Текст книги "Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки"
Автор книги: Дмитрий Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Путин продирался к страшному олигархическому дворцу не менее часа, покуда не упёрся в толстую дубовую стену без признаков двери. Путин стал вспоминать все известные ему противоолиграхические заклинания.
– АвтоВАЗ! – крикнул он. – Логоваз! ОРТ!
Стена молчала, только змеи шуршали под вековыми елями с той стороны забора.
– БАБ! – завопил Путин. – Андава!
Стена безмолвствовала.
– Я от Тани и Вали! – догадался наконец Путин. Раздался скрип, похожий на старческий смех, и взгляду Путина предстал дворец. Тем же паролем открылась и дворцовая дверь, и в зале приёмов взору Путина открылся Кащей, чахнущий над златом. Ему прислуживал бурый волк с горящими глазами. Путин узнал его – по субботам этот волк вёл аналитическую программу на любимом канале президента.
– Чем обязан? – прохрипел Кащей, перебирая дукаты.
– Здорово, коллега, – осторожно начал Путин, памятуя о царском чине собеседника. – Дело до тебя. Сказывают, ты олигарх.
– Ой, вейзмир, не смешите меня, – залился Кащей дробным старческим смешком. – И вы имеете сказать на эти жалкие дублоны, что это олигархия? Это тьфу и одно огорчение, вот что я вам скажу! Я таки каждый раз, когда хочу сундук свой отпереть, смотрю и думаю: это же слёзы, горькие слёзы! Нашел олигарха… Я шлимазл, а не олигарх! Какой олигарх может получиться из человека, смерть которого в яйце?
– И где же это яйцо? – экивоками, как учили в разведке, поинтересовался Путин.
– Эхехе! – погрозил Кащей скрюченным пальцем. – Все хотят обхитрить Бориса Абрамовича! Каждый хочет узнать, где у Бориса Абрамовича яйцо! Нет, дружок, яйцо это в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук в Горках-девять, и ключ от него на груди у Тани! Так что с яйцом придется подождать.
– Но, может, ты мне сдашь хоть одного олигарха, чтобы я мог его посадить? – дипломатично спросил Путин. – Тебя я не трону, Бог с тобою, на тебе весь лес держится. Но скажи ты мне, кого б мне посадить, чтобы это был чистый олигарх собою – круглый, толстый, жёлтый и с хвостом?
– С хвостом, говоришь? – тонко улыбнулся Кащей. – Эту ситуацию мы сейчас разрулим… Если подумать, таки всё можно разрулить, но для этого надо шевелить вот тут, – он стукнул себя по лбу костлявым пальцем, – очень шевелить вот тут…
Воцарилось почтительное молчание. Через минуту Кащея осенило.
– Эврика! – воскликнул он. – Серёжа! Принеси мне, милый, репу!
Волк метнулся в погреб, и в ту же секунду перед обалдевшим Путиным оказался поднос, а на нём – маленькая, круглая, жёлтая репка с зелёным хвостом.
– Вот её, милый, ты и посади, – ласково сказал Кащей. – Это лучшее вложение. Она скоро такая вырастет – утомишься тащить!
– Гениально! – выдохнул Путин. – Побегу я! – И ринулся к дверям, поставив путеводное яблочко на блюдечко, но Кащей остановил его жестом.
– В твои хоромы от меня прямая дорога, – проскрипел он. – Через погреб. А яблочко ты давай сюда. Я хоть яблок и не люблю, а всё-таки оно золотое. И блюдечко, да, и блюдечко…
– Это государева собственность! – попытался возразить Путин.
– А за консалтинг? – хитро прищурился Кащей. – Если б не моя репка, ты бы долго ещё по лесам-то шлялся…
Путин тяжело вздохнул и протянул яблочко с блюдечком. Верный волк провел его в погреб, лапой указал на какую-то дыру – и Путин, нырнув в неё, очнулся уже на Красной площади.
Тут же со всех сторон набежали телохранители и челядь:
– Где ж ты пропадал, друг милый, и чего теперь от нас потребуешь?
– Нигде не пропадал, – пожал плечами Путин. – На секунду отъехать нельзя, вы уж на уши встаёте. Когда я научу народ жить самостоятельно?.. Ну да ладно. Займитесь-ка вы, ребята, делом: вскопайте на Красной площади, на самом Лобном месте, небольшую грядку…
На праздник торжественной посадки олигарха со всей Москвы и окрестных лесов сбежались толпы народу. Снова развернули многоцветные флаги, расстелили скатерти-самобранки, выпили на радостях, – ждали чуда.
Путин вышел к народу суровый, сдержанный, в новых лаптях.
– Здравствуйте, братцы! – крикнул он бодро. – Вот он самый олигарх и есть! – И показал толпе репку.
Площадь замерла.
– К посадке репы стоять смирно! – рявкнул командир роты кремлёвских курсантов, и рота взяла на караул. Путин своими руками вырыл в земле ямку и бережно опустил туда репку.
Грянул артиллерийский салют.
Олигархи радостно переглянулись.
– Умный, чёрт! – умилился Потанин.
– Это всё я его научил, – усмехнулся Березовский.
Народ на площади ликовал.
– Мы будем жить теперь по-новому! – провозгласил Путин.
Посаженный олигарх приподнял ботву, словно подтверждая слова нового президента.
И выросла репка большая-пребольшая. Жучки из «Новой газеты» и дедки из «Общей газеты» пытались, конечно, её вытаскивать… Но это так, скорее для виду. Ведь если бы её вытащили – пришлось бы сажать что-то другое. А оно кому-нибудь надо?
Вот так-то, наши маленькие друзья.
ВСЕ НЕМНОГО ВОЛХВЫ
Подошел к концу нелегкий год, началась веселая рождественская неделя – время пиршеств, каникул и распродаж. Правда, про повод многие забывали. Помнят, что день рождения, а чей – не уточняется. Да и какая разница: лишь бы праздник.
– Владимир Владимирович, – сказал Путину главный имиджмейкер, он же политтехнолог. – Надо бы вам народ поздравить.
– Да я и сам думаю…
– Только не вам одному, а вместе с Патриархом и Зюгановым. Все конструктивные силы страны чтобы коллективно выступили. В целях консолидации. Вон у вас с символикой как хорошо получилось – и орлы сыты, и отцы целы…
– Это идея, – Путин говорит. – Но чье Рождество-то? У меня ведь, сам понимаешь, свое, у Зюганова – свое. Патриарх, наверное, еще чье-то празднует…
– Так и отлично! Вы коллективно выступите, и народ поймет, что у нас полный медведь… то есть полное единство, я хотел сказать.
– Какой ты умный! – Путин говорит, – Прямо не Павловский, а какой-то Островский, такой у тебя ум острый. Соедините-ка меня с Патриархом!
– Слушаю, товарищ полковник… то есть сын мой, – быстро поправился Патриарх.
– Товарищ Ридигер, то есть ваше преосвященство, – быстро поправился Путин. – Тут, понимаете, имеется такая задумка… Скоро ведь Рождество.
– Воистину, – подтвердил Патриарх.
– Мы, чекисты, этот день двадцатого декабря празднуем. Но это ничего, у каждого свой календарь, я разве против? Католики, например, двадцать пятого отдыхают…
– А мы – седьмого января, – подтвердил Патриарх.
– Ну вот! Зюганов, наверное, в другой какой-нибудь день… Надо бы нам всем перед народом выступить, в порядке национального согласия.
– С краткой рождественской проповедью? – уточнил Святейший.
– Ну да, только у нас это называется торжественное обращение, а у Зюганова, я думаю, рождественские призывы… Вы текстик подготовьте, а потом мы в прямом эфире и засядем. Числа двадцать пятого, чтобы католики тоже послушали.
– Есть, – говорит Святейший. – Я набросаю и представлю.
– Да зачем эта волокита, я же не против свободы слова! Как Бог надушу положит, так и говорите. Ну, хоп! Зюганова мне!
– Да, товарищ Путин! – Зюганов басит, и слышно, как у него на том конце провода Государственный гимн играет – он все никак наслушаться не может и ушам своим не верит, что дожил до такого светлого дня.
– Тут, понимаете, Рождество намечается… – А как же! – Зюганов радостно отвечает. Очень ему лестно, что вспомнили про грядущий день рождения Отца народов.
– Надо бы по телевизору выступить…
– Охотно!
– Вместе со мной и Патриархом…
– Да конечно! Православная церковь, насколько я знаю, давно благословляет имя этого человека…
– Этой организации, – поправил Путин. – Ну, да ладно. В общем, вы подготовьтесь, и мы двадцать пятого числа в прямом эфире обратимся к нации. Хорошо?
– Рады стараться! – прорычал Зюганов и побежал писать обращение.
Двадцать пятого декабря, в самый прайм-тайм, вместо программы «Вести», выходящей обычно в одиннадцать вечера, в главной телестудии страны собрались все три символа национального согласия – президент, Патриарх и вождь пролетариата.
– Дорогие друзья! – начал Путин по праву главного.
– Возлюбленные братья и сестры! – возгласил Патриарх.
– Уважаемые товарищи! – вступил Зюганов, как из бочки.
– Стоял холод, мела метель, когда много лет назад произошло величайшее событие в истории человечества, – с интонацией доброго сказочника заговорил президент.
– Именно благодаря этому событию все мы с вами спасены, – вторил Патриарх.
– Конечно, мы нередко отступаем от учения этого величайшего из людей, – скорбно поджав губы, признал Зюганов. – Но мы пронесли его, как знамя, сквозь годы рыночных реформ и позорных отступлений… и сегодня он, как прежде, осеняет наш путь!
– Многие, конечно, не хотели этого события. – Путин посерьезнел. – У нового начинания было много могущественных врагов. Они теснились вокруг железным кольцом…
– В результате величайшее из событий мировой истории произошло в хлеву, после избиения младенцев, – сказал Патриарх.
– Ну, батенька, это уж вы загнули, – прошептал Путин. Ему стало обидно, что молодую республику Советов, в которой была создана Чрезвычайная Комиссия, обозвали хлевом, а победу над отрядом юнкеров и женским ударным батальоном – избиением младенцев.
– Так написано, – прошептал в ответ Патриарх.
– Мало ли что у нас писали в последнее время. Очерняли, как хотели…
– Рождение величайшего человека в нашей истории, – веско рассказывал тем временем Зюганов, – всеми ожидалось с надеждой, имело как объективные, так и субъективные предпосылки…
– Знамения, – подсказал Патриарх. – Над миром воссияла новая звезда…
– Красная, – уточнил Путин.
– Гений всех времен и народов вырос без отца, – продолжал Зюганов. – Точнее, отец его был простой сапожник…
– Плотник, – поправил Патриарх.
«Что они несут?! – подумал Путин. – Отцом ВЧК был Дзержинский, это все знают! Никакой не плотник и не сапожник! Совершенно забыли отечественную историю…».
– Восприемника великого младенца звали Иосиф, – объяснил Патриарх.
«А-а, – понял Путин. – Вон он куда клонит… Ну что ж, это тоже справедливо».
– Точнее будет сказать, – пояснил он, – что Иосиф как бы стоял у истоков… он не был, конечно, непосредственно отцом, но много способствовал росту, укреплению, возмужанию…
– Великому младенцу суждено было стать провозвестником новой веры! – радостно воскликнул Патриарх.
– Он призван был уничтожить старую империю и построить новую! – в тон ему отозвался Зюганов. С этим согласились все.
– Величайший гений всех времен любил и уважал свою мать, – гнул свое Зюганов.
«Кого он имеет в виду? – опять не понял Путин. – А, вероятно, Родину…».
– И детей, – заметил Святейший. – «Будьте как дети, учил он, и войдете в царствие Небесное!»
– И многие дети вошли в это царствие именно благодаря усилиям нашей организации, – продолжил Путин. – Приемники для беспризорных, бесплатные школы, коммуны… Положение страны было серьезным. Ее раздирали противоречия. В муках рожала она свое будущее! Не всем пришлось по нраву новое учение. Религиозные фанатики и деятели прежнего государства стояли на пути нововведений. Некоторые отметили перегибы…
– Косность застилала глаза невежественным и жестоким людям, – поддержал его Патриарх. – Они требовали чуда…
– И чудо свершилось! – возликовал Зюганов. – Слепые прозрели! Великому сыну нашей эпохи удалось накормить народ…
– Пятью хлебами, – уточнил Патриарх.
– Основатель великого учения жил в крайней бедности, – прослезился Зюганов. – Его преследовали, бросали в тюрьму…
– Но он не отступался, – твердо поддержал его Путин. – Он всегда утверждал, что главное – горячее сердце, чистые руки и холодная голова.
– Держи пиво в холоде, а ноги в тепле! – сказала рекламная пауза, и три вождя продолжили проповедь.
– Триумфально шествовали по стране адепты нового учения! – не умолкал Зюганов.
– Разумеется, основатель величайшей организации на планете действовал не в одиночку, – вставил коллективист Путин.
– Конечно, – кивнул Святейший. – С ним было несколько вернейших – Андрей, Иаков…
«Молодец! – подумал Путин. – И Вышинского вспомнил, и Блюмкина…»
– Больше всего мешали ему всякие Иуды! – не утерпел Зюганов. – Их еще предтеча нашего героя так называл!
«Молодец! – подумал Патриарх. – Иоанна Предтечу вспомнил!»
– Но новая организация стремительно набирала силу и вскоре заставила считаться с собой всех паразитов! – победительно воскликнул президент. «Молодец! – умилился Зюганов. – Вона что вспомнил! А паразиты никогда!»
– Расправившись с врагами трудового народа…
– Осуществив индустриализацию и коллективизацию…
– Торжественно въехав в Иерусалим, – хором заговорили вожди.
«Что они несут? – подумал Патриарх. – Какая коллективизация? Или имеется в виду эпизод в Кане Галилейской?» «Какой Иерусалим? – не понял Зюганов. – Или они имеют в виду основание Израиля? Это был вполне дальновидный шаг, но…»
– К сожалению, исторические условия сложились так, что новое учение было жестоко скомпрометировано и оболгано, – мрачно сказал Путин.
– Однако свет истины было уже не затмить! – воскликнул Патриарх. – Никакая инквизиция-тоже, кстати, неоднородное и сложное явление, – не могла скомпрометировать величайшего учения!
– И отец народов восстал, чтобы вновь вести свой народ к светлому будущему… – гудел Зюганов.
– Как Феликс из пекла! – подхватил Путин. – Но не только свой народ, а все народы. Мы – интернационалисты.
– Конечно, пришлось пройти через поругание, – продолжал Патриарх. – Храмы рушились, святыни осквернялись…
– Памятники свергались взбесившейся толпой, – играя желваками, сказал Путин.
– Сионистское засилье! – кричал Зюганов. – Это они, они во всем виноваты!
– Но сейчас, во времена небывалого идеологического подъема и национальной консолидации…
– Когда даже наукой доказано, что историческая критика нашей веры несостоятельна, – ввернул Патриарх.
– Когда наша главная святыня, святой гроб, может спать спокойно, – продолжал Зюганов.
– Мы мощным, единым потоком двинемся в будущее, помня заветы нашего общего отца! – закончил Путин эту длинную фразу.
– Истинных борцов мало, – вздохнул Зюганов.
– Много примазавшихся, не имеющих искренней веры, – кивнул Патриарх.
– Спекуляции в прессе, – поддержал Путин. – Все врут, все врут…
– Но сегодня, в радостный день Рождества, – продолжал Святейший, – в наш всеобщий праздник, когда мы устанавливаем в своих домах неувядающее древо…
– Древко, – хором поправили Зюганов и Путин.
– Мы веселимся, радуемся и говорим: с днем рождения!
– С днем рождения! – хором произнесли Зюганов и Путин.
– Отлично! Отлично! – выбежал к ним главный политтехнолог, следивший за приветствием из специальной потайной комнатки тут же поблизости, в телецентре. – Вы никогда еще не выступали так слаженно!
– Да и повод-то какой! – умиленно отвечал Патриарх. – Христос родился!
– Позвольте, – не понял Зюганов. – Какой Христос? Я поздравлял сограждан с днем рождения Иосифа Виссарионовича Сталина!
– А я – с созданием Всероссийской чрезвычайной комиссии! – обиженно произнес Путин.
– Боже мой, какие непонятливые! – воскликнул кремлевский политтехнолог. – Главное, что все мы теперь едины, что окончился долгий период разброда и шатаний, что кончилась великая смута и народ преодолел раскол.
– А может, это и вправду главное? – спросили наши герои друг у друга.
А может, действительно?
О ТОМ, КАК БУРЯ СНЕСЛА БАШНЮ
То есть ее снесла не буря. Это версия была такая. Просто она стояла, стояла и вдруг упала. Вся.
Объективных причин было множество. Она стояла очень давно; её страшно перегрузили – одних тарелок пятьдесят штук, а попробуйте вы на всю Россию транслировать НТВ! Их смотреть-то тяжело, с их праведными гневными глазами, в которых при каждой новой катастрофе появляется злорадный блеск, – а транслировать… И потом, в то время и в той стране всё почему-то падало. Сначало стояло – так, что весь мир боялся. А потом падало – так, что мир окончательно уже обделывался.
Собственно, кренилась она уже давно. Об этом ходили разные слухи: например, что у Москвы во время итальянской поездки Лужкова появился город-побратим с полуприличным названием, от которого происходит старый русский глагол, – и вот мы решили… ко дню города… Или ещё – о том, что это диверсия Березовского. Он ушёл с ОРТ, а тут и башня накренилась. Вернуть Березовского! Жители окрестных домов стояли вокруг башни тесным живым кольцом и гадали, на кого Бог пошлёт. Действовал тотализатор. Пили пиво и слушали «Эхо Москвы», подробно рассказывавшее, как именно она падает: от изображения без звука давно отвыкли. «Эхо» создавало необходимый фон.
Когда она накренилась до опасного градуса, публика неохотно расползлась, отгоняемая милицией, и наблюдала за процессом уже по телевизору. До тех самых пор, пока телевизор не перестал показывать.
Тут-то и началось.
Ранним августовским утром старая, но еще крепкая домохозяйка Дарья Степановна включила свой телеприёмник в надежде узнать, выгонят ли Люсию с её полузаконным сыном из дома синьора Басареса или оставят. От этого зависела вся жизнь Дарьи Степановны. Люсия препиралась с женой дона Басареса вот уже пятую серию. Всё это время они стояли на лестнице, а синьор Басарес от греха подальше лежал в коме, чтобы не растравлять себе душу. Он знал, что ребёнок был его, но не был уверен в том, что его мать именно Люсия.
Дарья Степановна включила телевизор и увидела метель.
– Снег пошёл, должно быть, – рассудила она. – Пока они спорили, как раз зима наступила…
Но снег всё шёл и шёл, а Люсии не было. Дарья Степановна переключила, постучала по телевизору, плюнула на него, вызвала мастера, но мастер сказал, что это надолго. На неделю уж точно.
– Господи! – воскликнула Дарья Степановна. – Да как же я без неё! без них!
Некоторое время она в тупом оцененении смотрела в пустой экран, а потом разбудила мужа.
– Эй, Паша! – воскликнула она. – Становись сюда!
– Куда, дура?!
– Вот сюда, к дверям! Становись и кричи: «Люсия, нам надо поговорить!».
– Ты что, ополоумела?
– Кричи, сказано!
– Может, я все-таки останусь собой? – не очень уверенно спросил Паша.
– Тебе что, трудно?!
– Ну, «Люсия, нам надо поговорить!».
– Нам не о чем говорить, Базилио! – воскликнула Дарья Степановна.
– И что?
– А ты ещё раз: «Люсия, нам надо поговорить!».
– Нам не о чем говорить, Базилио!
Так они препирались минут сорок, пока не пришла пора идти в магазин, и утро было проведено с пользой и удовольствием.
Семья Петровых с нижнего этажа между тем чувствовала себя совершенно беззащитной. Она положительно не знала, кто теперь будет защищать её зубы с утра до вечера и как ей спастись от перхоти. Младшая дочь совершенно измучилась с пятнами, которые оставались повсюду, на что бы она ни садилась. Обычно семья руководствовалась теми средствами защиты от чудовищного внешнего мира, о которых ей рассказывали по телевизору. Названия этих чудесных вещей они помнили ровно столько времени, сколько нужно было на дорогу от дома до магазина: потом по телевизору всё равно повторят. У Петровых, так сказать, совершенно не было долгосрочной памяти – жизнь в режиме беспрерывных повторений приучила их не запоминать ничего. Теперь они не понимали, как облегчить понимание, каким образом заставить главу семейства поехать к маме и чем отчистить раковину. Петровы тупо пялились в экран, а раковина между тем ржавела и гнила, перхоть сыпалась на воротники, простыни желтели, домашний любимец Василий исходил криком, не находя в миске корма для энергичных кошек, а сын Иван в отчаянии смотрел на прыщи, с неотвратимостью психической атаки покрывавшие его красное лицо. Он забыл, как называется это чёртово мыло.
Пятнадцатилетний Миша Гнедых из соседней квартиры вообще не понимал происходящего. Сейчас перед ним должны были появиться два его лучших друга, два крутых чувака, единственные люди на свете, которые его понимали и которых вполне понимал он. Они были ему ближе Родины, ближе отца с матерью, ближе даже Земфиры, в песнях которой встречалось слишком много незнакомых слов. Он обошел телевизор со всех сторон и позвал:
– Эй, перцы! Приколись, баклан!
Телевизор молчал. Друзья не показывались.
– Вы чё, в натуре? – спросил Миша. – Круто, круто!
Ответа не было.
– Би-и-ивис! Ба-а-аттхед! – в отчаянии взвыл подросток.
Результат оставался тем же. Гнедых в отчаянии выбежал из дома и пошел искать, кого бы ему убить.
В кухне соседней квартиры сидели диссиденты. На кухне они собирались потому, что там находилась еда. В отсутствии других развлечений они вспомнили молодые годы, купили водки и сели обсуждать создавшееся положение.
– Ты сомневаешься? – спросил один, бородатый, в прошлом сотрудник котельной, составитель рукописного альманаха «Дайте дышать!».
– Для меня всё ясно, – пожал плечами другой, в прошлом отказник. – Полковник наш постепенно забирает власть. Я говорил, что он с этого начнет.
– То есть ты не допускаешь, что это…
– Конечно, нет! Это идеальный предлог, чтобы отрубить НТВ! Потом они взорвут «Эхо Москвы» – и скажут, что это из-за курения в здании. Потом заглушат «Свободу». Потом прикроют «Честную газету». И всё – никто ничего не скажет…
– Так что же делать?
– Что делать! – взорвался отказник. – Что делать! Всё уже сделали! Просрали Россию! – И он показал, как именно просрали. Тем временем пельмени сварились, и на некоторое время диссиденты прекратили полемику.
В это же самое время Евгений Киселёв – правда, в совсем другом доме – вел передачу «Итоги» на частотах милицейских раций. НТВ чудом успело перекупить эти частоты за несколько дней до катастрофы, готовясь к переходу на подпольное вещание. Их, правда, не прикрыли, но частоты остались. Теперь Киселёв, заглушая милицейские переговоры, рассказывал об эксклюзивных подробностях падения башни.
– Наш корреспондент, – рассказывал он, – стоял у самого подножия, и его чуть не убило. Ближе его не подпустили. Ближе стоял только корреспондент государственного телевидения, – даже по рации слышно было, как Киселёв злорадствует. – Корреспондентов государственного телевидения, конечно, пускают везде! В самые тёплые места! Но это ничего… это ничего, товарищи! Мы не злопамятны! Корпоративная этика для нас превыше всего! И мы предлагаем наши милицейские частоты всем, кто хочет вещать для вас! Даже каналу ОРТ, чьё место на свалке истории! Даже государственному телевидению, сплющенный корреспондент которого живым примером подтверждает, что тягаться с нами опасно! За чисто символическую плату каждый может выходить на этих часто…
– Да пошёл ты! – взорвался опер, которому надоело все это слушать.
– Видите! – счастливым голосом закричал Киселёв. – Началось, началось!
Тем временем в Кремле проснулся Путин. Он сделал зарядку, несколько раз бросил через плечо пресс-секретаря, которого за этим и держали, принял ледяной душ и включил телевизор. Ему нужно было срочно узнать, куда он сегодня едет. Телевизор помогал ему соответствовать народным чаяниям. Если канал РТР передавал, что, по слухам, Путин едет в Самару, – он туда и ехал. Если же канал НТВ передавал, что, по сведениям информированных источников, президент собирается на Ближний Восток, – Путин тут же ехал на Дальний, чтобы лишний раз облажать оппонентов. Эта игра очень его увлекала. По утрам он никогда не знал, где будет вечером. Телевизор, однако, молчал.
– НТВ, что ли, закрыли? – подумал он вслух. – Так я ж вроде ещё не распорядился…
На ОРТ так же нёсся снег по чёрному зимнему небу.
– Переворот, что ли? – спросил Путин сам у себя. – Да нет, вроде я в Кремле…
Он выглянул в окно. Пели птички. Никакого переворота не было.
– Волошин! – позвал он. – Что с телевизором? Неужели мой личный телевизор сломался? Это наглядно показывает, в каком положении страна…
– Никак нет, – отвечал Волошин, – снесло башню.
Путин снова выглянул в окно. Спасская стояла, Кутафья тоже.
– У тебя? – догадался он.
– Никак нет, – рапортовал Волошин, – у всех нас.
– Это я знаю, – кивнул Путин.
С трудом разобрались.
– И что мне теперь прикажешь делать? – воскликнул Путин. – Откуда я теперь узнаю, куда я еду?
– Ну… – не очень уверенно произнес Волошин. – Есть же президентская как бы администрация…
– Администрация! – передразнил Путин, скривившись. – Борису Николаичу такую администрацию предлагай. А мне не надо, мне нужны ребята мобильные. Как Ревенко. Вот он всегда знает, куда я еду, а ты никогда…
– Так, может, мы ей позвоним? – с надеждой спросил Волошин и тут же кинулся звонить на РТР.
– Алё! Девушка! Волошин беспокоит. Ревенко прошу… Женя! Алё! Вы не знаете, где Владимир Владимирович? На совещании? А у вас точные сведения? Большое вам спасибо!
– Ну? – нетерпеливо спросил Путин.
– Проводите оперативное совещание с Сергеем Шойгу…
– Надо всё-таки собирать всю информацию, чтобы объективно, – сказал Путин. – Позвони на НТВ, узнай. Мне самому неудобно.
Волошин позвонил на НТВ.
– Алё, девушка! Дайте Максимовскую! Марианна, здравствуйте! Волошин. Да, спасибо, сатрапствуем помаленьку… Вы не знаете, где Владимир Владимирович? Не знаете? Ну, позвоните Венедиктову. Самому мне неудобно, я ему столько раз интервью обещал… Алё! Ну что? Говорит, сидит в Кремле в полной прострации? А откуда он зна… я хочу сказать, откуда такие сведения? – Волошин даже заглянул под кровать, не выпуская мобильника. Венедиктова нигде не было. – А, ну хорошо. Привет ему передавайте, большой-большой.
– Я им покажу прострацию, – рявкнул Путин, отлично всё слышавший. – Шойгу ко мне! Я с ним буду обсуждать, как сделать так, чтобы «Эхо» упало! А то мне совершенно уже надоело это шпионство!
В течение ближайшей недели Путин узнавал обо всех своих передвижениях напрямую от Ревенко и Максимовской, семья Петровых запаршивела окончательно, диссиденты спились, а Миша Гнедых выучил несколько новых слов – «книга», «кино», «кретин». Дарья Степановна на шестой день наконец согласилась поговорить с мужем и два оставшихся дня повторяла: «Это твой ребенок, твой, твой!» – хотя Паша и так не сомневался в этом, потому что все трое были вылитый он. Евгений Киселёв во избежание скандала с милицией перешел на вещательные частоты «Скорой помощи». Так что когда через неделю телевидение наконец заработало, все уже убедились, что можно жить и без него.
Облегчение почувствовал только Волошин, чьё ухо совершенно распухло от мобильника, да орда телекритиков, которые в отсутствие главного предмета для критики переключились на ресторанные обзоры и начали потихоньку разоряться. Ничего. Теперь им снова будет на ком оттягиваться и радостно убеждаться, что есть на свете и более глупые люди, чем они.
