355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Шелестов » Время Алексея Рыкова » Текст книги (страница 19)
Время Алексея Рыкова
  • Текст добавлен: 1 ноября 2017, 13:00

Текст книги "Время Алексея Рыкова"


Автор книги: Дмитрий Шелестов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Об одной категории работников, с которыми Рыков постоянно и тесно общался и которых в массе поддерживал, что было по тем временам совсем немаловажно, нужно сказать особо. Речь идёт о старой интеллигенции, специалистах, трудившихся на предприятиях, в кооперации, в хозяйственном и плановом аппаратах и в земельных органах. Несмотря на то что в их числе были бывшие меньшевики (главным образом в ВСНХ и Госплане) и эсеры (преимущественно в республиканском Наркомземе), Рыков неуклонно проводил линию на сотрудничество со старыми специалистами, определённую и начатую им воплощаться ещё в 1918 году. Став главой правительства, он вскоре четко заявил на съезде Всероссийской ассоциации инженеров:

«В наших условиях специалист, инженер, человек науки и техники должен обладать полной самостоятельностью и независимостью выражения своих мнений по вопросам науки и техники, и никакое подслуживание ни к общественности, то есть боязни испортить отношения с рабочими, ни к администрации в этих вопросах недопустимо. Полная самостоятельность суждения в этой области должна быть обязательна для каждого специалиста, который искренне хочет работать над переустройством хозяйства в соответствии с данными науки. По вопросам науки и техники должна быть полная искренность, независимость суждений».

«Шаляпиными в области промышленности» образно и вдохновенно называл Алексей Иванович высококвалифицированных «техников» – инженеров, людей науки и культуры. Нетрудно представить, с какой внутренней болью и возмущением воспринял он постепенно нараставшие в конце 20-х годов гонения на них. Не прошло и нескольких месяцев после его выступления в декабре 1927 года на XV партсъезде, как выяснилось, что он категорически против увеличения «населения тюрем» путем репрессий против специалистов.

«Рыков во время шахтинского дела, – сообщил XVI съезду Орджоникидзе, председатель ЦКК (и кстати, заместитель Рыкова по СНК СССР), – очень решительно выступил против той установки, которая была дана ЦК в отношении создания своих технических кадров. Он, помню, пришел на заседание Политбюро, принес целую кипу выдержек из писаний [! – Д.Ш.] Владимира Ильича о специалистах и стал доказывать, что то, что мы предлагаем, – неосуществимо, что Ильич указывал, что без буржуазных специалистов нам не обойтись, не построить нам социализм и т. д.»

Тут, как говорится, добавить нечего. Что могли значить решительные выступления Рыкова, если и ленинские «писания» (подчеркнем, не только по данному вопросу) были отодвинуты Сталиным и его окружением в сторону? И ещё вопрос, на этот раз предположительный. Не оказался ли следующий крупный политический процесс – по делу «Промпартии», – сопровождавшийся ожесточённой кампанией против «спецов», в числе последних причин, заставивших Алексея Ивановича покинуть пост главы правительства, – ведь то и другое произошло почти одновременно, в декабре 1930 года? Во всяком случае, с назначением его преемника осуществилось почти полное изгнание из народного хозяйства и государственного аппарата более или менее крупных старых специалистов, а в 1931 году не заставил себя ждать и третий «судебный» процесс, фактически направленный против них, – дело «Союзного бюро меньшевиков».

Когда Рыков, зачитывая свои выписки из работ Ленина, пытался доказать на заседании Политбюро, что без использования буржуазных специалистов «не построить нам социализм», думается, он сознавал, что на самом деле обсуждаемая проблема шире и глубже, что она выражает отношение и к созданию новой, советской культуры. О ней в двух словах не скажешь. Алексей Иванович принадлежал к той части старой партийной гвардии, которая стремилась оказать сдерживающее воздействие на широко распространившееся в 20-е годы нигилистическое отношение к культурному наследию. Отдавая немало сил борьбе за ликвидацию элементарной неграмотности масс, он вместе с тем был убежден, что дальнейший подъем их культурного уровня связан с развитием не только образования, но и всей духовной жизни страны. «Красный премьер-министр», несомненно, был в числе тех, кто способствовал возникновению в 20~е годы благоприятных (и к сожалению, недолговременных) условий для исканий творческой интеллигенции, выявившихся в многообразии литературного процесса тех лет, киноискусства, театральной жизни, живописи и т. д.

Во всем этом проявились и чисто личные качества Рыкова, широта его интересов и кругозора. Трудно представить его преемника по Совнаркому Молотова или, скажем, Калинина (в конце 30-х годов несколько неожиданно занявшегося вопросами искусства и объявившего саксофон и вообще джаз чуждыми советским людям проявлениями «разложившейся буржуазной культуры») в качестве посетителей и участников известных литературных «Никитинских субботников». А Алексей Иванович вместе с женой, с трудом выкроив время, посещал их. И делал это именно в силу внутренней потребности, которая определяла его интерес к художественным выставкам, театру, к постоянному общению со многими деятелями культуры.

Изменение культурного быта страны, считал Рыков, является первоочередной задачей, решение которой – сложный процесс, взаимосвязанный с развитием советской экономики. «Нельзя отделять хозяйственную революцию от культурной, – говорил он в 1927 году. – Ножницы в этой области могут обойтись очень дорого… Отставать на культурном фронте едва ли намного безопаснее, чем отставать в восстановлении той или другой отдельной отрасли нашего сельского хозяйства или нашей промышленности».

Употребленное здесь Алексеем Ивановичем слово «восстановление» к тому времени уже стало постепенно исчезать из обихода. Ведь то был год, когда показатели валовой продукции сельского хозяйства и промышленности пересекли пунктирную линию «довоенного уровня» и начали постепенно подниматься выше. Диаграмма их движения была не случайно приведена в начале разговора о первом условно выделенном этапе деятельности Рыкова во главе правительства (1924–1927). За её скупыми, двинувшимися кверху линиями – мозоли и пот простых тружеников, их слезы и радости, их совместные усилия, казалось бы чудом спасшие страну от разрухи и голода. Но в реальной жизни, как известно, чудес не бывает. Это чудо в действительности – повседневный и, в общем-то, обычный труд миллионов людей, которые в совокупности явились, как мы теперь говорим, человеческим фактором, главным фактором, определившим свершенное. Его привело в действие тоже не чудо, а оказавшаяся реалистической и жизненной социально-экономическая политика, которая со времени Ленина обозначается короткой аббревиатурой – нэп.

С середины 20-х годов рядом и в непосредственной связи с ней возникло новое понятие – «социалистическая реконструкция народного хозяйства». Оно выразило постепенный переход Советской страны, шедшей по пути нэпа, к новой фазе своего развития, которую Рыков, подводя итог работы XIV съезда ВКП (б), определил как начало эпохи «органического положительного строительства социализма».

И вот по прошествии почти двух лет, 19 декабря 1927 года, он вновь на трибуне партсъезда, теперь XV, и вновь звучат его слова, заключающие многодневные съездовские заседания:

– Самый факт, что на повестке дня съезда был поставлен вопрос о пятилетием плане, означает, что мы приступили к осуществлению развернутой программы социалистического строительства. На этом съезде впервые в качестве крупной конкретной задачи встал вопрос относительно строительства социализма в деревне на основе коллективизации и обобществления крестьянского хозяйства. Уже самый факт обсуждения этих двух проблем на XV съезде партии в достаточной степени характеризует ту новую эпоху, в которую вступают вся партия, рабочий класс и весь Советский Союз.

Само собой разумеется, что, подводя общие итоги работы и решений XIV и XV съездов партии, Рыков излагал не личную оценку, а суть коллективно выработанной и принятой (в том числе Сталиным, как и другими партийными руководителями) генеральной линии партии. Её преемственность от XIV к XV съезду несомненна. Она выражается прежде всего в неизменности главной установки – развертывания и наращивания социалистического строительства (и его стержня – социалистической реконструкции народного хозяйства) на путях нэпа.

На XV съезде Рыков выступил с докладом «О директивах по составлению пятилетнего плана развития народного хозяйства». Доклад, конкретизирующий работу по подготовке плана, сделал председатель Госплана СССР Г.М. Кржижановский.

Съезд принял резолюцию, озаглавленную так же, как и доклад Рыкова. Ряд современных исследователей-экономистов оценивает её как политический документ первостепенного значения. Не имея возможности подробно остановиться на этой оценке, отметим только некоторые моменты. Впервые в мировой истории предпринималась попытка обеспечить экономическое развитие в целом на основе общегосударственного плана, рассчитанного на относительно длительный период (до этого существовала практика годичного народнохозяйственного планирования).

Принятые съездом «Директивы» (они почти не содержали конкретных цифр) были пронизаны идеей народнохозяйственного оптимума, обосновывали приоритет стратегических, долгосрочных интересов вопреки левацкой установке на «скачок». В таком же аспекте определялся подход к проблеме темпов экономического роста. «Здесь следует исходить не из максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого соотношения элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно наиболее быстрый темп развития».

Народнохозяйственный оптимум являлся ориентиром и для решения вопроса о всех стратегических пропорциях: между накоплением и потреблением, промышленностью и сельским хозяйством, тяжелой и лёгкой индустрией. При этом отмечалось: «Неправильно исходить из требования максимальной перекачки средств из сферы крестьянского хозяйства в сферу индустрии, ибо это требование означает не только политический разрыв с крестьянством, но и подрыв сырьевой базы самой индустрии, подрыв её внутреннего рынка, подрыв экспорта и нарушение всей народнохозяйственной системы».

Специальный раздел «Директив» был посвящен задачам в области сельского хозяйства. В числе их указывалось, что пятилетний план должен исходить из того, что «наряду с всемерным развитием сбытовой кооперации» необходимо «оказывать большую поддержку всем жизнеспособным формам производственной кооперации (коммуны, колхозы, артели, производственные товарищества, кооперативные заводы и т. д.), а также советским хозяйствам».

Единогласно принятые «Директивы» полностью соответствовали генеральной линии партии, являлись её конкретизацией. Их некоторые положения вскоре были извращены Сталиным и его окружением. Сам XV съезд задним числом, через десять лет, будет объявлен «съездом коллективизации» в соответствии с навязанной «Кратким курсом» сталинской концепцией истории послеоктябрьских десятилетий, давшей, кстати, «канонические» наименования не только этому, но и XIV, XVI и XVII съездам, которые, к сожалению, отчасти все ещё бытуют в исторической литературе. Никаких действительных оснований считать XV съезд «съездом коллективизации» нет. Во-первых, его решения значительно шире этой проблемы; во-вторых, сама она была ещё лишь поставлена (о ней только «встал вопрос», как сказал Рыков в цитированном выше отрывке его заключительной речи) в аспекте стратегических, долгосрочных задач[39]39
  Выступая на съезде с докладом «О работе в деревне», Молотов, тогда секретарь ЦК партии, констатировал: «Мы знаем, что развитие индивидуального хозяйства по пути к социализму есть путь медленный, есть путь длительный. Требуется немало лет для того, чтобы перейти от индивидуального к общественному (коллективному) хозяйству» [курсив мой. – Д-Ш.]


[Закрыть]
. Отныне колхозы должны были наряду с другими формами производственной кооперации получать большую поддержку, что не исключало необходимость всемерного развития сбытовой кооперации и других видов кооперирования деревни с её индивидуальным крестьянским хозяйством[40]40
  “Заметим, что в июле 1928 года, когда уже завязалась борьба с «правыми», Сталин говорил о поднятии индивидуального крестьянского хозяйства как о первой, главной задаче партийной работы. В апреле следующего, 1929 года XVI партконференция указала в своем решении: «Мелкое хозяйство далеко ещё не исчерпало и не скоро исчерпает имеющиеся у него возможности» [курсив мой. – Д-Ш.].


[Закрыть]
. Так на самом деле была поставлена эта проблема на XV партсъезде.

Рыков, конечно, был бы немало удивлен, узнав, что заключает работу «съезда коллективизации». Не мог он предполагать, покидая трибуну под овации поднявшихся со своих мест делегатов, и того, что эти овации, по существу, прощальные. Хотя ему в последующие годы ещё предстоит выступить на одной партконференции и двух съездах партии, ни одного приветственного хлопка из их зала он уже не услышит…

Сохранилась фотография, выхватившая фрагмент зала заседаний XV съезда. На переднем плане – Рыков, Скрыпник, Сталин, за ними – Затонский, Бубнов и чуть в глубине – Орджоникидзе. Все они радостно смеются, почти хохочут, подняв делегатские мандаты и, очевидно, голосуя за одну из съездовских резолюций. Пройдет не так уж много времени, заключённого между двумя юбилеями – 10-летия и 20-летия Октября, и пятеро из шестерых радостно смеющихся на фотографии трагически исчезнут из жизни. Трое будут арестованы и расстреляны (Рыков, Затонский и Бубнов), двое покончат жизнь самоубийством (Скрыпник и Орджоникидзе). Их убийцей станет шестой.

Сталин, пожалуй, действительно с радостным настроением голосовал на XV съезде. Съезд четко обозначил конечный рубеж троцкистско-зиновьевской оппозиции. Её видные деятели, несмотря на заявления многих из них о прекращении борьбы и подчинении большинству, были выброшены из партии. Троцкого насильно отправили на тогдашний «край света» – в Алма-Ату. Зиновьева и Каменева выдворили в более ближние места. Немало участников оппозиции оказалось в камерах политизоляторов, а то и обычных домзаков, то бишь тюрем.

С полным организационным разгромом оппозиции отпала необходимость сохранения перед её лицом того равновесия (или зыбкого единства), которое сложилось в высшем руководстве между XIV и XV съездами и олицетворялось Сталиным и Рыковым. Для Рыкова это вряд ли что-нибудь значило. Для Сталина – очень многое. Во-первых, открывалась возможность полного подчинения себе всего высшего партийногосударственного руководства и расправы с теми, кто встанет на этом пути. Одновременно (и на этой основе) становилась реальной и другая значительно более серьезная возможность – решительно «довернуть» диктатуру пролетариата в сторону подмены её административно-командной, а затем и авторитарной системой в масштабах всей страны.

Когда две недели спустя после того, как пением «Интернационала» закончился XV партсъезд, Политбюро, собравшееся, как было обычно в то время, под председательством Рыкова, согласилось на введение временных чрезвычайных мер для преодоления обнаружившегося срыва хлебозаготовок, никто из участников заседания не задумался, что последствия принятого решения могут выйти далеко за пределы «хлебной проблемы». Кроме одного человека. Если бы кризиса хлебозаготовок 1927–1928 годов не было, то Сталину пришлось бы, как говорится, выдумать его или нечто подобное. Начавшиеся вскоре, в феврале 1928 года, споры в Политбюро по поводу применения чрезвычайных мер и их продления, быстро охватившие более широкий круг вопросов, дали возможность Сталину повести дело к выгодному для него расколу руководства, постепенной изоляции его меньшинства и укреплению рядов своих сторонников.

События политической жизни страны, её социально-экономического развития второй половины 20-х годов и особенно после 1927 года, обернувшиеся на исходе десятилетия социальной драмой сталинской «революции сверху» (развертывание насильственной всеобщей коллективизации деревни, резкое форсирование индустриализации, начало установления авторитарно-командной системы и пр.), которая оказала воздействие на весь последующий ход истории советского общества вплоть до наших дней, являются сегодня, пожалуй, одной из самых «болевых точек» в осмыслении пройденного страной пути. За короткое время появилась (и нарастает) немалая литература, посвященная их анализу. Одна из приметных её черт – дискуссионность, стремление в полемике выявить грани того времени. Это понятно. «Великий перелом» рубежа 20—30-х годов был вызван сложнейшим сочетанием многих, подчас противоречивых факторов, объективных и субъективных. При этом последние приобрели, так сказать, силовое значение. Результат борьбы внутри руководства страны в 1928–1929 годах, победа и начавшееся утверждение сталинщины были непосредственно связаны с насилием над объективным ходом развития советского общества, который нельзя было «отменить», но подвергнуть серьезным и глубоким субъективистским деформациям оказалось возможным.

Рыков, естественно, явился одной из центральных фигур борьбы внутри партийно-государственного руководства конца 20-х годов. Именно эта борьба определила основное содержание второго этапа его деятельности во главе правительства (1928–1930). Не рассматривая её историю, отметим только некоторые политические аспекты, связанные с позицией Рыкова.

Прежде всего обратим внимание на то, что острые разногласия, обнаружившиеся внутри высшего руководства в канун весны 1928 года, немалое время умышленно не выносили за пределы ЦК и его органов, хотя слухи о них уже летом получили широкое хождение. Тем не менее в речи, произнесенной в октябре на пленуме МК и МГК партии, Сталин, признав, что в ЦК «имеются некоторые, правда, самые незначительные элементы примиренческого отношения к правой опасности», категорически заявил: «В Политбюро нет у нас ни правых, ни левых, ни примиренцев с ними».

Сталин умышленно скрыл правду: борьба внутри руководства уже стала свершившимся фактом. Однако в той фазе её развития ему было выгодно сохранить келейность, в обстановке которой он настойчиво мобилизовывал силы для решающих ударов.

Как это ни прозвучит парадоксально, но сохранению такой келейности способствовала и противоречивость позиции Рыкова в данном вопросе. Выступая перед ленинградским партактивом полтора месяца спустя после упомянутой сталинской речи, Рыков говорил:

– В чем заключается работа Политбюро? В том, что мы обсуждали вопросы, спорили по ним и в результате обмена мнений выносили решения. Было бы непонятно, дико, страшно, если бы этих споров и этого обсуждения не было, если бы мы все как один думали «тютелька в тютельку». При Ильиче и при его участии мы тоже спорили друг с другом, но ничего от этого, кроме хорошего, не происходило. Вырабатывая то или иное решение, мы, разумеется, к этому решению приходили не сразу, а после известного обмена мнений и т. д. Политбюро не было бы руководящим органом партии, если бы его членам достаточно было посмотреть друг на друга, чтобы у них получилось единомыслие по всем вопросам. Вы нас выбирали в ЦК, мы были выбраны в Политбюро – для чего? Для того, чтобы мы рассуждали, спорили и решали. Но если во всех спорах видеть уклоны, то поставьте тогда куклы или манекены. Кто бы стал тогда за этих манекенов думать? Партия должна все решать и обсуждать, мы имеем право и обязаны обсуждать и спорить.

Замечательные слова, не потерявшие актуальность и по прошествии десятилетий. Недаром их вспомнили и повторили на первом Съезде народных депутатов СССР. В них выражена убежденность Рыкова, что только коллективное обсуждение, столкновение мнений, принципиальные споры могут обеспечить выработку и принятие наиболее совершенных решений. Такая убежденность была свойственна ему с первых месяцев избрания в Политбюро. Вспомним его заявление на первом после резкого обострения болезни Ленина пленуме ЦК (январь 1923 года), что для поддержки в Политбюро требуется не отказ от изложения своего мнения, а «только убедительные деловые и принципиальные аргументы».

Однако вспомним и другое его заявление, сделанное менее чем за год до только что процитированного ленинградского выступления. В речи на XV партсъезде, направленной против оппозиции, Рыков не случайно сказал о «пропасти, которая лежит между спорами в Политбюро и в ЦК и спорами на улицах и открытых собраниях». Это действительно была пропасть. Но сознавал ли Алексей Иванович, что постепенно складывающаяся практика все более замыкала споры и принятие решений вообще только в пределах Политбюро и ЦК? Так ли это было при Ленине, когда ежегодно проводился партсъезд и партконференция (а в поворотном 1921 году, кроме съезда, состоялось две конференции)? И так ли уж это было хорошо, что после XIV съезда партии дискуссии ушли с трибун высших партийных форумов, которые стали все более демонстрировать «единство позиций и взглядов»?

Сталин ловко использовал жупел – а для него это был именно только жупел – внешнего единства руководства, нежелание Рыкова, искренне убежденного в необходимости сохранения монолитности партии, выносить возникшие споры за пределы её ЦК. Тем самым Рыков и другие политические противники Сталина сразу оказались в невыгодном положении, были вынуждены вести свою борьбу в сфере действия партийного аппарата, находившегося в руках генсека, который тем временем направил его на подготовку партии к разгрому «правых».

Здесь следует отметить ещё одно обстоятельство, исходно предопределившее поражение последних. Уже не раз отмечалось, что Рыков, будучи главой правительства СССР и РСФСР, председателем СТО СССР, обладал большой реальной властью. Не нужно забывать и то, что как председательствующий на заседаниях Политбюро он занимал в определённой мере особое положение и в высшем партийном руководстве. На всех этих постах он постоянно общался с сотнями руководителей крупных и высших рангов, со многими из них (в том числе и с теми, кто вскоре, следуя за Сталиным, подвергнет его уничижительной критике как лидера «правых») он был в дружеских отношениях.

Смолоду внешне сдержанный, чуть ироничный, Алексей Иванович пронес через годы и такие свои качества, как общительность, открытость к людям, доброжелательность. Несмотря на постоянную занятость, он всегда был в людском водовороте, часто даже в краткое время домашнего отдыха. В середине 20-х годов Рыковы перебрались из Детской половины Кремлёвского дворца в здание напротив, где в так называемых «принцевых покоях» заняли пятикомнатную квартиру Сталина, переселившегося в новую квартиру (через несколько лет, после самоубийства в 1932 году жены Н.С. Аллилуевой, он обменяет эту квартиру с Бухариным). Рыковы, может, и не согласились бы с предложением Сталина о переезде, но в прежней квартире «постояльцы» порой просто не размещались.

Алексей Иванович, писал в те годы хорошо знавший его современник, «простой, остроумный товарищ и собеседник. В его кремлёвской квартире обязательно кто-нибудь ночует из приехавших революционеров. Часто его квартира похожа на какой-то ночлежный дом. Товарищи с Кавказа или по далёкой сибирской ссылке – все по старинке тянутся к этому человеку».

При таком широком общении и обладая реальной государственно-политической властью, Рыков, будь он человеком иного склада, имея личные расчеты и вынашивая определённые замыслы, вполне обладал возможностью сколотить, как это сделал Сталин, «кадры» своих сторонников. Но безошибочно можно утверждать, что он об этом никогда и не думал. Порой в западной литературе борьбу с «правыми» называют «последним туром борьбы за власть». Нельзя, однако, забывать своеобразие этой борьбы: лидеры «правых» – Рыков, Бухарин и Томский, – стремившиеся отстоять свои позиции и сохранить принадлежащее им положение в политическом руководстве, не имели никаких притязаний на личную власть. Потому-то у них не могло быть и действительно не было «аппарата поддержки», который сыграл решающую роль в сталинском «туре борьбы за власть».

Сказанное побуждает с осторожностью относиться к встречающемуся иногда в литературе мнению, что будущая группа «правых» стала складываться ещё за два, а то и три года до своих решающих столкновений со Сталиным и его сторонниками. Иное дело, что в те годы шел постоянный и оживлённый обмен мнениями, сближавший руководителей, стоявших на общих позициях развития новой экономической политики, применения её в процессе постепенного развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства. Но ведь и Сталин в то время, по крайней мере внешне (что он на самом деле думал, можно только гадать), стоял на таких позициях. Общеизвестна его роль в принятии решений XV съезда, за которые он не просто проголосовал, но и в действительности обеспечил их принятие.

Были ли отдельные расхождения? Несомненно, были. Они проявлялись и в тройке будущих лидеров «правых»: Томский не вполне соглашался с «излишне крестьянской» позицией Рыкова, оба они не разделяли чересчур оптимистических взглядов Бухарина на мировое революционное движение.

Личные отношения? Известно, что до 1928 года Бухарин был близок со Сталиным. «Моему дружку Мишке…» – написал последний в 1926 году на своей фотографии, подаренной Томскому. У Рыкова никогда внеделовой близости с генсеком не было. Есть мнение, что Сталин относился к Алексею Ивановичу в 1926–1927 годах насторожённо. Скорее всего, так и было. Но он умел выжидать и до поры сдерживаться. По некоторым сведениям, в 1926 или 1927 году генсек специально приезжал в Сочи к отдыхавшему там Рыкову и они несколько дней вместе работали. Можно предположить, что такое являлось обычным, пока они находились в общей упряжке.

Хотя Рыков и Бухарин познакомились ещё бурным московским летом 1917 года, вряд ли, в силу ярко выраженной «левизны» второго из них, тогда же произошло и их личное сближение. Могла сказываться и разница в жизненном и революционном опыте. 28-летний в ту пору Бухарин был значительно моложе Рыкова и в отличие от него находился вплоть до 1917 года в многолетней эмиграции. Во всяком случае, они идейно сблизились только в начале, а скорее всего, даже в середине 20-х годов на основе отношения к нэпу.

С известной долей предположительности можно сказать, что Рыков и Бухарин выражали соответственно два подхода к анализу и развитию этой политики. Первый исходил из практики, конкретного опыта реальной жизни и на этой основе вырабатывал теоретические обобщения, второй – шел к таким обобщениям главным образом от теории. В этом плане сближение Бухарина с Рыковым, находившимся в силу своего государственного положения на такой «точке обзора», которая позволяла наиболее полно видеть социально-экономическую жизнь страны, имело для Бухарина важное и благотворное значение. Думается, что в том числе и этим объясняется все более проявлявшееся обогащение теоретических выступлений Бухарина конкретным анализом, что наиболее ярко выявилось в 1928–1929 годах, когда в критике сталинской «линии», отстаивании ленинских идей нэпа наиболее полно выявилась его теоретическая зрелось, незаурядная личная одарённость.

Третьим среди лидеров «правых» Сталин обычно называл Михаила Павловича Томского, который свыше десяти лет (с 1918 по 1929 год, с коротким перерывом в 1922 году) возглавлял в качестве председателя президиума ВЦСПС 11-миллионное профдвижение, практически охватывавшее весь рабочий класс страны. Кадровый рабочий-линотипист Ефремов, получив в 1906 году первую партийную явку в Томске, здесь же изменил фамилию и стал активным большевиком-нелегалом, прошел через камеру смертников, каторгу. Судьба революционера свела его со своим ровесником Рыковым ещё в 1909 году, когда они вместе восстанавливали работу Московского партийного комитета. Тринадцать лет спустя оба они, как мы знаем, были рекомендованы Лениным для избрания членами Политбюро ЦК партии, что положило начало их длительному сотрудничеству.

Исчерпывался ли этой тройкой круг высших руководителей, активно выступивших против «линии» Сталина? Среди членов Политбюро – да, за пределами их состава – нет.

Как отмечалось, первоначально борьба развернулась в относительно узкой среде главным образом членов и кандидатов в члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии. В начале 1928 года их было 36 человек (см. таблицу на с. 317[41]41
  В ней нет данных о составе Оргбюро. Его членами в 1928 году являлись Андреев, Артюхина, Бубнов, Догадов, Кубяк, Молотов, Москвин, Рухимович, Сулимов, А. Смирнов, Сталин, Угланов, кандидатами в члены Котов, Лепсе, Ломов, В. Михайлов, Уханов, Чаплин, Шмидт.


[Закрыть]
), включая председателя ЦКК Орджоникидзе. Восемь из них открыто и активно заявили себя противниками сталинских извращений, курса XV партсъезда. Кроме Рыкова, Бухарина и Томского, это были секретари МК партии Н.А. Угланов (кандидат в члены Политбюро, член Оргбюро и секретарь ЦК) и В.А. Котов (кандидат в члены Оргбюро), заместители председателя СНК СССР В.В. Шмидт (кандидат в члены Оргбюро) и СНК РСФСР А.П. Смирнов (член Оргбюро), а также бывший после Томского непродолжительное время руководителем ВЦСПС А.И. Догадов (член Оргбюро).

Восемь из тридцати шести – соотношение достаточно выразительное. Но все же, выступив зачинщиком борьбы, раскола руководства, Сталин должен был одновременно укрепить ряды сторонников, окончательно упрочить свое положение в высшем партийном эшелоне. Его самой надёжной опорой являлись Молотов и Каганович, большое значение имела поддержка ЦКК в лице Орджоникидзе. Сталин не сомневался – и имел на то основания – в Ворошилове, Микояне, Куйбышеве.

Это был тот исходный «кадр», с которым он рассчитывал полностью подчинить себе большинство членов и кандидатов в члены Политбюро, парализовав колебания в их среде. А они обнаружились быстро. Тот же Ворошилов был немало испуган возможными последствиями политических виражей, круто завёрнутых «главным членом Политбюро», которому будущий маршал был полностью обязан всей своей «военачальнической» карьерой. Какое-то время испытывали колебания близкие с Рыковым в 1925–1927 годах Калинин, Петровский, возможно, Чубарь и Рудзутак, некоторые другие члены руководства. Но уже после июльского (1928) пленума ЦК и ЦКК, стало ясно, что влияние генсека на членов Политбюро и ЦК партии огромно[42]42
  После пленума Бухарин отметил: «Ворошилов и Калинин изменили нам в последний момент. Я думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями». В действительности цепь, на которой Сталин держал «военачальника», была совсем простенькой, и о ней только что говорилось. Что касается «всесоюзного старосты», то он с обвораживающей простотой сказал в те дни: «Вчера Сталин убрал Троцкого и Зиновьева. Сегодня хочет убрать Бухарина и Рыкова. Завтра – моя очередь». Впоследствии он пошел на многое, лишь бы не попасть в эту «очередь».


[Закрыть]
. Отныне в борьбу были втянуты члены ЦК, сталинский «кадр» расширился.

Когда через четырнадцать месяцев Бухарин, Рыков и Томский на ноябрьском (1929) пленуме ЦК и ЦКК были вынуждены признать свое поражение и заявить о прекращении борьбы, они вместе с тем решительно отвергли обвинения их в «правом уклоне» и ведении фракционной деятельности. Позже их не раз заставляли произносить «покаянные речи», но, каясь во многом, они неизменно стремились отвести эти два обвинения.

Конечно, в немалой степени это было связано с тем, что обвинение во фракционной деятельности (создании фракции, выступающей с политической программой, отличной от общей линии партии) со времени X съезда (1921), который принял резолюцию «Об единстве партии»116, сурово осудившую такую деятельность, считалось самым тяжелым, по существу ставящим фракционера вне партийных рядов. Но главное в том, что Рыков, Бухарин, Томский и их сторонники действительно не были ни «правыми», ни «фракционерами».

Чтобы уяснить это, необходимо взглянуть на то, что произошло в партийно-государственном руководстве в 1928–1929 годах, совсем иначе. Пришла пора наконец-то перевернуть те события с головы на ноги. И тогда станет ясно, что в действительности фракционную деятельность развернул Сталин. Опираясь на заранее сколоченную им группу членов Политбюро, ЦК, а также партийного аппарата, он создал мощную фракцию, которая выступила с ревизией генеральной линии партии, против ленинской политики нэпа[43]43
  Кстати, в 10-м номере журнала «Вопросы истории КПСС» за 1989 год опубликована информация об одном из последних научных обсуждений истории внутрипартийных разногласий конца 20-х годов. Выступая на нем, историк В.П. Наумов отметил, что в то время внутри Политбюро ЦК партии «фактически существовал фракционный сговор». При этом он привел два факта. Во-первых с 1928 года Сталин ввёл практику предварительного решения рядом членов Политбюро (без участия Рыкова, Бухарина и Томского) основных вопросов, выносившихся на предстоящие заседания этого органа, которые, будучи заранее обговорены, затем лишь формально утверждались. Во-вторых, о фракционном использовании Сталиным партаппарата свидетельствует, по мнению В.П. Наумова, и тот факт, что в 1928 году все парторганизации страны одновременно и «вдруг» начали осуждать «правый уклон», не называя пока фамилий. Эти наблюдения ученого подтверждают необходимость выработки принципиально иного взгляда на внутрипартийную борьбу того времени, выявления фракционной деятельности Сталина и той зловещей групповщины, которую он, как было отмечено в одной из предшествующих глав, стал насаждать ещё с начала 20-х годов.


[Закрыть]
. В 1928–1929 году сталинская фракция, расколов высшее партийное руководство, втянула в себя его большинство и добилась коренного изменения политики партии, навязала стране массовую коллектвизацию, серхвысокие темпы индустриализации и пр. Над объективными процессами развития страны, её экономикой было совершено насилие, а свершение такого насилия почти неминуемо требует и политического насилия, массовых репрессий, которые, как известно, и начались с 1928–1929 годов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю