
Девлеткильдеева озлобленно махнула рукой – дескать, рассказывай! – и вновь уперлась в свои записи.
– Итак, вы не отрицаете, что состояли в интимной связи с гражданином Захаржевским?
– Не отрицаю.
– А аналогичную связь с гражданином Огневым, стало быть, отрицаете?
– Отрицаю категорически.
– Так и запишем... Ладно, на этом пока закончим. Вот здесь распишитесь.
Таня перечитала протянутую бумажку, расписалась.
– И еще напишите: «Об ответственности за дачу ложных показаний предупреждена».
Таня написала и с облегчением откинулась на подушку – сидеть ей было очень тяжело.
– Предупреждены, стало быть, – сказала Девлеткильдеева, укладывая бумаги в папку. – Это хорошо. Значит, не умрете от удивления, когда вас арестовывать придут.
– Что вы такое говорите?! Я правду сказала!
– Правду? Ну, это как посмотреть... Я лично убеждена, что вы намеренно исказили некоторые факты, чтобы представить себя в самом лучшем свете, а главное – выгородить своего дружка Захаржевского...
Таня, ничего не понимая, смотрела на следователя. На лице Девлеткильдеевой впервые за все время разговора появилась улыбка. В этой улыбке не было ничего хорошего.
– Только зря старались, Ларина, – с плохо сдерживаемым торжеством произнесла Девлеткильдеева. – Ваш любовник, гражданин Захаржевский, полностью сознался в убийстве гражданина Огнева Юрия Сергеевича!
Таня глотнула воздуху – и застыла, не в силах сказать ни слова.
– Так что поправляйтесь, Ларина, и подумайте хорошенько – у вас есть еще время изменить свои показания и действительно рассказать правду. Это зачтется. Готовьтесь, Ларина, – в следующий раз разговор у нас будет серьезный и в другом месте.
Девлеткильдеева встала с табуретки и направилась к дверям.
– Стойте! – крикнула Таня. – Погодите!
Следователь остановилась и повернулась к ней.
– Будем сознаваться? Дозрели? Хвалю.
– Да не в чем мне сознаваться, – досадливо сказала Таня. – Я про Никиту сказать хотела. Не убивал он, не мог! Они с Огневым друзьями были... Если он в чем и признался – так это на него помрачение нашло, когда он Юрумертвого увидел, да еще в крови...
В своем рассказе она скрыла от следователя всего две вещи – безумный монолог Никиты над телом Огнева и то, как он ударил ее в живот и грозился убить себя и ее.
– Убивал, не убивал – это мы выясним. На то поставлены, – сказала Девлеткильдеева.
– Я должна его видеть! – заявила Таня.
– Очную ставку мы вам организуем, – пообещала Девлеткильдеева. – Вот выпишут вас – и организуем.
Она хлопнула дверью. И тут же в палату вошла пожилая медсестра со шприцем.
– Ты уж прости, милая, у меня пост под самой твоей дверью. Слышала я кое-что... Уж не знаю, как там все было, только грешно этой басурманке больного человека мучить. Вон, совсем с лица спала... Дай-ка я тебе укольчик сделаю, мой, особенный. Проснешься – полегче тебе будет. Тогда и подумаешь, что дальше делать...
Первым тревогу поднял сторож привилегированного дачного поселка. Обходя ранним утром вверенную ему территорию, он увидел, что ворота дачи номер 186, записанной на имя Захаржевского Никиты Всеволодовича, распахнуты настежь, а в самой даче, несмотря на ранний, неурочный час, горит свет во всех окнах. Сторож вошел на участок, открыл незапертую дверь, увидел картину жуткого разгрома и помчался вызывать милицию. Прибывший на место милицейский наряд подвергся нападению со стороны гражданина Захаржевского, который, выкрикивая нецензурные слова, нанес удар в лицо сержанту Ивантееву, после чего силами рядовых Тучкина и Макарова, а также самого сержанта Ивантеева и пришедшего на подмогу сторожа был обезврежен, лишен свободы передвижения посредством наручников, закрепленных другим концом к батарее центрального отопления, после чего обезврежен дополнительно. Затем сержант Ивантеев произвел осмотр дома и, обнаружив в помещении второго этажа труп, в котором предположительно опознал известного артиста кино Юрия Огнева, вызвал по имеющемуся на соседней даче телефону следственную группу Одинцовского райотдела. Прибывшей на место происшествия группе во главе со следователем районной прокуратуры Девлеткильдеевой пришедший к тому времени в сознание Захаржевский признался, что вчера поздно вечером, после совместного распития спиртных напитков, поспорил, а потом и подрался со своим другом, артистом Огневым, и в ходе драки, находясь в состоянии умопомрачения, перерезал ему горло опасной бритвой. Эта версия и легла в основу начавшегося расследования.
Были незамедлительно опрошены имевшиеся на данный момент соседи по участку. Один из соседей, академик Ельмеев, показал, что вчера, между одиннадцатью и половиной двенадцатого ночи, прогуливая своего бассет-хаунда Джосселина, видел возле открытых ворот дома Захаржевских автомобиль, из которого выходила хорошо одетая стройная женщина высокого роста. Лица он в темноте не заметил. Автомобиль же опознал однозначно – оранжевого цвета «Нива», на которой Захаржевский несколько раз приезжал на дачу. «Нива» была найдена в боксе коммунального гаража, и по документам, обнаруженным в бардачке, было установлено, что машина принадлежит покойному Огневу, а Захаржевский пользовался ею по доверенности владельца.
К десяти часам утра возле дачи собралась толпа любопытствующих. Некто Семенов, местный житель, показал, что вчера ночью видел на улице высокую окровавленную женщину, которая допытывалась у него, как пройти на станцию. Девлеткильдеева тут же связалась с линейным отделом железнодорожной милиции, где ей сообщили, что в ноль двадцать пять в помещение ближайшей станции вбежала босая женщина в каракулевой шубе и залитом кровью парчовом платье, в которой присутствующие опознали киноактрису Татьяну Ларину. Вбежав в помещение, Ларина тут же потеряла сознание. Была немедленно вызвана постоянная бригада врачей из дачного поселка и после оказания на месте первой помощи Ларина была по «скорой» госпитализирована в больницу Склифосовского в сопровождении младшего лейтенанта линейного отдела Захарченко. Дело по факту этого происшествия возбуждено, протокол имеется.
Оставив досмотр места происшествия на лейтенанта Симакова и судмедэксперта Глухова, Девлеткильдеева ближайшей электричкой выехала в Москву. Уже в поезде у нее окончательно сложилась версия преступления, основанная, увы, не на реальных уликах, а на показаниях избитого и обезумевшего Захаржевского и на психологических портретах двух других участников драмы. Эти портреты следователь построила исключительно на кинотипажах, созданных этими актерами. Она не сомневалась, что Захаржевский привез Ларину на свою дачу с тем, чтобы предаться с ней разврату, но тут явился обуреваемый праведным гневом благородный Огнев, обольщенный коварной Лариной. Происходит выяснение отношений, перешедшее в драку с ломкой мебели, в ходе которой Захаржевский – явный прохвост, поскольку ничем не знаменит, а вон какую дачу имеет! – убивает Огнева опасной бритвой. Перепуганная и перепачканная кровью Огнева Ларина сбегает с места преступления, а Захаржевский, раскаявшись, сдается властям, при этом выгораживая Ларину, вскружившую голову и ему тоже. Бронебойная версия – прямо хоть фильм по ней ставь!.. Возможен, конечно, и такой вариант, что Ларина сама зарезала Огнева, но это маловероятно. Такие женщины убивают чужими руками, как миледи в «Трех мушкетерах» убила герцога Бэкингэма.
Остается послушать, что скажет эта роковая сучка, так ловко бухнувшаяся в обморок на станции и намеренная теперь перележать скандал на больничной коечке. Девлеткильдеева, ни разу не видевшая Ларину вживе, уже ненавидела ее, эту избалованную стерву, наделенную всем, что может пожелать душа, – красотой, славой, материальным положением, поклонниками, любовниками... Наверняка имевшую безбедное детство и юность – с высокопоставленными родителями, дорогими нарядами, красивыми мальчиками, лучшими репетиторами, престижным театральным институтом... Привыкшую обольщать мужчин и помыкать ими, привыкшую позволять им резать из-за нее друг другу глотки. Только бы сразу не сорваться, не выложить все, что она об этой твари думает...
В Танину палату следователь Девлеткильдеева поднималась в довольно взвинченном состоянии. Спускалась же вполне довольная собой. «Ничего, сучка, – шептала она. – Добью тебя на втором допросе». Но второго допроса не было.
Аниса Низаметдиновна Девлеткильдеева так и не узнала, что ее блестящая версия, возникшая из первых показаний Захаржевского, начала лопаться уже в тот момент, когда она садилась в электричку до Москвы. Лейтенант Симаков, оставленный досматривать место происшествия, в свое время попал в школу милиции, начитавшись Конан-Дойля, и был большим поклонником дедуктивного метода. Он первым обратил внимание на то, что характер повреждений, нанесенных обстановке дачи, однозначно свидетельствует о том, что они не могли быть следствием пьяной или даже трезвой драки. Скорее здесь имел место продуманный, целенаправленный и извращенный вандализм. В этой связи он особо выделил стол в гостиной, нетронутые блюда, намеренно сделанные несъедобными в результате добавления явно непригодных в пищу ингредиентов, как то стиральный порошок, керосин, фекалии и прочее. Вчера вечером за этим столом ничего не ели и не пили.
Вторым фактом, опровергающим версию убийства Огнева вследствие драки, было почти полное отсутствие следов крови в гостиной, где якобы выясняли отношения Огнев и Захаржевский, – они имелись только на отпечатках подошв, – при чрезвычайно большом количестве крови в спальне на втором этаже, куда, по словам Захаржевского, он отнес убитого им Огнева. В сочетании с этим обстоятельством характер резаной раны на горле убитого свидетельствовал, что Огнев мог быть зарезан только в спальне, где никаких других следов насилия обнаружено не было. Симаков поделился своими соображениями с экспертом Глуховым, и старик, повидавший на своем веку больше трупов, чем полных стаканов с водкой, полностью подтвердил их правоту. Более того, внимательно рассмотрев рану, зияющую на горле Огнева, опытный Глухов высказал предположение, что она могла быть нанесена только самим Огневым либо другим лицом, которое просунуло правую руку с бритвой Огневу под мышку. На указательном пальце покойного были обнаружены следы крема от торта, на котором была сделана надпись непристойного содержания.
Все это, наряду с другими любопытными мелочами, было занесено в протокол, подписанный Симаковым, Глуховым и двумя понятыми. Новые факты, по идее, требовали повторного допроса подозреваемого Захаржевского, но тот по указанию Девлеткильдеевой был препровожден в КПЗ при Одинцовском райотделе; ехать же туда и допрашивать Захаржевского в отсутствие следователя было бы нарушением субординации. Оставалось ждать до утра – Девлеткильдеева так или иначе не успевала вернуться в Одинцово до конца рабочего дня, а предпринимать что-то без нее нельзя. Разве что сдать вещдоки на экспертизу – возможно, к утру появятся первые результаты.
Но утром все пошло по неожиданному сценарию. В райотдел на черной «Волге» прикатил важный московский чин в сопровождении двух дюжих молодцов, затребовал все материалы по делу, изучил составленный Симаковым протокол, ознакомился с показаниями Лариной, выслушал романтическую версию Девлеткильдеевой, после чего, не стесняясь присутствия Симакова с Глуховым, произнес довольно ехидный монолог, в котором не оставил от версии одинцовского следователя живого места, отстранил ее от следствия и потребовал передать все материалы ему. Под конец разговора Девлеткильдеева разрыдалась, швырнула папку с делом в лицо московского гостя и убежала из кабинета со словами:
– Бесчувственный чинодрал!
Москвич только усмехнулся, вложил в папку выпавшие листочки и укатил, прихватив с собой вызванного по, его приказу Захаржевского.
То, что расследованием этого дела занялась Москва, было вполне логично: гибель известного артиста неминуемо вызовет большой резонанс, вот-вот поползут самые невероятные слухи как среди рядовых обывателей, так и среди артистической общественности, а главное – среди начальства. На обывателя можно было начхать – вокруг даже самой что ни на есть естественной смерти любой знаменитости этот самый обыватель, отрешенный от достоверной информации, неизбежно будет строить самые нелепые домыслы, и пресечь их нет никакой возможности, да и надобности тоже – пусть себе тешатся, судачат возле очередного некролога в «Вечерке». Но вот господа артисты непременно потребуют самого тщательного и скорейшего расследования, да и начальство, прислушивающееся к ним, начнет давить и требовать результатов на гора. И эти результаты придется оперативно дать – убедительные и, по возможности, соответствующие действительности.
Наряду с протоколами, составленными Симаковым и Девлеткильдеевой, показаниями Лариной и других свидетелей, письменным признанием Захаржевского в распоряжение следствия уже поступили первые результаты экспертизы: дактилоскопический анализ показал, что погром на даче Захаржевского был устроен Огневым единолично. Вообще же на даче свежих пальчиков, помимо принадлежащих Огневу, Захаржевскому и Лариной – последние имелись только на перилах лестницы и на косяке двери в спальню – не обнаружилось. Не считая, естественно, отпечатков, оставленных сторожем на ручке входной двери. На рукоятке бритвы, которой было перерезано горло Огнева, имелись отпечатки пальцев как Захаржевского, так и самого Огнева, причем последним бритву держал в руках Захаржевский, и было это в то время, когда кровь на ней уже успела запечься. Вкупе с анализом самого ранения получалось, с вероятностью процентов девяносто пять, что сам Огнев перерезал себе горло, после чего прожил не более полутора-двух минут. Время смерти предварительно устанавливалось в пределах двадцати одного – двадцати одного тридцати, то есть тогда, когда, по показаниям Лариной, она находилась во Дворце Съездов на торжественной премьере фильма, а Захаржевский ожидал ее на Красной Площади. Алиби Лариной было железным, даже если и не очень важным для следствия, поскольку основания подозревать ее могли быть чисто умозрительными – в момент смерти Огнева она находилась на глазах множества свидетелей, причем каких свидетелей!
В принципе если показания Лариной правдивы, то без труда устанавливалось и алиби Захаржевского: ведь в таком случае он должен был достаточно долго болтаться в районе Спасских ворот и наверняка кто-то – в первую очередь кремлевская охрана – не могла не обратить на него внимание. Сотрудник прокуратуры уже выехал в Кремль с фотографией и описанием внешности Захаржевского. Иванов, следователь по особо важным делам, которому главный прокурор Москвы лично поручил возглавить расследование, нисколько не сомневался, что Захаржевский будет опознан кем-нибудь из тамошних блюстителей. Это будет известно через час-другой, а пока неплохо было бы еще разок пообщаться с Захаржевским.
Иванов позвонил дежурному, чтобы подавал машину, а сам подошел к окну и, глядя на заснеженную улицу, закурил. Откуда ему так знакома эта фамилия – Захаржевский? Да мало ли? Фамилия хоть и не частая, но не такая уж редкая... Должно быть, был среди многочисленных «крестников» Иванова какой-нибудь однофамилец Никиты Всеволодовича.
Первый опыт общения с гражданином Захаржевским, в автомобиле по пути в Москву, оказался малопродуктивным. Растрепанный, в дубленке, накинутой на тренировочный костюм, в который его заставили переодеться, забрав его окровавленную одежду на экспертизу, весь в ссадинах и кровоподтеках – местные менты, как всегда, переусердствовали с «сопротивлением при задержании» и, между прочим, уничтожили гипотетические следы якобы имевшей место драки, – Никита Всеволодович производил впечатление человека невменяемого. Упорно глядя в одну точку воспаленными глазами, он всю дорогу тупо бубнил: «Это я... я убил Юру. Требую высшей меры». Налюбовавшись на подозреваемого, Иванов от вопросов воздержался. На своем следовательском веку Иванов повидал немало психов – и самых что ни на есть доподлинных, и «косящих под вольтанутого», и «филонов чистых». Опыт подсказывал ему, что в данном случае невменяемость определенно не симулируемая, носит не органический, а, скорее, ситуативный характер, вызванный шоком от пережитого. В самое ближайшее время будет ясно, возникнет ли потребность в полноценной психиатрической экспертизе. Пока же надо поместить подозреваемого в обстановку, наиболее полезную для следствия.
