Текст книги "Во имя твое (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

По паучьи выгнув лапы, существо называющее себя Дроменус Роджелус цу Асиньио с присущей только диким зверям грацией перевернулось на живот и шустро подползло к лежащей на столе девушке. – Нет… Ноздри монстра расширились с шумом втягивая в себя воздух.

– Нет… В глубине превратившихся в две вертикальные щелочки зрачков сверкнуло пламя.

– Нет… – Роняя с губ черную пену уже мало напоминающее человека чудовище раскрыло усеянную кривыми словно у хищной рыбы игольчато острыми клыками пасть и зарычав впившись в тело даже не вздрогнувшей жертвы принялось с хлюпаньем всасывать в себя брызнувшую в глотку сияющую золотыми прожилками ало-карминовую жидкость.

– Да… – Кровь заливала подбородок, стекала по шее, брызгала на натертые воском доски пола, но существу было все равно. Тварь мучил голод. Голод, который она терпела почти сорок лет.

–

Аккуратно поставив бурдюк на крышку пустой, рассохшейся, сочащейся по швам, потдающей гнилью влагой, бочки для сбора воды, Мрачек Пучка медленно развернулся к загону. Свиньи смотрели выжидающе.

– Ну чего, думаете, небось, я пальцем деланный? Забыл, что вас кормить пора? – Ворчливо буркнул он и с кряхтеньем перевалив тяжелое ведро через стенку загона вывалил его содержимое в корыто. Ответом его действиям стало деловитое похрюкивание.

Некоторое время понаблюдав за толкающейся, повизгивающей, громко чавкающей идущей волнами массой жирных боков, покрытых грязью спин, отвисших, почти волочащихся по земле брюшин, покрытых слизью пятаков, топочущих копыт и подрагивающих хвостов Мрачек недовольно покачал головой.

– А свинки – то волнуются. Волнуются-то свинки. – Забормотал он себе под нос еле слышно. – Погоду чуют, что ли? – Пучка усмехнулся. И почему люди так свиней не любят. Умные ведь животинки. Поразумней некоторых собак будут. Разве, что говорить не умеют…И уж точно лучше этих дурацких овечек. С его свинок вся община почитай зиму салом да грудинкой копченой лакомится. А его пьяницей и дураком считают. Несправедливо это. Ой несправедливо. Он ведь можно сказать почти самый зажиточный двор держит. После братца– Денуца конечно, да этого здоровилы зазнайки – кузнеца. Сам держит. Без батраков. Он что, пальцем что ли деланный, батраков нанимать? Сам выдюживает. А что пьет, так это с устатку, да от того, что у него бабы нет. Была бы баба, все веселей бы было, и пить было бы не надо. А так, ведь скучно оно. Когда один. Совсем скучно. Иногда хоть волком вой. А баба бы и в доме убиралась и едово готовила и по хозяйству бы помогала, да и поговорить было бы с кем. Только вот невезучий он. Когда еще молодой совсем был, брал его тятька в город на ярмарку. А там ему магутка гадать взялась. По руке. Наговорила всяко разного, приятственного и деньгу с него вдруг потребовала. А откуда у него монеты? Тогда магутка рассердилась, глаза свои черные, страшные выпучила и проклятье ему в лицо выкрикнув убежала. Запомнил он то проклятье. На всю жизнь почитай запомнил. «Чтоб тебе всю жизнь разорвало. Вот оно и разорвало. Не смотрят на него бабы. А ежели смотрят то кривятся будто в навоз наступили. И чего справгшивается? Он ведь не пальцем деланный. Хозяйство свое есть, свинок держит, старается. Вон, даже вдовица Кирихе, что говорят за монетку с легионерами кровать делит, нос от него воротит. А чего воротит непонятно. Она ведь тоже одна живет. Без мужика. А он без бабаы. Все одно к одному получается. Чай не девка молодая, ломатся. Он вон ей даже зимой аж пол тушки принес мясца-то. А она не приняла пдарка. Глупая баба. А так бы жили вместе и всего делов. Хозяйства бы объединили. Он бы новый дом построил. Он ведь и плотничать умеет. Покосившись в сторону слегка кривобокой, отчаянно нуждающейся в починки избы Пучка вздохнул. Ну точно дурная баба. И проклятье, чтоб его. Он было дело даже в город ездил, к колдуну обращался, чтоб тот проклятье снял. Сезон денюжку копил. Колдун монеты-то взял, потом долго на него смотрел, крутил пальцами. А потом сказал, что пить ему надо бросить, мыться да бриться почаще, одежу новую купить, да за хозяйством ухаживать. Чтоб оно справным было. Вот тогда, мол баба в доме и появится. Тфу. Шарлатан, а не колдун. Он что пальцем деланный чтобы новую одежу покупать. Да и чего ему с этого бритья. А хозяйство у него и так справное. Вон свинки то какие жирные.

– Бесово семя. – Буркнул Пучка и отбросив ведро потянулся к бурдюку. Брага была кислой и отдавала гнилью. В голове приятно зашумело. Мрачек усмехнулся. Вот так. Вот так-то оно уже лучше. И солнышко ласковее светит, и в груди тепло. А бабы. Да и бесы бы с ними. Ну заведет он бабу себе и чего? Будит она ныть да пилить его словно он лесина какая. То не так, это не так. То сделай да это. Крышу поправь, дом проконопать, дрова наколи, очаг почисть, ножи наточи, тюфяк свежим сеном набей, одежу новую ей купи, на ярмарку свози, отхожее место во дворе выкопай. С города опять же ей подарки возить надобно будет. Гребешки да бусы. А на кой эти гребешки да бусы стеклянные? Или платья нарядные, да ленты шелковые в волосы? Баловство одно. Нет. Не нужна ему баба. Вон у него свинки какие ладные. Умные ведь животинки. Покончив с содержимым бурдюка, Пучка нетвердой походкой отправился к дому, взошел по перекособоченным, почти скрывшимся под слоем грязи, скрипучим доскам крыльца и толкнув рассохшуюся, криво висящую на растянутых кожаных петлях дверь шагнул в дом. В ноздри ударил запах прокисшего пота, застарелой мочи и гнилого сена.

– И в правду тюфяк что ли подновить? – Задумчиво буркнул себе под нос Мрачек. И грузно протопав по отчаянно скрежещущему прогнившими досками полу, со стоном сел на кровать. Нет. Устал он что-то. Поспать надобно. Он что пальцем деланный чтоб уставшим тюфяк набивать? Себя уважать тоже надо. Закряхтев, Пучка повалился на бок и с недоумением уставился на зажатое в руках острое трехгранное шило. А это еще откуда? С чего он это шило достал? Кожушок подшить? Да зачем его подшивать? Лето ведь. Как зима наступит так и займется. И почему на нем кровь. Задумчиво пожевав губами, пьяница уронив инструмент на пол лег на спину и прикрыл глаза. Завтра дождь будет. Надо бы бочку открыть. Потом. А сейчас поспать надо. А потом разберется. Улыбнувшись Мрачек подсунул под голову руки и облизнув губы сладко засопел. – Во имя твое. – Прошептал он еле слышно.

За стеной о доски загона визжали и бились окровавленными мордами лишенные глаз свиньи. Но Мрачека это совершенно не волновало.

–

– А может в дом зайдете? Чего на улице-то стоять, вон как холодно. – Стоящая на пороге дома пухлая, крепкая словно дубовый бочонок, Ната Труше понадежней перекрывая проход в избу своим пухлым телом уперла руки в налитые бока и неодобрительно глянув на стоящую за спиной священника великаншу презрительно поджала губы. – А спасительнице нашей, что от бандитов нас избавила я рубаху подарю. Хорошая рубаха, муж в ней ходил, пока совсем не изорвалася. Думаю, ей в самый раз придется, срам-то свой прикрыть.

– Обойдусь. – Фыркнула подтягивающая обрывок одеяла великанша. – Мне твоя рванина ни к чему.

– Какая рванина? Чего сразу рванина? Святой отец да что же такое деется-то? Честного человека, доброе дело деющего, всякая бродяжка безродная обижает, а вы стоите будто столб! – Лицо женщины потемнело от прилившей к нему крови. – Да что же это такое…

– Расскажи нам про рогатого человека, Ната. – Перебил разгневанную селянку священник. – В голосе пастора не слышалось ничего кроме предельной усталости.

– Какого рогатого? Изумленно захлопав пустыми будто у рыбы глазами Труше заколыхав телесами, шагнул с крыльца и плотно затворила за собой дверь. – Не знаю я никакого рогатого. А ежели вы святой отец пообедать с нами брезгуете, то извините тогдась… некогда мне с вами языком чесать. Мне еще детишек кормить надо, да и мужики скоро вернутся. – Почесав покрытое длинными царапинами предплечье женщина исподлобья зыркнула на незваных гостей.

– Врет. – Широко зевнула великанша и принялась ожесточенно скрести макушку. – Боится она. Вот и врет.

Пухлое, благообразное лицо Наты налилось дурной кровью.

– Да как ты смеешь, голь перекатная! Под благородного легла и думаешь тебе все можно? Шлюха! Да я сейчас мужа кликну от тебе язык-то вправит…

– Ипполит. – С интересом рассмотрев зажатую между ногтями вяло шевелящую лапками добычу северянка чуть заметно поморщившись брезгливым движением отправила ее в сторону покрасневшей как свекла Наты и развернулась к священнику. – Она совсем глупая, да? Можно я ее ударю? Я легонько. Глядишь и врать перестанет.

– Pax! – Вскинув ладонь в отвращающем жесте ксендз тяжело вздохнул и достав из рукава рясы потертые деревянные четки громко щелкнул костяшками. – Я тебе уже говорил, Сив. Никакого насилия. Раба Создателя Ната, уже сожалеет о своих словах и готова рассказать нам всю правду, ведь так, дитя? Или ты предпочитаешь быть отлученной от причастия?

– Да как же… – Недоуменно хлопнув глазами, женщина оглянулась по сторонам и не найдя ни свидетелей, ни поддержки плаксиво скривилась. – Да за что? За то что я этой паскуднице на место ее указала? Что же вы святой отец делаете?! Честного человека из-за язычницы, дикарки поганой, что звериному дерьму поклоняется, готовы в ад отправить! – Постепенно набирающий силу голос хозяйки двора ввинтился в небо ревом боевых труб. – Правильно Денуц сказал, отец то святой у нас может и не только Создателю поклоны бьет!! Да где это видано, чтобы…

– А ну хватит. – Громко хлопнул ладонью по бедру пастор. – Замолчи, пока язык тебя до беды не довел! С Денуцем я еще разберусь. А ты говори. Сейчас же. Правду. А то действительно отлучу, со всеми записями и печатями.

– Да я… Да я… Да я… – Задохнувшаяся от возмущения Ната, открыла было рот, чтобы выдать очередную достойную отповедь столь нагло высказавшим сомнения в ее честности проходимцам, но натолкнувшись словно на стену на твердый взгляд Ипполита, захлопнула его с таким звуком будто кто-то с размаху пришлепнул ладноью по верху наполненной водой кружке.

– Ну да, видала. Только издали. – Сдуваясь будто давший течь бурдюк буркнула она чуть слышно. – Из леса я тогда шла. А он и стоит, смотрит. Я лукошко со страху выронила и бежать. Вот и все.

– Он? Это что-то новое. – Лениво поинтересовалась внимательно оглядывающая дымящуюся в дальнем конце захламленного двора угольную яму дикарка. – И как он выглядел?

Демонстративно отвернувшаяся от северянки женщина принялась поправлять передник.

– Отвечай, дочь моя. Именем Пресветлого Создателя, всеблагой Великой матери, девы заступницы и всех святых, отвечай. – Бросив короткий взгляд в сторону великанши священник убрав четки обратно в рукав рясы осенил себя отгоняющим зло знаком

– Мне… – Тяжело вздохнув толстуха отвела взгляд. – Мне муж рассказывать запретил. И так говорит, все смеются…

– Ната. – В голосе пастора зазвучала сталь.

– Большой он. Большой. Больше вон нее. Много больше. Тело как у человека. А голова бычья. – Еле слышно пробормотала женщина. – Я в лес ходила – грикбы собирать. Те, которые после снега сразу вылазят. Ну… маленькие такие, беленькие. Любят мужики мою похлебку с грибками. Из лесу уже почти вышла, а он стоит. Нервно почесав длинную царапину на левой руке, Труше вздохнула. Стоит и руки ко мне тянет. Я и убежала.

– Понятно. – Медленно покивал пастор. – Значит тело как у человека, а голова бычья. А он нагой был или одет во что-то?

– Голый. – С трудом выдавила из себя Ната. – Как есть голый. Будто из бани. И еще… – Женщина снова начала нервно теребить подол. – Уд у него срамной торчком торчал. Я испугалась и убежала. Мужу рассказала, а он меня дурой назвал… И подруги надо мной смеялись. Дуры. Сами вон, своим мужьям рога с кем попало ставят, развратничают, как девки городские, а меня на смех подняли. Сказали, что муженек мой после шестого ребеночка на меня не смотрит вот мне и мерещится всякое. Святой отец, а благословите на седьмого дадите? Ежели благословение ваше будет, так муженек то мой…

– Здорово. – Фыркнула вновь решившая вмешаться в разговор Сив. – А теперь еще и голый мужик с хреном торчащим. Только его не хватало… А ворота кто запретил закрывать?

– Ворота… – Женщина непонимающе моргнула. – Какие ворота? А ты про городьбу… Да кому она нужна эта стена дурацкая. Прошлый староста то совсем тупой был, то мужиков каждую весну и осень гонял ограду проверять да чинить, пупок рвать, а потом сказал мол не нужна она. А чегой то ты про ограду спрашиваешь?

– Понятно. – Развернувшись на пятке великаннша зашагала к калитке.

– Эй! Ты чегой-то замолчала? – Недоуменно глянув в сторону удаляющейся дикарки женщина плаксиво выпятив губу повернулась к ксендзу. – Ну вот видели, видели? Видели, отче? Эта гадина честных людей обижает а вы ее защищаете. Вот чего вы ее защишаете? Думаете на вас управа не найдется? А ежели я тоже письмо напишу? Прямо в город? Вот Денуцу скажу он и составит. Он ведь грамоте обучен. Все как есть расскажу, как вы паству свою не обихаживаете, как на честных людей северян натравливаете…

– Благодарю тебя, дочь моя. Благослови тебя Создатель. – Проворчал казалось полностью проигнорировавший слова женщины пастор и вяло махнув рукой двинулся следом за дикаркой.

– А-а-а. гады вы все, чтоб вас подняло да о земь шмякнуло! Засранцы и гады! Чтоб у вас сучье вымя повылезали так чтоб вы и ходить не могли! Только мужу моему не сказывайте… А то ярится он сильно… – Крикнуа им вслед Ната и подтянув подол платья скрылась в доме. Дверь избы громко хлопнула, раздался звук задвигаемого засова.

– Создатель знает что. – Покачал головой ксендз и ускорив шаг нагнал дикарку. – Не спеши, Сив. День только начинается.

– Это уже какой двор? Пятый? – Почесав в затылке, дикарка досадливо сплюнула под ноги. – Ипполит это дерьмо какое-то. Пятый двор и каждый рассказывает что-то свое. Я еще одной такой истории не выдержу. И как Ллейдер это терпел?

– Отец Ипполит. – Уныло покачал головой, кснедз. – Я тоже уж и позабыл как оно бывает. Что думаешь Сив?

– Думаю, вечером гроза будет. – Сплюнула под ноги дикарка. Словно подтверждая ее слова вдалеке грохотнул гром.

–

На чердаке было холодно и тесно. Давно не чиненная, местами просевшая крыша протекала, в щели сыпались кусочки, прикрывающей потемневшие от влаги доски, прелой соломы, пахло сыростью, насквозь промокшая шерсть изодранных штанов неприятно прилипала к коже, и Дорди чувствовал себя совершенно несчастным. Болело все. Ребра, ноги, спина, руки. Казалось, в теле не осталось ни одной кости, которая бы не просила пощады, но сильнее всего досталось его шее. Голова упорно отказывалась поворачиваться вправо, а стоило ему что-то сказать горло тут же будто охватывали раскаленным стальным обручем. Впрочем, это было неудивительно. Вчера его изрядно потрепало. Сначала от оказавшейся вовсе не божьей дочкой, а северной великаншей-людоедкой бешенной бабищи. Потом от Денуца, и наконец от Грена Поннца хозяина Мохнушки. К счастью, он к этому времени уже изрядно перебрал с брагой и избиение ограничилось парой тумаков и пощечин. Ну и обещанием до конца сезона бесплатно работать на его хозяйстве. Так или иначе, чувствовал себя подросток не слишком хорошо, и когда дядька Денуц велел ему не выводить сегодня овец на пастбище, а отдохнуть и просто немного «погулять по поселку и помочь заодно святому отцу», Дорди вздохнул с облегчением. Кто же знал, что эта «прогулка» закончится здесь, на чердаке заброшенной хаты? Чуть слышно всхлипнув, Дорди вытер невольно выступившие на глазах слезы. Бояться нечего. Никто его здесь не найдет. Место было проверенным. Проверенным и надежным. Сколько раз он здесь прятался. От решивших его избить старших мальчишек, от соседей, и даже от обладающего просто невероятной способностью находить его где угодно старосты. Сюда давно никто не заглядывал. Зачем? Хозяйство забросили почти сезон назад, так что все ценное уже десять раз успели растащить по дворам. Так что тут, на пропахшем мышами чердаке было совершенно безопасно. Бившуюся в уголке сознания мысль о том, что рано или поздно ему все равно придется покинуть укрытие Полбашки предпочитал игнорировать.

«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».

Завывающий в голове пастушка голос срывался и дрожал от страха. Каждое «Не видело» сопровождалось толчком охватывающей гортань боли. Чуть слышно всхлипнув, Дорди попытался отлепить от паха успевшую изрядно остыть остро пахнущую мочой ткань и поежившись забился еще глубже в угол. Это все дядька Денуц виноват. «Прогуляйся» Сначала Денуц действительно отправил его помочь священнику. Пастор оказался хоть и строгим, но не злым. Расспросил его как он с чужаками встретился. Заставил несколько раз повторить историю про овцу и видимо удовлетворившись ответом «не знаю, когда нашел, она уже зарезанная была», махнул на него рукой и велел принести к дому, где поселились страшные чужаки, еды, помочь хворому барону, а потом заниматься своими делами. Еду он отнес, а вот на барона даже поглядеть не получилось толком. Гретта, разбойница, которую чужаки почему-то не убили, а в полон взяли его почти сразу выгнала. Сказала, что барон спит, так что она сама справится. То обстоятельство, что барон не спал, а с дурацкой улыбкой сидел на лавке и роняя с губ тонкие ниточки слюны пялился на пламя невесть зачем растопленного очага, чужачку совершенно не смущало. Было немного обидно. Разбойница была красивая. Хоть и битая, с лицом в синяках да шрамах. И одевалась так, что все видно. К тому же от нее приятно пахло какими-то душистыми травами, в избе было тепло, оставшейся каши было достаточно, чтобы прокормить пол дюжины мужиков, и Дорди решил было заявить, что остается, но именно в этот момент Гретта просто схватила его за шиворот выставила его за порог. Пойти украсть, что нибудь сьестное по соседним дворам, тоже не удалось – по пути его перехватил дядька Денуц, и велел глаз не спускать со священника. Пришлось следить. Это было не сложно. Слух у Дорди с рождения хороший, а спрятаться за поленницей или за углом сарая всякий дурак сможет. Сложнее было запомнить, о чем священник болтает. Но Дорди справился. Вернее справлялся ровно до того момента пока все мрачнеющий с каждым переданным разговором Денуц не послал его посмотреть, что дед Рожелиус делает с Ханни. Это была странная просьба, да старосте не откажешь. Да и здорово это к деду Рожелиусу сходить. Лекарь, он добрый. Другие старики обычно на него только ругались. Особенно бабка Тонка, у которой он в прошлом годе перину скрасть хотел. А чего? Зачем ей две перины? Ох и слино тогда его побили, а бабка вредная до сих пор на него волком смотрит. Дурная она. А дед рожелиус не дурной. Не ругается, не дерется, хворостиной со двора не гоняет. В дом, правда не приглашает никогда, говорит не любит когда топчут, но вот лакомством каким нибудь угощает частенько. Медом например, или репкой печеной. Или даже пол кружки вина плеснуть может – «чтоб молодую кровь укрепить». Не наливки или выморожня, а настоящего душистого вина, такого как в городе продают. Просьба конечно была необычная. Ну зачем за лекарем подглядывать, если можно просто спросить так мол и так, как там девчонка? Но, дядька Денуц сам последнее время был странный. Сегодня например, велел все тела, даже своей дочки – Маришки и братьев Реймер, не на жальник нести, а в подвалы, на ледники сложить. Пусть мол пока полежат, до Иператорова дня, батюшка их отпоет, а потом можно и на жальник. Раньше такого не делали. Впрочем, Дорди об этом особо не задумывался. Сказали подглядеть, он и подглядит, первый раз что-ли? Дел-то с заднего двора подкрасться да в окно заглянуть. За дедом Рожелиусом шпионить вообще легко, глуховат он, видит плохо, и окошки не бычьим пузырем, как все нормальные люди затянул, а слюдяной мозайкой прикрыл. Почти такой же, как в церкви у алтаря, только не разноцветная, а прозрачная. А потом… Потом можно и на ледник пробраться. Поглядеть на Маришку голую. Ну и что, что мертвая да маленькая еще. Вон для чужаков, чтоб с ней поженихаться не маленькая оказалась. А он ведь и не будет ничего такого делать. Только посмотрит и все. Да только посмотрит. Страсть как охота на мертвяков поглядеть. Особенно на Маришку. Первую часть плана Дорди выполнил легко. Удостоверился что на улице никого нет, не обращая внимания на боль покрытом синяками теле сиганул через забор, на четвереньках прополз через двор, и встав на цыпочки заглянул в полутьму избушки лекаря…

Зубы подростка снова невольно лязгнули. Мысли разбежались словно напуганные тараканы с обеденного стола. Перед глазами замелькали красно-бурые точки.

«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».

Болезненно сглотнув заполнившую рот слюну Полбашки с трудом подавив желание шмыгнуть носом, с ужасом уставился в сторону чердачного окна. Он что-то слышал. Точно слышал. Какой-то скрип. А если это оно поднимается по лестнице? Что если оно его все-таки выследило? На грудь и подбородок потекла сочащаяся из носа слизь, но пастушок не обратил на это никакого внимания. Чудовище. В селе ходило чудовище. Он видел его собственными глазами. Видел, как оно расправилось с Ханни. Деда Рожелиуса оно тоже скорее всего съело. А потом его одежу нацепило. Как волк говорящий в старой сказке. Зачем? А кто же чудище поймет? Да и не важно это. Разум пастушка с натужным скрипом переваривал одну мысль. Если он успел разглядеть чудище, успело ли оно разглядеть его?

«Оно меня не видело. Не видело. Не видело. Не видело».

Звук повторился и Дорди задохнувшись от страха зажал себе рот.

«Не видело. Не видело. Не видело».

Фраза билась в черепе словно пойманная в силок птица. Почти потерявший голову от страха подросток сжался в комок и закрыл глаза.

«Ты дурак, Дорди. Дурак и всегда им был. Поэтому к тебе и относятся как к дураку. Ни больше ни меньше. Пасти овец за четыре гроша в сезон, когда в других деревнях пастухи за подобную работу получают две серебряные монеты. Гнуть спину за корку хлеба и миску объедков. В зной в дождь и в стужу. Терпеть их насмешки. Ты знаешь только как подчиняться, продолжаешь безропотно пасти овец в одиночку, даже не думая о том чего достоин на самом деле. Всю жизнь. Всю свою жизнь, ты только принимал затрещины и зуботычины. Никогда не требовал своего. Не спрашивал и не слушал. Позволял обращаться с тобой как со скотиной. Ха. Слабый, никчемный, глупый, бесполезный. Неужели ты решил, что я тебе отвечу? Ты ведь даже имени моего не знаешь. Но почему-то уверил себя, что все будет как в глупой, рассказанной тебе старым прохиндеем сказке. Одна жертва и любое твое желание исполнится? А ты не подумал, что мне просто не нужны подобные сделки? Или ты надеялся, что мне, покинутому, забытому, преданному собственным народом, достаточно будет несколько капель крови одной единственной облезлой и тощей овцы? Ну что, Дорди сын Фаранма по прозвищу Полбашки? Сам ведь знаешь чьей крови я хочу. По настоящему хочу. Уж точно не овечьей. Так и будешь сидеть, скулить о своей никчемной жизни, ссаться от страха в своей воняющей нечистотами норе, или все таки докажешь мне, что стоишь чуть больше коровьей лепешки? Давай, еще есть шанс. Думай, думай, думай. Давай, давай, давай. Ты ведь можешь. Вон, Ната третьего месяца как шестого родила. В дом пробраться как делать нечего. Муж ее небось уже с утра пьяный спит, а сама она наверняка курей кормит. Младенца в охапку и бегом в лес. Это жертва меня разбудит. Да разбудит. Вернет мне силы… И тогда… Тогда тебе ни люди чудища не страшны будут. Давай, давай, давай. Склонись передо мной, дай мне крови, стань моим жрецом. Моим голосом. Моей рукой. Во имя мое, неси мое слово, мою волю, мою силу, и я дам тебе все что ты захочешь. И даже больше».

Судорожно выдохнув выпучивший от смеси восторга и страха глаза подросток принялся заполошно оглядываться по сторонам. Прозвучавший в голове низкий, наполненный какой-то нечеловеческой силой, голос был настолько реальным, что Дорди на мгновение показалось, будто его обладатель стоит у него за спиной. Но на чердаке никого не было. Все та же сырость, грязь, паутина и сыплющийся за шиворот соломенный сор. И никого. Но ведь он точно что-то слышал. Стараясь двигаться как можно тише пастушок перевернулся на четвереньки и медленно пополз к окну. Голос прав. Хватит. Он слишком долго терпел. Слишком долго. К чему мучить себя сомнениями и страхами? Надо просто решиться. Просто решиться действовать. А сначала выглянуть и посмотреть. Просто выглянуть и посмотреть. Медленно. Аккуратно. Тихо. И если страшное чудище за ним не идет… Что же. Он сделает то чего хочет бог. Его бог. Да-да. Только его бог. Сильный бог, могучий бог, добрый бог. И тогда никто, никто, никто, больше не сможет его обидеть. В подвинувшуюся на четверть шага ладонь впилось что то острое и мальчишка чуть не вскрикнул от неожиданности.

«Это просто заноза мой маленький дурачок. Обычная заноза. Пара капель крови. А еще ты ведь знаешь – внизу никого нет. Если бы чудовище тебя увидело, ты был бы уже мертв. А теперь подумай. Подумай о том почему люди ведут себя так будто ничего не случилось? Подумай, мальчик. Четверть людей в селе просто пропала. Подумай, что в действительности должно было случиться после первого исчезновения. А после второго? Поиски собаки, прочесывание леса, весточка о помощи… Воины и жрецы в селе… Подумай почему здесь до сих пор нет ни солдат из крепости, ни охотников, ни егерей? Кто-то хочет взять этих людей себе. И у него почти получилось. Но это мои люди. Моя земля. Мое стадо. И ты можешь стать его пастухом. Давай, давай, давай…

Из уголка трясущихся губ Дорди потянулась тонкая ниточка слюны. Глубоко вдохнув через рот, подросток посмотрел на пострадавшую ладонь и сдержав болезненный стон вцепился в кончик засевшего под кожей кусочка дерева зубами. Голос бога был прав. Хватит быть трусом. Чувствуя себя так как будто только что проснулся и сейчас стряхивает с себя остатки сна, Полбашки встряхнул головой и оскалившись выплюнул занозу себе под ноги. Да что же это такое творится?! Неужели никто не заметил?! Надо предупредить пастора. И чужаков. Точно, они ведь вместе. И гнилоедка северная хоть и дурная но вон как дерется – они его защитят. Точно защитят. Или… или он послушается голоса. Голос ведь добрый. Ругает, но не зло. Предлагает… Это ведь так просто… так просто, украсть этого противного младенца у злой тетки Наты и тогда

«ВСЕ СКЛОНЯТЬСЯ ПЕРЕД МОИМ ВЕЛИЧИЕМ»…

Полбашки скорчился и заскулил от охватившей его затылок вспышки боли. К горлу подкатил кислый комок. – Я сделаю, сделаю, сделаю. Пробормотал он еле слышно. Расчертившие грязное лицо слезы потекли на пыльные доски с частотой дождевых капель. – Сделаю. – Выдохнул Дорди и снова всхлипнул.

«Хорошо, мой маленький пастух. Очень хорошо. Но ты слишком часто колеблешься. Не можешь отличить злое дело от доброго. Пришло время избавить тебя от сомнений».

Идущий от чердачного окна луч света закрыла тень. Чувствуя как его спина покрывается потом, а в животе разливается ледяной поток Дорди медленно повернулся к выходу.

– Во имя тво…

Договорить Полбашки не успел, тень удлинилась, стала плотнее, доски под ногами поплыли куда-то в бок и на Дорди опустилась черно-багровая тьма.

[1] Следователи.

[2] «Рак». В данном случае имеется в виду тип доспехов, когда нагрудник кирасы выполняется наборным из отдельных горизонтальных пластин, соединённых подвижными заклёпками и ремнями.

[3] Матка.