Текст книги "Как Путин стал президентом США. Новые русские сказки"

Автор книги: Дмитрий Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Но на ухо Гусинскому шепнул:

– Если что, Вова, мы с тобой. И письмо подпишем, и – если они вдруг условия не соблюдут – напильник в буханке передадим…

Березовский очень любил книжки про Тома Сойера и хорошо знал, как организуются побеги.

И они разошлись. А Гусинский остался водить. Через три дня его выпустили. Тогда олигархи снова собрались считаться. Но это уже другая сказка.

МИША ЕСТЬ

Его стремительная карьера началась в Советской Армии. Еще на медкомиссии стройный и рослый призывник так поразил врачей статями, а в особенности командным голосом, которым отвечал на вопросы что главный военврач, сам непроизвольно подобравшись, вынес решительный вердикт:

– Этого – в роту почетного караула.

И действительно: из такого, как Миша, танкист не мог получиться в силу роста, связист – в силу интеллекта, а в десант такого представительного красавца упекать было жалко, да и парашютов уже не хватало. И потом, десантнику злость нужна. А на круглом Мишином лице читалась такая добродушная покладистость, что рота почетного караула, давно ставшая символом государства Российского, представлялась для него идеальным местом.

И действительно – служба у Миши заладилась, а больше всего удавалось ему лихое, молодцеватое «есть!». То есть он, конечно, и прочие солдатские реплики в великом воинском спектакле подавал исправно – «так точно», «никак нет», «не могу знать»… С появлением на погонах двух лычек его лексикон вынужденно расширился до сержантского уровня – «стройся», «разойдись» и «за время моего дежурства происшествий не произошло». Но и двулычный Миша лучше всего произносил все те же заветные буквы:

– Й-есть!

А поскольку служба его проходила не просто в Москве, а главным образом в историческом ее центре, вблизи Кремля, в соседстве Госплана СССР, который еще и не подозревал, что скоро будет называться Думой, – паренька, как в песне поется, приметили. Обходит однажды старенький генсек роту почетного караула:

– А что, хлопцы, тушенка у вас есть?

– Есть! – рапортует Миша своим волшебным голосом. Генсек медово улыбается:

– Так-так… А свободное время для переписки с родителями?

– Й-есть!

– А подшивка «Красной звезды» в Ленинской комнате?

– Ййй-есть!

Да где же видано, чтобы человек с таким талантом пропадал? И Миша оказался в Госплане.

Это ведь только так называлось – министерства, ведомства… На самом деле вся советская система была насквозь военизирована, и настоящая карьера в ней начиналась со службы в Советской Армии. Кто особенно удачно припахивал молодняк – того бросали руководить производством, кто оформлял Ленинскую комнату или играл на барабане – отправлялся в Минкульт или Минпрос, кто лучше других стучал, но уже без барабана, – шел в особисты. Кто зычно командовал или четко ходил строевым – составлял элиту нашей командной экономики. Одному замполиту повезло дослужиться до генсека, на каковом посту он тут же вручил сам себе орден «Победа». Наследовал ему особист. Рота почетного караула традиционно пополняла собой ряды управленцев, если не считать одного самого ограниченного, по кличке Коржик, который в конце концов подался в писатели. А уж те, кто совсем ни на что не годился, оставались в Министерстве обороны – оборонять то, что еще осталось в результате деятельности других ведомств. Первым делом, понятно, Мишу отправили на курсы иностранного языка, потому что в те времена иностранцы уже существовали и в Россию изредка наезжали. Их тоже интересовали вопросы, есть ли у нас свобода слова и колбаса, и надо было отвечать по-иностранному.

Впрочем, переподготовка была несложная: «есть?» звучит по-английски почти так же, как и по-русски, поскольку, говорят, и команда-то эта пришла к нам от английского «yes, sir!». И вообще английский – язык довольно простой: «it is» (это есть) звучит на нем почти так же, как «ат еазе» (то есть вольно, мол, разойдись), и потому с помощью нехитрого набора «йес ыт из» можно выразить практически любую мысль, способную посетить сержантскую голову.

Обучение, как и везде в руководстве страны, сплошь профильтрованном армией, шло по обычному солдатскому разговорнику. Наш солдат предполагал воевать на чужой территории, малой кровью и довольно простым набором фраз – «Стой, руки вверх, где прячутся полицейские?», «Какая дорога ведет на Берлин, Нью-Йорк, Вашингтон?», «Кто ваш командир?», «Где еда?», «Где банки, мосты, телеграф, телефон?»… Ну и еще так, по мелочи, – «thanks» (спасибо), «it is a boy» (это мальчик), «I want to eat» (я хочу есть) и «show me please where is the Soviet embassy» – «покажите, пожалуйста, где тут советское посольство».

Ну и, конечно, Миша выучил по-английски все команды, принятые в Советской Армии. В армиях вероятного противника такой команды, как «правое плечо вперед», и близко нет, а ходить одной «левой!» там вообще не умеют, потому что уделяют строевой подготовке не в пример меньше внимания, чем в странах победившего социализма. Зато «кругом» и «лечь-встать» выходило у Миши замечательно – любой капрал позавидовал бы ему.

В обязательный госплановский разговорник советских времен входил также рассказ на тему «Моя семья» («Я имею отец, мать, брат, сестра, все они работают на заводе») и «Коллективная ферма» (так переводился на язык вероятного противника обыкновенный колхоз). Миша мог свободно сказать по-английски «это конь», «это корова», «это поле еще не вспахано» и даже «решения съезда – в жизнь». С этим багажом его свободно можно было показывать иностранцам, но в последние годы советской империи они наезжали к нам все реже и реже, и поэтому бывший сержант многое перезабыл. Между тем карьера его стремительно шла вверх: строевой шаг и грудь колесом в советской экономике очень ценились. Тем более настали времена великих перемен, Госплан упразднили, и новая власть стала поглядывать на рядовой и сержантский состав бывших, как говорится, министерств и ведомств: кого списать, а кто еще послужит. Все свое свободное время Миша отдавал физподготовке и строевому шагу, и потому его сначала произвели в руководители департамента Министерства финансов, а потом и в главные финансисты страны. Ошибкой было бы думать, что так называемая перестройка что-либо изменила в формировании правящего класса: чуть потеснили особистов, свердловский призыв крепко быканул против ставропольских, а в остальном обошлось.

Поначалу Миша процветал: его вне очереди произвели в лейтенанты. Новый генсек, называвшийся теперь президентом России, от дел постепенно отошел, перепоручив их семье, а в свободное от отдыха время обходил строй преданных ему экономистов:

– Ну что, есть денежки у народа?

– Есть!

– А экономический рост?

– Й-есть!

– А этого, как его… западные инвестиции?

– Ййй-есть!

– Хорошо, молодца… Возьмешь масла… Скажите там на кухне, чтобы масла дали ему… граммов пять…

– Служу!!!

Со временем Мишу за отличную службу передислоцировали в Жуковку, дали персональную казарму, лишнее одеяло, начали давать яйца не только по воскресеньям, а и по субботам, а самое главное – разрешили ослабить поясной ремень на два процента, вследствие чего он и заработал свою кличку «Миша – Два Процента», не содержащую в себе ничего оскорбительного. Прежде крепость натяжения ремня проверял лично генерал Лебедь, но теперь Мише, что называется, дали вздохнуть.

Особенным успехом пользовалась Мишина идея наладить выпуск ценных бумаг под честное слово главного органа в стране – Государственного Комитета Обороны, сокращенно ГКО. В Комитет обороны России верили все – жизнь показала, что самые дубовые здесь всегда оказывались и самыми несгибаемыми, поэтому бумаги ГКО охотно покупали во всем мире.

Однако не все коту масленица. Экономика, совершенно вышедшая из-под контроля, рванулась и понесла, в результате чего в один прекрасный день рубль, доселе стоявший по стойке «смирно», упал и больше не отжался. Доллар же совершил подъем переворотом и поднялся за один день в три раза. Этот августовский день 1998 года Миша не забудет никогда. Лейтенанта Кириенко пропустили через роту кремлевских курсантов и сослали в трехмесячный наряд по роте, где его перестало быть видно и слышно. Мишу вызвали на самый верх и напрямую спросили:

– Разговорник у тебя есть?

– Есть!

– Кое-что помнишь по-ихнему?

– В пределах!

– Поедешь разбираться, чтобы с нас долг не требовали. Сам видишь – мы своим-то платить не можем. Администрация на урезанном довольствии сидит, гречка кончилась, в министерствах перешли на гороховый концентрат. Переводчика с тобой послать не можем – еле наскребли на билет для одного. Что хочешь делай – умоляй, угрожай, – но только чтобы отсрочили платежи! Без договора не возвращайся – на очке сгноим. Кру…

На звуке «ом» Миша уже вылетел за дверь, поскольку ни гнить на очках, ни умирать на тумбе, ни вешаться в сушилке ему совершенно не улыбалось. И пока все его министерство, завистливо глядя Мише вслед, зубными тетками отскребало кремлевский плац в отместку за свое легковерие, лейтенант Миша – Два Процента уже летел в страны хищного капитала – выпрашивать отсрочку по долгам. В самолете он лихорадочно припоминал содержимое разговорника: мать, отец… где тут у вас дорога на Берлин, штаб, полиция, водокачка… банки, мостьи… вольно, отставить… караул! устал…

Казарма, в которой Мише предстояло вести переговоры, была оборудована по последнему слову техники. Пахло в ней не портянками и ружейной смазкой, как в Кремле, а дорогим парфюмом («Сволочи, чем сапоги смазывают!» – успел подумать Миша). Пайка, поданная к столу, была скромна, но все-таки больше кремлевской. Мишина попытка выполнить его фирменный «подход к начальнику сняв головной убор в полуприсяде», который всегда так умилял президента России, была в корне пресечена: его похлопали по плечу и предложили садиться.

«Подкупают», – мелькнуло в Мишиной голове. Он решил держаться до конца.

– Кто ваш командир? – напряженно спросил он у соседа по переговорному столу. Сосед кивком показал на Мишиного визави – судя по виду, типичную американскую воротилу.

– Чем вы объясняете происшедшее в российской экономике? Почему премьер Кириенко отказался продолжать выплаты по внешним долгам? – спросил доброжелательный, но строгий старик в золотых очках.

– Под его взглядом Миша совершенно смешался и в ужасе осознал, что не помнит по-английски почти ни слова, а те немногие фразы, что еще остались в его сознании, совершенно утратили смысл. Устав в таких случаях рекомендовал проявлять разумную инициативу, то есть действовать наугад, методом научного тыка.

– Так чем вы объясните решение президента Кириенко? – строго повторил очкастый. Миша с трудом понял его слова, уловив только «почему» и «Кириенко».

– It is a boy, – испуганно пролепетал лейтенант. Очкастый удовлетворенно кивнул. Похоже, он ждал именно такого ответа.

– Говорят, всем в России заправляет кремлевская семья? – спросил он суровее прежнего. Миша уловил знакомое слово «семья».

– Я имею семья, имею мать, все работаем на заводе! – воскликнул Миша.

– Всем трудно, голубчик, – улыбнулся очкастый. Ободренный его улыбкой, Миша зачастил:

– Вот конь, вот корова, а я голоден! Где еда? Я хочу пить!

– Угощайтесь, – очкастый придвинул к Мише еще одну тарелку, чем ободрил его окончательно. – А все-таки: будет ли рубль когда-нибудь расти?

– Лечь-встать! – скомандовал Миша сам себе и тут же выполнил скомандованное.

– Н-да, – скептически вздохнул очкастый. – А как вы оцениваете нынешнее состояние российской экономики?

– Это поле еще не вспахано, – пискнул Миша. Старик снова кивнул, словно получив подтверждение своих мыслей.

– И как вы думаете выходить из кризиса?

Вопроса Миша не понял и потому счел за лучшее на всякий случай скомандовать «Правое плечо вперед!», что почему-то обрадовало очкастого больше всего. «Я так и думал, что Россия не откажется от правого курса!» – бросил он через плечо кому-то из коллег и продолжил расспросы.

– А все-таки: когда вы думаете возобновить платежи? – уставился он на Мишу, но тот уже расхрабрился и чувствовал себя вполне свободно.

– Где у вас тут банки, мосты, телеграф! – кричал он. – Полиция!

«Полиция собирается национализировать „Мост-банк“, – догадались вездесущие журналисты и побежали в свои информационные агентства.

– Равняйсь, смирно! – кричал Миша. – Руки вверх, сдавайтесь! Вы окружены, мы всем гарантируем жизнь! – Мозг его под действием съеденного работал с небывалой активностью и выдавал весь разговорник практически подряд. – Бросайте оружие, мир, дружба! Млеко, курка, яйки, – вспомнил он в совершенной уже прострации и отключился, но и отключившись, продолжал говорить.

– Они угрожают, – прошептал на ухо очкастому его ближайший советник. – С голодными и злыми русски ми лучше не шутить!

Миша тем временем выскочил из кресла и уже принялся ходить по залу заседаний строевым шагом, да так что фужеры на столе и подвески на люстре исполнили марш «Прощание славянки».

– Где тут советское посольство?! – выкрикнул он и в изнеможении рухнул в кресло. Его словарный запас был исчерпан.

– Ну зачем же сразу посольство, – с некоторой дрожью в голосе произнес очкастый. – Давайте обсудим условия… А то что же это так сразу – смирно, руки вверх… Значит, внутренний долг мы вам, так и быть, зачтем по прежнему курсу. Согласны?

– Йес! – воскликнул Миша, чей словарный запас был исчерпан.

– Вот и отлично. Очередной кредит получите через месяц, но под хороший процент. Процентов под сорок, я думаю… Только платежи возобновите, пожалуйста, к концу осени, а то мы будем вынуждены применить санкции…

– Й-йес!

– И, конечно, нам необходимы гарантии, что в условиях экономического кризиса в России не произойдет коммунистического переворота и к власти не придут коммунисты.

– Йййес! – рявкнул Миша так, что три фужера рухнули на паркет.

– Видите, голубчик! Всегда можно договориться! – подытожил очкастый. – Главное только – правильная ориентация вашей экономики. Вы каким курсом намерены следовать?

– Где тут дорога на Берлин, Нью-Йорк, Вашингтон! – крикнул Миша. Очкастый был им совершенно очарован.

– А это – лично от меня, вашей семье, – произнес он прочувствованно и протянул Мише пакет, наполненный, судя по запаху, продуктами. – Матка, млеко, курка, яйки… хо-хо!

С блеском выполнив поручение, Миша вернулся на родину триумфатором. Его зачислили в образцовые переговорщики. Деньги хлынули в Россию бурным потоком, выпуск ценных бумаг Государственного Комитета Обороны возобновился, Миша получил еще одну звездочку на погоны, а идея насчет национализации «Мост-банка» с помощью полиции, озвученная западной прессой, так понравилась Мишиному начальству, что вскоре была осуществлена. Мишу же торжественно перевели в деды: он получил положенное число ударов пряжкой по филе и целый ряд небывалых прежде привилегий. Теперь ему подчиняется весь совет министров, то есть весь ефрейторский состав. В обязанности Миши, как и прежде, входит бодро выкрикивать на парадах свое любимое слово.

– Что, орлы, есть ли у нас план? – спрашивает подполковник из бывших особистов, обходя строй и проверяя начищенность блях.

– Есть! – рапортует Миша.

– А промышленный подъем?

– Й-есть!

– А экономический рост?

– Ййй-есть! – вытягивается премьер в струнку.

– Это дело, – снисходительно говорит подполковник, поглаживая впалый живот. – Эй, кто там… как тебя… старший прапорщик Волошин! Скажете ему там, чтобы на ужин выписали лишнюю банку килек в томате… Ладно, ладно, не благодари…

КАК ЛЬВЕНОК, ЧЕРЕПАХА И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ ПЕЛИ ПЕСНЮ

В последнее время вся Россия резко озаботилась проблемами своей государственной символики. Все сидят, репу чешут: какой бы это нам гимн измыслить? Тысячами гимнов завалили все редакции, телевидение и президентскую администрацию, откуда все это богатство мало-помалу стекается в клиническую больницу имени Кащенко: там очень благодарили за такой материал.

Путин, Касьянов, Лесин и прочее правительство, что-нибудь смыслящее в идеологии (а в идеологии у нас смыслят все), запершись в Георгиевском зале, без устали решали вопрос о судьбе государственного гимна.

– К вам творческая интеллигенция, – робко доложил Волошин, просовываясь в дверь.

– Чего хотят?

– Хотят старый гимн, – дрожащим голосом сообщил Волошин.

– Выдай по конфете и скажи спасибо, – отрубил Путин. – Заняты мы.

Через некоторое время Волошин опять робко поскребся в дверь.

– Ну кого еще черт несет! – с неудовольствием отозвался Путин.

– Тво… творческая интеллигенция! – заикаясь от страха, признался Волошин. Так ведь одна была уже!

– Нет, эта другая! Они требуют по… поменять гимн…

– Скажи, чтоб не раскалывали нацию! Выдай текст моего обращения, напои чаем и гони в шею…

– Есть, – пискнул Волошин и исчез.

– Черт его знает что такое, – выругался сдержанный Путин. – Развелось творческой интеллигенции – сегодня одна, завтра другая… Ну где, где я возьму такую вещь, которая бы нравилась всем?

– Вы, – с готовностью подсказал Касьянов.

– Да знаю я, – отмахнулся Путин. – Но я же не песня! А где мне взять такую песню?!

– Надо подумать, что у нас все любят, – предложил Лесин.

– Еду, – подсказал Швыдкой.

– Еда… да… это вполне может быть национальной идеей… Но какая у нас национальная еда?

– Хлеб! – воскликнул Касьянов. – Хлеб наш насущный даждь нам днесь… Кажется, есть такая песня, только не помню, где я ее слышал.

– В церкви, – скромно заметил присутствовавший тут же Патриарх. – Это уже наш гимн, так что вам он не подходит.

– Ну тогда картошка! Ах, картошка, объяденье-де-нье-денье, пи-онеров идеал, ал, ал! Тот не ведал наслажденья, денья, денья, кто-о картошки не едал, дал, дал!

– Пионеров отменили, – вздохнул Путин.

– Ну так что же! – загорелся Лесин. – По-моему, все равно отлично! Что любит весь наш народ? Мультики любит весь наш народ! Насчет всего остального расходится, но насчет мультов – это я вам точно скажу, очень они это обожают! Я еще когда в «Видео интернешнл» работал, все искал позитивные символы для рекламы, – мультики очень хорошо идут, проверено опытом!

– Это мысль, – медленно произнес Путин, и все насторожились. – Это серьезно. Ну-ка, кто что помнит из мультфильмов?

– Чунга-чанга! – громко и фальшиво запел министр Иванов. – Наше счастье постоянно, жуй кокосы, ешь бананы, жуй кокосы, ешь бананы, чунга-чанга! Тут вам и еда, пожалуйста…

– Но это не наша еда, – сурово оборвал секретарь Совета безопасности Сергей Иванов.

– Господи, да мы позвоним Михалкову – он нам все перепишет! Например: наше счастье постоянно, жуй картошку, ешь сметану…

– А как же «синий небосвод, лето круглый год»? – насторожился Швыдкой. – Песня бодрая, оптимистическая по духу, но сами понимаете… выглядит как лакировка…

– «Серый небосвод, Путин круглый год!» – пропел Касьянов и покраснел от смущения.

– Нет, не пойдет, – решительно высказался Путин. – Там есть строчки, которых не поймет мировое сообщество. «Чунга-чанга, кто здесь прожил час – никогда он не покинет нас».

– И что такого? – не понял Иванов.

– Может быть воспринято как намек на Поупа. Все склонили головы перед мудростью руководителя.

Повисла пауза, пролетел тихий ангел. Рушайло радостно улыбнулся – он знал, что в такие минуты рождается новый милиционер.

– Мы в город изумрудный идем дорогой трудной! – тонко запел вдруг Швыдкой. – Идем дорогой трудной, дорогой непрямой! Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин…

– Их у них у каждого триста тридцать три и еще останется, – мрачно заметил Шойгу. Он присутствовал на собрании по праву – сумел доказать президенту, что отсутствие гимна является чрезвычайной ситуацией. В последнее время в стране вообще было не продохнуть от спасателей – они делали за детей уроки, вытирали им попу и переводили стариков через улицу. Страна кишела чрезвычайными ситуациями.

– Но главное – что дорогой трудной, дорогой не прямой! – упорствовал Швыдкой. – Надо сориентировать народ на то, что облегчение наступит нескоро и будет завоевано тяжким трудом…

– Нечего, нечего, – отмел идею Иванов-безопасный. – Некоторых членов правительства… и, между прочим, не последних его членов… уже и так внаглую называют железными дровосеками. Лес, мол, рубят, щепки летят… Не говоря уже о том, что это чуждая нам песня девочки из чуждого нам города Арканзаса.

– Мы плывем на льдине, как на бригантине! – осенило Шойгу. – Я только что из Приморья, там это чрезвычайно актуально! Не забывайте также, что правящая партия называется «Медведь», и песня «Колыбельная медведицы» для российского народа, чьим символом вообще полноправно стал хозяин тайги, вполне актуа…

– Там слова-то какие? – перебил Путин.

– Ложкой снег мешая, ночь идет большая, – с готовностью запел Швыдкой, укачивая воображаемого Умку. – Что же ты, малышка, не спишь? Спят давно соседи, белые медведи… ну ничего, это мы переправим на «бурые»… Поскорей усни, малыш. Мы плывем на льдине, как на бригантине, по седым суровым морям, и всю ночь соседи – белые медведи – светят да-альним кораблям…

– Присутствующие всплакнули. Снова повисла тишина, и сквозь слезы улыбнулся Рушайло.

– Нет, это не годится, – признал Путин. – Не внушает бодрости. Хотя тема медведя, что говорить…

– Хорошо живет на свете Винни-Пух! – зачастил Иванов-иностранный. – Оттого поет он эти песни вслух! И неважно, чем он занят, если он худеть не станет, а ведь он худеть не станет… если, конечно, вовремя подкрепиться… да!

– Это уместно, – кивнул Швыдкой. – Только вместо «Винни-Пух» – что-нибудь другое. Например: хорошо живет на свете наш народ, оттого он песни эти вслух поет! И неважно, чем он занят, если он худеть не станет…

– Стыдитесь! – воскликнул Шойгу. – Вы готовы встать при словах «Если я чешу в затылке, не беда. В голове моей опилки, да-да-да»?!

– Но это же все заменимо! – настаивал министр культуры. – Например: «В голове моей идея!»

– О да, – железным голосом заметил Сергей Иванов. – А где вы в таком случае чешете? В голове моей идея, оттого чешу…

– Довольно! – воскликнули присутствующие, привыкшие понимать друг друга с полуслова.

– Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету! – истошно заголосил Касьянов. – Тем, кто дружен, не страшны тревоги, нам любые дороги…

– Налоги, – веско вставил Починок.

– Нам любые дороги нало-оги! Ло-ло-ло-ло-ло-ло! – бодро подхватил кабинет министров.

– Господа! – осадил их Лесин. – Вы готовы навязать стране песню, которую исполняют в числе прочих осей и петух?

– Но ведь главное – текст! – не сдавался Касьянов. – Мы свое призванье не забудем, смех и радость мы приносим людям…

– Вы намекаете на то, что Россия – посмешище всего мира?! – вскочил Иванов-иностранный.

– Но ведь главное – про дворцов заманчивые своды! Они нам не заменят никогда свободы! – вступился за босса Кудрин.

– Это еще вопрос, – задумчиво произнес Путин. – Это еще как посмотреть.

Присутствующие вновь потупились.

– Я знаю, я знаю! – осенило Кудрина. – Все желтеет кругом и уходит лето, неприятность эту мы переживем! Песня кота Леопольда! Очень оптимистично и годится на все случаи, включая дефолт.

– Дефолт уже был, – напомнил Илларионов.

– Мало ли, – уклончиво ответил Кудрин, все-таки немного разбиравшийся в экономике. – Кроме того, лозунг «Ребята, давайте жить дружно!» отлично вписывается в парадигму наших отношений с мировым сообществом…

– Не уверен, – жестко заметили в один голос оба Иванова.

– И вообще – государственный гимн от имени кота с сомнительным иностранным именем… – поморщился Путин. – Неактуально.

– Хорошо, хорошо! – закричал Лесин. – Я нашел! Крошка-енот! Это, конечно, тоже не совсем наше, но в крайнем случае мы задним числом переделаем мультик! Будет енотовидная собака, она у нас водится, сам охотился! «От улыбки станет всем светлей, и слону, и даже маленькой улитке! Так пускай повсюду на земле, словно лампочки, включаются улыбки!» Это и Чубайс одобрит!

– Чубайс не одобрит, – покачал головой Касьянов. – Что я, Чубайса не знаю? Во времена веерных отключений петь про лампочки…

– Ну ладно, это же не главное там! Главное – «И тогда наверняка вдруг запляшут облака, и кузнечик запиликает на скрипке!»

– С голубого ручейка Начинается река, Ну а дружба начинается с улыбки! – хором запели члены правительства и пустились в веселый хоровод.

– И все-таки, – отдуваясь, произнес Путин, – это не вполне соответствует духу новой российской государственности. Мы вовсе не собираемся всем улыбаться. Мы хотели бы некоторым улыбаться, а некоторым нет. Наше государство, как ежик, к одним должно поворачиваться мягким брюшком, а к другим – воинственными иглами…

– Я знаю песню Ежика! – завопил Починок. – Облака, белогривые лошадки! Облака, что вы мчитесь без оглядки! Мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…

– Явлинскому предложите этот гимн, – брезгливо поморщился Шойгу.

– Лично я, – вступил Рушайло, до тех пор не рисковавший участвовать в обсуждении, – подумал бы над тем, чтобы создать позитивный образ милиционера. Вот послушайте: «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей… Никто не хватает зубами за пятку, никто не кусает гражданку лошадку и с ней гражданина кота – когда у собаки есть плошка и миска, ошейник, луна и в желудке сосиска…»

– Да, – кивнул Путин. – Но вы забываете, что милиция составляет хотя и самую доблестную, но все же не самую большую категорию нашего населения. К сожалению, – подчеркнул он. – И мы будем работать над исправлением этого положения. Но пока это не так…

– Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной, – запел Иванов-иностранный, вспомнив свой жалкий вид во время последнего европейского турне. – Эх, жизнь моя жестянка, ну ее в болото! Живу я как поганка, а мне лета-ать, а мне лета-ать…

– Песня, – пылко заметил Швыдкой, – должна вызывать чувства добрые! Напоминать о малых сих, которым каждый обязан по мере сил помогать! Вот, например, у меня в детстве была любимая песня – «Висит на заборе, колышется ветром…»

– Колышется ветром бумажный листок! – подхватил Шойгу.

– Пропала собака! Пропала собака! – с чувством поддержал Рушайло.

– Пропала собака по кличке Дружок! – завыл кабинет.

И странное дело! В этом пении все яснее и отчетливее прослеживались контуры другой мелодии, которая мощно и победительно поплыла над Георгиевским залом:

Щенок белоснежный, лишь рыжие пятна, И Ленин великий нам путь озарил! Он очень занятный, он очень занятный. На труд и на подвиги нас вдохновил!

Все встали – без команды, не сговариваясь. Национальная гордость заиграла на лицах.

Да здравствует созданный волей народов! И буквы и строчки заплакали вдруг: Союз нерушимый республик свободных, Вернись поскорее, мой маленький друг! Сла-а-вься, Оте-чест-во…

– Ф-фу, – проговорил Путин после паузы. – Прошу садиться. Волошин, перо и бумагу.

Выскочивший из-за двери Волошин с готовностью разлетелся к президенту с бумагой и золотым пером.

– Вот была песня, – решительно сказал Путин. – Гонишь ее в дверь – она в окно влетает. Нет, мальчики. Такая уж, видно, наша судьба. Вносите в Думу старый вариант Александрова, слова мы потом коллективно подберем.