Текст книги "Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки"

Автор книги: Дмитрий Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Что нам теперь делать! – орал Гор. – Что нам делать, я вас спрашиваю!

Проклятая девчонка наслаждалась славой, раздавала интервью и продала свои мемуары издательству «Харпер и Купер» за двадцать миллионов.

– Скажите, – спрашивали репортеры в присутствии и под надзором орды детских психологов, – мистер Эл хватал вас за что-нибудь, когда выносил из горящего дома?

– Не припомню, – кокетничала девочка. – Я была так взволнована… Но помню, что он был сильно возбужден. Все кричал: «Спасите!».

– Был сильно возбужден! – орали газеты на разные лады. Футболки и значки с надписью «Гумберт Гор» и «Лучше консервативный, чем возбужденный!» продавались по сорок долларов.

– Ответ может быть один, – горько вздыхал советник по имиджу. – Аборты, только аборты!

На следующий день Гор произнес речь о неприкосновенности свободы выбора и лично принял участие в аборте. Буш ответил ему личным участием в зачатии – разумеется, пробирочном. Футболки с надписями «Пробирочник!» и «Чадоубийца!» продавались по шестьдесят долларов.

Тогда Гор призвал бомбить Милошевича.

Тогда Буш предложил Милошевичу политическое убежище в Техасе.

Гор лично раздал хот-доги голодающим детям Африки.

Буш поехал к голодающим детям Африки и отнял хот-доги, доказав, что они экологически нечисты.

Гор подарил Путину три тысячи на благотворительность.

Буш подарил Путину шесть тысяч просто так.

Гор начал бегать, Буш прыгать. Гор перестал есть мясо, Буш – рыбу. Гор перешел на джинсы, Буш – на х/б б/у. Рейтинги шли вровень.

К моменту начала дебатов Америка совершенно обалдела от политкорректности, разврата и взаимных обвинении. Настал долгожданный день первого публичного спора демократа и консерватора.

На съемочную площадку выехал Гор в инвалидной коляске. Ему намекнули, что небольшой предвыборный паралич будет напоминанием о президенте Рузвельте и гарантирует ему поддержку всех американских инвалидов. Он был одет в джинсы и футболку с надписью «Пробирочник». На коленях у него сидела спасенная девочка в том самом платье. В руке он сжимал бомбу с надписью «Милошевич должен уйти».

Навстречу ему, хромая на обе ноги и тяжело опираясь на костыль, вышел Буш-младший. Техасский губернатор слегка косил и вываливал язык, что, по утверждению советников, гарантировало ему поддержку миллионов американских даунов. Он был в форме американского солдата, в руке сжимал пучок петрушки, составлявшей теперь его основную пищу, а в зубах держал плакат «Коштуница, гоу хоум!». Оба кандидата сверлили друг друга ненавидящими взглядами. Следом на сцену вышли их предполагаемые заместители – Либерман согнулся от радикулита, бушевского вице несли на руках двое симпатичных юношей.

Американский народ посмотрел на все это и задал себе вопрос: «Господи, до чего мы дошли? Из кого мы выбираем? То ли дело в России, где преемник назначается волевым актом…»

Взоры американского народа обратились на великую холодную страну, где царствовал таинственный и неотразимый Ху-Из-Мистер-Путин, каратист, разведчик и вообще порядочный человек.

Так Путин стал президентом Америки. С его приходом в стране воцарился здравый смысл, несколько хуже стало с продуктами, зато жизнь пошла очень интересная. И главное – политкорректность была похерена навеки.

Впрочем, это уже совсем другая история.

ТОЧКА ДЖИ

Жила-была одна страна, не так чтобы молоденькая, не то чтобы вовсе дряхлая, порядочно-таки затрепанная своею нечеткой долей, но на понимающий взгляд, особенно если отмыть и дать отоспаться, – очень даже ягодка.

Была у этой страны одна печальная биографическая особенность: ужасно ей не везло на мужиков. Один бил смертным боем, другой опыты ставил со злаками, третий был староват для таких забав и просто забыл про нее, полеживая на печи. С остальными тоже не лучше получалось, хотя все они удерживались в рамках обозначенной парадигмы: битье – опыты – сон на печи.

И вот однажды под Новый год страна думала-думала и решила попросить женишка у Деда Мороза.

«Милый Дедушка Мороз, – коряво написала она, натруженной рукой и чуть было не вставила „возьми меня отсюда“, однако вовремя вспомнила, что забирать ее неоткуда, поскольку сдвинуть ее с занимаемой территории многие пытались, но в силу чрезмерных масштабов никто не преуспел. – Очень я со своим благоверным за мучилась и прошу тебя забрать его на заслуженный мною отдых. А взамен принеси мне, пожалуйста на праздник хорошего женишка, а то сватаются все кадете… – страна задумалась, с трудом подыскивая синоним для того слова, написанием которого не хотела огорчать дедушку, – …прости Господи».

Отправила письмо и стала ждать у окошка, заодно сердито затыкая ватой свистящие холодом щели что по-хорошему надо было сделать еще осенью.

И пришел Дед Мороз с большим мешком, и стал, как зайцев, поочередно доставать из мешка женишков, а страна их – в той же последовательности отвергать.

– Этот чем тебе не хорош?

– Противный он. Как с утра выгонит на физзарядку, так и ломайся потом весь день. Убери его с глаз моих.

– А этот?

– И этот гадкий. Сам плешивый, а глаза хитрющие. Эдак он у меня сундук с приданым сопрет, да меня же и засудит!

– Ну вот тебе… от сердца отрываю!

– Тьфу, пропасть! Бойкий, потный, языком бла-бла-бла, руками машет – чисто черт из кина! Сувай его обратно!

– Разборчива ты больно, матушка. Глянь, вот тебе мужчинка отменный.

– Да ну тя на фиг, дед. Я ж ни слова не пойму, чего он плетет: волос кучерявый, и сам весь кудреватый. С ним скандалить никакого моего удовольствия: завсегда в виноватых останусь.

– А этот?

Смуглый сильно, да еще в белых портах. А старого ты себе оставь, мне он не нужон. От него на печи только тесно станет.

– Так возьми молодого.

– Ну ё-моё, дед! Ты мне еще грудного предложи, чтоб писался!

– Да ты сама-то знаешь, чего хочешь? Сядь вот да подумай, чем гонять старика: принеси, мол, то, не знаю что! А надумаешь – позови.

Дед Мороз сердито дохнул на страну холодом, так что у нее аж все Зауралье свело, и исчез.

И стала страна думать и список составлять. «Во-первых, чтоб был не молод, не стар, а в самом расцвете сил. Чтоб не плешив, не кудлат, а в меру причесан. Чтобы водки не пьянствовал и безобразия не нарушал. Чтобы деньга в дом приносил, из дома не уносил, в долг не просил и вообще экономил. Только не за мой счет. Чтоб обеспечил процветание, а пахать в три пота не гонял. Чтобы с соседями дружил, но туалет свой чтоб от нашего забора перенесли и впредь на нас хвоста не подымали! Да еще в амбаре у нас шершни живут, он бы их как-нибудь оттудова… вывел бы напрочь. Со всей строгостью, но погуманнее как-нибудь. Чтобы оркестром не дирижировал и горшков не бил. Но чтобы на печи не лежал, как дырявый валенок, а был, как это, мобильный! Говорит пусть складно, но без выкрутасов. Скромный, но решительный. Главное, дисциплинированный чтоб. И пусть все его слушаются». Тут страна вспомнила, как она еще молодушкой была, и решительно приписала: «Лучше военный». Потом ясно представила, каково быть офицерской женой, и добавила: «Но не совсем». Посоображав еще немного, вписала существенное: «Чтоб супружеского долгу не забывал. Но только никакого садо-мазо, прости Господи».

Наверно, надо бы еще про внешность написать. Умные глазки, чувственные губки, а усов, бород, бровей или, того хуже, бакенбардов не надо. Нет, решила она это как-то уж очень по-рыночному выходит. И написала: «Обеспечу любовь и поддержку состоятельному нестарому мужчине с серьезными намерениями без вредных привычек. Желателен жесткий, немногословный и мобильный».

– Это я запросто, – сказал Дед Мороз и вынул из мешка мобильный телефон.

– Это что? – в ужасе спросила страна.

– Ну ты ж просила! Жесткий, – в доказательство Дед Мороз постучал телефоном себе по лбу. – Немногословный – за такие деньги не разговоришься. И мобильный. Чего тебе еще надобно?

– Я живого просила, состоятельного… – робко прошептала страна.

– В каком смысле состоятельного? – ехидно спросил Дед Мороз.

– Ну в этом… как это… – растерялась страна.

– Типичное То, Не Знаю Что, – вздохнул Дед Мороз, ознакомившись со списком. – Ладно, попробую. Только учти: рекламации не принимаются. Восемь лет с ним париться будешь.

И снова пропал, на прощанье приморозив ей томскую область.

В Новый год страна сготовила салат, купила в магазине торт «Мечта», нарядила елочку и села ожидать, когда Дед Мороз принесет женишка в подарок. Вместо Деда пришел старый муж и сказал, что решил исполнить ее самое заветное желание («Неужто двухнедельный тур на Гавайи?» – не успела обрадоваться она), а потому подает в отставку и уезжает в Святую землю замаливать первородный грех. Пожелал ей счастья в личной жизни и умчался, прихватив из заветного сундучка дачу и три четверти оклада – от иконы «Президент Всея Руси во ставе своей».

И тут под елочкой что-то зашевелилось. Глянула туда страна – а там сидит небольшой мужичок, причесанный на приборчик, и смотрит умными глазками. – Ты кто? – удивилась она. – Я твой суженый-ряженый, – просто отвечал он. – Я твое счастье, твой избранник, твое То, Не Знаю Что, прибыл для исполнения обязанностей законного мужа согласно распоряжения от тридцать первого декабря сего года! – Дед, а Дед! – воззвала страна. – А чегой-то он такой невзрачный? – Получите согласно перечня! – сказал Дед Мороз, выражая лицом злорадство. – Сговорились вы что ли? – возмутилась страна и неожиданно заметила, что избранник давно вылез из-под елки и приступил к осмотру печи. – Не низок, не высок, не лыс, не кучеряв, скромный, но решительный, на печи не лежит, горшков не бьет, дирижированью не обучен, вредных привычек не имеет… пока… – А чего говорит так странно? – спросила она, с опаской поглядывая на избранника, выходящего из чулана. – Как просила, так и говорит. Все строго по списку: военный, но не совсем, намерения серьезней некуда, безобразия твоего не нарушит. Усов нет.

Суженый тем временем скрылся за дверью, и вскоре раздались его быстрые шаги – по кровле и в подполе одновременно. – А чего он все Бремя шастает? – растерялась страна. – Мобильный, – состроил рожу Дед Мороз Снаружи раздался непонятный шум. Страна выглянула за дверь и увидела, как избранник с грустной сосредоточенностью откручивает хвосты соседям, истошно вопящим о правах человека. На месте амбара с шершнями чернела горка выжженной земли.

Две недели, вплоть до Старого Нового года, разборчивая невеста вопрошала Деда, что это за подарочек он ей преподнес. Дает ей, например, суженый денег («Как просила», – замечает Дед) – и тут же забирает их («Обеспечивает процветание», – комментирует вредный старик). Сажает детишек играть в монопольку («Укрепляет госсектор», – говорит Дед), а потом отнимает все фишки («Не допускает передела собственности», – гордо извещает Мороз). То скажет ей, что так ее правая рука хотела, то голова, то сердце. То левая нога.

– Да что же это он делает такое непонятное? – удивилась страна, глядя, как суженый продолжает ежедневно ходить к соседям, приглашая их в гости, гладя по головам и попутно пребольно ущипывая за бока.

– Соответствует твоим чаяньям! – пояснил Дед с ухмылкой. – Говорил же, сперва сообрази, чего ты хочешь. Хотела Не-Знаю-Что – получила Не-Знаю-Что. Теперь сама разбирайся, а мое время вышло.

Чихнув напоследок гриппом, отчего у страны тут же заложило весь Екатеринбург, Дед Мороз исчез окончательно.

Стоило ему пропасть из поля зрения страны, как ее прежние женихи заметно активизировались и принялись выстраиваться под суженого: некоторые подлаживались, иные прогибались, а иные и просто ложились под него. – Э, э! – осадила их страна. – Вы, кажись, посягаете на мои супружеские права! – Что делать, матушка! – пояснил один из женихов, самый бойкий. – Сначала он нас, а потом, даст Бог, с его милостивого соизволения и мы тебя понемножку! – Не подряжалась я так-то, чтоб вы сперва друг с другом, как нехристи, а потом меня всемером! – роптала страна, глядя на эти игрища. – Да не сладить ему одному-то, – говорили женихи, а сами знай покряхтывали. – Ты ж хотела консолидации? Вот тебе и консолидация: вишь, какую мы леткуенку танцуем!

И впрямь, вся компания выстроилась в колонну, сзади встал суженый – и колонна мигом подравнялась, как бы насаженная на шампур. В стороне остался только кудреватый, мудреватый, который кричал, что один главный суженый на страну – это недемократично. – А ты бы как хотел? – спрашивала страна с недоверием. – Демократично – это когда правоцентристская коалиция во главе со мною, – с достоинством пояснил кудреватый. – Это что ж за коалиция? – изумилась страна. – Я, лысый и писающийся. – Ну, милый, – отвернулась от него страна, – сам давай совокупляйся со своими правоцентристами. Я ж тебе не Штирлиц, чтоб любить только стариков и детей.

Суженый тем временем выполнял супружеские обязанности все активнее, но понимал их довольно своеобразно. Во-первых, он неутомимо лазил по всей стране, заставляя ее непрерывно почесываться и хихикать от щекотки. Во-вторых, он непрерывно и очень сильно хлопал ее по разным местам, утверждая, что обнаружил в складках затаившегося шершня. Главное же, своими прозрачными бесцветными глазками он успел до такой степени обворожить всех чад и домочадцев страны, что они дружным хором жужжали ей в оба уха: «Дайся ему, дайся ему!»

– Подождите, я еще не выбрала! – оправдывалась страна.

– Выбери досрочно, не то у него рейтинг упадет!

– Что упадет?

– Что, что! Будто не знаешь! На что он тебе нужен с упавшим рейтингом, ты ж хотела состоятельного! Может, тебе этих хочется? Так у них рейтинги давно висят, по три процента осталось, а у него пятьдесят пять с копейками!

– Столько не бывает! – ужасалась страна. – Мамочки, как же я с ним буду!

– Ничего, милая, – утешали родственники, – усатого тридцать лет терпела, а у него за сто зашкаливал, до сих пор, чай, все болит…

– Так ведь я ж при нем в сплошную дыру превратилась! – с ужасом вспоминала страна.

– Зато боялись тебя все!

– Ну ладно, ладно… Но он мог бы хоть программу свою изложить!

– Обломись! – скомандовал в эту самую секунду суженый, и хотя команда относилась к очередному шершню, страна ее сочла за экономическую программу. «Ну-к что ж, ничаво, – подумавши, рассудила она. – Не хужей всякой другой. Коротко, ясно, непонятно – что еще нужно от экономической программы?» Тем более что у предшествующего суженого программа была почти такая же лаконичная, но менее приятная: «Перебьес-ся!» Так и перебивалась восемь лет с хлеба на квас, с петли на удавку.

Между тем приближался день свадьбы, когда страна должна была заявить об окончательном выборе. Со дня помолвки прошло три месяца, за каковое время суженый успел обползать ее всю, в особенно горячих точках побывав даже не по одному разу, но к главным обязанностям не приступал, блюдя законы. Только рейтинг показывал издали – то ли обнадеживал, то ли грозился.

– Ты бы хоть, голубчик, порассказал мне, что делать-то будешь со мной, – спрашивала страна, с трудом отыскивая суженого в своих складках. Он уже помнил все ее трещинки.

– Я, мать, борьбой занимался, – отвечал суженый. – Все как есть важные точки на теле знаю, и даже точку джи. Слыхала про точку джи?

– От нее, говорят, самый кайф, – мечтательно вздыхала страна. – А где ж она?

– Вот и увидишь, – немногословно отвечал суженый и снова нырял в очередную складку, где обвораживал холодными глазками недоверчивых поначалу жителей.

Свадьбу справили пышно, суженый, ставший наконец новобрачным, поблагодарил гостей, свернул обед («Не люблю церемоний»), мягко выпроводил иностранных гостей и пояснил, что ему не терпится остаться с молодой женой.

– Диктатура, – в один голос, но на всякий случай не очень громко сказали кудреватый, писающийся и лысый.

Но новобрачный расслышал.

– О диктатуре, – сказал он очень ровным голосом, – больше всего говорят те, кто на самом деле мечтают о собственной диктатуре. Усвоили? Не слышу!

Впрочем, и слышать особо было нечего, потому что из правоцентристской коалиции донеслось характерное журчание, а это означало, что они все поняли. Новобрачные удалились в покои.

…31 декабря того же года Дед Мороз, как водится, прибыл на территорию страны.

– Ну что скажешь, матушка, как тебе с новым мужем? – спросил Дед, удивляясь, что его никто не встречает. Холод стоял в стране, над которой голубело ледянистое небо цвета глазок суженого. Народишко шевелился вяло, и даже пылкая оппозиция помалкивала. Все было как-то замедленно и ровно, словно погрузилось в ледянистый кисель.

– Хорошо ль тебе, спрашиваю?! – воскликнул Дед, поражаясь такому равнодушию.

– Что воля… что неволя… все одно, – донеслось из алькова. Это в полусне бормотала страна.

– Ахти, да как же он это сделал?! – вопросил Мороз. – Такая всегда оживленная была, до буйства доходило!

– Точка джи, – отвечала страна из полузабытья. – И так мне, дедушка, хорошо стало… прямо как никогда…

– Что за точка? – недоверчиво осведомился Дед.

– А вот я тебе сейчас покажу, – послышался ровный голос, и Дед Мороз почувствовал не очень сильное, но уверенное нажатие не совсем даже понятно куда. Как бы то ни было, он ощутил небывалое спокойствие и без различие, стойкое нежелание шевелиться и жажду покоряться. Вся его прежняя суетливая жизнь, полная раздачи подарков и беготни по бедным семьям, лазанья по каминным трубам и исполнения идиотских желаний, представилась ему напрасной и утомительной. Ему захотелось лежать в сугробе, с полною инертностью относясь к тому, что с ним сейчас сделают. Он почувствовал даже некоторое сокращение своих мыслительных способностей, да и зачем ему было думать в этом необычайно приятном состоянии? Сила воли у него тоже начисто атрофировалась, и он начал было заученно произносить: «Что воля… что неволя… все одно…» – но вспомнил о миллионах ожидающих его малюток, стряхнул с себя оцепенение и трезвым взглядом оглядел страну. Он еще много кому и много чего был должен, а она, кроме денег, никому и ничего.

– Понравилось? – спросил суженый.

– Ничего, приятно, – рассеянно отвечал Дед Мороз. – И надолго с ней такое?

– Как получится, – пожал плечами суженый.

– Есть-пить не просит?

– Да зачем ей теперь есть. Она видит, что я бегаю, ну и сыта. Ты ступай, дед, ступай. Тебе же меньше беспокойства. Она тебя теперь в ближайшие восемь лет ни о чем не попросит.

– А… ну-ну, – не очень уверенно сказал Дед Мороз и сначала медленно, а потом все быстрее понесся в свою Лапландию, где долго еще отогревался горячим чаем.

А страна в своем полусне почти ничего и не заметила:

– Энто ктой-то приходил?

– Новый год приходил, спи, – отвечал муж.

– А чего ему надо?

– Ничего не надо, пришел и ушел. Нечего ему тут делать.

– Энто правильно, – сонно сказала страна. – Как у нас там, все в порядке?

– Все штатно, – лаконично ответил муж.

– Ну и хорошо, – с трудом проговорила страна. – Теперь вообще все хорошо, давно бы так. И чего я, дура, страдала?

Сходила под себя, повернулась на другой бок и продолжила поступательное движение по своему особому пути.

ПОЛНОЧНЫЕ ЗАПИСКИ

По Кремлю пошел слух, что Дед пишет мемуары.

Сначала никто не поверил. После того как он тяжело сошел с кремлевского крыльца, с сипением выдохнул Путину «Берегите Россию» и скрылся в Барвихе, свита с облегчением вздохнула. Непредсказуемый период российской истории кончился. Все стойко надеялись, что Дед погрузился в тяжелую русскую спячку и перешел в разряд реликвий.

Первые намеки прошелестели весной.

– Пишет?

– Каждый день по три-четыре страницы. Собственноручно.

– Может, Вальке диктует?

– Да он Вальку и близко не подпускает!

Пошли к Вальке. Тот, как обычно, сидел в своем теневом кабинете со спущенными шторами и объяснялся жестами.

– Валентин Борисович, – робко кашляя, интересовалась чиновная шушера. – Правда ли, что в скором времени… ваш, то есть наш, бывший, то есть первый, патрон, то есть президент… изумит человечество новым шедевром?

Валентин в своей манере загадочно пошевелил бровями, дернул плечом и пожевал губами.

– Плохо дело, – смекнула челядь и затаилась по норам.

Ближе к осени стало достоверно известно, что первый президент России практически не встает, но не потому, что лежит, а потому, что пишет. Каждую ночь он просовывал под дверь барвихинского кабинета несколько страниц, мелко и плотно исписанных его неповторимым почерком. Дочь бесшумно собирала листочки и относила проверенной машинистке, тут же набиравшей текст на компьютере. Сенсационность ожидалась такая, что издавать книгу Дед намеревался за рубежом. Правда, по-русски, чтобы там никто ничего не понял. Вслед за этим предполагалось издание в России, но по-немецки. Видимо, чтобы понял только Путин.

Путин понял и срочно поехал в Барвиху. О тайне этого августовского визита говорили всякое, но подлинной его подоплеки не знал никто.

– Ну что, Борис Николаевич? – осторожно спросил второй президент России тоном неистового Виссарионыча, заехавшего в Горки навестить хворого Ильича. – Как творческие успехи?

– Тяжело, – покачал головой президент. – Серьезная проза – она, знаете, требует… всего человека… Гораздо более ответственное дело, чем государственная власть.

– Да-да, – кивнул Путин. – А о чем пишете?

– Намерен подвести некоторые итоги, – тяжело вздохнул Дед. – Раздать, что называется, сестрам по серьгам… Объяснить свои действия… В общем, прочтете. А… не намерены ли вы осветить отдельные события прошлого года? – осторожно спросил преемник. – Историю моего назначения, все дела?

– Да знаете, – уклончиво отмахнулся Дед, – я как-то все больше о своей внутренней жизни.

– А-а, – протянул второй президент с характерным для него непроницаемым выражением лица. – Я тут, знаете, тоже пописываю… Написал вот в марте месяце один указ о неприкосновенности… Теперь вот думаю: может, мне еще какой-нибудь указ написать? Несколько, так сказать, подкорректировав предыдущий?

– Это уж ваши творческие планы, – развел руками Дед. – Сами знаете, у нас, писателей, не принято вмешиваться в чужие замыслы… Главное – берегите Россию.

– Это уж будьте благонадежны, – рассеянно ответил второй президент России и мрачно вылетел куда-то. Он все время куда-то вылетал. Челядь, заметившая помрачнение черт первого лица, окончательно притихла и перепугалась.

– Всем как есть врежет, – шушукались по Кремлю.

– Про кого хоть пишет?

– Говорят, отдельные главы про Лужкова, Коржакова, Чубайса… Про олигархов всех…

– И что, вся правда?

– Вся как есть! Чего ему бояться? Он же неприкосновенный теперь.

– Что… и полковнику влетит?

– А то!

– Господи, чего ж тогда ждать-то…

Первым, как всегда, опомнился Коржаков. С трудом выучившись ставить подпись, писать он умел неважно, а потому созвал прессу и приступил к диктовке.

– Ну чего, ребята, – сказал он, удобно располагаясь в кресле. – Приступим к сочинению второй части. Действия врага надо что? – предупреждать. Он бабахнет свою пачкотню, а мы – свой бестселлер. Сегодня я намерен раскрыть все кремлевские тайны. Все, что держал в загашнике. Во-первых, – Коржаков закатил глаза и задумчиво почесался, – пил он страшно.

– Знаем, – разочарованно протянула пресса.

– Да не знаете! – торопливо продолжал Коржаков. – Вы думаете, он водку пил? Ему водки-то уже не давали, так он засасывал вообще все, что горело! Почему он в Шенноне-то выйти не смог? Потому что это и не планировалось, там посадка-то аварийная была! Горючего не хватило! Он приноровился из двигателя керосин отсасывать, шланг у него такой был специальный. Подзаправились – и дальше полетели.

– Да ну? – недоверчиво пронеслось по рядам. Диктофоны, однако, включились.

– А то! – неудержимо понесся Коржаков. – Еще…это… в туалет он ходил.

– А вы не ходите? – съехидничал кто-то.

– Кто сказал?! – взорвался Коржаков. – Вывести! Ну да, – продолжал он, остывая, – хожу иногда… Но разве ж я так хожу? Я понемногу, размеренно… А он – он вообще не вылезал! Вы думаете, почему он в Шенноне-то не вылез? Он в сортире сидел!

– Вы же говорили, что он керосина наглотался! – невыдержал кто-то.

– Ну правильно, – не растерялся Коржаков, – керосину-то наглотался и сидел в сортире. Так до самой Москвы и просидел. Он и в октябре девяносто третьего там сидел, и в декабре девяносто четвертого, и в июле девяносто шестого… Он и на инаугурации второй знаете почему так торопился? Он опять туда хотел!

Диктофоны невозмутимо подмигивали и шуршали.

– А еще, – не останавливаясь нес телохранитель, оседлав волну вдохновения, – он – представляете? – всех употреблял! Ни одной не пропускал! А когда поблизости официанток либо машинисток не было, он кидался на кого попало! Вплоть до офицеров охраны!

– Что вы говорите? – хихикнул кто-то, не выключая, однако, диктофона. – Что ж, и на вас покушался?

– Нет, – отрубил Коржаков. – Меня – нет. Никогда в жизни. Я так ему и сказал: это, говорю, не входит в мои должностные обязанности. Ну и погорел через свою несговорчивость. Он за это и выгнал меня. Не хочешь, говорит, царской любви? Так вот же тебе!

– А Барсукова с Тарпищевым? А Гайдара? А Черномырдина? – Пресса наперебой вспоминала громкие от ставки.

– Ну! – радовался Коржаков находке, объясняющей все. – Конечно! За это самое! Вы думаете почему он всех гнал? Да не выдерживали они больше такой жизни!

Через месяц продолжение супербестселлера «От рассвета до заката» – с сенсационным названием «От забора до обеда» – было отпечатано в подпольной типографии на территории Белоруссии и ввезено в Москву под видом помидоров. В первую же неделю было продано более ста тысяч экземпляров.

– Ну, теперь пусть издает что хочет, – лоснился Коржаков. – Энтого не переплюнешь. Мы таперича защищены. Я, конечно, еще много чего знаю… но это приберегу на потом. Тем временем не дремал и Черномырдин. Ему донесли, что БН подготовил к выходу скандальные мемуары о последних пяти годах своего правления, где любимому экс-премьеру был якобы уделен целый раздел.

– Это как же, – бормотал Черномырдин. – Это что же, что он так… Разве я ему когда что? Разве я когда поперек, когда он говорил – вдоль? Разве между нами это, корова пробежала, или овца, или кошка? Надо же, когда мне совсем не надо! Ведь ежели он так, то я могу и этак, что, нет? Ну, зовите кого-нибудь, переводчиков зовите… да…

Переводчики из издательства «Виагрус» стремительно прибежали писать биографию Черномырдина для серии «Его XX век».

– Значит, так, – диктовал Черномырдин. – Все было не так. Все было так, что я сейчас скажу, как. С одной стороны, конечно, ежели так поглядеть, то выйдет совсем другое. Но вы не подумайте, что я оспариваю. Еще чего! Я только хочу сказать, что в каждом случае нужен подход. Мы же не можем это. Как эти. Мы не можем так огульно. Мы не должны огульно себе позволять. Мы должны не так, а с пониманием, с твердым осознанием того, что если это так, то иначе не бывает. Не могло быть иначе, даже если бы хотелось.

«За годы, проведенные в совместной работе с Борисом Николаевичем Ельциным, – писали дешифраторы, – мы много узнали друг о друге. Конечно, бывало всякое, случались и отдельные несогласия. Хочу подчеркнуть, что я всегда в своей работе прежде всего преследовал интересы России, свободного и демократического общества, гордой и независимой державы. Что же касается отдельных несогласий, так ведь при решении исторических задач такого масштаба издержки неизбежны…»

– Хорошо, хорошо, гладко, – приговаривал Черномырдин. – Дай Бог здоровья… Вы, главное, напишите что я никогда ни сном ни духом! Ни уха ни рыла! Ни пуха ни пера!

«В то время как отдельные воротилы разворовывали Россию, – неутомимо строчили дешифраторы, – я никогда не путал свой карман с государственным…»

– Во! – восклицал экс-премьер. – В самую точку! В белый свет как в копеечку! В бога душу мать…

Тем временем в московской мэрии царила тихая паника. Мэр вызывал приближенных под предлогом производственного совещания и упавшим голосом спрашивал:

– Ну… есть новости?

– Готовит к изданию.

– Обо мне точно есть?

– Отдельная глава.

– Текста получить не удалось?

– Все строго засекречено. Даже Вале читать не дает.

– Господи! – стонал мэр. – Ну что меня понесло на этот федеральный уровень! Ведь если он ВСЕ напишет… вы понимаете?

– Да может, обойдется – утешали клевреты, клевретки и левретки.

– Да?! – негодовал градоначальник. – А если он напишет, как мы все его на Дне города целовали?

– Так и что ж тут такого, – пожимали плечами советники.

– Да? А если он напишет, куда мы его целовали?! В конце концов пресс-служба в полном составе уселась у подножия трона и приготовилась записывать лучшими перьями на веленевой бумаге текст мемуарной книги «Московская правда». Градоначальник приступил к диктовке.

– Еще в начале девяностых, – характерными рублеными фразами начал он. – Когда ничто ничего не предвещало. Что-то мне уже сильно не понравилось. Сначала чуть-чуть. Потом все больше и больше. И наконец я понял, что кремлевская власть. Заботится не о стране и не обо мне. А о семье и себе.

– Начало девяностых – это недостаточно сильно, – подсказал пресс-секретарь. – Я убежден, что при вашей прозорливости вы гораздо раньше заметили неблагополучие…

– А, ну да, – легко согласился мэр. – Конечно. Еще во второй половине восьмидесятых. Когда вся страна, опьяненная демократией, разворовывалась и растаскивалась. Я начал замечать неблагополучное. Мое внимание привлек митинговый герой. Площадной оратор. Спекулировавший на наших проблемах. И хотя я вынужден был скрывать свои чувства…

– Все-таки во второй половине восьмидесятых он был уже на виду, – подсказал пресс-секретарь. – Вы же не могли еще раньше не распознать в нем коррупционера, диктатора…

– Да, конечно! – воскликнул градоначальник. – Еще в начале восьмидесятых годов. Когда в Свердловске работал тоталитарный и жесткий секретарь обкома. А я начинал свой трудовой путь крепкого хозяйственника. Читая его выступление на XXVI съезде КПСС, я заподозрил неладное…

– Но когда он выступал на съезде, – подсказал градоначальник, – его слышала вся страна. А вы ведь, конечно, обо всем догадывались и раньше?

– Ну само собой! – удовлетворенно кивнул мэр. – Помню, еще ребенком… Увидел как-то на улице клочок газеты. Сами понимаете, тогда в нашем городе еще можно было увидеть мусор на улицах. Газеты там валялись совершенно запросто или окурки… Это теперь я навел порядок, а тогда – просто завалено все было газетами! Так и летали по улицам! Ну и вот, с присущей мне тягой к чтению открыл я, малец, газету… и читаю: «От нашего екатеринбургского корреспондента».

– Свердловского, – поправил пресс-секретарь.

– Ну да, да! Отлично трудится на коммунистической стройке прораб Ельцин Борис Николаевич. Ой, подумалось мне, это что-то не к добру. Нехорошо как-то. Большие беды будут стране от этого человека. Не иначе как я рожден остановить его, выступить противовесом ему! Спасти от него Отечество, всю Россию!