Текст книги "Во имя твое (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Слова

Что отличает приграничные земли Подзимья от благословенной земли империи – первое, чем обзаводится каждая деревня, поселок, форт, поместье, аванпост, хутор или даже более-менее постоянная племенная стоянка пиктов, это стена. И не важно, сооружена она из камня, из дерева или просто насаженных на колья переплетенных кустов терновника, главное, само наличие защиты. Деревня, куда вел их мальчишка, не была исключением. Север не прощает беспечных. Обычно. Окружающие поселение мощные бревна частокола сразу давали понять – по какой-то причине местные жители уделяют не слишком много внимания собственной безопасности. Невероятно массивные, по полтора-два обхвата, вытесанные из вековых сосен, столбы городьбы, потемнели от времени, и кое-где покрылись мхом. Проходящий у стены ров оплыл и изрядно зарос кустарником. Между ветвями терна и малинника то тут, то там, проглядывали прогнившие, местами раскрошенные колья. В паре мест стена покосилась и изрядно проросла черной плесенью, а ворота не закрывали так долго, что створки успели врасти в землю. В другое время подобное обстоятельство показалось бы Августу странным. В другое время, но не сейчас – юноше было слишком плохо, чтобы он обращал внимание на подобные мелочи. Все началось три дня как. Или четыре. А может десять… Август цу Вернстром еще пару седмиц назад владетель собственного лена в составе трех деревень, почти достроенного замка, и неслыханно обширного по имперским меркам для молодого не слишком богатого дворянина надела земли, а теперь просто клейменный и «помилованный» изгой хоть убей не мог вспомнить когда он заболел, и уж это-то точно было очень нехорошим признаком. Все, что он мог сказать, это то, что почувствовал себя совсем нехорошо, после того как они заблудились в тумане и забрели в болото. Окутавшее землю бесово марево было настолько густым, что Август с трудом мог разглядеть собственную руку и ему словно маленькому ребенку, приходилось держаться за руку Сив, чтобы не отстать и не потерять напарницу. Не то чтобы северянка была от такого в восторге, как заметил Цу Вернстром, дикарка вообще очень не любила когда ее кто-то трогает, но учитывая, что веревки для того, чтобы обвязаться у них не нашлось, она была вынуждена в конце концов согласится, что подобный способ передвижения, все-таки лучше чем срывать горло и постоянно искать друг друга в густой, липкой, пахнущей прелой хвоей и почему-то гниющей плотью, дымке. Еды, не считая конечно пары болтающихся на поясе великанши наполовину копченых наполовину высушенных на костре тощих рыбок да пригоршни сорванных по пути ягод у них не было, запасов чистой воды тоже за неимением не то что бурдюка, но даже завалящей деревянной фляжки, об охоте в таком тумане и речь идти не могло, и они решили не дожидаясь прояснения идти дальше. И конечно почти тут же заблудились. Это было странным, за время совместного путешествия Август уже успел не раз убедится, что либо у варварки в роду почтовые голуби, либо она пользуется каким-то дикарским колдовством. Умение Сив определять верное направление и находить путь через казалось непроходимую чащу, было невероятным. Но в тот день оно ее подвело. Несмотря на все уверения женщины в том, что она уже бывала в этих краях и стоит им форсировать узкий, всего пол лиги, болотистый перешеек, и пойти дальше на запад, то уже к закату они выйдут к поселку с великолепным постоялым двором, где подают отличное густое пиво, жирную луковую кашу и даже есть комнаты с перинами, через несколько часов блужданий они забрели прямиком в центр болота, где Август провалился в первый же прикрытый слоем ряски бочаг. А еще через час он почувствовал себя совсем плохо. Уже глубокой ночью, когда дикарка наконец-то нашла более менее пригодный для привала участок суши и развела нечто похожее на костер, если конечно можно так назвать пригоршню жухлых листьев и несколько скорее тлеющих чем горящих отсыревших веточек, Август решил просушить над огнем вымокшую одежду, и оказалось, что к его телу прилипло несколько странных, полосатых красно-зеленых пиявок. Отцепить мерзких тварей от кожи удалось только с помощью огня, оставшиеся от них следы укусов долго кровоточили, а к утру юноша почувствовал первые признаки лихорадки. Виновата ли была в этом попавшая на его упорно не желающие заживать ожоги и раны холодная, черная, остро пахнущая гнилью, болотная вода, проведенная на сырой земле ночь, полный болезнетворных миазмов болотный воздух, или проклятые подводные кровососы цу Вернстром не знал, но его тело начала бить дрожь, кожа вокруг клейм сильно воспалилась, покраснела, вспухла синевато-черными рубцами, а от вида и запаха завтрака – последнего кусочка рыбы которым щедро поделилась с ним женщина, Августа замутило. Дальше было еще хуже. Путешествие по болоту превратилось в какой-то изощренный калейдоскоп, зелено-коричневую круговерть хлюпанья жидкой грязи, запаха болотного газа, и размывающей зрение белой мути. Великанше было не легче. Было видно, что с присущим лишь диким зверям да умалишенным упрямством прокладывающая путь через топь намного более крупная и тяжелая чем Август северянка тоже устала – она все чаще вязла в жидкой грязи, проваливалась под воду, наматывала на свои почти развалившиеся калиги огромные пуки ряски и водорослей, и к тому же начала хромать сразу на обе ноги. При этом женщина с маниакальным упорством продолжала невесть зачем ловить и складывать в оторванный от рубахи и превращенный в некоторое подобие садка подол изредка попадающихся на пути лягушек. Впрочем, причину столь странного занятия Август понял вечером, когда Сив после нескольких безуспешных попыток разжечь костер принялась поедать квакш сырыми. Вот тогда юношу действительно стошнило. А потом еще раз. И еще. Приступы рвоты в конце концов прошли, но оставили после себя отупляющую слабость. И запах. Запах гнилого мяса. Падали. И шел он от его ожогов. Потом снова были многочисленные попытки разжечь огонь, быстро сменившаяся страхом радость успеха, приближающаяся к коже рдеющая головня, запах горелой плоти… Что было дальше цу Вернстром не помнил. Слишком устал.

«Какая в конце концов разница. Я умираю. Просто умираю в этой богом забытой глуши. Меня закопает в вырытой руками яме полудикая северная варварка, а уже через пару минут мир забудет о моем существовании.»

– Сюда, сюда! Оторвал от воспоминаний и тяжелых мыслей юношу возглас указывающего своим кривоватым посохом на наполовину распахнутые ворота пастушка. – Уже не далеко совсем. Дед Рожилий в втором доме от колодца живет, только он старый, спит уже наверное, я пойду разбужу, а вы догоняйте… Радостно осклабившись полудурок подобострастно затряс уродливо плоской, будто лишенной макушки черепа головой и громко топоча босыми пятками, смешно подпрыгивая и переваливаясь с боку на бок на безобразно изогнутых, словно он всю жизнь просидел на бочке, ногах поспешил вперед.

– А ну стой! – Зарычала было великанша, но было уже поздно. Проявивший необычайную прыть пастушок уже успел скрыться за воротами. – Дерьмо. – Прокомментировала сделав несколько шагов вслед за удирающим подростком горянка, остановившись неодобрительно покачала головой и покрутив между пальцами отнятый у подростка нож, снова пристроила его куда-то за спину. – Пошли быстрей, барон, пока этот поганец всю деревню на уши не поставил.

«Она хотела убить ребенка. Бросить в него нож, словно в зайца на охоте. Боги старые и новые, почему я вляпался в это дерьмо?»

– Ты хотела метнуть в него нож? – Вяло поинтересовался механически переставляющий ноги Август.

– Ну… – Немного смутившаяся Сив, машинально отерла руку о подранную набедренную повязку. – Прыткий он больно. Я бы его не догнала. Хотела ему в ногу бросить. Но духи сказали так делать не надо. К тому же… я его обманула, – ножи я метаю не очень – все равно бы не попала.

«Ну да, конечно. Так я тебе и поверил.»

– Я очень надеюсь, что ты пошутила… – На мгновение приостановившись цу Вернстром огляделся по сторонам. Не то, чтобы его на самом деле серьезно волновало, способна ли его компаньонка убить ребенка. Сервы это сервы. Их жизнь невозможно ценить столь же высоко как жизнь благородного человека. К тому же юноша никогда особо не любил детей, а деревенский дурак действительно был довольно неприятным, но сама идея убийства мальчишки у стен села, где наверняка живут его родичи не казалась ему слишком разумной. Тяжело вздохнув Август уставился на маячившую перед ним широкую и мускулистую спину Сив.

«Странно это. То она быстрая и ловкая как лесной кот, то медленная и неуклюжая как корова в посудной лавке. То говорит на редкость разумные вещи, то мыслит как капризный ребенок. Сейчас топочет будто сваи вбивает. Никакого изящества. Но когда по лесу шли ни одна веточка под ногами не треснула. Удивительно. Или это она специально?».

Окинув дикарку оценивающим взглядом, юноша с трудом подавил смешок. Заподозрить коварство в, обладающей всем спектром изящества и дипломатичности стенобитного тарана, варварке мог только глупец. Над головой проплыла тяжелая потемневшая от сырости арка ворот и мысли юноши вернулись к пастушку.

«А если этот поганец действительно мужиков кликнет? Чернь есть чернь. Особенно здесь, в Подзимье. Тут мужичье дикое, могут ведь действительно и стрелой из за угла…»

Воспоминания о сыплющихся на голову стрелах были еще свежи и ноги юноши будто налились свинцом.

«Мы идем прямо Падшему в пасть».

– Мне кажется… Нам лучше уйти, Сив… Мне здесь не нравится… Я… Вряд ли мы сможем убедить их, что просто проходили мимо. – Голос Августа предательски дрогнул.

На мгновение приостановившаяся у воротного столба великанша задумчиво проведя ладонью по явно недавно вырезанным на толстых, сосновых бревнах таинственным знакам недоуменно нахмурилась покачала головой и обернулась к цу Вернстрому.

– Мне тоже здесь не нравится, барон. Тут… странно. Но ты болен. Сильно болен. Тебе нужен травник или костоправ. А еще тепло и еда. А мне оружие. Бросив недовольный взгляд на собственные готовые в любой момент развалится сапоги дикарка почесала в затылке. – Да и по правде я тоже не откажусь от новой одежды, сытного ужина и пары кружек пива. Не бойся. духи говорят внутри мы найдем ответы. – Звонко прихлопнув по воротному столбу Сив развернулась и закинув на плечо свою дубинку не торопясь зашагала дальше. Август громко вздохнул и последовал за варваркой. Спорить у него не было сил.

Юноша огляделся по сторонам. Все вокруг несло на себе печать загнивания и упадка. У околицы, несмотря на поздний час, обгладывали какой-то кустарник пара тощих коров. Воздух был пропитан смесью запахов прелой травы, свежепережженного угля, навоза, квашенной капусты и овечьей шерсти. Дома – большей частью убогие хибары. Покосившиеся стены и крыши, почти повалившиеся заборы, затянутые бычьими пузырями окна, сгруженные во дворах охапки изрядно подгнившего сена. И ни одной живой души. Ни сидящих на завалинках стариков, ни остановившихся посреди улочки перемалывающих кости соседям кумушек, ни брехливых псов. Ничего. В воздухе стоял запах гари и дегтя.

«Деревня кажется заброшенной. Скорее всего вольное поселение – только в поселках не имеющих хозяина возможно такое запустение и беспорядок. И с чего они живут?»

– Уголь жгут. – Словно прочитав мысли юноши буркнула северянка. – Но не везде. Дворов пять, может шесть.

Август поежился, юношу не оставляло ощущение, что за ним наблюдают. В голове барона снова возникло видение вылетающей откуда-то из-за угла стрелы. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом угрюмо шагающей вперед великанше как, сделавшая поворот улица неожиданно раздалась в стороны превращаясь в некое подобие площади, главными постройками которой были покосившаяся церквушка да стоящее напротив большое приземистое здание, и путешественники наконец-то увидели обитателей деревни. В центре открытого пространства у круглого, сложенного из дикого камня, укрытого массивной деревянной крышкой, колодца стояла толпа, в основном, крепкие суровые мужики. Некоторые сжимали в руках косы и вилы. Луков видно не было, но Цу Вернстром невольно замедлил шаг.

«Они нас убьют. Забьют своим дрекольем до смерти. Просто так. На всякий случай»

– Сив? – Его самые худшие опасения сбывались. Угрюмый вид крестьян не обещал ничего кроме неприятностей. Разум подсказывал юноше, что самым мудрым решением будет убежать, но он искренне сомневался, что сможет сделать это с достаточной скоростью. Слишком уж он на самом деле он сейчас был слаб. Земля покачивалась под ногами, мир слегка плыл. Уши будто набили ватой. Скорее всего это было как-то связанно с той пригоршней странных грибов что еще днем заставила его съесть северянка, но он не был в этом уверен.

«Во всяком случае эта отрава избавила меня от боли».

Бросив короткий взгляд на маячившие где-то перед носом огромную фигуру дикарки, цу Вернстром гордо расправил плечи и с некоторым усилием придал лицу приличествующее человеку знатного происхождения выражение. Их там человек тридцать, не меньше. Если эта чернь почувствуют хоть тень слабости или неуверенности… Да ну глупости. Клеймо, или не клеймо, он Август Цу Вернстром, благородный аристократ, пусть и лишенный права на земельный надел, но не потерявший своего рода и имени, бесы его дери, а не какой-то бродяга-попрошайка.

Всколыхнувшиеся в глубине груди злость придали решимости и сил, шаг юноши стал четче.

«Возьми себя в руки. Это сервы. Они обязаны тебе подчиняться»

– Дядька Дэнуц, они это, они! Вот они, те разбойники, что Мохнушку скрали! Та, которая здоровенная, голая почти, совсем бешенная, как меня увидела – кинулась, лапаться начала, снасильничать меня хотела, еле отбился, а этот в шелках который, с серебром на сапогах ей это… повто… повот… прот-вор-ствовал, во! – Тычущий пальцем в сторону, как ни в чем не бывало шагающей к толпе крестьян великанши, пастушок буквально приплясывал от плохо скрываемого злорадства. На уродливом, неестественно скошенном на бок, лице мальчишки блуждала широкая улыбка. – Тати, они, лиходеи, дядька Денуц! Их на шибеницу тащить надобно, пока оне не…

«Сив была права. Надо было этого паскудника пристукнуть»

– А ну заткнись, полудурок! – Рявкнул рослый, широкоплечий, судя по виду недавно разменявший пятый десяток лет, мужик и нервно проведя ладонью по неопрятной, покрытой блестящей пленкой жира, лысине, внезапно отвесил подростку крепкую затрещину и колыхнув изрядным пузом, сделал пару шагов к приближающимся путешественникам. – Не до тебя сейчас! А вы, обзовитесь – кто такие? Чего здесь забыли?

– А ты кто? – Остановившись в трех шагах от толстяка великанша, с хрустом крутанула шеей, и уперев в бока мускулистые руки принялась, неторопливо покачиваясь с носка на пятку с неподдельным интересом, разглядывать медленно окружающую ее толпу.

– Ы-ы-ы… – Негромко завыл пастушок и держась за ушибленное место поспешно скрылся за спинами взрослых.

– Мне кажется, я первый спросил. – Брови шагнувшего вперед толстяка сошлись к переносице могучие кулачищи сжались. Несмотря на свою, выдающую любовь к обильному питанию и пиву, дородность громогласный мужчина был довольно крепок, и наверняка привык что его присутствие производит довольно пугающее впечатление, но превосходящая его ростом на добрых две головы северянка смотрела на него совершенно без страха. Судя по всему толстяка это необычайно злило. – Отвечай добром, девка, а не то…

«О боги, только не это. Она этого не стерпит. Как пить дать не стерпит. Сейчас начнется свара. А может быть и драка и тогда…»

– Господа мы…

Договорить Август не успел. Сив громко фыркнула и мотнув головой словно норовистая лошадь, смачно сплюнула.

– А не то, что? Еще громче орать будешь? – Проследив, за окончившим свой полет в пальце от носка сапог толстяка, комом мокроты, дикарка угрожающе оскалилась. – Или на тех двоих, что с копьями надеешься? Духи говорят, что если вы решите меня или барона обидеть, вы умрете. Все умрете. – Подбородок великанши мотнулся куда-то вправо и Август действительно увидел, что над стеной уже успевших заключить их в плотное кольцо исподлобья зыркающих на незваных гостей мужиков действительно виднеется пара широких наконечников охотничьих рогатин.

«А вот теперь нас точно на вилы поднимут.»

Взгляд цу Вернстрома скользнул по лицам окружающих его крестьян. Поджатые губы, выдвинутые вперед челюсти, недобрые взгляды. Юноша уже видел такое, когда объяснял своим новым сервам сколько они должны выплачивать налогов, и почему тронутое плесенью жито совершенно не годится для десятины, но в прошлый раз за его спиной стоял десяток дружинников и верный Гаррис. Даже несмотря на окутавшую разум пелену безразличия юноша, почувствовал как его сердце болезненно сжалось. Гаррис… Как же ему не хватало своенравного здоровяка. Уж он бы точно что-нибудь придумал. Частенько, одного вида меча сенешаля и татуировок на его руках было достаточно, чтобы остудить самые горячие головы. Но, сейчас, судя по всему он мог рассчитывать только на себя. Да, именно на себя. В душе барона всколыхнулось глухое раздражение.

«Бесова северная дылда. Это она меня сюда притащила. Не то, чтобы я был ей не благодарен, нет. Все дело было в уважении.»

И первым, что поставило их отношения с ног на голову была эта дурацкая воинская клятва. Древний дикарский обычай от которого уже сотни лет как отказались в империи. И почему он на это согласился… Теперь, большую часть времени северянка относилась к Августу не более чем к докучливой собачонке. Делилась с ним едой, вытаскивала его из трясины, заставляла натирать ожоги отвратительного вида кашицей из собранных ей по пути трав. Правда она почти постоянно спрашивала у него совета и даже изорвала свою одежду на перевязки, но юноша сердцем чувствовал, что великанша считает его не более чем досадной помехой, якорем из-за которого она вынуждена была сойти с большака и теперь точно не попадет в Ислев до начала летней ярмарки. К тому же, северянка постоянно вела себя так будто была ему ровней. Даже отказывалась помогать снимать ему сапоги после дневных переходов. И раны этой вонючей жижей он натирал себе сам. И перевязывал их тоже самостоятельно. Правда это случилось после того как он потеряв терпение обозвал ее криворукой дурной гнилоедкой[1]. Но… Последние дни она несколько раз даже не останавливалась, чтобы поднять его, когда он спотыкался и просил о помощи. Просто не оглядываясь, брела вперед. Это пугало. Заставляло задумываться насколько близко великанша подошла к мысли о том, чтобы его бросить. Договор договором, но Август уже знал, что в остатках пледа дикарки зашито почти четверть фунта серебра. Вполне достаточно монет, чтобы купить дом в каком нибудь поселке. Или как она хотела – место на корабле в Ромул.

«Успокойся. Без тебя эта дылда ни за что не получит деньги, что хранятся в доходном доме. Ты ведь уже объяснил ей насколько это больше того что она имеет сейчас. У северных горцев жадность в крови. Такие как она никогда не откажутся от подобной суммы. Господь-защитник свидетель, ты бы и сам не отказался. Сейчас ты ей нужен не меньше чем она тебе. К тому же сейчас у тебя есть и более насущные проблемы».

Неожиданно пришедшая в голову мысль придала барону еще немного уверенности. Приосанившись Август чуть прищурившись гордо вскинул подбородок и оглядел толпу презрительным взглядом.

– Думаю нам надо разговаривать с местным старостой общины, а не с этой чернью, Сив.

Обрюзгшее лицо толстяка пошло красными пятнами, глаза превратились в две еле заметные под валиками жира щелочки.

– Со старостой говоришь? – Прошипел он и гневно колыхнув брюхом недобро оскалившись шагнул к Августу. – Со старостой… Приперлись в наш поселок, угрожаете нашим людям, обижаете наших детей, воруете, насильничаете, а теперь хотите со старостой говорить? Смелые значит? Говорят, вы, каторжники все смелые. Пока вас на тонкий кол натягивать не начнут…

«Боги, как мне не хватает Гарриса.»

– А с чего ты взял, что мы каторжники? – Заинтересованно склонив голову на бок мгновенно заступившая толстяку путь великанша и перенеся вес на правую ногу, небрежно положила ему на плечо оголовье своей дубины. Над площадью повисла напряженная тишина. Продолжающий беспокойно оглядываться по сторонам Цу Вернстром заметил, как несколько мужиков, видимо из тех, что порешительней или просто поглупее, поудобнее перехватывают свои косы, топоры, серпы и вилы, и невольно шагнул поближе к северянке.

«Если я сейчас ничего не сделаю нас просто затопчут.»

– Мы не преступники! Я барон Август цу Вернстром, а это моя… компаньонка Сив Энгинсдоттир, ловчая шестого круга доверия по эдикту святого официума Империи! Теперь ты назовись!

Слова должны были прозвучать уверенно и ровно, остудить горячие головы, но в середине фразы юношу подвел голос, и его представление оказалось намного менее впечатляющим, чем он рассчитывал. Реакция крестьян удивила еще больше. По толпе пронесся громкий недовольный ропот. Несколько мужиков презрительно сплюнуло под ноги. Кто-то глумливо засмеялся.

«Дерьмо. Кажется они еще больше разозлились»

– Барон? – Губы толстяка сложились в скептическую гримасу. – Слышали, братцы, к нам, в вольное поселение аж сам его светлость, господин барон пожаловал. А это наверное вся твоя дружина? – Чем-то смахивающий на разваренную кровяную колбаску палец жирдяя замер в паре дюймов от лица Сив. А как по мне вы больше похожи на попрошаек или шлю…

Договорить он не успел. Неуловимо качнувшись вперед северянка каким-то будничным, неторопливым, но в тот же момент почти неразличимым глазу движением, ухватила указующий на нее перст и резко повернула его верх и в бок. Раздался громкий хруст, и насмешник тонко вскрикнув повалился на колени. Развивая успех, великанша небрежно ткнула тыльной стороной ладони в скулу противника. Со стороны удар казался не сильным, скорее шлепок, чем полноценная оплеуха, но деревенскому силачу хватило и этого. Взвыв, словно почувствовавшая на шкуре тавро корова, жирдяй повалился на бок, и держась за лицо принялся кататься по земле. Из под его ладоней щедро полилась кровь. Угрожающе обступающая путешественников толпа дружно качнулась назад.

– Ну?! – Громогласно зарычала великанша и поставив ногу на поясницу силящегося отползти толстяка с вызывающим видом качнув дубиной оглядела хмуро, тискающих в руках свое немудреное оружие, неуверенно топчущихся в десятке шагов мужчин. – Кто еще такой злой да храбрый?! Кто еще косточки размять хочет?!

«Нам конец. Теперь точно конец. И бежать уже поздно. К тому же я слишком устал чтобы бегать».

Август продолжал безучастно разглядывать окружающую их толпу. Все те же суровые, побитые непосильным трудом, непогодой и временем лица, грозно нахмуренные брови, вскинутые вилы серпы и косы, но сейчас глаза поселян наполнял страх. Во всем этом было что-то неправильное, но юноша никак не мог понять что. Задавленные отупляющей дрожью и усталостью мысли ворочались в голове тяжело и лениво словно скованные промерзшим илом ушедшие на зимовку раки.

«Пастушок. Пастушок опередил нас всего на пару минут, но толпа уже успела собраться. Сколько в деревне дворов? Около тридцати – сорока не больше. Половина из них судя по виду, заброшены. В лучшем случае полсотни мужиков. Значит здесь почти все взрослое население поселка. Все взрослое и более-менее боеспособное население. А женщины дети и старики прячутся по домам. Слишком много шума из-за одного мальчишки. Слишком много чести для двух безоружных путников. К тому же они не успели бы так быстро собраться… Нет. Возможно, если бы у ворот стояли дозорные тогда может быть, но и то вряд ли…»

– Ты бы охолохла, девка… Громко буркнул стоящий в передних рядах, возвышающийся над толпой словно осадная башня здоровенный, футов семь ростом вооруженный молотом на длинной ручке, грузный, весь какой-то круглый и выпуклый от облепивших тяжелый костяк, перекатывающихся под кожей мышц, мужик и воинственно тряхнул длинной, заплетенной в аккуратную косу, бородой. То что вы двое драться горазды нам и так ясно. Чай не слепые. Только, как не крути, тут вас всего двое, а нас тут почти три десятка.

– Три десятка ссущихся под себя овец… – Зловеще ухмыльнулась дикарка и демонстративно качнув дубиной, легонько ткнула ее оголовьем под ребра прижатого к земле толстяка. Староста громко застонал и прекратив попытки освободится распластался в грязи словно раздавленная жаба.

– Если дружков своих ищешь, так они, вон в доме сидят. Забирай из и уходи. Нам неприятностей не надо. – Упрямо наклонил голову здоровяк, и подняв кувалду повыше продемонстрировал северянке тяжелый граненый боек. – Видала? Может вы, горцы, и крепкая порода только я тоже хлеба мягкого кусок. – Я кузнец, дева, рука у меня, сама понимаешь, тяжелая… Вдарю разок – костей не соберешь. И никто из ваших тебе помочь не успеет.

«О чем он говорит? Похоже нас приняли не за тех, кем мы являемся».

Покрутив головой по сторонам, Август повернулся в сторону дома на который указывал громила-кузнец. Приземистый деревянный сруб. Аккуратный, ухоженный, хоть и с тем же налетом небрежения что отличал все строения поселка, он выгодно отличался от остальных. Больше. Намного больше. Выше. Аккуратней. Крыша покрыта не пучками соломы а нарядной глиняной черепицей. Окна не просто затянуты бычьим пузырем, а прикрыты нарядными резными ставнями со слюдяными вставками. Из окон лился свет. В доме мелькали тени.

«Неважно, главное не показывать этим сервам, что ты боишься. Соберись. Подумай как вел бы себя на твоем месте отец.»

– Из наших? – Несколько растерявшись дикарка оглянулась на безуспешно пытавшегося придать себе скучающе-надменный вид Августа. – Каких наших?

– Довольно! Pax! Pax![2] – Толпа мужиков колыхнулась и выпустила из себя, нестарого еще, высокого и худого как жердь мужчину в видавшей виды, но аккуратно вычищенной и даже видимо выглаженной горячим утюгом черной сутане. – Хватит, дети мои, одумайтесь! Не надо крови! – Остановившись в паре шагов от северянки, священник окинул ее оценивающим взглядом, упер руки в бока, и неодобрительно покачав головой раздвинул губы в широкой улыбке. – Хватит, добрые люди! Хватит! Не ведаете вы в страхе своем, что сам Создатель нам на встречу идет, помощь посылает, а вы его длани вилами да бранным словом встречаете! Одернув, немилосердно стягивающий тощую морщинистую шею, кипельно-белый воротничок, священник аккуратно пригладил седеющие, выдающие в служителе церкви глубокие и крепкие ромейские корни, курчавые волосы и низко поклонился Августу, а потом дикарке. – Господин барон, от лица всей общины приношу вам искренние извинения. И… не соблаговолите ли попросить свою… компаньонку отпустить нашего старосту? Так сказать в знак добрых намерений. Никто здесь не хочет крови. Так что не будем лить масло в костер гнева.

– Хм… – Недоуменно вскинув брови великанша с некоторым недоверием оглядела придавленного ей толстяка. – Эта жаба староста? И кто его выбрал? Да у него мозгов меньше чем у ящерицы.

«Священник… Смилуйся Великая мать, настоящий священник. Не инквизитор, профос, дознаватель или палач-паладин. Судя по виду плебан. Похоже нас не убьют.»

– Отпусти его, Сив. Пожалуйста. – Как бы Цу Вернстрому не было плохо, юноша не мог не оценить как искусно и проницательно повел себя священнослужитель. Пастору хватило одного взгляда, чтобы понять, что северянка не является в полном смысле человеком Августа и моментально найти способ проявить уважение к ним обоим.

– Хм… – Повторила великанша и немного помедлив с донельзя недовольным видом убрала ногу со спины жирдяя. – Как всегда прячешься за чужими спинами, да Ипполит… Голос северянки буквально сочился недоверием и презрением.

«Она его похоже знает. И судя по всему они друг от друга не в восторге. И почему я не удивлен?».

– И кто из них Создателев посланник? А отче? – Толстяк не вставая на ноги на четвереньках отполз на пару шагов и повалившись на бок с ненавистью уставился на варварку. – Зря вы отец Ипполит этих душегубов выгораживаете, ох зря. Видно же сразу – лихие люди это. Девка-то сами видите не нашей крови. Да не просто из северян а с гор или с островов. Вон какая оборванная вся и грязная. Значит, либо из беглых либо из диких. А этот вон, разряженный который, с паскудной рожей, даже меченный… Знаком святой инквизиции меченый. Преступник значит, убивец, колдун, еретик… А вы их защищаете. Нехорошо это, ксендз. Нехорошо.

По толпе вновь прошел ропот.

«Господи, за что мне это? Неужели плебан их не остановит?»

– В тебе говорят гордыня и гнев Денуц. А чувства эти греховные, есть горькое семя Павшего. Дающее пустые плоды. – Суровое, высушенное годами постов и умерщвления плоти, лицо священника еле заметно дрогнуло. Уголки губ слегка приподнялись. В светлых, удивительно глубоких, будто весеннее небо глазах мелькнули лукавые искорки. – Создатель и Великая мать учат нас любви и прощению ближних, дети мои. – Повернувшись к толпе священник воздел руки в отвращающем зло жесте. – А малые знания и тьма в душе родят пустые страхи. Госпожу Сив я знаю давно, как добрую прихожанку, смелую охотницу, великолепного ловчего, и рьяную дочь веры Создателя нашего. Свободного ловчего, чьи славные дела не раз заставляли меня удивляться, сколь мудр в милости своей призревшего дикие племена Наместник. Более того, я лично был на совете, где наша Святая Матерь Церковь признала ее душу не подверженной никакой порче и злу! Ей сам его святейшество благоволит. И я уверен, еще пару лет подобного рвения, и ей даже будет предложено место в рядах монахинь святой Девы-заступницы… Что касается господина барона… На нем действительно стоит клеймо суда конгрегации. Но если ты, Дэнуц, смиришь свою гордыню и приглядишься повнимательней, то увидишь, что стигмы на руках господина барона это знак прощения. Стоящий перед тобой человек был осуждена, взвешен и признан заблуждающимся, но достойным милости и искупления. Его прегрешения признаны ничтожными и уравновешенными добрыми поступками. Он был лишен права на владение землей, но не отлучен ни от церкви ни причастия. И не лишен родового имени. – Плебан[3] возвысил голос. – Это решение церкви! Так тебе ли, староста это решение менять?!

– Вот, как получается, значит? – Зло сплюнул тяжело поднимающийся на ноги толстяк. – Слышали?! Все слышали!? Наш новый ксендз пришлых висельников выгораживает!! Ну как вам, добрые люди?! Вкусно!? Еще хотите!? В селе беда, а нашему новому пастору голь перекатная собственного прихода милей! Наш плебан, значит…