Текст книги "Полет ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
В их любви была некоторая странность, недоговоренность, которая, может быть, и придавала ей столько очарования. Никита, нисколько не стеснявшийся на людях демонстрировать свою близость с ней – словами, жестами, поцелуями, – на свидания приходил как бы тайком, никогда не упоминая о них при третьем лице, наотрез отказываясь переехать к ней, предпочитая жить с матерью и отчимом, а в Москве селился не в соседнем с ней номере гостиницы, а у кого-то из своих многочисленных московских друзей, чаще – у Огнева.
Прожив с ним больше полугода, зная каждую родинку, каждую складочку на его теле, она мало что знала о нем, хотя о себе успела выложить все – от рождения на торфоразработках, раннего сиротства, детдома в городе Дно, жизни с Лизаветой и Виктором, вынужденном отъезде в Ленинград и работы прислугой при безумной парализованной старухе. Не остались неизвестными Никите и роман с Женей, и обстоятельства знакомства и последующего брака с Иваном, и прочее, и прочее... Умолчала она лишь об эпизоде с Рафаловичем – но это была уже не только ее, но и чужая тайна.
Естественно, все это выкладывалось от случая к случаю, к той или иной ассоциации. Таня просто не понимала, какие могут быть тайны от любимого человека. Возможно она и не была бы такой откровенной, но Никита был потрясающим слушателем – внимательным, сочувствующим понимающим. И нельзя сказать, чтобы он был, в свою очередь, как-то скрытен. Нет, он охотно и увлекательно рассказывал, отвечал на все ее вопросы, отмалчиваясь лишь тогда, когда Таня заводила речь о сестре Никиты и о Павле – ее муже. Только получалось как-то так, что рассказы были не о нем самом, а о чем-то побочном, хотя и интересном, а ответы мало что проясняли. Впрочем, Таня не требовала от него столь же исчерпывающей откровенности – куда важнее было то, что он здесь, рядом. Нежный и внимательный, неожиданный и ловкий. Неспособный наскучить, оказаться в тягость или не к месту.
Тане казалось, что именно такого она ждала всю жизнь.
И еще – она знала, что никакими силами не сумеет надолго удержать его. Более того, чем больше станет прикладывать к этому сил, тем быстрее и окончательное его потеряет. Откуда взялось у нее такое убеждение, она не знала – было, и все.
Так, она знала, что она у него не одна. В этом убеждали ее и синяки от засосов и царапины на его теле, и слабый аромат чужих духов – неприятный, тягучий, неженственный. Она запрещала себе зацикливаться на этом, свое от него она получала сполна, и если у него еще оставались силы на другую – что ж, пускай. Вон у Ваньки за все годы супружеской жизни никого, кроме нее, не было, а толку?
Кстати, у Ваньки с новой его пассией недолго продолжалось. Про это ей от Марины Александровны было доподлинно известно. Возвратился ее юридический муж к родителям, как собака с поджатым хвостом, ободранный, насквозь больной от многомесячного пьянства. Рухнул в беспамятстве прямо на пороге, а когда откачали, родители определили его в лечебницу возле Удельной, закрытую, с решетками на окнах и дверях, с обыском всех посетителей. Была она там, на мужа полюбовалась – ничего хорошего. Отощавший, заросший, глаза дикие. Ее поначалу не узнал, а узнав, начал клянчить водочки или колес. Она убежала тогда, было и жалко его до слез, и тошно...
Впрочем, Таню это волновало недолго. Она была счастлива: у нее был любимый человек, была захватывающая, тяжелая но невероятно интересная работа. Общение со знаменитыми актерами, постоянное постижение тайн мас-теоства, разъезды, калейдоскоп впечатлений – были даже такие два месяца, когда она умудрялась сниматься в трех фильмах одновременно. Имя ее уже стало появляться в печати, а в «Советском экране» вышла развернутая и вполне благожелательная статья о ее недолгом еще творческом пути с ее фотографиями в ролях Каролины Собаньской и Александры Коллонтай...
Переливчатый телефонный звонок прервал очередной ритуал пробуждения «сладкого зуя».
– Вот черт! – досадливо сказала Таня. – Не снимай.
– Пожалуй, надо, – сказал Никита. – Не забывай, какой сегодня день. Могут звонить с самых заоблачных высот с последними распоряжениями. Да и мне может один человечек звякнуть. Он снял трубку.
– Алло!
На лице его Таня увидела не шибко радостное удивление.
– Это ты, надо же... Как узнала? Впрочем, неудивительно... Оттуда звонишь, или снова в седле?.. Понятно... Да? Это окончательно?.. И что?
Он замолчал, слушая, лицо его расплывалось в зловещей, неприятной ухмылке.
– А лысого промежду тут не хочешь ли? По всем документам она моя, и фига ты у меня ее получишь. Если жить негде, так и быть, я же не изверг какой, вот завтра въезжай, только сегодня не смей. Но насчет продать и не думай... Имел я в виду твоих покупателей!.. Ну и что? Да, наслышан. Покойный следователь докладывал. Немалые трудовые сбережения плюс энное количество дури с дрянью... Сочувствую. Кстати, саму-то как отмазали?.. Ах, не мое дело? Конечно, не мое, слава Богу... Ну знаешь, это твои проблемы. У тебя есть шикарная квартира с обстановкой... Долго? Ну, нажми на дядю Коку, на Поля, пусть почешутся. К тому же, как я понимаю, на сцену вновь вышел прежний благодетель с неограниченными возможностями... Молчу, молчу, не дурак... Ах, не хочешь быть в Долгу? Очень благородно, только я-то тут при чем? Ах, обещал? Да мало ли что я обещал?.. Нет, нет, я не отказываюсь, но...
Видно, на том конце резко оборвали разговор. Никита в сердцах бросил трубку.
Таня, не понявшая из этого разговора ничего, кроме того, что для Никиты он оказался неприятен, спросила:
– Кто это?
– Да сестричка, не к ночи будь помянута.
– Она же в Ленинграде, в больнице.
– Уже нет, как видишь. В столице обретается.
– Как же она этот номер узнала? И что ты здесь?
– Легко. С ее-то связями...
– И чего ей надо было? – спросила Таня, невольно подхватив неприязненные Никитины интонации.
– Чего-чего! Денег ей надо было, вот чего.
– Слушай, так ведь у меня есть сотни две. И наверняка еще дадут. Может, поможем? Сестра все-таки. Никита посмотрел на Таню и сокрушенно вздохнул.
– Ох, и простота ты у меня, Татьяна Ларина! Чихать она хотела на твои две сотни. Квартиру она себе тут организует, с пропиской, вот что.
– И у тебя просит таких денег? Откуда?
Никита замялся.
– Да есть кое-какое совместное имущество... Только хренушки она его получит. Пусть и не мылится... Слушай, не знаю, как ты, а я проголодался. Давай-ка немножко причепуримся и совершим налет на здешний буфет. Кстати, рекомендую заправиться поплотнее: чутье мне подсказывает, что сегодня банкетом вас угощать не будут.
Чутье Никиту не подвело. В половине шестого Тане позвонили и попросили спуститься к ожидающей у западного входа черной «Волге». Она была во всеоружии: в ярком, почти сценическом макияже, в вечернем платье из белой парчи, поверх которого накинула каракулевую шубейку – неожиданный, как всегда, подарок от Никиты, – в лакированных туфлях с высоченными каблуками. От последнего она хотела отказаться (еще бы, в них она ростом почти догоняла Никиту, а он был не из лилипутов), но Никита убедил ее:
– Ты не просто роскошная женщина, а актриса, поэтому должна выделяться, бросаться в глаза. Для выхода в свет при твоем росте это самое то.
К «Волге» они спустились вместе. По пути договорились, что часам к десяти-одиннадцати – предполагаемому окончанию мероприятия – он подгонит огневскую «Ниву» поближе к Спасским воротам, встретит ее и отвезет кое-куда, где ни одна сука не помешает ему сделать ей одно важное заявление. На улице он галантно распахнул перед нею дверцу черного автомобиля, порекомендовал шоферу как можно бережнее проехать все пятьсот метров пути до Дворца Съездов и, насвистывая, удалился. Пригласиться на премьеру у него не было никакой возможности: туда были званы лишь участники фильма и делегаты февральского Пленума ЦК, к открытию которого, собственно, и была приурочена премьера.
Снабженный специальным пропуском автомобиль проехал прямо к Дворцу Съездов, миновав несколько постов охраны. На площадке перед Дворцом стояло множество таких же машин. Впрочем, были там и «Чайки», и даже два длиннющих бронированных ЗИЛа с тонированными стеклами. Двое крепких молодых людей в черных смокингах – таких тут было еще больше, чем автомобилей, – раскрыли перед Таней дверцу. Сверившись со списком и фотографией, другой молодой человек, в котором она узнала клюквинского подручного, распорядился впустить ее внутрь. В фойе ее перехватил второй клюквинец с биркой администратора на лацкане черного пиджака и препроводил в зимний сад, где уже собрались многие из участников фильма. Таня узнала главного оператора, Ию Саввину, о чем-то оживленно беседующую с Арменом Джигарханяном, Евстигнеева в замшевой курточке. В общем-то она знала почти всех и тут же вступила в общие разговоры. В зал их долго не приглашали.
Потом на возвышение возле пальмы бодро взгромоздился лично товарищ Клюквин и, трижды хлопнув в ладоши, провозгласил:
– Товарищи, внимание. Программа весьма насыщена, поэтому наше с вами мероприятие разбивается на два дня. Сегодня в рамках работы февральского пленума состоится премьера нашего фильма. Товарищ Зимянин выступит с кратким вступительным словом, потом мы покажемся товарищам делегатам, вместе с ними посмотрим фильм, после чего вас развезут по домам. Завтра в семнадцать ноль-ноль в Центральном Доме Актера состоится торжественный прием по случаю премьеры, ожидается присутствие высоких гостей, торжественный обед, – он подмигнул, – и, может быть, вручение почетных грамот и ценных подарков. Миша и Святослава Петровна раздадут вам пригласительные. А сейчас прошу тихонечко, в колонну по одному, проследовать за мной в левую ложу.
Из-за бархатной портьеры появилась рука, дважды взмахнула, и по этому сигналу приглашенные двинулись вслед за Клюквиным.
Делегаты пленума ЦК – люди важные и занятые, и каждая минута у них на счету. Когда съемочная группа потихоньку заполняла собой полутемную ложу, с высокой трибуны пожилой и невзрачный человек – должно быть, товарищ Зимянин – уже вещал про значимость ленинской темы в советском искусстве и про выдающийся вклад товарищей Шундрова и Клюквина в современную Лениниану. Усевшись, Таня с несколько нервным любопытством оглядела зал. В полупустом президиуме за спиной докладчика она разглядела лица, знакомые по плакатам и портретам. Она узнала Андропова, Громыко, Устинова в маршальском мундире. Брежнева не было – он с утра читал вступительный доклад, который передавали все радио – и телевизионные станции страны, а потом уехал отдыхать. Старенький все-таки. Знаменитый задник с огромной головой Ленина на фоне красного знамени был уже завешен гладким белым экраном. Таня перевела взгляд на зрительские места. Зал был до отказа заполнен людьми в одинаковых темно-синих костюмах, лишь кое-где мелькали генеральские и адмиральские мундиры и разноцветные, хотя и строгих тонов, костюмы женщин. Это обилие темно-синего неожиданно напомнило Тане зал ПТУ «Коммунара», и даже показалось, что уважаемый докладчик вот-вот начнет нараспев читать про «большие сдвиги в темной психологии детей». Оно конечно, публика здесь совсем не та – чиновная, выдержанная, дисциплинированная. Слушают молча, с достоинством, в нужных местах выдавая надлежащий ап-лодисмент. Никому и в голову не придет ставить подножки или плеваться жеваной бумагой. Но все-таки...
Таня прикрыла глаза – и открыла их от яркого света прожекторов, направленных прямо в их ложу. Сидящие рядом поспешно вставали, раскланивались, улыбались, щурясь от яркого света. Таня последовала их примеру. Скользнув по ложе, луч прожектора взмыл к потолку и стал гаснуть вместе с общим светом в зале. Негустые аплодисменты мгновенно смолкли. В меркнущем свете Таня увидела, как сидевшие в президиуме руководители страны встают и уходят – некоторые в зал, но большинство за кулисы.
По громадному экрану под героическую музыку побежали титры. Таня сосредоточилась: в смонтированном виде она еще не видела этот фильм, и ей было интересно, что же получилось.
А получилось неплохо – если отключиться от хрестоматийного сюжета и дурацких диалогов. Актеры блистательной игрой вытягивали фильм. На фоне звезд и сама Таня смотрелась неплохо. Особенно удалась ей сцена с Ульяновым-Лениным (Таня про себя улыбнулась нелепому каламбуру). В ней было и напряжение, и убедительно переданная упертость, непримиримость обоих персонажей, готовых идти к светлым своим идеалам через всенародное горе.
Потом она стала уставать и почувствовала голод. Сосед – в темноте она не разглядела, кто именно, – зашуршал шоколадной оберткой. Чуть скрипнули половицы, и в осветившемся проеме она заметила чью-то спину. Это мысль! Выждав для приличия несколько минут, Таня поднялась и, одарив лучезарной улыбкой широкоплечего мальчика в смокинге, охранявшего ложу, выплыла в коридор. Покурила в роскошном дамском туалете, съела в боковом буфетике бутерброд с черной икрой за семнадцать копеек, захотела взять второй, но, поймав на себе бдительный взгляд очередного мальчика, засмущалась, вернулась в ложу и стала досматривать кино...
– Вот ведь петух проколотый! – в сердцах высказалась Таня, эффектно бросив трубку.
Шеров, сидевший в глубоком кресле, поднял на нее насмешливые глаза.
– Что за словечки, а? Юность бурную вспомнила?
– Да ну его, сволочь!
– Не захотел помочь родной сестре? – участливо спросил Щеров.
– Это бы ладно, – сказала Таня. – Я бы, может, тоже не стала ему помогать. Главное, что он не хочет отдать мне мое, хотя и знает, что это мое. И данное слово
назад берет. Я такого не прощаю никому.
– И теперь прикидываешь, как его получше прищучить?
– Да, прикидываю.
– Знаешь, – сказал Шеров, – я тут невольно все твои разговоры слушал, и наметился у меня один вариантик, как братца твоего примерно наказать. Только мы его оформим как интеллектуальную игру, вроде теста для тебя. Я дам тебе две наводки, а до остального ты додумаешься сама. Если не додумаешься, я подскажу, только тогда пять тысяч с дачки – мои. Согласна?
У Тани загорелись глаза. Такими штучками она с детства увлекалась.
– Согласна. Но если додумаюсь, то столько же сверх цены – мое.
– Ладно... Наводка первая. Ты звонила в четыре места. В связи с этим ты задашь мне один вопрос, на который я в состоянии дать совершенно точный ответ. Подумай, какой вопрос ты мне задашь. Даю три минуты на размышление. Пойду помогу Архимеду заварить еще кофе, а ты пока думай.
Он вышел, а Таня закурила и сосредоточилась. Так.
Она звонила в четыре места. Домой, Огневу, Квасову и... А, собственно, куда? Откуда с ней разговаривал Никита? Пожалуй, это и есть тот самый вопрос. Она встала, потянулась и вышла на кухню. Шеров действительно возился с кофе.
– Ты что тут? – спросил он.
– Вопрос готов, – сказала Таня. – Куда я звонила в четвертый раз? Правильно?
– Умница! – воскликнул Шеров. – Чтобы прищемить зверю хвост, сначала надо узнать, где этот зверь сидит... Теперь ты последи за кофе, а я позвоню одному знакомому и узнаю ответ. Номер ты записала?
– Да. Последний на листочке. Листочек на столе.
– Кстати, можем добавить интересу. Пока я буду узнавать, ты хорошенько вспомни содержание всех разговоров и напиши на бумажке свой вариант ответа. Я приду сюда, и мы поменяемся бумажками. Если совпадет – получишь лишний балл.
– Маловато будет, – усмехнулась Таня.
– Ну, два балла. Только чур, не подслушивать. Не возвращался он довольно долго. Таня успела выпить чашку кофе, выкурить сигарету, полистать синий томик Мандельштама. И, естественно, написать свой вариант. Появившись на кухне, Шеров сказал:
– Немного затянулось, извини. Пришлось вместо одного звонка сделать три. Давай свою бумажку.
Взамен он отдал ей свою записочку. Таня прочитала:
«Гостиница „Россия“, № 1352, Ларина Т. В.» – и посмотрела на Шерова.
Он развернул Танину записку. Там было одно слово: «Ларина».
Шеров развел руками.
– Нет слов... А теперь главное. Ты сделала четыре звонка и в каждом случае получила какую-то информацию. Ты восприняла ее как последовательную цепочку: узнав одно, ты узнала другое, вследствие этого узнала третье, и так далее. Теперь представь себе все это не как цепочку, а как кусочки головоломки, которую нужно собрать и получить целостную картину. Когда все, повторяю, все кусочки сложатся в единую картину, нужно будет проанализировать ее и произвести логически вытекающее из нее действие, которое уязвит твоего братца самым неприятным образом и очень тонко, но в то же время убедительно покажет ему всю серьезность наших намерений и при этом не подставит никого из нас под удар. Я ненадолго отлучусь. Ты пока подумай, я тоже подумаю, а потом сопоставим наши решения и выработаем единый план.
Ровно через час Шеров вернулся. Таня сидела на кухне и с аппетитом уплетала яичницу с баночной ветчиной.
– Придумала? – спросил Шеров. Таня кивнула.
– Кому звоним, что говорим?
Она придвинула ему лежащий на столе листок бумаги с коротким текстом: «Юрий Сергеевич! Приезжайте сегодня вечером на дачу Захаржевского. Вас ждет незабываемое зрелище. Кто говорит? Ваш искренний поклонник и доброжелатель».
– Так, – моргну в, сказал Щеров. – Вообще-то я имел в виду не совсем это. Кстати, откуда ты взяла, что там будет зрелище?
– Как ты учил, сопоставила факты. Братец приехал в Москву с Лариной и торчит у нее в гостинице – это раз. Послал на фиг своего Огнева – это два. Взвился как ошпаренный, когда я о даче заговорила, – это три. Заказал продукты в Народном Контроле, хотя к его услугам если не лучшие, то очень неплохие столичные ресторации – это четыре. Из этого можно предположить, что братец мой задумал вечерок типа «гранд-интим», с эротической кухней и прочими ништяками. Это в его духе. А где такой вечерок устраивать, как не на даче? Ведь не .в номере же, запершись, пайку ведомственную хавать – это как-то совсем уж не комильфо... Хотелось бы, чтобы в разгар веселья явился Огнев и закатил что-нибудь этакое... Приятный сюрприз для братца, и для Лариной тоже. Как я полагаю, Никитушка не откровенничал с нею о своих астических наклонностях... Но даже если я что-то не так вычислила и товарищ Огнев поцелует замок у пустой дачи, большой беды не будет. Еще что-нибудь придумаем.
– С тобой на пару мы покорим весь мир! – воскликнул Шеров. – Теперь давай немного подредактируем текст и...
– У-же! – сказала Таня, качая головой.
– Что? – не понял Шеров.
– Звоночек уже имел место.
– Зачем же ты сама? Он ведь мог узнать тебя по голосу.
– А кто сказал, что я сама? Архимеда, попросила.
– Отсюда?
– Зачем отсюда? Снабдила двушками и отправила к автомату на углу...
Через полчаса Шеров вошел в гостиную, где Таня, лежа на диване, смотрела по видику какой-то боевик с мордобоем.
– Интересно? – спросил он.
– Не-а, – ответила Таня, посмотрела на него и ахнула. Он был одет в драный ватник, из-под которого выглядывала тельняшка.
– Ты что, Папик?
– Да вот, тряхнуть стариной захотелось, – смущенно сказал он и протянул ей байковые бабские панталоны.
После сеанса, завершившегося усталыми и недолгими аплодисментами, киношников вывели через боковой вход. Таня не стала дожидаться назначенного ей автомобиля, а пешком прошла через ворота и очутилась на Красной Площади. По пути никто не остановил ее – видимо, охрана интересовалась только входящими.
Сразу же за коротким мостиком ее обнял и, подняв с земли, закружил Никита.
– Ну что, комиссарша, как оно?
– Волнительно, – усмехнулась она. – Но с чувством глубокого удовлетворения.
Никита подозрительно глянул на нее.
– И с кем же ты успела столь глубоко удовлетвориться? Неужто с «сосисками сраными»?
– Нет, Лелика не было. Зато присутствовали все прочие члены.
– Ну, и как члены?
– Члены как члены. Твой куда интереснее.
– Еще бы. Угощений и раздачи слонов, как я понимаю, не было?
– Перенесли на завтра. В Дом Актера. Кстати, я тебя приглашаю.
– Спасибо. Ответное приглашение принято.
– Как это – «ответное»?
– Сегодня же я тебя приглашаю. Ты что, забыла?
– Ой! Точно, забыла. Слушай, а может, отложим? Поздно уже, я устала, проголодалась...
– Не отложим, – решительно сказал Никита. – Колесница ждет, горячее стынет, холодное тает.
– А куда мы?
– Для начала – в переулочек за ГУМом. Ближе поставить негде было.
Езда по зимнему ночному шоссе обошлась без приключений. Никита вел осторожно, объезжая заносы и блестящую в свете фонарей наледь. Таня сидела рядом, поджав ноги, и смотрела в ночную даль. Автомагнитола оглашала салон сладкими мелодиями Демиса Руссоса.
– Долго еще? – потягиваясь, спросила Таня, – Есть хочу, спать хочу.
– Нет, – напряженно ответил Никита. – Потерпи. Скоро и поешь, и отоспишься вволю.
– А зачем было тащиться в такую даль?
– Потому что мне так надо. Особое событие требует особой обстановки.
– Какое еще особое событие? – спросила Таня.
– На месте узнаешь, – сказал Никита и замолчал. Оставалось только догадываться. Впрочем, кое-какие соображения у Тани на этот счет были. Любитель эффектных сцен и интерьеров явно не случайно вез ее в даль, хоть, может, и не светлую, но все же... Неужели решился наконец? Ну что ж, Татьяна Захаржевская – звучит совсем неплохо. Хотя для экрана придется оставить прежнюю фамилию – уже как псевдоним. Да... С другой стороны, а не размечталась ли она понапрасну? Не исключено, что путешествие это закончится дачной пьянкой в компании московских папенькиных сынков, а особое событие окажется вручением очередного эпохального сценария или дегустацией нового вида подкурки, к которой Никита безуспешно приучал ее. К табаку, правда, приохотил, но больше – ни-ни... Да, лучше настроиться именно на такой вариант: если не хочешь разочарований, не надо очаровываться.
– Приехали, – сказал Никита, остановив машину возле ворот в высоком кирпичном заборе. – Пше прашем бардзо... Ты пока подыши, а я тачку в гараж отгоню, тут недалеко, и вернусь.
Таня вышла, с удовольствием размяла ноги, вдохнула полной грудью свежий полуоттепельный воздух, осмотрелась. Благодать! Прямая как стрела, освещенная редкими фонарями белая, безмолвная улица, по бокам – затейливые заборчики, над которыми нависают присыпанные мягким серебристым снежком еловые ветки. А дышится как! Особенно после города – загазованного, людного и потного, суетливого и суетного. Всюду тишина, и по ту сторону забора тоже. Стало быть, вариант с компанией золотой молодежи отпадает. Хотелось бы надеяться. Сегодня она уже некоммуникабельная. Никому-никому. Только Никите. Ему-то она всегда кабельная!
Усмехнувшись бородатой шуточке, она достала из сумочки сигареты и блаженно затянулась.
Через пару минут незаметно подошел Никита. Она даже вздрогнула, услышав совсем рядом его нарочито грубый голос:
– Балдеешь, падла?
– Господи, ну и шуточки у тебя! Так и в обморок грохнуться недолго.
– Погоди грохаться. Этот номер у нас во втором отделении.
Он отпер ворота, широко распахнул их и, сделав шажок в сторону, поклонился:
– Прошу вас, мадам!
Она ответила реверансом и гордо ступила в распахнутые ворота.
Прямая расчищенная дорожка вела к сверкающему разноцветными окнами чудо-домику, двухэтажному, обшитому золотистыми ровными досочками. Над высоким крыльцом призывно горел висячий фигурный фонарь.
– Что за черт?! – услышала она за спиной и удивленно обернулась. Никита широкими шагами догонял ее. Лицо его было встревоженным.
– Что случилось? – спросила она. Сердце екнуло от дурного предчувствия.
– Я же вроде тут электричество погасил везде. Только фонарь оставил... Или все-таки забыл...
Он, уже не обращая на нее внимания, стремительно Зашагал к дому. Она еле поспевала за ним.
– Ну, если Танька-сука решила мне подлянку устроить... – бормотал он на ходу.
– Никита, постой, я не...
Она не успела договорить. Никита одним прыжком взмыл на крыльцо, рванул на себя незапертую дверь и исчез в доме. Таня побежала следом за ним.
На паркете красивой, обшитой темным деревом прихожей, посреди толстых осколков, видимо, зеркала валялась сорванная с петель резная вешалка. Хозяйственный шкаф был распахнут настежь, все находящиеся в нем банки и пакеты были опрокинуты, разбиты, распороты.
С потолка на стены непристойно сползала большая фиолетовая клякса.
Вонь была нестерпимая – несло керосином, фекалиями, краской, скипидаром, дихлофосом и еще непонятно чем. Пробивавшийся сквозь миазмы слабый аромат цветов и яств придавал запаху особенную омерзительность. Зажав нос, Таня вслед за Никитой шагнула из прихожей в гостиную.
Здесь царил полный разгром – не просто варварский, а глумливый, извращенный. Кресла и диваны располосованы ножом, со шкафов сорваны двери, ковер усыпан осколками стекла. Все, что не было сломано, оказалось залито, затоптано, загажено. И лишь безупречно сервированный на двоих овальный стол и высокая люстра остались нетронутыми. Впрочем, приблизившись к Никите, застывшему возле стола, Таня, с трудом удерживая рвоту, увидела, что каждое блюдо на столе аккуратно посыпано хозяйственными и садовыми химикатами, окроплено керосином, скипидаром, санитарной жидкостью или попросту мочой. Посреди стола на пустом блюде возвышалась кучка экскрементов, в которую было воткнуто золотое кольцо камнем наружу и две алые розы. На белоснежной поверхности торта было коряво выведено: «Х.. вам!», вдоль бороздок надписи тянулись коричневые полоски – видимо, перед тем как оставить свой автограф, автор обмазал палец тем, в чем торчало кольцо.
– Что... что это? – давясь, прошептала Таня. Никита обернулся к ней. Губы его кривились в дикой ухмылке, в глазах плясали безумные искры.
– Это? – протяну л он, бесшумно приближаясь к ней. – Это, надо полагать, подарочек моей обожаемой сестры. Подарочек к нашему празднику.
Он все надвигался на Таню. Она невольно отступила, каблуком хрустнув по осколку.
– К... к какому празднику? – пролепетала она.
– К нашей помолвке. Она высказала свое неодобрение...
– Но, Никита... ты же мне ни слова не сказал. О помолвке.
– Да? Возможно. Вот.
Он наклонился над омерзительным столом, запустил пальцы в кучу дерьма, извлек колечко с камнем и, не обтерев, ткнул им Тане в грудь.
– Получай, невеста неневестная, – сказал он. – Это твое. Рада?
Таня отбросила от себя его руку с кольцом. Хотела что-то сказать, но не могла.
– Ах, не рада? – с глумливым сочувствием проговорил Никита. – Или перепачкаться боимся?
Он мазнул кольцом по щеке Тани и отшвырнул его в угол. Она покраснела и схватилась за щеку. Потом, зажмурив глаза, размахнулась и отвесила Никите душевную оплеуху. Он откинул голову и, продолжая то же движение, повернулся к ней спиной и медленно пошел вдоль стола. Таня ждала неизвестно чего, не в силах пошевелиться.
– Впрочем, нет, – бормотал Никита, словно забыв о ее присутствии. – Вряд ли Танька, вряд ли... Слишком простодушно, не по-нашему. Она бы напакостила изящнее, тоньше, подлее... Тут... тут другое что-то...
Бубня себе под нос и осторожно ступая между осколками и пятнами грязи, он направился в угол, к деревянной лестнице.
– А что там? Там-то что? – слышала Таня его хриплый полушепот.
Он миновал короткий пролет и скрылся за поворотом лестницы. Как только он исчез из виду, оцепенение моментально схлынуло с нее. Невольно копируя кошачьи движения Никиты, она направилась к дверям. Переступила через поваленную кадку с. пальмой, вышла в прихожую, пошла по зеркальным осколкам, взялась за ручку...
Тишину прорезал жуткий, звериный крик. Таня вздрогнула и замерла, держась за ручку. Крик сверху повторился.
– Что ж ты? – пробормотала Таня себе самой. – Беги, дура! Беги отсюда!
Но ноги не слушались ее. Она промчалась через гостиную и взлетела по лестнице. На площадочке второго этажа перед распахнутой дверью чернела густая лужа. Кровь... . Таня привалилась к косяку и тихо сползла на пол, в эту самую черную лужу.
Кровь была везде: залила весь пол, запятнала стены, размашистой дугой пересекла потолок, стекала на коврик со свисающей с кровати руки. Она видела спину Никиты, опустившегося на колени и навалившегося всем телом на кровать, закрывая собой лежащего.
На кровати, оскалив зубы и устремив вверх огромные глаза, лежал Огнев.
Эхо криков еще звучало в ушах Тани, но теперь она услышала тихий, монотонный, перемежаемый влажными вздохами шепот Никиты:
– ...только тебя, только тебя одного... Только ты мог понять меня, простить мне Ольгу – ты понимал, что так надо, что без престижной жены мне ничего не светит. И гаденыша Сайянта ты простил... когда из-за этого шоколадного провокатора меня вытурили из Вены. Тогда все отвернулись от меня, я потерял работу, семью, доброе имя. И только ты принял меня, поддержал... И потом в трудную минуту ты всегда был рядом, а я... Я отталкивал тебя, унижал, оскорблял, помнишь? Прости меня, прости... Я недостоин прощения, я понимаю. Помнишь, как я лгал тебе, уверяя, что Татьяна нужна мне как ширма... Ты говорил, что эта ведьма околдовала меня, крадет меня у тебя. Ты плакал, молил. И тогда я ударил тебя. В первый раз. А потом бил еще и еще... Прости, прости меня, Юрочка, милый, единственный мой...
Таня сидела в луже крови, не шелохнувшись, окаменев изнутри – душа отказывалась принимать этот ужас.
Никита вновь уронил голову на бездыханное тело Огнева и забормотал что-то, сначала невнятно, потом все отчетливей и громче, чуть ли не срываясь в крик:
– ...Я отдам свою кровь вместо твоей – хочешь? Возьми мою кровь и встань, воскресни!
Он стремительно вскочил с колен и занес над собой какой-то длинный, сверкающий предмет.
Таня дико закричала. Никита резко обернулся, выронив бритву.
– Ты! – крикнул он. – Ведьма! Сгинь!
Он подбежал к ней и с размаху ударил ногой в живот. Таня охнула, сложилась пополам и откатилась на площадку. Никита рванулся в глубь спальни...
Таня мячиком скатилась по ступеням и помчалась из дому вон...
Выбежав на ведущую к воротам дорожку, она оступилась, подвернув лодыжку, упала, мгновенно поднялась, отшвырнула во тьму туфли и, чуть припадая на ногу, выбежала на улицу.
Вокруг никого не было. Лишь у дальнего фонаря, раскачиваясь, обнимал столб мужик в ватнике.
– Станция! – крикнула она. – Где станция? Мужик посмотрел на нее, икнул и перекрестился.
– Где станция, я спрашиваю?! Ну!
Мужик ошалело махнул рукой туда, откуда она прибежала.
– Там?! Точно там?!
Мужик судорожно закивал головой, не переставая креститься...
В деревянном павильончике станции грелись, дожидаясь последней электрички на Москву, человек пять. Кассирша, гремя ключами, запирала свое хозяйство. И тут что-то ударило в дверь павильончика снаружи, та с треском распахнулась и на пороге появилась Таня – босая, растрепанная, без шапки, в расстегнутой шубейке, за ней волочился потяжелевший от крови подол блестящего парчового, платья. Ожидающие поезда вскочили. Окинув безумным взором комнатку, она рванулась к светящемуся окошечку.
