Текст книги "Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки"
Автор книги: Дмитрий Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ
После того как Владимир Красное Солнышко благополучно окрестил Русь, ему понадобилась опора в виде передовой части народа. Срочно созвал он трех богатырей и предложил объединиться на почве лояльности.
– Да мы же разные, – степенно произнес Алеша Попович как человек наиболее продвинутый. – я с большей хитростью беру, Добрыня по чрезвычайным ситуациям, Илюша вообще не очень умеет разговаривать.
– Оно, гм, конечно, – вздохнул Муромец. – ёжели допустим, кого через бедро, по-нашему, по-грековски… это мы завсегда. Но ежели партия власти, то это не того…
– Как князь скажет, так и будет, – лояльно заметил Добрыня Никитич, прозванный Добрынею за то что по широте своей натуры вечно лез выручать всех из чрезвычайных ситуаций: то коня на скаку остановит, то избу подожжет, да сам же в нее и войдет.
– Золотые твои слова, Добрынюшка, – кивнул Владимир Красное Солнышко. – Без партии власти я кто? А с партией власти я гоп-гоп-гоп!
Поначалу, конечно, объединение Добрыни, Алеши и Ильи в политическую организацию центристского толка было встречено в Киевской Руси с понятным недоверием. Известное дело, неразвитость. Кто острил про лебедя, рака и щуку, кто собирался в альтернативные партии. Змей Горыныч, аффинировав к себе еще две головы, смачно шипел что-то насчет политической незрелости. Он совершенно иначе представлял себе судьбу Отечества и не прочь был покняжить. Соловей-разбойник свистел в два пальца. Партия власти совершенно не представляла, что ей делать. По личному княжескому заказу для дворца была срочно изготовлена копия известной картины Васнецова «Три богатыря», на которой Илья, специалист по греко-римской борьбе, тупо глядел вперед, словно выглядывая супостата, а чрезвычайщик Никитич купно с хитрецом Поповичем картинно хватались за мечи. В таких позах богатыри и проводили большую часть своего времени, практически не двигаясь с места.
Покуда они так определялись со своим политическим лицом, Красное Солнышко восходило все увереннее и вскоре залило своими лучами всю Киевскую Русь. Поначалу, конечно, кое-кто еще попискивал, что солнышко подозрительно красное и обладает имперскими амбициями, но вскоре эти разговоры прекратились, потому что припекало все основательнее. С остатками язычества расправлялись беспощадно, усобицы пресекались на корню, семь княжеских наместников усердно доносили в Киев обо всех беспорядках на местах, и даже среди дятлов в киевских лесах полно набралось добровольных осведомителей. Впервые за время существования древнерусской государственности древляне, вятичи, кривичи и прочие представители народа почувствовали на себе железную руку мобильного лидера. Нечисть, затаившаяся по лесным углам, капищам и урочищам, оказалась перед вполне конкретным выбором «служить или не быть».
Первым неладное почуял Змей Горыныч. Он всегда считал себя политическим тяжеловесом, и не без оснований. Хотя при воцарении Красного Солнышка он уже получил как следует по всем трем шеям за неумеренные амбиции, на своей территории он все еще был царем, богом и воинским начальником, и земледельцы, проживавшие под его властью и обираемые до последнего поросенка, все еще считали себя привилегированной частью населения. Терпеть такого двоевластия, однако. Красное Солнышко отнюдь не собиралось. Для начала был законодательно ограничен пищевой рацион Горыныча: согласно новым правилам корму ему полагалось уже не на троих, как в языческие времена, а на одного, хотя бы и трехглавого. После князь несколько раз тактично намекнул, что время политических динозавров прошло. Голов у змея как-никак было три, и оттого он раньше прочей нечисти смекнул, что период переговоров на этом закончился, а дальше надо либо громко клясться в вечной верности, либо прощаться с головами. Однажды, ясным апрельским утром, мирно дремавшие на своих конях богатыри были разбужены жалобным шипением.
– Чтой-то серой понесло, – протирая глаза, заметил Добрыня.
– Супостат, что ли? – обнадежился Муромец, привычно делая ладонь козырьком: этот жест позволял одновременно отдавать честь и присматриваться.
– Рептилию чую! – догадался Алеша и первым схватился за меч.
– Ну, чего приполз? – спросил Муромец, разминая затекшие члены. – Биться хочешь? Давно что-то я не бился…
– Какое биться, Илюша! – замотал всеми тремя головами Змей Горыныч. – Нешто можно биться во времена формирования новой национальной идеологии! Ты народный герой, я народный герой… чего нам делить-то!
– А обзывался! – вспомнил злопамятный Попович. – Говорил, мол, политические младенцы! под себя ходим! Я, говорил, дуну, плюну – и нету никакого единства! То ли дело я – три головы, одна пищеварительная система!
– Господи! – набожно воскликнул Горыныч, проникшийся новой верой. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Ну хотите – зуб! Поймите, истина не всегда фазу пробивает себе дорогу: нужно привыкнуть, посмотреть, как оно будет… Но теперь я проникся, совершенно проникся и прошусь к вам. В конце концов, у меня огромный опыт управления, и вообще шесть голов лучше, чем три.
Богатыри переглянулись.
– Оно бы можно, – кротко предложил незлобивый Муромец. – Будем на ем чайник кипятить… каклеты…
В доказательство его слов Горыныч несильно пыхнул пламенем. Добрыня прикурил.
– Да, но платформа? – спросил рассудительный Алеша. – На какой платформе мы объединимся? Слышь, чудо-юдо, есть ли у тебя убеждения?
– А как же! – хором воскликнули три головы. – Центристы мы!
– Неправда, – покачал головой Добрыня, – это мы центристы.
– Ну так и мы по тому же принципу устроены! – заорали головы. – Вас трое, и нас трое! В центре центр, а по бокам солидарные левые и правые! Вы сами-то за что?
– Мы за добро, – уверенно сказал Добрыня. – За все хорошее мы.
– Ну и мы за добро! – крикнул Горыныч. – Кто же против добра-то? Я очень люблю стариков и детей! Стариков, конечно, меньше, потому они жестче. Но с голодухи, бывало, что и стариками не брезговал. А дети – это вообще милое дело! Дети, хорошо я к вам отношусь?
– Отлично, батюшка! очень вами довольны! – хором запищали дети из горынычева брюха. У него там была своя небольшая пионерская организация.
– Да ладно, – не очень уверенно сказал Добрыня. – Чего там, Леш. Нам князь еще спасибо скажет. Он сам же говорил: чем больше, тем лучше. Ну и будет у него большая партия власти, поголовье сразу вдвое увеличится. Он что, против?
– Ну давайте, – решил Муромец. – Ты же, змеюшка, не будешь больше бесчинств творить?
– Никогда! – замотал головами Горыныч. – То есть буду, но исключительно в рамках партии власти!
– А, – махнул рукой Попович, – валяй. Будем большой партией политического центра. А что это там свищет?
Свист и шелест крыльев неутомимо приближались. Вскоре на поляну, где новоявленный член партии власти лакомился кровавой пищей, а три богатыря привычно бдели на выносливых конях, осторожно спланировал Соловей-разбойник.
– Здорово, ребята, – отдуваясь, приветствовал он носителей державной идеологии. – Предложение имею. Свистуны нужны?
– Да мы сами с усами, – добродушно усмехнулся Муромец, заложил в рот два пальца и пронзительным свистом обрушил несколько вековых сосен.
– Свистнуто, свистнуто, – снисходительно заметил Соловей-разбойник, – но свистнуто очень средне. Вот гляди!
В ту же секунду у Ильи Муромца свистнули шлем, у Поповича – кольчугу, у Никитича – удостоверение, а лес кругом полег в радиусе пятнадцати верст.
– Н-да, – задумчиво произнес Алеша. – И ты полагаешь, что эти твои способности могут пригодиться в партии власти!
– Да конечно ж! – отозвался Разбойник. – Да совершенно ж естественно! Я как об чем свистну – тотчас все об этом заговорят. Никакой медиа-империи не надо. Вы мне только скажите, про кого свистеть, – и в ту же секунду я ка-ак…
Он уже набрал новую порцию воздуха, но Илья решительным жестом остановил его:
– Довольно, довольно. Берем.
Довольный Разбойник разлегся у конских копыт и, насвистывая народную песню «Милая моя, чудище лесное», принялся почесывать себя под перьями.
– Однако земля дрожит, – поделился наблюдением Горыныч. – Кто это там еще в наш нерушимый монолит?
В ту же секунду вместо ответа на его вопрос на поляну гулко рухнула ступа. Ступа передвигалась скачками, чем и объяснялась дрожь земли. Из летательного аппарата, ковыляя на костяной ноге, тяжело вышла Баба Яга.
– Женщины Киевской Руси к вам с поклоном, – проскрежетала отвратительная старуха.
– Чего тебе надобно? – грозно спросил Добрыня. – Мы благотворительностью не занимаемся. То есть занимаемся, но ровно в тех пределах, которые определены властью…
– Да какая мне благотворительность, милок! – замахала руками Яга. – Мне бы в партию, партейной быть хочу на старости лет… Чтоб хоть помереть с членским билетом, э-хе-хе…
– Да куда ж тебе в собственную княжескую партию?! – возгласил Добрыня. – На себя посмотри, ты ж нам все представительство попортишь! Изо рта тухлятиной несет, на щеке бородавка, на лбу другая! Нечисть болотная, скольких ты богатырей себе на завтраки ухомячила, ненасытная ты утроба, пережиток язычества!
– Именно, именно что пережиток язычества, – закивала старуха. – Фольклорным персонажам, рассказывают, один конец хотят сделать. Водяные, лешие, кикиморы болотные третий день слезами умываются: нет, говорят, нам места в стране победившего христианства! Но ты пойми, милок, и наши резоны: новая национальная идеология – оно, конешно, хорошо. Но ведь и мы все – вот они, имеемся в наличности! Нас-то ты куда денешь? Пока последний леший вымрет, не один век пройдет, а князю власть укреплять надобно немедленно. Вот мы и предлагаем… в виде разумного как бы компромисса… Опять же мною не брезгуй, я кадр ценный: жабьей слизью привораживаю электорат. Или ты думаешь, князь престол получил без нашей помощи? Да я и свидетелей приведу, что ворожила ему, вот глянь-ка! – И мерзкая старуха пустилась в непристойную пляску, высоко задирая костяную ногу. Тотчас со всего леса слетелись вороны, гулко грая: «Владимира Кра-Кра-Красное солнышко в князья! Он сделает нашу родину кра-кра-краше!»
– Видал пиар? – прищелкнула языком бабка. – Для Горыныча берегла, да раз уж не сложилось у него – берите. Выборы-то, чай, не последние…
– Какие выборы, бабка?! – осадил старуху Добрыня. – У нас тут, чай, не Новгород!
– Оставь ее, Никитич, – прошептал Попович, – мало ли… Все-таки она народ…
– Народ, хлопчики, – закивала бабка, – как есть народ! Ну как, берете в партию? А то, сами знаете, беспартейным ноне на болоте неспокойно.
– Транспорт зарегистрирован? – сурово спросил Добрыня.
– А как жа! – воскликнула бабка, плюнула на ступу и протерла рваным рукавом своей кацавейки. На ступе проступил регистрационный номер скифских времен.
– Да Бог с ней, пущай вступает, – разрешил Илья. – Все ж таки женщина, у нас пока ни одной не было. Еще бы нам представителя славного поколения отцов…
Словно откликаясь на его призыв, из леса валко приковылял леший с густо-зеленой бородой из мхов и лишайников, со свитой из бледных поганок и румяных мухоморов. Следом за ним визгливой толпой, приплясывая и брызгаясь болотной жижей, тянулись кикиморы.
– Это еще что за нечисть? – брезгливо повел носом Попович.
– В партию вла-а-асти! – нестройно пропели кикиморы.
– Да разделяете ли вы нашу идеологию?! – рявкнул Горыныч на правах партийца со стажем.
– Как есть разделяем! – рапортовали добровольцы.
– А в чем же ваша идеология? – хитро прищурился Попович.
– Любовь к родным лесам, – начал леший.
– И болотам! – вякнула старшая кикимора.
– Властная вертикаль…
– Опять же добро…
– Побольше добра! – заухал филин на плече у лешего.
– Владимир – наш князь! – импровизировал Соловей-разбойник, входя во вкус. – Всех побьем! Заокеанских воротил к ногтю! Тридевятое царство с его кредитами – на хрен!
Слыша эти крики, Владимир Красное Солнышко в своем Дворце заметно приободрился.
– Эк народ поддерживает мои инициативы! – заметил он.
– Так точно-с, – рапортовал стряпчий.
– Поразительно, как быстро я всех построил! – изумлялся князь. – Что значит монотеизм! Теперь я всех идеологических противников… буквально одним махом! Моно-махом, по-заморски говоря! Может, мне и впрямь стоит назваться Владимиром Мономахом?!
– Никак нельзя-с, еще рано-с, – робко напомнил стряпчий. – Еще сто лет, не менее!
– Да кто ты такой, чтобы мне указывать, невымыто ерыло! – прикрикнул князь. – Читай академика Фоменко! Ежели его почитать, то мы все одно и то же лицо: и Владимир Красное Солнышко, креститель Руси, и Владимир Мономах, объединитель Руси, и Владимир Ульянов, модернизатор Руси, и Владимир Путин, унификатор Руси!
Стряпчий почтительно умолк. Восторженные крики за стенами дворца усиливались.
– Пойти, что ли, поприветствовать подданных, – заметил князь, слез с трона и вышел на балкон.
Взору его открылось неописуемое зрелище. Посреди главной киевской площади восседали три богатыря, а вокруг них ликовало море разливанное всякой нечисти: заливисто свистал Соловей-разбойник, да и свистал-то что-то препохабное – попурри из «Прощания славянки», «Степь да степь кругом» и «Марша коммунистических бригад»; притопывала костяной ногою Баба Яга; кикиморы и русалки, распустив зеленые мокрые волоса, ритмично щелкали хвостами. Горыныч пыхал пламенем, делая салют. Вся лесная, речная и пустынная нечисть, которая только водилась в обширных владениях князя, от домовых до водяных, от ведьм до колдунов, сошлась непосредственно под балкон верховной власти с намерением засвидетельствовать свою лояльность.
– Что это, Бэрримор? – выругался по-заморски киевский князь. По-русски это примерно означало «Что за фигня?!».
– Партия власти, сэр, – бодро рапортовал Илья, на кушавшийся по случаю празднества хмельной браги, которую в изобилии приволокли ведьмы. – Народ дружно вступает в центристскую организацию, которую мы уже назвали Партией Интеграции – За Демократию, Единство, Центризм! И аббревиатура получается удобная, привычная русскому слуху.
Князь пожевал губами, составил аббревиатуру и позеленел.
– Ну, – сказал он грозно. – А какая у вас оппозиция?
– Нету у нас оппозиции! – радостно заорал Горыныч. – Какая ж у нас, у таких, оппозиция! Всех огнем пожжем, слизью задушим! Аида к нам, Володюшка, трын-траву курить!
– Ну раз так, – проскрежетал князь, – я буду ваша оппозиция…
Но этого зубовного скрежета никто уже не расслышал. Страна, уставшая от распрей, наслаждалась единством. Скоморохи гудели в дудки.
– Я об одном только думаю, – тихо склонился Никитич к Поповичу. – Об чем же теперь сказки-то будут складывать? Все же за добро, кто же против-то? Ведь об нас теперь ни одной сказки, ни одной былины не будет!
– А тебе оно надо? – тяжелым, хмельным голосом спросил Попович.
– Да нет, в общем-то… Так, интересно…
Ну и не задавай глупых вопросов, – отвернулся Попович и отхлебнул еще медовухи, изготовленной кикиморами из болотных кувшинок. – Слышь, Соловушка! Грянь-ка еще раз нашу, русскую: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»!
КЛЕЦ, или ПРАВДА О СЛУЧАЕ МИСТЕРА ВОЛЬДЕМАРА
От авторов.
«Правда о случае мистера Вольдемара» – известный рассказ Э. По.
Все цитаты из детского фольклора, приводимые в тексте, абсолютно подлинны и почерпнуты авторами как из собственной памяти, так и из собственной дочери.
В июне Путин собрал олигархов на традиционную встречу: обычно во время таких посиделок они ему говорили, что делать, а в благодарность получали гарантии независимости и другие мелкие подарки.
Большой стол был, как всегда, уставлен пирожными и лимонадом (крепче лимонада никто из олигархов не употреблял). Олигархи рассаживались, хихикая и весело толкаясь. Они не собирались целый месяц, за это время каждый успел прикупить новые игрушки и цацки. Один хвастался шоколадной медалью, другой – заводиком, третий прикупил железную дорогу, совсем как настоящую, с вагонами, и теперь радостно раскладывал ее на столе. Как всегда, двое ссорились, выясняя, чья Семья лучше и у кого Папа круче. Обычно Путин с улыбкой умиления посматривал на резвых гостей, наполнявших Кремль весельем и непосредственностью. Но на этот раз Владимир Владимирович был хмур и сосредоточен.
– Ребята, – начал он грустно. – Я вам очень благодарен за все. Но обстоятельства требуют, чтобы одного из вас посадили.
– Как – посадили? – залепетали потрясенные олигархи. – Куда посадили?
– Сдали, слили, поставили в угол, – терпеливо объяснил Путин. – Чтобы народ видел, как идет борьба с коррупцией. Мне правда очень грустно, братцы. Но, во-первых, интересы государства превыше всего, а во-вторых, это же понарошку.
– Такая игра? – с пониманием спросил Березовский, очень любивший новые, азартные игры.
– Да, Боря, – печально кивнул Путин. – Трудная, опасная и увлекательная игра. Называется «Бутырочка». Вам остается только выбрать, кому водить.
– Давно пора, – рассудительно сказал старший олигарх Владимир Петрович, друг толстого Юры. – Мы всегда говорили.
– А кто за мною повторяет, тот в уборную ныряет, – неодобрительно сказал Путин, в упор, посмотрев на непрошеного союзника. Владимир Петрович стушевался.
Путин вышел, оставив за себя Волошина, чтобы тот доложил о результатах олигархических разборок. Некоторое время гости сидели молча, переваривая услышанное.
– Березовского! Березовского! – зазвенело сразу не сколько голосов, когда прошел первый шок.
– Меня? – переспросил шустрый быстроглазый Боря, надкусывая расползающийся эклер. – Да, меня можно. Меня всегда можно. – И говорил, и ел он с необыкновенной быстротой, держа пирожное двумя передними лапками и обгрызая его острыми зубками, при этом успевая внимательно оглядывать каждого и стремительно, как белка скорлупой, сыпать словами. – Меня очень можно, но по трем причинам бессмысленно. Во-первых если все время одного меня, то это не борьба с коррупцией, а игра в одни ворота. Меня в прошлом году уже осалили, и кому было лучше? Спросите Евгения Максимовича, было кому-нибудь лучше? Во-вторых, я народный депутат, и у меня неприкосновенность. А снимать ее с меня вы замучаетесь. И в-третьих, я все равно выкручусь. Это все знают. Так что меня бессмысленно. – Он доел пирожное и обвел коллег карими, чуть навыкате, хитрыми глазками.
– Надо жребий бросить, – предложил пухлый, рассудительный Фридман в маячке с огромной буквой «Альфа» на пузе.
Стали бросать жребий. У единственного курящего – Потанина – нашлись спички. Решили, что кому достанется обломанная, тому и водить, то есть сидеть, но хитрый Абрамович заметил, что у Потанина все спички обломанные, так что кто первый потянет, тот и продует. Тогда стали сдавать карты – кому выпадет туз пик. Карты нашлись у Ходорковского, но опытный Смоленский заранее просмотрел колоду и обнаружил, что все шестерки из нее давно слиты, потому что шестерки умирают первыми, а зато есть шесть тузов пик и два джокера. Такими картами хорошо было играть в «Акулину». Поиграли немного в «Акулину», Швидлер проиграл два пирожных, но Волошин постучал ручкой по бутылке лимонада и напомнил олигархам, что они больно уж развозились, – надо дело делать.
– А давайте в вышибалу! – воскликнул резвый, спортивный Мамут. – Вон у меня и мячик есть!
Стали играть в вышибалу, но увлеклись, перешли сначала на «картошку», потом на футбол. Березовский засветил: в глаз Гусинскому, тот расплакался и стал кричать, что в его лице в глаз получила свобода прессы и мировое еврейство, остальные разделились: кто-то бросился его утешать, кто-то издевался.
– Ню-ю-юня! – дразнился Березовский. – Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!
– Я мировому сообществу скажу! – плакал Гусинский, размазывая сопли по щекам.
– Ябеда-корябеда, турецкий барабан! – кричал Лесин. – Кто на нем играет – противный таракан!
– Ребзя, так нехорошо, – примирил всех рассудительный Потанин. – Мы в игрушки играемся, а тут решается судьба страны. Давайте выбирать.
– Голосовать! Голосовать! – радостно запищали олигархи. Голосование прошло бурно, но во всех случаях давало одинаковый результат: по каждой кандидатуре голосовали все, кроме того, кого предлагалось слить. В результате явного лидера выявить не удалось.
– А давайте посчитаемся! – нашелся Ходорковский. – Я помню, когда Толю Быкова сдавали, так тоже считались. И все были довольны.
– Кто знает хорошую считалочку? – возликовало собрание. – Давайте, давайте!
– Я знаю, – сказал Чубайс. – Эне, бене, раба, квинтер, контер, жаба.
– Неинтересно! – вскричал Вяхирев.
– Зато коротко, – солидно сказал Чубайс. – Мобильно.
– Нет. нет! Давайте лучше мою! Дзюба-дзюба-дский-ба-дзюба, дзюба-дони-дони-ми, а дони ши, а дони ши о шани буба-буба-буба-буба, а-а-а, а дони ши, – Вяхирев трижды хлопнул в ладошки, – а-ми (и еще трижды хлопнул), замри! Эне-бене-рики-таки, шурба-урба-сен-тебряки, эус-беус-космодреус-бис, на веревочке повис. Рыжая Наташка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся. Лягушка прыгала-скакала и Наташке в рот попала, бамс!
– Эту абракадабру никто, кроме тебя, не запомнит, – надулся Лисин.
– Ну и что, я и посчитаю, – уверенно сказал Вяхирев и, не дожидаясь ничьего согласия, завел свою песнь, но машинально посчитал и Волошина, после чего был лишен права голоса. Волошин долго еще глотал валокордин и сосал нитроглицерин.
– Я знаю, я знаю! – закричал темпераментный Бендукидзе, большой гурман. – За стеклянными дверями стоит Мишка с пирогами (Лесин поморщился). Мишка, Мишенька, дружок, сколько стоит пирожок? Пирожок-то стоит три, а водить-то будешь ты! – и он резко выбросил палец в сторону Евтушенкова.
– Неправильно, неправильно! – закричал Евтушенков. – Это неправильная считалка! Вот я другую знаю! – и он принялся считать, четко отрубая ритм и резко тыча пальцем в грудь каждого считаемого:
Солнечный круг, немцы вокруг,
Путин пошел на разведку!
В ямку упал, ножку сломал и на прощанье сказал:
«Пусть всегда будет водка, колбаса и селедка, и зубной порошок, чтобы чистить горшок!»
Горшок выпал Гусинскому, но тот немедленно среагировал:
– Я горшки обошел и до Ленина дошел!
По законам олигархии, если кто быстро перепасовывал наезд, того не трогали и даже уважали.
– А давайте «раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять», – предложил Чубайс.
– Что ты все скучные какие предлагаешь! – осадил его Березовский. – Это каждый дурак знает!
– Я дурак? Я дурак, да? – обиделся Чубайс.
– Да! – с вызовом ответил Березовский. Он никогда не боялся спорить с властью, особенно после получения депутатской неприкосновенности.
– Я дурак, а ты умный, по горшкам дежурный! – заявил Чубайс. Олигархи зааплодировали: им нравилось, когда Березовского ставили на место.
– А я вот какую знаю, – вступил Абрамович. – Меня на Чукотке научили. Шла машина темным лесом за каким-то интересом, инте-инте-интерес, выходи набукву С!
Все с любопытством посмотрели на Смоленского. Еще не было случая, чтобы Смоленский не отмазался.
– А буква С не подошла, выходи на букву А! – не оплошал он и на этот раз.
– Отоврался! отоврался! – радостно кричали олигархи, хлопая Смоленского по плечам. Авен насторожился и поежился.
– Нечестно! – сказал он. Я лучше знаю. Катилась мандаринка по имени Иринка, в школу не ходила, двойку получила. А когда пошла опять, получила цифру пять. А когда пошла домой, получила цифру ноль!
Ноль выпал Лесину. Лесин был человек с железными нервами.
– Я в такие бессмысленные игры не играю, – пожал он плечами. – Что за бредовый текст! Я предлагаю старый, проверенный вариант: эники-беники-ели вареники, эники-беники-клец!
Клец выпал Гусинскому. Но Гусинский тоже был не пальцем делан и немедленно нашелся:
– Там продолжение, продолжение! Эники-беники-клец, вышел советский матрос!
Матроц, как всегда в считалочках Гусинского, выпал Березовскому.
– Это что еще за матроц! – возмутился Березовский. – Матроца не бывает! Это все ваши еврейские штучки!
– Еврей, еврей! – заобзывались олигархи, обрадовавшись поводу потыкать пальцем в одного из себя.
– А ты не еврей, да? – обиженно спросил Гусинский. – Я еврей, а ты не еврей?
– А я карачаево-черкес! – радостно запрыгал Березовский, показывая удостоверение.
– А я чукот, а я чукот! – весело вторил ему Абрамович, тоже размахивая удостоверением.
– Не чукот, а вовсе чукча! – поправил его Фридман.
– Сам ты чукча, а я чукот!
Воцарилось веселье. Кто-то тыкал пальцем в Гусинского и обзывался, кто-то пел, кто-то скакал на одной ножке. Чубайс чеканил мячик. Потанин бегал вокруг стола и в избытке жизненных сил пел песню:
– Сидели два матроца, курили папироцы! Один недокурил, собаке подарил!
– Кто обзывается, сам так называется, – угрюмо сопел Гусинский. – Я Биллу Клинтону скажу.
– Собака побежала, начальнику сказала! – продолжал петь Потанин, забравшись на стол. – Начальник рассердился и в чайник провалился!
– Ребята, ребята! – пытался Волошин урезонить расшалившуюся тусовку. – Вы же так и не выбрали! Напоминаю: если вы не выберете одного, придется посадить всех!
Это отрезвило собравшихся. Олигархи тяжело плюхнулись на стулья и налили себе лимонаду.
– А я знаете как умею? – сказал Лесин, отдуваясь. – Я вот какую знаю: давайте, выставляйте кулаки! Все выставили пухлые кулачки.
– Не один, оба! – командовал Лесин. – Ты, Лисин, не отвиливай! – подбодрил он почти однофамильца. – А теперь поехали: шла кукушка мимо сеток, а за нею стая деток, все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!»
Церемония была действительно сложной, как и большинство лесинских церемоний, и такой же юридически безупречной. Ткнутый пальцем в итоге очередного произнесения «Кукушки» убирал один кулак. Кто первым оставался без кулаков, тот выходил. Последними с кулаками остались, естественно, Гусинский и Березовский. Напряжение нечеловечески возросло.
– А я еще вот какую знаю, – быстро затараторил Березовский. – Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала…
– Не сбивай, Боря, – сквозь зубы сказал Лесин. – У нас общие правила для всех.
Гусинский обреченно зажмурился.
– …Все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!» – закончил Лесин. Березовский вышел. Гусинский остался.
– Ты знал, ты знал! – кричал Гусинский. – Это несчитово! Все подстроено! Это ты, Чубайс, наглая рыжая морда!
Чубайс отвернулся. Он никогда не мстил обреченным и только жалел, что однокашник проигрывает так некрасиво. Это клало тень на профессию.
– Ладно, Вован, – сказал Ходорковский. – Все было честно, все видели.
– Ну почему всегда я! – расплакался Гусинский. – Как обыск, так у меня, как в масках – так у меня!
– Да хоре, Вова! – не выдержал Евтушенков. – Чего ты как маленький! Ты же сам попросил, чтобы к тебе пришли в масках! Ты их сам заказал, чтобы рейтинг поднять! (Имелся в виду забавный эпизод, когда в офис Гусинского явились веселые гости в масках зайчиков, белочек и трех поросят, чтобы немного развеять олигарха, чье угрюмое оппозиционное бурчание всем надоело.)
Гусинский понял, что отступать некуда. Он приготовился проигрывать с достоинством.
– Ну хорошо, – сказал он важно. – Уговорили. Но только на моих условиях.
– Какие условия? – насторожился Волошин. – Если отдельные олигархи думают, что могут диктовать свои условия государству, то государство им очень скоро докажет совершенно обратное…
– Не надо, Саша, – отмахнулся Березовский. – Все свои. Говори, Володя, свои условия.
Все-таки никто не знал, на каком количестве осаленных олигархов остановится Путин, и следовало на всякий случай оговорить пристойную обстановку.
– Во-первых, не больше чем на четыре дня, – важно начал Гусинский, вообще очень любивший общее внимание. Он почувствовал, что в его положении есть существенные плюсы: теперь все остальные олигархи перед ним как бы слегка виноваты, он мученик и может диктовать условия. – У меня переговоры.
– У всех переговоры, – крикнул Абрамович.
– Ладно, ладно, – записал Волошин, имевший указание не слишком перечить олигархам, когда они наконец изберут агнца на закланье. – Четыре дня.
– Или даже три, – нажал Гусинский.
– Первое слово дороже второго! – рассердился Волошин.
– Первое слово съела корова, – с достоинством парировал Гусинский.
Олигархи одобрительно зашушукались. Вообще с тех пор как Гусинского решили закласть, его авторитет неуклонно возрастал. Березовский ему даже немного позавидовал и решил, что в следующий раз надо будет посчитаться как-нибудь так, чтобы подставиться самому.
– Итак, на три дня, – продолжал Гусинский. – Мобильник, конечно, сохраняется, это вне обсуждения…
– Мобильник не положено, – виновато сказал Волошин. – Холодильник.
– Да, холодильник, телевизор – это само собой, это я даже не упоминаю. Номер желательно двухместный, – Гусинский из книг знал, что в одноместном скучно.
– Двухместных нет, – покраснел Волошин. – Только трехместные.
– Да вы что! – возмутился Гусинский. – Совершенно уже деградировали, вообще! Двухместных номеров нет! У нас правовое государство или что?
– Знаешь, Володя, ты не заносись, – отечески сказал Волошин. – Ты все-таки не на курорт едешь. Еще девочек закажи.
Олигархи подло захихикали. Перемены их настроений, как и во всяком детском сообществе, были стремительны: недавний кумир немедленно обращался в изгоя.
– Джакузи ему, джакузи! – закричал Лисин, тыча пальцем в Гусинского.
– Массажиста!
– Фрикасе и консоме!
– Тише! – утихомирил их Березовский. – Не зарекайтесь, братцы. Завтра любой из нас может вот так же…
Воцарилось подавленное молчание.
– Да! – вспомнил Лесин. – Мы же со статьей не определились!
– Статья! статья! – зашелестело вокруг стола.
– Валютные махинации, – задумчиво перечислял Волошин. – Изготовление и распространение клеветнических измышлений… ах нет, пардон, это отменено. Незаконная приватизация… но под это можно всех… А! «Русское видео»! – внезапно осенило его.
– А клеветнические измышления никак нельзя? – с надеждой спросил Гусинский. – Или, может, хоть измена Родине? Это страшно поднимет рейтинг, страшно!
– Никак, – покачал головой Волошин. – У тебя не набирается на измену.
– Ну может, двойное гражданство?
– У всех двойное гражданство! – по обыкновению крикнул Абрамович.
– А. ладно, черт с вами, – сказал Гусинский. – «русское видео» так «Русское видео». Хотя предупреждаю – по этому делу вы ничего не накопаете. Там все чисто.
– Да знаю я, – отмахнулся Волошин. – Нам же и надо, чтобы все чисто. Главное – видимость, остальное – радио.
Олигархи поняли, что собрание закрывается, и потянулись к выходу, толкаясь и облегченно подпрыгивая. На прощание все со значением подошли к Гусинскому, которого прямо из Кремля увозила черная машина, и пожали руку.
– А с тобой я больше не дружу, – сказал Гусинский Березовскому. – Не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок.
– Ой-ой-ой! – передразнил Березовский. – Какие мы нежные! Рева-корова!
