Текст книги "Во имя твое (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Они ушли? – Копна сена в углу сарая слегка шевельнулась и из нее вылезла девушка-подросток в простом украшенном по подолу вышивкой платье.

– Да. Они ушли, Марта. – С нежностью глянув на девчонку, Бердан склонил голову к плечу. – А ты, чтего спряталась? Так эту северянку испугалась что-ли? Или святого отца нового?

– Да нет. – Девушка капризно надула губки. – Просто если они меня бы заметили, то наверняка батюшке бы рассказали. А батюшка если узнает, что я с батраком миловалась так меня прибьет. И тебя тоже прибьет.

– Не прибьет. – Шагнув к девчонке, Берден заключил ее в объятья и приподняв над землей заглянул в глаза. А, что я батрак, так это ненадолго. Как сезон кончится, мы в город поедем. Вдвоем, как задумывали. Я в кузню устроюсь, или еще в какой цех. А ты на хозяйстве будешь. На первое время я монет накопил. А потом, денег у нас много будет, город это не село. Там всегда руки нужны. Я тебе сапожки яловые куплю и шубу лисью. Будешь, как богатая дама ходить.

Правда? – Счастливо пискнула девочка, и положив руки на шею Кобылки лукаво улыбнулась – Но ведь папенька меня не отпустит. Он говорит я еще в возраст не вошла, мне надо девство хранить…

– А ты и хранишь. Слегка сжав ладонь на ягодице девочки улыбнулся мужчина. Мы ведь… по другому, да? Тебе ведь так тоже нравится?

– Ох, нравится. – Облизнувшись девочка потянулась губами к плечу Бердана. – Ох как нравится, милый. Сладко мне с тобой. Хоть и больно немного. Слаще меда когда мы вместе. Только… знаешь я боюсь.

– Боишься? – Насмешливо скинув бровь, Кобылка сделал пару шагов по направлению к копне сена. – Чего боишься?

– Сны мне снятся последние ночи. Будто кто-то большой да черный меня скрадывает и к себе тащит. А там… Там где он живет страшно. – Растерявшим всю игривость голосом прошептала она чуть слышно и опустив глаза уткнулась лбом в грудь мужчины. – Очень страшные сны. Будто рвет он меня когтями железными, бросает в стылый мрак, что зубами до костей прокусывает, что тычет под сердце крючьями железными, да лоно из меня вырывает, а я кричу, в голос кричу, но никто моего крика не слышит. Будто одна я среди ветвей колючих и шипов в темноте холодной и скрежете. И будто я ему, черному да рогатому, и рабыня и игрушка и еда…

– Глупости все это, Марта. – Громко рассмеявшись Кобылка закружил девчонку на руках. – Глупости. Никто тебя не обидит, пока я с тобой. Клянусь никто тебя не обидит. И не скрадет. А ежели удумает я его топором по голове и вся беда. Ты ведь знаешь, рука у меня сильная.

– И правда, рука у тебя сильная. – В испуганных глазах девушки снова зажглись искорки лукавства. – А ежели меня какой благородный скрасть к себе захочет? Лыцарь какой или сам барон. Неужели и его топором?

– И его тоже. – Твердо заявил Кобылка. – Хоть лыцарь, хоть легионер, хоть барон, хоть сам наместник. Никому я тебя не отдам. Потому как люблю я тебя.

– Любишь? – Прижавшись к груди Бердана, Марта хитро улыбнувшись скосила на него блестящие от восторга глаза. – А ежели северяне? Как тот страшный, что вчера с разбойниками пришел? Или как эта? Так любишь, что и таких чудишь не испугаешься?

– Конечно не испугаюсь. – Чуть сжав руки прошептал Кобылка. – Ты ведь у меня как свет в окошке. Люблю я тебя. Больше жизни. Так, что, поедешь со мной, когда сезон кончится?

– В город?

– В город.

– А вот поеду… – Пальца девушки легонько прикоснулись к уху Бердана. – Даже если тятенька не пустит поеду. А ты мне точно сапожки купишь?

– Куплю. И шубу лисью куплю… И шапку как та в которой Кирихе зимой ходит. – А хочешь мы сейчас…

– Нет. Нельзя. – Слегка отстранившись от мужчины девочка покачала головой отчего слегка растрепанные волосы рассыпались у нее на спине. Мне кур кормить надо. Да и папенька скоро вернется… Вдруг заметит…

– А мы быстро. Притиснув к себе девчонку захохотал Кобылка. – Совсем-совсем быстренько.

– Нет. С прошлого раза еще болит у меня там. Да и думаю я, а вдруг… – Немного смешалась девочка отвела взгляд – Вдруг и если так как мы, тоже дите может случится? А мне еще рано дите. Не хочу я с пеленками возится.

– Не будет дитя. – Рассмеялся Бердан и повалив пискнувшую девчонку на стог, принялся задирать ей подол. – Пока ты не захочешь. Ежели не в лоно, то не будет детей. И греха нет. Мне это сам пастор говорил.

– Ну ежели сам пастор… – Приблизив губы к уху Кобылки выдохнула слегка зарумянившаяся девочка. – Давай тогда. Только быстро. Пока папенька не вернулся. Хочу, чтобы снова сладко стало. Ох как мне с тобой хорошо, Бердан! – Засмеявшись девочка игриво укусила мужчину за плечо. – Ты у меня лучший.

– Да. А ты моя любимая. – Широко улыбнувшись, Кобылка слегка отстранившись, осторожно прихватил девушку за горло и нащупав рукоятку лежащего у стога деревянного молотка, оскалившись со всей силы обрушил его на лицо Марты. Раздался глухой хлюпающий звук, из под ушедшей почти по рукоять в лицо девочки головки молота щедро потек багрянец.

Девочка даже не вскрикнула. Лишь выгнулась дугой и засучила ногами.

– Во имя твое. – Прошептал Кобылка и приблизив лицо к ране лизнул кончиком языка стекающую к шее умирающей девушки кровь. – Во имя твое. – Повторит он и принялся судорожно стискивать штаны. Мыслей не было. В голове стояла приятная тишина. Он любил тишину. С детства любил.

–

– Да точно вам говорю, аубыра то была. Здоровенная. Рожищи – во! Для верности растопырив руки насколько позволяла не слишком щедрая в данном случае природа, Марчек Пучка по прозвищу Полбочки, вытаращил глаза и широко открыл рот демонстрируя всем желающим кривой частокол черно-коричневых зубов. Впрочем, назвать эти обломанные пеньки зубами мог, пожалуй, либо слепой, либо записной лжец. – Зарычала, ручищи растопырила да как на меня кинется! Но я тоже не пальцем деланный! Как дал ей колуном промеж глаз – так она и с копыт. Во! Так и было! Гордо выпятив тощую грудь, добрый человек Марчек, покачнувшись на нетвердо держащих дряблое тело ногах, прислонился к жалобно затрещавшему под его весом кособокому заборчику и принялся почесывать выглядывающее из распахнутого мехового жилета изрядно заросшее дряблым, свисающим на ремень штанов жирком, пузо. Брюхо у крестьянина было волосатое, намного волосатее чем прикрытый недельной щетиной подбородок и навевало мысли об оборотнях и собачьей шерсти.

– Здорово. – Широко зевнула сидящая верхом на столбе ограды Сив и покрутив шеей подбросила ладони невесть откуда раздобытое яблоко. – И что, убил?

– Да ты чем слушала, девка? – Искренне возмутился крестьянин и надувшись словно готовая к первой своей вечерней арии жаба ткнул великаншу в находящееся на уровне его глаз бедро покрытым намертво въевшейся в кожу грязью пальцем. – Аубыра на меня напала. А-у-бы-ра. – По слогам повторил Марчек и выпятив нижнюю губу сплюнул под ноги. – Мертвячка значится. Как ты мертвяка убьешь? Она уже дохлая была.

– А чего сложного-то… Голову отрезать да размозжить чем потяжелей. Или к заднице приставить. – Равнодушно пожала плечами дикарка. – Главное, чтоб мертвяк тебя не покусал. Проклятые они. Проклятье свое через укусы разносят. А она правда рогатая была? Выражение лица великанши выражало искреннюю заинтересованность.

– Ну девка ты вообще темная… Ты из какого медвежьего угла выползла? – Коротко глянув в сторону, казалось полностью поглощенного молитвенным созерцанием, возящегося у навозной кучи, хряка, пастора, разводчик свиней неодобрительно покачал головой и принялся скрести короткую, остро нуждающуюся в знакомстве с очистительной силой воды, щелока и мыльного корня шею. – Ну какой еще ей быть? Я же говорю, девка, как полотно бледная, глаза будто угли. Сама голая. Роги как у оленя и сиськи будто две репки крепенькие. Я домой шел, а тут она, из лесу выбегла и давай меня охмурять. И так крутилась и этак. – Причмокнув губами Марчек мечтательно закатил глаза. – А потом говорит человеческим голосом пойдешь ежели, мол, со мной золотом тебя одарю. А сама подбирается, подбирается… И молоко у нее значит на землю прямо каплет…

– Молоко? Из груди что ли? – С невинным видом уточнила болтающая ногами в воздухе Сив и покрутив в руках яблоко вгрызлась зубами в наиболее приглянувшееся ей место зеленого, кислого до оскомины даже на вид плода.

– Нет, из задницы… – Окрысился в конец разобидевшийся на столь неблагодарную слушательницу Пучка. – Не хочешь слушать, так чего спрашивать? Или ты думаешь я вру?

– Да ладно тебе. – Обезоруживающе улыбнувшись великанша поерзала на своем насесте и громко захрустела яблоком. – Я просто про таких никогда не слышала вот и спрашиваю.

– Не слышала она… – Ворчливо протянул крестьянин, вытянул из-за широкого матерчатого пояса небольшой бурдючок, с хлопком выдернул закрывающий горловину криво оструганный колышек, и сделал пару глотков передернул плечами. – Конечно не слышала дурнина ты северянская. У ас в горах наверняка такой пакости и не было отродясь. А у нас каждое дитя про аубыру знает. – Проигнорировав брошенный на сосуд великаншей жадный взгляд земледелец аккуратно убрал мех обратно за пояс и важно выпятив колыхнувшийся будто вывалившийся из тарелки кусок свиного студня, живот. – Аубыра или умрыца это девка, что мужика не познавши померла, да встала. То есть восстала. Ну, из гроба выбралась… В общем… – Видимо слегка сбившийся с мысли Марчек недовольно нахмурился и громко хрюкнув похожим на свиной пятак носом в очередной раз сплюнул, на этот раз через плечо. – Не лежится таким девкам в гробе без мужика. Зуд их по ласке мужской берет нестерпимый. Вот… – Снова ненадолго замолкнув земледелец с явным трудом оторвал замасленный взгляд от скудно прикрытых обрывком одеяла мускулистых ляжек дикаркии, и шаркнув давно ждущим отправки в печку клогом выбил из покрывающей землю слоя жидкой грязи фонтан брызг. – В общем, ходят они, ходят… Мужиков ищут… Сорва… Совращива… Ну в общем за собой заманивают. А того кто с ними пойдет… Тех они в свое логово затаскивают, чтобы блуду значит предаваться. Но поддаваться таким нельзя. Ежели оседлают до смерти заездят.

– Ну ясно. Понятно все. – Неопределенно хмыкнула горянка и вновь примерилась к наполовину съеденному плоду. – Это конечно, что до смерти. Ежели оседлает. По другому никак.

– Но больше всего они до детей охочи. – Наставительно воздев палец судя по всему сам увлекшийся собственным рассказом Марчек и многозначительно понизив голос шагнул к северянке. – Если аубыра дите малое скрадет – считай все. Засунет, и считай нет дитя.

– Куда засунет? – Неуютно поерзав на своем насесте женщина скрестила ноги и посмотрев в сторону виднеющегося над частоколом леса дернула щекой. – В печку что-ли?

– Куда-куда. – Возвел очи горе явно недовольный непонятливостью темной дикарки крестьянин и снова потянулся к заветному бурдюку. – Откуда дети берутся туда и засунет. Ну эта, как младенчика рожают, токмо наоборот значит…

– Пф-ху-а… – Закашлялась Сив и, выплюнув под ноги наполовину прожеванный кусок яблочной мякоти, со смесью отвращения и неприкрытого ужаса уставилась на мрачно и торжественно глядящего на нее снизу вверх земледельца. – А… зачем им это?

– Чтоб обратно выродить, конечно. – Фыркнул явно наслаждающийся возможностью посвятить собеседницу, пьяница и машинально почесал покрытое длинными царапинами предплечье. – Говорил же, без мужика померла. Своих дитять не было, вот и глумится над чужими. Выродит, значит, а потом опять засовывают. Так и мучает, пока не помрет дите. А потом уже ребенок в умруна перерождается. И к семье идет. К мамке да тятьке тянется кровь сосать. И через это и их заразой мертвяцкой заражает. Страшная напасть в селе. Точно говорю. Ежели я бы ей меж рогов не дал, доброго дела не сделал, все бы уже тут перемерли.

Великанша поморщилась.

– Пакость какая. – Протянула она после долгой паузы. – У нас таких отродясь не было.

– Пакость и есть. – Солидно кивнул Пучка и принялся ковырять в ухе. – Но красивая… Если бы не роги, конечно…

– Ты говорил из леса вышла… – Спрыгнув со столба великанша окинула Марчека оценивающим взглядом и покачала головой. С запада, или с юга?

– С севера. От холма, где идол поганый стоит. – Облизнув губы Пучка качнулся к женщине и широко улыбнувшись погрозил ей пальцем. – Ты это. Знаю я, что ты задумала. Только не выйдет у тебя ничего.

– А с чего ты решил, что я что-то задумала? – Склонив голову на бок Сив покрутила в руках огрызок и видимо найдя его больше ни на что не годным отправила его через забор.

– Ну я же не пальцем деланный. – Осклабившись еще шире пьяница постучал себя по лбу заскорузлым от въевшейся грязи пальцем. – Соображение тоже какое-то имею. Ты ведь, эта, как его, ловчая. Наверняка захочешь аубыру упокоить, а потом с Денуца монеты стрясти. Только не получится у тебя. Мертвяка простым оружием не убьешь. Только молитва Создателю от него помогает. Вот я когда ей топором по башке дал сразу молитву читать начал. Так она и исчезла. Словно дым растаяла.

Женщина прикусила губу.

– А говоришь не убил… – Протянула она неопределенным тоном и принялась ковырять в зубах ногтем большого пальца.

– Ну ты и дурная все же. – Надувшись словно набитый говяжьим фаршем бычий пузырь крестьянин разочаровано махнул рукой. – И как тебя только в ловчие взяли? Ну ведь это каждый знает. Не помирает аубыра от молитвы, но бежит от имени Создателя произнесенного человеком с чистой душой и сердцем.

– А ты ее хорошо разглядел? – Склонив голову на бок дикарка принялась с интересом разглядывать лысоватую макушку Пучки.

– Да не хуже чем тебя. – Гордо подбоченился землепашец и подвинувшись к Сив еще на пол шага обдал великаншу волной идущего от него крепкого духа кислой браги и давно немытого тела. – Я же говорю, крутилась она передо мной. Целоваться лезла. Чего, думаешь, я ее не разглядел, что-ли? Говорю же, кожа белая, как снег, волос до пят, чисто шелк сулжукский, рожищи – во, сиськи – во, задница – не во всякую дверь пройдет, а на лицо, ну чисто Создателев, мать его, вестник…

– Не поминай имя господа всуе, сын мой! – Неожиданно подал голос оторвавшийся наконец от созерцания идиллической картины валяющихся в навозе свиней ксендз.

– Простите отче. – Тут же стушевался Пучка и отступив на пару шагов назад, смиренно склонил голову. – Просто к слову пришлось.

– Великая мать, простит. Благодарю тебя, Марчек. Ты очень помог. – Осенив крестьянина размашистым благословляющим жестом, ксендз повернулся к задумчиво копающейся в своих волосах северянке. – Пойдем Сив.

– Ипполит, а ты про таких слышал? – Вытащив из путаницы волос невесть как оказавшийся там кусок пожухлого листа, женщина скатала его в шарик и щелчком запустила подальше.

– Слышал. – Бесцветным голосом протянул священник и совершил отгоняющий зло жест.

– Э-э-э… – Глаза северянки расширились от удивления. – Правда? У вас на юге, значит такие мертвяки? Да это ведь пострашнее драугра будет…

– Пойдем. – Повторил пастор усталым голосом и развернувшись зашагал прочь.

– Ну… Бывай Мрачек. – Развернувшаяся было в сторону медленно шагающего прочь, пастора женщина на мгновение приостановившись, обернулась к, казалось совершенно позабывшему о гостях, самозабвенно ковыряющемуся в носу землепашцу. – А… Хотела спросить. Не знаешь, почему ворота не закрываете?

– Ну как не знаю. Знаю конечно. – С явной неохотой оторвавшись от своего занятия пьяница громко кашлянув сплюнул под ноги. – Вдовица Кирихе, круг магический вокруг села начертила. Чтоб ни лихому люду ни злому зверю ходу не было. Только ворота закрывать теперь, говорит нельзя. Закроешь, так колдовство и развеется.

Великанша по обыкновению взяла минуту на размышление.

– А когда это было?

– Ну… Года два может, или больше… Неуверенно протянул Полбочки и нахмурившись снова принялся ожесточенно скрести пузо. – Кирихе может и вредная баба, но дело свое знает. У нее настои – во! В самом Ислеве таких не достать. Как выпьешь то как молодой всю ночь будешь, если ты понимаешь о чем я… – Остановившись на полуслове пьяница озадаченно почесал макушку. – Так о чем это я? А… Точно… Это Кирихе запирать ворота не велела. Чтоб колдовство, значит, недоверием не оскорблять. Сказала что ежели ворота не запирать, то круг колдовской ее никого с дурными мыслями внутрь не пустит.

– Не пустит, говоришь. – Великанша нахмурилась. – А как тогда мертвячка твоя и наемники кантонские в село попали?

– Э-э-э.. – Крестьянин несколько раз моргнул и полез пальцем в ухо. – Не знаю, заключил он спустя пару мгновений. Наверное колдовство все таки сломалось. Или выдохлось. Ты лучше об этом с Кирихе сама поговори. Или с Денуцем. Он умный. Хоть и жадный. Не хочет мне пива в долг давать…

– Яркого солнца и теплых ветров тебе, Мрачек. – Кивнула женщина и бросив полный зависти взгляд, на болтающийся в поросшей рыжей шерстью длани Пучки, призывно булькающий бурдюк, вздохнула и вразвалочку зашагала вслед за медленно удаляющимся священником.

– Ага… И тебе того же, значитца… – Оставленный в одиночестве гордый фермер с философским видом отхлебнув из бурдюка остро пахнущей сивухой жидкости вновь навалился плечом на забор. – Я ведь правду сказал. Все так и было… Она на меня сиськами а я ей промеж глаз, я ведь не пальцем деланный… – Дождавшись пока дикарка и пастор скроются за поворотом, Мрачек принялся яростно скрести в паху. – А хороша северяночка. Дылда только и дуреха каких свет не видывал. У дылд всегда так, вся сила в рост ушла а в голове мало выросло. Но хороша… Сиськи вон, как репки…

–

Аккуратно протерев держатель для иглы чистой тряпицей Дроменус Роджелус цу Асиньио отложил блестящий полированным серебром инструмент в сторону и тяжело вздохнув опустился на стоящую у стола скамью.

Ханни спала. Впрочем, по другому и быть не могло, такая доза сгущенного макового молока, иногда в империи называемого хассисом, свалит с ног и быка. Еще одно доброе дело. Никем не оцененный вклад в медицину. Сколько таких уже было? Специальные лезвия позволяющие не кромсать плоть пациента обычным ножом, изогнутые трехгранные серебряные иглы, с помощью которых можно легко сшивать жир, сосуды, кожу и мышцы, обработка крепким вином скрученных из особым образом вываренных жил животных нитей, которые не гниют а со временем сами растворяются в теле, вымоченный в сложном сборе целебных трав болотный мох для промокания крови во время операций, тщательно подобранная доза сонного зелья вместо удара деревянным молотком по голове, или связывания пациента, чистка рук, одежды и инструментов после каждого из медицинских вмешательств… Ему не верили. Над ним смеялись. И пусть, это он сумел вытащить наконечник стрелы их пробитого черепа графа цу Сотма так, что его сиятельство не только остался жив, но и сохранил ясное сознание, пусть именно он сумел достать камень из почки барона Кентеррбери, сохранив ему возможность плотских утех и зачатия наследников, пусть он разработал способ позволяющий почти без риска для жизни усечь воспаленный слепой отросток кишечника, а его процедуре ампутации конечностей учат будущих медикусов во всех академиях империи, его все равно считали чудаком и шарлатаном.

Покосившись на бледное лицо девушки Дроменус еле заметно улыбнулся и опустил взгляд на свои руки. Повод припомнить лучшие годы. Третья операция за ночь и утро. Вернее четвертая, если считать очистку загноившихся ран забредшего к ним в село и ввязавшегося в драку с кантонцами бесштанного барона. Ханни пришлось оперировать дважды. Будь он моложе лет на пятьдесят, возможно все бы обошлось одним вмешательством, но сейчас… Посмотрев на заметно подрагивающие, скрюченные и распухшие от артрита пальцы когда-то знаменитый эскулап и зелейник, чудотворец от медицинской науки, Дроменус Роджелус цу Асиньио, а сейчас простой деревенский лекарь с уничижительным прозвищем Рожелиус испустил тяжелый вздох и закусив губу поднял взгляд на занимающий дальнюю часть помещения laboratorium. Многочисленные горшки и колбы, тяжелые каменные и медные ступки, драгоценные флаконы прозрачного сулжукского стекла (о сколько усилий потребовалось чтобы привезти их сюда в целости), обширная коллекция целебных и ядовитых трав со всех уголков империи. Он победил тысячи хворей, спас сотни жизней, но так и не смог изгнать из тела собственную болезнь. Старость. Самая страшная и неизбежная хворь человечества. Когда-то он был настолько тщеславен, чтобы мечтать спорить с неизбежным. И расплатился за это. Расплатился с полна. Первые признаки его болезни появились давно. Так давно, что он и забыл, когда это было. Просто в один прекрасный день он начал замечать, что от недели к неделе, месяц от месяца, его руки дрожат все сильнее, а бесовы иглы, секаторы и ножи все чаще выскальзывают из пальцев. Поначалу Роджелус решал эту проблему с помощью особого заказанного им у знакомого ювелира держателя, но в конце концов эта бесова хваталка тоже перестала помогать. Он перепробовал все, дистилляты, вытяжки, притирки, настои, протыкания и прижигания, клистиры с дымом редких, привезенных аж из Иоатайской империи трав. Вытяжка из знаменитых «мясных грибов» – золота севера, дали ему отсрочку на несколько лет. Это были хорошие годы, лучшие если подумать, в его жизни, но ничего не бывает вечным. Хворь вернулась. Тогда он пустился во все тяжкие. Одно время даже обратился к привычным, большинству называющих себя гордым званием медикусов недоучек, пиявкам и кровопусканиям, но это тоже не помогло. Руки скрючивались и теряли чувствительность, спина не гнулась, глаза перестали различать мелкие детали, а голос стал дрожащим и надтреснутым. Хворь побеждала. Медленно и неумолимо. А с этим пришли неприятности. Сначала ряд неудачных операций и последовавшая за ними немилость нескольких благородных родов, потом долги, исключение из гильдии… Он пытался искать утешение на дне бутылки, но от этого стало еще хуже. И вот он здесь. В занюханной деревушке под названием Дуденцы. Принимает роды, делает отвары от простуды, разливает зелья для облегчения зачатия или напротив потравы плода, прогоняет вшей со срамных мест вернувшихся с городской ярмарки мужчин, вытаскивает загноившиеся занозы, да иногда зашивает порезавшихся о собственный серп воняющих навозом сервов. Вчерашняя ночь и сегодняшнее утро заставили его вспомнить то на что он был способен. И теперь пришло время платить. За все надо платить. Ты мне – я тебе. Старый как мир закон. Страшный закон. Да, болезнь его победила. Болезнь, вызванное ей безденежье, апатия, пьянство и вернувшуюся старость. Он был стар. По настоящему стар. Интересно что бы сказали селяне, знай они его истинный возраст? И то как и с чем ему приходится жить. И с каким искушением приходилось бороться. Хворь его победила. Но он тоже победил. Почти. Он нашел выход. Нашел там, где даже не надеялся. Старые трактаты эпохи войны магов. Конгрегация хорошо поработала. В свое время пламя сложенных из древних трактатов костров достигало небес. Но человеческую память не уничтожить полностью. Правда может быть погребена под горами лжи, затеряться в тысячах ненужных фактов, исказиться до неузнаваемости. Но она остается. Надо только понимать где и как ее искать. Пол слова здесь, фраза там. Переступить себя и слушать лекции безмозглых всезнаек – историков. Внимательно слушать. Вступать в дружеские дискуссии по переписке с философами. Угощать вином заезжих менестрелей. Поговорить с десятком, сотней, тысячей. Собрать вместе слухи и байки, а потом аккуратно и методично иссечь воспаленную плоть лжи и домыслов, сшивая тонкой иглой из получившейся мозаики целую картину. Ответ был под носом. Почти никакой магии, только наука. Не зря ведь некоторые святые отцы (признанные впрочем безумцами и малефиками) утверждали, что никакой магии нет. Что есть только те процессы которые человеческий разум пока не способен объяснить. Пришедшие. Звездные странники. Секрет хранился в их крови. В их шифре жизни. В проклятом Горниле. И он рискнул взяться его прочитать. И у него почти получилось. Почти. Сначала пришлось переехать сюда, в Подзимье, потом собирать материал. Это было сложно. И дорого. На это ушло несколько лет и остатки его состояния. Потом…. Потом были сотни экспериментов. Сначала на животных, потом на себе. Тонкий мост над пропастью безумия и тьмы, который он дерзнул пересечь. Знания которыми он теперь обладал. И теперь… Теперь молодость, здоровья и сила, были рядом. Только протяни руку и все вернется. Острота и живость ума, зоркий взгляд, неутомимая сила, отточенная десятилетиями практики твердость и точность движений. И никакой боли. Процесс был сложен, многоступенчат, некоторые ингридиенты было просто невозможно купить за деньги, а процедуры вызвали бы у большинства отвращение и ужас. Перекроить собственное тело, изменить саму суть плоти, изгнать из нее даже признаки затаившейся болезни… Сколько жизней он бы мог еще спасти, сколько чудесных открытий сделать? Кто знает… С трудом отведя взгляд от чуть заметно бившейся на шее спящей девушки жилки Дроменус криво усмехнулся и кряхтя встав с лавки прошествовал в дальний угол комнаты. Он провел лишь часть процедур. Остановился не пройдя и половины пути. Потому что… потому что испугался. Смалодушничал. Задался вопросом сможет ли после окончания процесса считать себя человеком. Станет ли вечноживущим подобно пришедшим или превратится в пометника – гибрида. Сможет ли… Хватит. Надо умыться. И поспать. Бессонная ночь его почти доконала. Ноги болели, в коленях щелкало, спина скрипела и отдавала жгучей болью при каждом движении, а голову будто набили мокрым песком. Да, надо поспать. Хотя бы пару часов сна и он почувствует себя лучше. Намного лучше. Опустившись на узкое и жесткое ложе, эскулап помассировав лицо болезненно сжав губы принялся расшнуровывать ворот туники. Он заслужил отдых. Ханни повезло. Повезло, что он оказался рядом. Глаз девчонке конечно уже не вернуть, но он в очередной раз сделал то, что до сих пор считается невозможным. То, за что имеющие власть осыпали бы его золотом. Сотворил девушке новое лицо. Не просто зашил раны, как сделали бы городские неумехи, а именно сотворил. Вправил и пересобрал кости, перекроил кожу и мышцы, вставил на место с таким трудом собранные им в куче выметенного из избы сора зубы. Шрамы со временем рассосутся, рубцы исчезнут, и за маленькой Ханни, несмотря на отсутствие глаза, снова начнут увиваться половина деревенских парней. Ведь теперь девочка будет выглядеть как настоящая аристократка. Но самое главное, у нее будут дети. Сшить все разрывы ὑστερία[3], не вторгаясь в брюшную полость было пожалуй даже сложнее чем по кусочкам собирать раскрошенную практически в кашу челюсть, но он справился. И сделал это хорошо. Очень хорошо. Девчонка не потеряет возможность иметь детей. С такими мелочами, как разорванная печень, смещенные и отбитые почки, сломанные ребра, внутренние кровоизлияния в мозге и прочее помогли справится щепотка мясных грибов и… особые процедуры… те процедуры которые он разрабатывал и хранил в тайне многие годы… те, о которых даже записей не вел, предпочитая столь ненадежное хранилище как собственный разум. Просто очень уж не хотелось гореть на костре если все вскроется. Нет, он не вмешался в суть человеческой природы в той же степени как поступил с собой. Нет конечно. Проводить эксперименты на людях, пусть и умирающих, без их согласия совершенно не этично. Даже спасая им жизнь. Процедура была давно отработана на нем самом. И в намного большем масштабе. Он применил минимальное вмешательство. Самое минимальное. Просто немного аккуратных вливаний особой вытяжки плотоядной красной плесени, что здесь на севере часто называют гнилью, в спинной мозг девочки. И введение раствора золотого листа и спор мясного гриба ей в кровь. По отдельности эти процедуры были однозначно смертельны. Но в совокупности… В совокупности результат превышал даже самые смелые ожидания. Подстегнуть кроветворение, придать сил, изгнать заражение, и запустить процессы регенерации. Если правильно соблюдать порядок и дозировку все абсолютно безопасно. Теперь девочке не страшна ни одна хворь, и ее раны будут заживать намного быстрее чем у большинства людей… А с… побочными эффектами. С побочными эффектами она справится. Научится справляться. Со временем. В конце концов, то с чем она столкнется не будет иметь и десятой части силы с которой приходится иметь дело ему. Устало забросив тунику на стоящий у кровати табурет, Дроменус опустился на постель и потянулся к сапогам. Все будет хорошо. Одурманенная сонным зельем девчонка не очнется как минимум до утра. А там посмотрим… Он оставит ее у себя. Как и предложила северянка. Да. Оставит. И возьмет в ученицы. Пусть женщина – медикус и является нонсенсом, он ему не в первой нарушать, как гласные, так и негласные запреты. Пришло время уходить от замшелых традиций. Он попробует передать Ханни все, что знает сам. Знание не должно угаснуть. Не должно пропасть. И вот это будет настоящим чудом, тем добрым делом, которым он действительно сможет гордиться. Это будет его бессмертием.

Неожиданно, эскулапа пробила судорога. По позвоночнику будто прошлись ножом. Тело выгнулось дугой, тут же скрючилось в комок, снова выгнулось…

– Нет… Нет!.. Застонав лекарь перевернулся на бок и скатившись с кровати на пол с ужасом уставился на стремительно чернеющую кожу ладони. – Нет… Я ведь нашел способ… Я ведь почти справился… Взгляд Дроменуса сосредоточился на пульсирующих в центре стремительно расползающегося черного пятна вздувшихся веревками сосудов. Ошибка. Он совершил ошибку. Видимо несколько капель не обезвреженного раствора попали к нему на кожу. Как? Он ведь был предельно аккуратен и осторожен. Принял все возможные меры безопасности… Для обычного человека заражение гнилью означало смерть. Для него… Вырвавшийся изо рта Дроменуса возглас больше напоминал змеиное шипение. – Сорок лет… Он сдерживал это больше сорока лет. Суставы медика захрустели словно пригоршня перемалываемых в ступке желудей. – Нет, пожалуйста… С уголка губ Роджелуса потянулась ниточка иссиня черной жижи. – Нет… Я ведь заглушил жажду… – Не вставая с четверенек, скрипя зубами от боли при каждом движении, старик пополз к резному комоду – туда, где на полке, в шкатулке черного камня хранилося заветный флакон. Он уже почти видел как он срывает зубами притертую стеклянную пробку как вдыхает вьющийся над горлышком золотистый дымок, как капли драгоценного состава обжигая льдом текут ему в горло, как чернота уходит, а по венам начинает течь выжигающее тьму жидкое золото… Он справится. Он всегда справлялся. Он почти чувствовал это… почти… Он победит тьму. Он… Он хозяин всего золотого. И ему нужно поесть.