355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Быков » Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки » Текст книги (страница 3)
Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 06:30

Текст книги "Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки"


Автор книги: Дмитрий Быков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Нет, не сказать, чтобы большевики так уж легко смирились с потерей правды. Но за время своего всемогущества они так одрябли телом и ожирели духом, что все попытки вернуть заветный ларец ни к чему, кроме горького разочарования, не привели. Один богатырь по пути в Грецию завяз в болоте, да там и обустроился, командуя мелким гнусом. Другой привлек на свою сторону всяческую нечисть, получил от Бабы-Яги волшебный клубочек, который должен был привести его в Грецию, но по пути уморился и продал клубочек владельцу туристической фирмы, а владелец, не будь дурак, лихо наладил с его помощью регулярные туры на Кипр. Там, поближе к правде, срочно обосновались самые расторопные воры и убийцы со всей Гениной Родины. Третий герой благополучно достиг Греции, прихватив с собой почти всю партийную кассу, но, оказавшись в этой процветающей стране, да еще в непосредственной близости от правды, – понял, что возвращаться ему нет никакого смысла". Там он теперь и живет и, говорят, не бедствует.

– Эх вы, – глумилась отечественная нечисть. – Куда вам правду выручать? Вам на печи лежать, под себя холить…

Но горький этот упрек, излетавший из красно-коричневых грудей последних истовых большевиков, не трогал их вождей. Лишившись своей правды, они медленно догнивали, уже не заботясь даже о сохранении вертикального положения. Лица их зарастали бородавками, из речей исчезала связность, а глазенки, и всегда довольно тусклые, казались подернуты блеклой пленкой, какою заволакивает глаза безумцев и маразматиков. У них не хватало сил даже проклясть Гену, и Гена так же мирно доживал среди них свой век, не мечтая уже ни о каком могуществе, ни даже о богатстве.

А русская правда, дающая все права, так и лежит в своем ларце за семью печатями. Лежит – и ждет богатыря, который вырвет ее из лап поганого грека, вернет в Россию и устроит в ней такое, что ух, и ах, и хрясь, и блямс, и бздым, и тарара. Ведь мы такие правдолюбы – совершенно никуда без правды! Будет она – будет и хрясь, и блямс, и бздым, без которых нет нам на свете ни покоя, ни смысла, ни счастья.

НЕВИННЫЙ ГРИША

Гриша был чист до такой степени, что невинность его вошла в пословицу, в самом буквальном смысле. Так, если юноша долго и безуспешно домогался девушки, тратил уйму средств на походы с нею в ресторан и на провожания до дому, зазывал, наконец, к себе, поил вином и валил на диван, но она сжимала ноги как безумная и обещала закричать, – незадачливый кавалер обиженно бурчал:

– Ну что ты, честное слово, как Гриша…

Гришина невинность делала его любимым героем старых дев и особо принципиальных подростков, ну, и всех остальных, у кого по какой-то причине не получалось. Гришин пример отчасти вдохновлял огромную страну, потому что благодаря ему в ситуации полного облома можно было гордиться своею невинностью.

Случилось так, что все Гришины начинания с какою-то неумолимостью рушились, ему не давали закончить, а чаще и начать, и утешаться в этой ситуации в самом деле оставалось только полною и совершенною чистотой. Впрочем, была у Гриши и другая забава: он играл сам с собою в игру – уединится с зеркалом, выберет прекраснейшего и вручит ему яблоко. Естественно, яблоко чаще всего доставалось ему.

Время от времени Гриша продолжал получать предложения от разных партнеров, но всех отвергал, как та разборчивая невеста, которая рада уж была, что вышла за калеку, – или, вернее, как тот Умный мышонок, которому не нравилась ни одна колыбельная, пока не пришла кошка и не успокоила его навеки. Одни были для Гриши слишком красны, другие слишком коричневы, третьи толсты, четвертые худосочны.

Именно эта способность всех ругать с равною убедительностью привлекала к Грише многие сердца. В стране, где Гриша имел несчастье уродиться, особенно ценилось неприятие всего и вся – за это прощали даже обломы. Наш невинный герой, убедительно отшивавший женихов, со временем снискал славу обличителя. Дошло до того, что всякое его появление в общественном месте собирало толпы восторженных горожан.

– Обличитель идет! – кричали зеваки, когда Гриша чинной походкой благовоспитанного юноши входил на местный форум или где они там собирались, чтобы выяснить отношения. Гриша мог даже не призывать к покаянию: при виде его маленьких чистых глаз, бледного, вечно скептического лица и полной, сильной фигуры хотелось тут же в чем-нибудь повиниться. Гриша сделался в парламенте всеобщим любимцем – такая любовь, как известно, завоевывается без большого труда. Достаточно, оказалось, выйти на трибуну и начать, обращаясь к правым:

– Вы скоты, А потом оборотиться к левым и быстро, пока не стихли их аплодисменты, добавить:

– Но и вы ничуть не лучше.

За такой эстетский, хотя и неконструктивный подход Гришу часто звали на телевидение, где он повторял свои инвективы. Он сделался знаменит, но столь желанные властные полномочия доставались тем, кто не брезговал вступать в союзы. Гриша, однако, ждал. Он ждал, что час его наступит. Но он все не наступал. Репутация невинного Гриши была уже так незыблема, что даже когда он втайне хотел, чтобы к нему кто-нибудь пристал, – все уважительно проходили мимо, но глазок не строили и за выпуклости не щипали.

Гриша начал догадываться, что так и доживет век в красивых, но безрадостных играх с зеркалом и яблоком, при уважительном, но несколько-таки брезгливом отношении большинства. Грише захотелось какого-нибудь – хотя бы и платонического – союза, который позволял бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести.

Подчеркивая свою невинность, Гриша любил ходить мимо борделя, в котором, по странному совпадению, размещались власти описываемой страны. Под окнами борделя регулярно собирались демонстрации оппозиционеров. Гриша ловко лавировал между борделем и демонстрантами, поплевывая в обе стороны. Из борделя периодически выгоняли проштрафившихся девиц, которые позволяли себе критиковать бандершу, претендовали на ее место или просто знали больше арифметических действий, чем она и ее ближайшие родственники. Однажды из борделя выпихнули на панель скромненькую круглолицую хохотушку Стешу, которой сочувствовала даже оппозиция, давно требовавшая прикрыть бордель. Дело в том, что Стеша была к бандерше настолько лояльна, что уж ее-то, Стешино, изгнание было совершенно нечем объяснить. Это и внушило Грише сочувствие к девушке. После двух неудачных попыток он добился от нее твердого обещания – по крайней мере, до зимы гулять только вместе. Правда, до поцелуев еще не дошло, но рукопожатия и вздохи были уже в разгаре.

– Гриша, – урезонивали кумира поклонники. – Да она же из борделя! Ты же сам говорил, что они там все замаранные! Ты на форуме голосовал, чтобы они ответственность несли! Между прочим, Стешу твою хоть и поперли, но она там была за домоправительницу, правую руку бандерши!

КРОШКА КИРИ

Крошка Кири, родившийся и выросший на юге одной большой и бестолковой страны, обладал единственным, но полезным волшебным свойством: на него так и хотелось что-нибудь свалить. Объяснить это можно было, с одной стороны, тем, что уж больно он был чистенький, хорошенький, опрятный и маленький до полного гномообразия. С другой же стороны, что-то в его уверенной повадке, поблескивающих очечках и твердой круглой головенке выдавало такую надежность и внушало такую уверенность, что и самые бессовестные подставщики знали: ничего ему не будет. Крошка Кири был прямо-таки рожден для того, чтобы все, за что любого другого давно убили бы, сходило ему с рук. Крошка Цахес, описанный нашим немецким предшественником и кумиром, обладал счастливой способностью нравиться влиятельным людям. Крошка Кири обладал не менее счастливой способностью выходить сухим из любой воды, хотя бы и самой мокрой. Что бы на него ни валили, какой бы ответственностью ни наделяли, – наш крошка, как некий радужный пузырь, взлетал себе все выше и выше. Его приход в какую-нибудь новую сферу деятельности означал, что близится в этой сфере глубочайший кризис, и только маленький Кири способен без всякого ущерба для себя оказаться крайним в долгой цепочке провалов. Почему его с детства и бросали на самые безнадежные участки работы, которых он, конечно, не спасал, но и ущерба никакого не терпел, а то и зарабатывал народную любовь.

Это чудесное свойство стало проявляться буквально с рождения. Бывало, разобьют шаловливые дети дорогую вазу, брызнут хрустальные осколки по паркету – крошка Кири тут как тут. Вбегают чьи-то разгневанные родители, которым не посчастливилось принимать в этот день гостей, – а шалуны уж выставили на порог маленького Кири: все он! И плевать циничным детям, что малютка присоединился к их буйным играм в последний момент, когда ваза уже опасно накренилась: все равно ему ничего не будет, а их и выпороть могут. Посмотрит гневный родитель на аккуратного крошку, на чистенькую его матроску с отложным воротничком, на честные, в круглых очечках, глаза, да и скажет: молодец, смелый мальчик, все равно этот печальный инцидент с нашей собственностью был исторически обусловлен… И Кири получает конфету.

Собственно, по этой схеме и строилась вся его жизнь: чуть где аврал или катастрофа, сейчас бегут за Кири. Со стороны могло даже показаться, что аккуратный малыш одним своим появлением притягивает неприятности. Но не следует путать причину и следствие: Кири работал не притягивателем бедствий, а громоотводом. Личное обаяние малютки было таково, лепет его так честен, а матроска так отутюжена, что срывать на нем зло не смело никакое начальство.

– Кто это сделал? – грозно спрашивало оно.

– А это наш Кири! – отвечали подросшие мальчишки.

– А, Кири, – добрело начальство, теплея глазами. – Ну, пусть себе. Наверное, это было обусловлено того…исторически.

После школы Кири срочно направили на завод, потому что производство в его Отечестве начало падать, как некая Пизанская башня, и пизец этой башни казался все более неотвратимым. И точно – вскорости большинство заводов встало, но Кири уже перебросили в комсомол. Комсомолом в той стране называлась загадочная организация, позволявшая наиболее активным молодым людям в обмен на небольшую и, в общем, необременительную ложь жить по вполне цивилизованным стандартам, то есть совокупляться с подругами в саунах, ездить по заграницам, слушать хорошую музыку и даже изучать менеджмент – в тех пределах, в которых он вообще зачем-нибудь нужен в стране, где никто ничем не управляет. В комсомоле, где Кири отвечал за культуру и досуг, намечалась все та же пизанская ситуация (Кнри вообще, в соответствии со своим назначением, явился в эту страну как некий гонец из Пизы, в тот самый момент, когда все начало помаленечку разваливаться). Не успел Кири прийти в комсомол, как тот наирну° выпустив, однако, в жизнь отряд молодых людей, умевших лгать, посещать сауны и имитировать менеджмент. После недолгого пребывания в бизнесе (все банки и фонды в тех краях возникали и лопались стремительно, так что Кири был при деле) нашего героя бросили на самую опасную должность в правительстве – он стал отвечать за топливно-энергетический комплекс. Дело в том, что как раз в то время начал разражаться небольшой мировой кризис, цены на нефть поползли вниз, и чтобы прикрыть катастрофу с главной статьей местного экспорта, был призван наш универсальный громоотвод.

– Упали, стало быть, цены-то? – спрашивали у Кири испуганные граждане.

– Упали, друзья, – честно отвечал Кири, поблескивая очечками. – То есть у нас тово… поступлений не предвидится?

– Никаких. – еще честнее отвечал Кири, наклоняя головку. – Стало, лапу сосать будем?

– Придется и пососать, – констатировал Кири с бесстрастием хирурга.

– А, ну и ладно. Впервой, что ль, – кивали сограждане, умиляясь честностью крошки: мог бы соврать, но постыдился – значит, и роптать грешно.

Как раз в то время в Кирином отечестве количество Пизанских башен начало понемногу переходить в качество и явственно обозначился край той веселой жизни, которой Кирины сверстники и братья по классу жили последние десять лет. Страна набрала внешних и внутренних долгов, установила фиксированный курс доллара, производить же, однако, ничего не начала, а питаться нефтью уже не могла по причине снижения ее стоимости и питательности. Глава государства, знакомый с делами очень поверхностно, но обладавший мощным нюхом на всякие пизанские проявления, вызвал начальника правительства.

– Что, кренимся? – спросил он его со своей знаменитой прямотой.

– Не без того, – ответил начальник правительства со своей знаменитой кривизной.

– Что делать будем? – в упор спросил глава.

– Так-то оно так, а ежели не туда, так мы завсегда! – отвечал начальник с присущей ему меткостью.

– Слушай, – раздумчиво произнес глава, осененный догадкою. – Есть у тебя в правительстве такой… махонький такой… аккуратный, словом! Молодой совсем! Какого звать-то?

– Гениально! – вскричал начальник правительства, взмахивая бровями. – Как же я сам-то не допер! – и с чувством исполненного долга подал в отставку, а Кири был призван к рулю. И хотя местный парламент по первости роптал, государственная воля прозорливого главы оказалась сильнее: подросшего мальчика в матроске утвердили начальником правительства.

– Да ты что делаешь? – пытались урезонивать главу отдельные недотепы. – Нешто такого можно ставить на второй пост в стране?

– Только такого и можно, – загадочно отвечал глава.

– Да он руль один раз крутанет – и все рухнет!

– Он и крутануть не успеет, как все уже рухнет, – сказал глава, и в эту самую секунду его пророчество исполнилось с точностью до миллиметра. Сначала упал рубль, а потом и все остальное – кроме, разумеется, настроения Кири. Он вышел к народу, честно блестя очечками, и прямо посмотрел ему в глаза.

На Кири с тоскою взирали братья по среднему классу, сроду ничего не сделавшие, но уже привыкшие к тому, что за это-то невмешательство в жизнь платят лучше всего. Обалдевшие вкладчики разводили руками на руинах банковской системы. Бюджетники, которым уже нечего было терять, взирали на Кири даже с каким-то состраданием. Пролетариат и крестьянство, о существовании которых страна вспоминала только раз в четыре года, когда о них напоминал гомункул Гена, со своих огородов умиленно шептали:

– Махонькой какой…

– Так что ж, это конец, Кири? – прямо спросил кто-то из бюджетников.

– Он, – лаконически отвечал малютка.

– Стало быть, крякнулись реформы-то наши?

– Абсолютно, – кивнул Кири.

– Десять лет – и все не туда? – мрачно хохотнул какой-то пролетарий.

– Похоже, – ясным голосом произнес крошка.

– И внешние, стало быть, долги заморозим, и внутри, стало быть, все треснуло?

– А как же, – твердо сказал Кири. – Если конец, так всему.

– Ну ничего… ничего… ты, главное, не огорчайся! – хором заутешал крошку народ. – Ну подумаешь, что конец! Начнем наконец с нуля, оттолкнемся от дна… Исторически, стал быть, обусловлено… Ведь не ты ж виноват, маленький. Подставили тебя. Иди с миром.

И во все время, что страна пыталась разобраться в том, все ли лопнуло или кое-что осталось, рылась в руинах, откапывала сбереженные копейки, – никто не говорил о Кири плохого слова. Да и не был он ни в чем виноват. Его всегда звали в последний момент.

Случилось так, что в столице того государства правил недалекий, жестокий и падкий на лесть хан ПА, что расшифровывалось как «Почетный Архитектор». Он очень любил, чтобы его называли Па, как любящего отца, и именно таковым себя ощущал на протяжении добрых шести лет. Почетный Архитектор действительно застроил всю столицу новыми зданиями по своему вкусу, но всякую масленицу сменяет великий пост, и сколько ни затыкал Па-хан глотки своим недоброжелателям, ясно было, что в его ханстве настает время упадка. Вечно жировать не дано никому, особенно в стране, в которую ежедневно прибывают новые гонцы из Пизы.

Сам Па-хан, будучи личностью недальновидной и заглядывая не дальше козырька своей кожаной короны, признать надвигающегося кризиса не желал и лютовал все яростнее. Но советники его, по-восточному подобострастные и лживые, видели чуть подальше. Им-то первым и пришла светлая мысль позвать Кири.

– А что, ежели нам его подставить на ханство? – шептались они.

– Па не допустит! Па его зубами загрызет!

– Ну, загрызть-то не загрызет, а облает сильно, – смекали самые умные. – А кого Па облает, у того рейтинг сам собой подрастет – хочешь не хочешь, а подрастет! Глядишь, когда все окончательно поползет, будет нам на кого свалить. Срочно бегите за Кири!

И гонцы немедленно прибыли к Кири с предложением ни много ни мало возглавить столицу, которая в сознании большинства ее жителей уже неразрывно ассоциировалась с Па-ханом.

Кири в то время как раз сидел без работы, потому что все уже рухнуло и больше его никто для прикрытия не звал. Правда, собирался окончательно накрыться так называемый праволиберальный блок, и Кири позвали его возглавить, но поскольку блок находился уже в состоянии полураспада, ангажемент мог прекратиться в любой момент. Так что Кири с радостью согласился, не забыв, однако, спросить:

– А что, у вас там действительно скоро… крышка?

– Идет к тому, – угрюмо кивнули гонцы.

– Так я готов, – гордо сказал Кири и пошел похо дом на столицу.

Па-хан, разумеется, не был готов к такому обороту событий и немедленно обрушил на бедного малыша поток такой грязной ругани, что симпатии всех старушек, молодушек и невинных детей тут же обратились на сторону Кири. Вскоре его шансы возглавить столицу сделались более чем реальны, и даже Па-хан прекратил свои атаки, ибо стало очевидно: на случай очередного всеобщего руха Кири незаменим.

Чем окончилась борьба Кири за ханский престол, мы пока не знаем, а чего не знаем, о том не говорим. Лишь о двух вещах мы считаем необходимым предупредить благосклонного читателя. Во-первых, если Кири пустят в президенты страны, это будет вернейшим признаком, что существовать под прежним названием стране осталось не больше месяца. А во-вторых, когда его призовет Господь, это будет означать, что Ему срочно потребовался подставной заместитель, потому что до конца света остаются считанные секунды. Следите за Кири, господа. И помните, что если Кири не стал президентом и не взят на небеса – значит, и у нашей Родины, и у остального человечества есть покуда время.

ХОМЯК АБРАМЫЧ

В необъятном русском поле, где кочки да колдобины, заревой простор и обнаглевшие сорняки, ржавые трактора да неунывающие комбайны, – жил-был хомяк, скромный пушистый вредитель с маленькими бегающими глазками над большими защечными мешками.

Кто видел когда-нибудь хомяка или, не дай Бог, покупал его детям для домашнего умиления, тот знает, что это не самое приятное животное. Хомяк вонюч, хитроват, свободолюбив – и в силу природной гибкости легко вылезает между прутьями клетки, а в силу природного ума быстро нахомячивается открывать дверцу. Наконец, хоть он и ест ваше русское зерно, но приручить хомяка до состояния собачьей преданности не удавалось еще никому. Разумеется, для детей нет большего повода для радостного визгу, как вид домашнего любимца, стреляющего живыми глазками в поисках съестного и беспрерывно шевелящего мокрым розовым носом. А щеки, служащие хомяку закромами, а толстые ляжечки, на которых сметливый зверек сидит во время еды, а шустрые лапки, которыми неблагодарная тварь держит печеньице, хрустя, подлец, на всю квартиру! Хомяк, безусловно, опасен для поля, в особенности русского, где его для того и держат, чтобы было на кого свалить неурожай, – но в малых количествах он забавен и по-своему обаятелен.

Обычай валитъ на хомяка завелся в русском поле давно. Всем в тех краях была знакома типичная речь председателя колхоза, надсадно выступавшего перед своим народом:

– У прошлом годе, товаришшы, мы засеяли сто га пшеницы. Все пожрал поганый хомяк. У этом годе, товаришшы, мы засеяли двести га пшеницы. Все опять пожрал поганый хомяк. У будущем годе, товаришшы, мы засеем тышшу га пшеницы. Нехай поганый хомяк подавится!

Объективности ради следует заметить, что ни один хомяк, хотя бы и прожорливый джунгарский, сжирающий в день три своих веса, никогда не смог бы до такой степени обкусать русское поле, как то ему инкриминировалось. В природе, по счастью, не существует хомяка с такими защечными мешками. Но если бы нельзя стало валить на хомяков, пришлось бы искать конкретных виновников, а это никому не улыбалось. Так что хомяка не только не истребляли, но в некотором смысле даже лелеяли.

Этот полезный опыт захотелось однажды перенять тогдашнему Царю зверей, заправлявшему русским полем и окружавшим его лесом. Царь был малообразованный, но обладал феноменальной интуицией и все соображал, почти как человек. Для человека же, как мы знаем, главное не установление истины, а обнаружение крайнего – особенно если этого крайнего все равно нельзя истребить. В один прекрасный день царь зверей вызвал хомяка для конкретного разговора.

Надо сказать, что у Царя зверей были серьезные проблемы с самоидентификацией. Никто из подданных не мог толком сказать, что он собою представлял с точки зрения биологической. Одни утверждали, что он лев, другие – что прав, третьи – что медведь, четвертые – что шакал, и черты всех названных животных он умудрялся в себе сочетать равноправно. Было в нем также что-то от лисы, стервятника, слона и дятла, но намешано все было в таких сложных пропорциях, что подчиненные предпочитали называть его просто Царь. Такое-то существо предстало перед хомяком, когда он явился в царственную пещеру.

Пещеру устилал красный ковер, под которым бешено грызлись несколько гиен. Злобный барсук, отвечающий за государственную безопасность, скалился у входа. Где-то в дальних покоях берлоги слышался немолчный, сосредоточенный плеск и пыхтенье: это енот-полоскун отмывал царские деньги. Волк по кличке Сок Овец, прозванный так за любовь к свежатинке, лежал у трона Попахивало.

– Тебя как звать-то, зверек? – спросил Царь зверей, вглядываясь в круглое существо, не перестававшее шевелить носом и стрелять глазками.

Борис Абрамыч, – отвечал с достоинством хомяк, стараясь не слишком открывать рот, чтобы не высыпалось зерно. Хомяк знал, что Царь может его упрятать куда угодно и надолго, так что почел за лучшее явиться с запасцем.

– Абрамыч? – переспросил царь. – Из этих, что ль? Хомяк с готовностью кивнул.

– Это дело, – одобрил Царь. – Чем хуже, тем лучше. Что ж, милый, есть у нас тут одна, как это называется, задумка. Хочешь быть во всем виноват?

А надо вам сказать, что хомяк – чрезвычайно сообразительное животное, потому что вся его жизнь есть один непрерывный расчет. Надобно счесть, сколько зерен запасти на зиму, чтобы хватило, но и чтоб не зарваться; надобно обладать навыком быстрого счета, чувством опасности и нюхом на выгоду, – словом, если слона официально считают самым мудрым представителем фауны, то хомяка неофициально числят самым сообразительным. Глазки его забегали, как костяшки на счетах. Хомяк прикидывал. Прошло три минуты.

– Ваши условия, – сказал хомяк.

– Деловой, – уважительно сказал Царь зверей. – Гарантии личной безопасности, свободный вход ко мне и зерен сколько влезет.

Царь тоже был расчетлив и понимал, что ущерб в любом случае будет меньше, чем выгода, тем более что много ли влезет в хомяка? Хомяку в такой сделке был свой резон: гарантии личной безопасности никогда не помешают небольшому зверьку, чьим главным оружием являются щеки, а кроме того, Борис Абрамыч любил славу. Хомяк преисполнялся гордости, когда слышал, как председатель колхоза возлагал на него ответственность за все, вплоть до погоды.

– Что ж, по лапам, – отвечал хомяк, и с этого дня началась его стремительная карьера, о которой впоследствии не говорили в лесу только ленивцы по причине своей патологической лени.

Собственно, внешне не изменилось ничего. Хомяк вел прежнюю тихую жизнь, разве что зерно ему теперь приходилось не добывать, а только прятать: ежемесячно от царя зверей прибывал курьер с пакетиком, в котором лежало много больше, чем может съесть средний грызун. Но поскольку в лесу и поле случалось все больше странностей, хомяк очень скоро оказался в центре общественного внимания. Стоило людям из пещерной администрации намекнуть кое-где кое-кому, что это, мол, все хомяк, – как лесные жители охотно верили! Нелишне будет добавить (хотя всякий хомяковод знает это из личного опыта), что прожорливый зверек находится в постоянном движении. В отличие от остальных лесных и полевых жителей, тихо занятых повседневной работой, он с дикой силой бегает туда-сюда, создавая энергичным беганьем иллюзию бурной деятельности и не переставая шевелить носом. По ночам же хомяк шуршит. О, как знает этот звук любой, у кого дома жил Борис Абрамыч! Вы легли спать после трудов праведных, и тут в углу клетки раздается хищное, неумолчное шуршание. Можно подумать, что он там что-то делает. Уверяю вас, он ничего не делает. Он шуршит. Но это получается у него так громко и сосредоточенно, что возникает впечатление, будто только Абрамыч и занят делом, а вы – так, домашнее животное.

Очень хорошо зная эту свою особенность, Борис Абрамыч бегал и шуршал, мелькая где только можно, и тем добросовестно отрабатывал зерно. Он учредил специальную премию в несколько зернышек для наиболее одаренных певчих птиц. Он публично и громко высказывался о том, как следует вести себя Царю зверей, и никого не удивляло, что какой-то хомяк дает советы властям. Он сделался своим животным при норах барсука и нескольких волков. Вся его функция заключалась в том, что он приходил и сжирал бутерброды, приготовленные волками для себя. Жрал он, как все хомяки, громко, быстро и неопрятно, но никакой другой деятельности за ним ей-богу же не водилось. Однако все лесные жители, видя вездесущего хомяка выбегающим из таких важных нор, полагали, что вся лесная внешняя и внутренняя политика делается с его соизволения. И то сказать – больше в лесу никто не бегал.

– Лапа хомяка! – в один голос восклицали белки и зайцы, видя подбитую охотником утку, ободравшего бок лося или выпотрошенную лисой курицу. – Поразительно, как он все успевает!

Я не говорю уже о том, что любые кучки, оставляемые на своих путях лесными жителями, будь то характерные орешки лося или гигантская «пробка», извергаемая только что проснувшимся медведем, немедленно приписывались хомяку по его неискоренимому свойству гадить русскому народу. Хомяк никогда не отказывался, потому что работал честно и зерно свое в конвертах получал исправно.

Да это не он! – усомнились некоторые. – Хомяк не может… столько! Пять хомяков не могут столько!

А я могу, – скромно замечал хомяк. – Главное – мобильность, понимаете? Время требует мобильности…

И некоторые, видя таковые возможности хомяка, стали видеть в нем надежду лесной демократии и полевых свобод. Дошло до того, что некоторой части отечественной фауны представилось, будто хомяк незримо управляет вообще всеми процессами, происходящими вокруг. А поскольку процессы происходили главным образом негативные, чтобы не сказать катастрофические, такое представление здорово оттягивало злобу от Царя зверей, персонифицируя мировое зло в образе щекастого шуршавчика.

– Борис Николаевич! – обращались к Царю его многочисленные подданные. – Прогоните хомяка, и держава процветет!

– Борис Николаевич не видит никакого хомяка, он вообще не снисходит до таких мелких грызунов, – поясняло окружение, – но прогонять его никак нельзя. Поймите, хомяк – наименьшее зло. Меньше него – только землеройка. Подумайте: ведь на его месте мог оказаться хорек!

И лесные жители покорно соглашались. Между тем Царь зверей не только знал о существовании хомяка, но ежедневно справлялся о его здоровье и неуклонно повышал ему зерновое довольствие, а когда удалось свалить на него одну исключительно холодную зиму с последующим голодом, он личным секретным указом присвоил ему звание почетного Хомякадзе, что в переводе с японского означало «отважный смертник, жертвующий собой для блага государства».

Картина будет неполной, если мы не упомянем об одном чрезвычайно опасном лесном овраге, в котором жили черные и рогатые жители того леса, постоянно демонстрировавшие свой воинственный дух. Дух был настолько крепкий, что кого-нибудь из лесных жителей обязательно находили загрызенным, если он прогуливался около оврага, но истинной специальностью черно-рогатых были похищения. Они обожали украсть живое существо и потребовать за него выкуп, а в последнее время, зная о слабости Царя зверей и общей загаженности леса, стали предпринимать наглые вылазки на опушки. До некоторого времени Царь зверей предпочитал не обращать на эти вылазки никакого внимания, потому что для красивого ухода с поста ему необходимо было найти эффектный заключительный аккорд. В принципе чернорогатых можно было размозжить одной лапой, невзирая на их крепкий дух, но требовалось как-то их промариновать до решающего момента. В это время лесной люд начал испуганно роптать, потому что от похищений не были уже застрахованы даже относительно крупные хищники, парализованные страхом.

– Это хомяк, – авторитетно заявляли животные из ближайшего пещерного окружения.

– Врете! – не верили лесные жители. – Это что же, он с черно-рогатыми столковался?

– Давно, – скорбно кивали животные из пещерного окружения. – Мы бы уже десять раз с ними справились, но он поставляет им зерно.

– Да откуда же у него столько зерна! – ахала фауна.

– Шуршит, – отвечало ближайшее окружение Царя зверей.

– Так надо его судить! – восклицали лесные жители, я уж было стали предъявлять хомяку обвинения (ничуть, впрочем, его не испугавшие, ибо гарантии личной безопасности были у него надежнее всяких клыков), – но всякий раз после объективного расследования хомяк оказывался девственно чист. Он с легкостью доказывал, что в силу своей анатомии неспособен ни наложить такую кучу, ни завалить нескольких инкриминированных ему слонов, ни, наконец, родить медведя, что было главным его грехом в глазах лесного сообщества. С тех пор как в лесу появился крайне опасный медведь-шатун, горевший желанием всех спасти и для этого непрерывно создававший чрезвычайные ситуации, все были уверены, что и медведя породил хомяк.

– Но я, ммм, не могу, – скромно объяснял хомяк следователю. – Я, ммм, не имею детородного органа. Я только шуршать и кушать, шуршать и кушать… и с этого имею маленький гешефт…

– Так я снимаю с вас все обвинения! – восклицал следователь, но так как лесным жителям требовался вечный обвиняемый, вскоре следствие начиналось сызнова. Хомяк уже отмазался от ряда эпизодов, связанных с изнасилованием медведицы, убийством тигра и поджогом сторожки лесника, но связь с чернорогатыми продолжала висеть на нем тяжкой гирей. Однажды он сам явился к Царю зверей и предложил за лишнюю порцию зерна взять на себя роль эмиссара чернорогатых в лесу и поле.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю