Текст книги "Время Алексея Рыкова"
Автор книги: Дмитрий Шелестов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Подчеркивая коренное различие их партийных и личных качеств, что в конечном счете обнаружило антагонизм между ними в политике, не стоит, как нам кажется, вместе с тем упускать из виду то важное обстоятельство, что оба они действовали в единственно приемлемой им общественной системе, которая открыто и широко была провозглашена как диктатура пролетариата. Это понятие после XX съезда КПСС ушло из жизни страны. Постепенно оно если и не исчезло совсем, то явно отступило на задний план и при изучении первых советских десятилетий. Между тем такое изучение никогда не будет полным без анализа практики, обозначаемой этим понятием системы, раскрытия её действительных форм и методов, а также содержания во всей его неизбежной диалектической противоречивости.
Последняя помогает уяснить и диалектику ситуации в политическом руководстве страны середины 20-х годов, взаимоотношений его основных лидеров, прежде всего Сталина и Рыкова, выявить в общеполитическом аспекте то, что разводило их в разные стороны и одновременно в чем-то объективно сближало. Чтобы пояснить это конкретнее, воспользуемся одним из известных определений диктатуры пролетариата, данных Лениным. Согласно ему, диктатура пролетариата есть упорная борьба против сил и традиций старого общества, «борьба кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская». Четко очерченные здесь две стороны диктатуры пролетариата обозначают и водораздел в общественно-политической практике Сталина и Рыкова. По всему тому, что известно о последнем, не будет натяжкой утверждение, что он в отличие от Сталина являлся одним из наиболее значительных выразителей той тенденции в партийно-государственном руководстве, которая воспринимала после победного окончания борьбы на фронтах бескровную, мирную, хозяйственную, педагогическую и администраторскую функции диктатуры пролетариата как главные.
Но могли ли они быть при этом и исключительными? Само по себе осуществление диктатуры, в том числе и пролетариата, невозможно вне единства двух названных выше сторон. Собственно, это и показано в приведенном определении. Руководя правительством диктатуры пролетариата, что Рыков не раз искренне и убежденно подчеркивал, он должен был, при всех своих устремлениях к демократизации общественной жизни, высоких личных качествах, обеспечивать осуществление такой диктатуры в полном её объёме. Конечно, можно сослаться на то, что так диктовали условия времени, Но в данном случае важно другое – признание противоречивости ряда черт политической биографии Рыкова. Кстати, начало заката её в этом смысле символично. Будучи лидером, действительно олицетворявшим «политическую и экономическую философию нэпа и смычки», что, в сущности, выражало отмеченные выше гуманные функции диктатуры пролетариата, глава правительства тем не менее поддержал одну из самых жёстких её сторон и дал в январе 1928 года согласие (вместе с другими членами Политбюро) на требуемые Сталиным чрезвычайные меры при проведении хлебозаготовок. Это в конце концов обернулось «изживанием» нэпа, извращением «смычки», многими другими тягчайшими социальными, экономическими и политическими последствиями, фактически превратившими в фикцию гуманные функции диктатуры пролетариата.
Весной 1923 года Рыков вместе со всеми делегатами XII съезда РКП (б) (напомним: это был съезд, на котором Ленин, будучи уже тяжело больным, отсутствовал) проголосовал за принятие резолюции по политотчету ЦК, с которым выступил Зиновьев. В её тексте говорилось: «Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т. е. Компартии».
Этот тезис скорее всего не привлек бы особого внимания, так как в среде коммунистов и без того нередко употребляли выражение «диктатура партии». Однако чуть более года спустя Сталин, решив, что пришла пора пустить первый пробный шар против Зиновьева с Каменевым, неожиданно опубликовал в «Правде» одно из своих выступлений, в котором в том числе подверг критике тезис о диктатуре партии (не назвав прямо фамилию Зиновьева). С явно показной претензией на авторитетность в теоретических суждениях он демонстративно разоблачил проникновение «этой чепухи в партийную среду».
Этот эпизод засвидетельствовал распространение в кругах правящей партии определённых представлений, выражающих понимание её руководящей роли в стране. В свою очередь стремление свести эту роль к непосредственному диктату не могло не отразиться и внутри самой партии. В последнее время не раз отмечалось, что Сталин рассматривал партию как своего рода орден меченосцев внутри Советского государства. По этому поводу уже сказано немало справедливо разоблачительных слов. Подобные слова произносятся и в адрес Троцкого, считавшего партию неким подобием клана самураев.
Но не являлись ли эти доведённые до крайности высказывания двух выдающихся, как их назвал в 1922 году Ленин, вождей ЦК отражением внешне более сдержанных, но, по существу, близких к ним взглядов, формировавшихся среди партийно-государственных руководителей? Объективное изучение этого вопроса будет иметь важное значение и для политической характеристики главы Советского правительства[36]36
Заметим, что ещё в первые месяцы после победы Октября Рыков, характеризуя диктатуру пролетариата как «диктатуру сознательных выразителей рабочего класса», считал, что она практически осуществляется через их авангард – большевистскую партию. «Что у нас сейчас, – говорил ой пять лет спустя, осенью 1924 года, – диктатура партии или класса? В свое время этот вопрос очень много дискутировался. Я думаю, что у нас сейчас диктатура рабочего класса, но рабочий класс не может захватить власти при помощи поголовно всех рабочих, а для захвата власти он организуется в партию. Поэтому партия есть функция рабочего класса, и диктатура рабочего класса выражается в диктатуре партии. Но если рассматривать партию как функцию рабочего класса, то самый опасный момент в этой концепции лежит в разрыве партии и широких рабочих масс. Рабочий класс без партии не может захватить и удержать власть, но партия до тех пор руководит рабочим классом, пока является функцией всего рабочего класса, его большинства».
[Закрыть].
Тем не менее уже сейчас можно отметить обнаружившееся в то время его определённое ужесточение в подходе к вопросам, связанным с партией. Свои задачи по созиданию новой жизни, подчеркивал Рыков в 1925 году, партия может «осуществить только в том случае, если сохранит всю большевистскую твердость своих рядов, дисциплинированную выдержку каждого члена нашей партии, каждой организации». Подобных высказываний Рыкова можно подобрать немало. Одно из его важных свойств заключалось в том, что все требуемое им от других коммунистов он относил и к себе, в том числе необходимость полного подчинения в интересах единства партии («твердости её рядов») воле большинства, как бы оно ни складывалось и что бы оно ни выражало. Не приближалась ли объективно такая безоговорочно жёсткая позиция к концепциям «ордена» и «клана» при всем том, что большевик Рыков был несомненным антиподом их авторов? Таков ещё один вопрос, развивающий предшествующий и, добавим теперь, важный не только для политической характеристики Рыкова, но и целого ряда других большевиков, входивших в высшее политическое руководство страны в 1926–1927 годах.
Установившееся в то время некоторое определённое равновесие его внутренних сил, а также взаимоотношений их основных лидеров – Сталина и Рыкова – в значительной мере было определено необходимостью решения общей задачи отпора и ликвидации нового и, пожалуй, самого сильного выступления оппозиции, возглавленной на этот раз отодвинувшими в сторону собственные противоречия Троцким и Зиновьевым с Каменевым,
Рыков оказался в данном случае неудачливым прорицателем. В середине января 1926 года он публично заявил: «Никаких дискуссий, прений внутри партии после решений XIV съезда не будет». Едва он высказал это мнение, как оно в течение нескольких коротких недель развеялось и заглохло во все более нарастающем шуме новой внутрипартийной схватки. И всё-таки такое мнение показательно, оно выразило его стремление к единству партии, веру, что и другие руководители во имя её единства откажутся от сотрясения страны дискуссиями, сумеют перешагнуть через свои политические амбиции и преодолеть их во имя общего дела.
Знакомство с речами Рыкова в 1926–1927 годах, направленными против оппозиции, а также с другими выступлениями, затрагивающими вопросы борьбы с ней, вызывает почти физическое ощущение, как нелегко давалась эта борьба Рыкову с его неприятием атмосферы личных столкновений и склок, комбинаторства и пр. Но он преображался, когда спор приобретал принципиальный характер и необходимо было убеждать и отстаивать определённые позиции.
Впрочем, были «теории», которые он отвергал в принципе, как говорится, с ходу, без всяких дискуссий. Один из современников вспоминает о его возмущении при уже первом знакомстве с «законом» Е.А. Преображенского, лёгшим в основу экономической платформы троцкистов с её сверхиндустриализацией, которую предлагалось осуществить за счет принудительной перекачки средств из деревни в промышленность, по существу ограбления и разорения крестьянства.
– Это ч-черт знает что! – говорил Алексей Иванович с возмущением и оттого слегка заикаясь. – Можно ли придумать большее, чтобы смертельно скомпрометировать социализм?.. У него деревня только дойная корова для индустрии.
Он не мог знать, что всего лишь через несколько лет контуры, по его определению, «возмутительной теории» отчетливо проступят в сталинских мероприятиях ломки советской деревни, навязанной ей «коренной реконструкции». Придет день, и после одного из многочисленных тогда заседаний, принимавших директивы по коллективизации, Рыков с ещё большим возмущением глянет в рябоватое лицо Кобы и с не свойственной ему резкостью скажет:
– Ваша политика экономикой и не пахнет!
Но это – через три-четыре года. Пока же они с Кобой, Бухариным, Томским, другими членами Политбюро и большинством ЦК – в одной упряжке, которую тянут, не прекращая изнуряющую, требующую немалых сил и нервов борьбу с оппозицией. Именно необходимость постоянного отвлечения на споры и борьбу с политиканствующими и чуждыми повседневной будничной работе людьми сыграла свою роль в том, что Рыков не сумел воспринять реальные стороны критики оппозиции. В то же время её апелляция к находящейся за пределами ВКП (б) аудитории, не исключая мелкобуржуазные слои, усиление фракционности, грозившей появлением «параллельной партии», нелегальные методы действия сломили веру Рыкова в возможность достижения единства, сказались на присущей ему выдержке и ожесточили.
Внешне это наиболее наглядно проявилось в его речи на XV съезде ВКП (б). Он вышел на трибуну после того, как её покинул Каменев – единственный лидер оппозиции, которому позволили выступить на съезде. Его речь постоянно прерывали грубые выкрики, шиканье и шум зала. Появление Рыкова сразу после Каменева было, конечно, не случайно, и стенограмма зафиксировала умышленно эффективную контрастность этого момента: «Рудзутак (председательствующий). Слово имеет т. Рыков. (Бурные продолжительные аплодисменты. Крики «Ура» Делегаты стоя приветствуют т. Рыкова.)» На контрасте было построено и начало речи:
– Товарищ Каменев окончил свою речь тем, что он не отделяет себя от тех оппозиционеров, которые сидят теперь в тюрьме. Я должен начать свою речь с того, что я не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых сторонников оппозиции за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму. (Бурные продолжительные аплодисменты. Крики «Ура». Делегаты стоя приветствуют т. Рыкова.)
Нужно ли комментировать эти цитаты из стенограммы съезда? На протяжении не более трех минут делегаты дважды повторили «бурные продолжительные…», прокричали «Ура!» и, не успев усесться, вновь встали. В первом случае их порыв объясним – они восторженно приветствовали одного из самых популярных лидеров, своего «красного премьер-министра». А во втором? Новый взрыв энтузиазма делегатов съезда (лучших и наиболее активных партийцев) вызвало заявление этого лидера, что он принадлежит к тем, кто не боится сажать в тюрьмы своих бывших товарищей по партии за их антипартийную деятельность.
Мог ли предположить Рыков, что через десять лет его арестуют по решению пленума ЦК, который перед этим деловито обсудит, не стоит ли его приговорить к расстрелу. А с требованиями расправы с ним выступят уже не несколько сотен собравшихся в Андреевском зале Кремля людей, а десятки и сотни тысяч участников собраний и митингов.
Где и когда стал пробиваться тот политический ручеек, который позже был искусственно (и искусно) превращен в огромный поток, вместивший сотни и сотни тысяч негодующих на собраниях и митингах? Не будем обращаться к эпохе гражданских войн с её кровавой жестокостью обеих боровшихся сторон. Рассмотрим, без жажды сенсаций, сознавая величие и неимоверные тяготы тех лет, начальные мирные годы.
Там – немало событий и фактов, в которых историки ещё глубоко не разобрались или же делают вид, что не знают их. Между тем они не упрятаны в тайники архивных хранилищ. Достаточно взять в руки некоторые тома Собрания сочинений Ленина, чтобы увидеть, что ещё в начале 20-х годов Политбюро (как общеизвестно, не государственный и тем более не правоохранительный орган) принимало решения об арестах. Это было при Ленине и иногда с его активным участием. К примеру, в одной из записок в Политбюро (кстати, непосредственно адресованной Сталину) Владимир Ильич даёт указание: такого-то «сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи» и «продержать месяца три». Из текста записки следует, что она появилась после разговора Ленина с Рыковым, рассказавшего (со слов другого человека) об одном из собраний, на котором подлежащий аресту держал речь. Отсюда и распоряжение «продержать месяца три, пока обследуем это собрание тщательно».
Повторим ещё раз: анализ таких документов должен быть проведен без какого-либо налёта сенсационности и предвзятости, на строго научной основе. Он необходим не только для понимания экстремальной обстановки тех лет, но и для выявления последствий, близких и отдалённых, подобной практики. Что касается ближайших из них, то нетрудно предположить, что такие действия способствовали появлению представлений, подменявших диктатуру пролетариата диктатурой партии, от которой рукой подать до диктатуры её вождей, а потом и вождя.
Но последнее – это уже отдалённые последствия, опосредованные целой цепью развертывавшихся позже событий, среди которых свое место занимает и XV партсъезд. Возвращаясь в его зал, где звучала рыковская речь, приходится с сожалением констатировать, что процитированный «запев» речи Рыкова на этом съезде не остался без продолжения. Высказав замечания в адрес оппозиции и подчеркнув, что её лидеры не понимают «той пропасти, которая лежит между спорами в Политбюро и в ЦК и спорами на улицах и открытых собраниях», Рыков потребовал «признать, что по «обстановке», которую оппозиция пыталась создать, сидят [в тюрьмах. – Д.Ш.] очень мало». Далее он заявил:
– Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется в ближайшее время несколько увеличить. (Голоса: Правильно!)
Очень тяжело приводить это заявление человека, который одновременно гордился (возможно, и с полным правом), что после того, как он возглавил правительство, заключённых в тюрьмах стало меньше, чем в дореволюционные годы. Конечно, Рыков был далеко не одинок в своих взглядах. Бухарин и некоторые другие партийные руководители того времени выступали по таким вопросам значительно резче. На том же XV съезде член ЦКК А.А. Сольц (его называли «совестью партии») предложил разделить советские законы на «хорошие» и «плохие» и действовать только на основе первых. Ещё дальше пошел другой член ЦКК – М.Ф. Шкирятов, заявивший, что, «кроме буквы закона, должно быть пролетарское революционное чутье». Нетрудно представить, как применялось им это «чутье», когда он в 30-е – начале 50-х годов являлся бессменным заместителем председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП (б).
Бухарин, Сольц и Шкирятов упомянуты здесь не для того, чтобы оправдать Рыкова. Уже подчеркивалось, что большевики когорты Рыкова не нуждаются в оправдании. Уяснение противоречий в их деятельности в рассматриваемый период требует не оправдательного маневрирования или высказывания фаталистических сентенций типа «что было, то было», а нового научного проникновения в тот сложный политический, морально-нравственный и социально-психологический комплекс общественных отношений, который складывался в 20-е годы.
Воспользуемся для краткого (и конечно, далеко не полного) общего взгляда, на него цитированным выше ленинским определением двух сторон диктатуры пролетариата. Представляется, что по мере восстановления экономики, упрочения мирной жизни демократические начала Советской власти, определённые гуманистическими идеалами борьбы за социалистическую революцию, получали возможность для своего развития. Однако такое развитие в тех конкретных условиях не могло быть реализовано в короткие исторические сроки и, едва проявившись, далёкое ещё от того, чтобы стать необратимым, стало постепенно, к исходу 20-х годов, все более ограничиваться. В то же время исподволь, поначалу малозаметно, диктатура пролетариата вновь, как и в эпоху гражданских войн (но понятно, не так же, в иных конкретных проявлениях), теперь все более оборачивалась своей самой жёсткой, диктаторской стороной, прикрывавшейся псевдореволюционной риторикой.
Деятельность Рыкова в рассматриваемые нами 1926–1927 годы протекала в условиях, когда демократические начала заявили себя в жизни страны. Но одновременно в их ещё хрупкую ткань незаметно и настойчиво уже вплетались разрушительные для неё элементы зреющего крутого поворота к авторитаризму. Насколько сознавал это Рыков? Пока мы не можем четко ответить на такой вопрос. Вместе с тем приходится признать, что Рыков, будучи последовательным сторонником коллективного руководства партией и страной, демократизации общественной жизни, в обстановке резко ужесточившейся внутрипартийной борьбы, искренне не приемля линию Троцкого, Зиновьева, Каменева и отстаивая сохранение «всей большевистской твердости» партии, был вынужден соглашаться с некоторыми мерами, внутренне чуждыми ему и объективно создававшими благоприятную атмосферу для утверждения зреющего авторитаризма. Именно так теперь, по прошествии десятилетий, воспринимаются приведенные выше отрывки из его речи на XV партсьезде[37]37
Не исключено, что со временем будут обнаружены документы, которые позволят глубже уяснить политическую позицию Рыкова ко времени XV съезда. О чрезвычайной сложности обстановки, сложившейся тогда в среде высших руководителей, свидетельствует недавно опубликованное письмо Дзержинского, написанное им незадолго до кончины в июле 1926 года. Подчеркивая в нем необходимость выработки правильной линии в управлении страной и изменения темпа её хозяйственной жизни, Дзержинский вместе с тем признает трудность критики, так как «мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведет и партию и страну к гибели, то есть Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова». Если не будет найдена правильная линия и не взят необходимый темп экономического развития, заключает автор письма, «оппозиция паша будет расти и страна тогда найдёт своего диктатора – похоронщика революции, – какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне – бывшие красные – Муссолини, Пилсудский». В уже появившихся первых комментариях этого документа внимание, как правило, акцентируется на предчувствии Дзержинским возможности появления такого диктатора. Но важное значение имеет и его признание трудности критики, так как она может укрепить оппозицию. Несомненно, в схожей ситуации оказался в 1926–1927 годах и Рыков.
[Закрыть].
По установившейся в то время традиции, в год проведения партсъезда проходили (но несколькими месяцами раньше, весной) и съезды Советов – республиканские и Всесоюзный. Центральным событием партсъездов были политотчеты ЦК, с которыми теперь выступал Сталин. Такое же значение имели для съездов Советов доклады правительства, сделанные Рыковым на XII (май 1925 года), XIII (апрель 1927 года) и XIV (май 1929 года) съездах Советов РСФСР, а также на III (май 1925 года), IV (апрель 1927 года) и V (май 1929 года) съездах Советов СССР. На Всероссийских съездах Рыков делал доклады как глава правительства РСФСР, на Всесоюзных – в качестве председателя СНК СССР.
После каждого из съездов сессии вновь избранных ВЦИК и ЦИК СССР по его представлениям утверждали составы правительств соответственно РСФСР и СССР. Структура и составы Совнаркома СССР, утвержденные сессиями ЦИК СССР третьего, четвертого и пятого созывов, отражены в таблице на с. 320 (её данные продлены до середины 30-х годов, когда Рыков входил в правительство). Как видно из таблицы, за то время, что он находился на посту председателя Совнаркома, существенных изменений в структуре высшего органа исполнительной власти СССР не произошло (что относится и к структуре Совнаркома РСФСР). Она оставалась в принципе той же, какой была определена при формировании первого правительства СССР летом 1923 года. Реорганизации подверглась только сфера управления внутренней и внешней торговли; кроме того, в декабре 1929 года, когда начались коренные изменения в сельском хозяйстве, был создан наркомат земледелия (ранее такие наркоматы имелись лишь на уровне республик).
При вступлении Рыкова в должность председателя Совнаркома СССР в его составе произошли (по сравнению с первым составом, утвержденным в 1923 году) частичные изменения. Уже говорилось, что Каменев занял должность председателя СТО, а Дзержинский, оставив наркомат путей сообщения (его возглавил Рудзутак), стал председателем ВСНХ СССР[38]38
Одновременно Дзержинский являлся председателем Объединённого государственного политического управления – ОГПУ, учрежденного в 1923 году при СНК СССР и руководившего органами ГПУ (до 1922 года – ЧК) союзных республик. После кончины Дзержинского этот пост с 1926 года занимал В.Р. Менжинский, умерший в 1934 году. В том же году ОГПУ, переименованное в Главное управление государственной безопасности, вошло в созданный в 1934 году наркомат внутренних дел (НКВД) СССР, возглавленный Г.Г. Ягодой. Вслед за Ягодой во главе НКВД с осени 1936 года находился Ежов, которого в конце 1938 года сменил Берия. Попутно заметим, что НКВД СССР, заново созданный в 1934 году союзный наркомат, нередко смешивают с наркоматом внутренних дел РСФСР, первым руководителем которого в 1917 году был Рыков. На наш взгляд, это неправильно. Во-первых, НКВД РСФСР, существовавший в 1917–1930 годах, никогда не был союзным органом. При образовании СНК СССР в 1923 году наркоматы внутренних дел были оставлены на уровне союзных и автономных республик. Во– вторых, их функции существенно отличались от функций возникшего позже НКВД СССР. Они включали в себя, помимо руководства органами милиции и т. д., ведение дел советского строительства, а позже коммунального хозяйства (обеспечение трудящихся жилплощадью, коммунальными услугами и пр.). Именно в связи с тем, что эти коммунальные функции исполнялись ими неудовлетворительно, сессия ЦИК СССР в январе 1931 года ликвидировала наркоматы внутренних дел в республиках.
[Закрыть]
Компромиссная сделка Зиновьева и Сталина, которая привела Каменева на ключевой пост в руководстве экономикой страны, осложнила деятельность не только Рыкова, но и Дзержинского.
Дзержинский, став первым председателем союзного ВСНХ (он вступил в эту должность после подготовительной работы, проведенной в 1923 году Рыковым, вновь тогда сосредоточившимся на совнархозовской деятельности), быстро проявил себя как выдающийся руководитель промышленности, проницательно разбиравшийся в экономике страны и» вопросах управления ею. Его преждевременная смерть (он пробыл во главе ВСНХ всего 2,5 года) была большой потерей для Рыкова, личной и как для главы правительства, в котором Дзержинский являлся одной из крупных фигур. С пришедшим ему на смену Куйбышевым у Алексея Ивановича сложились нормально деловые отношения, но то была совсем иная личность, нежели «железный Феликс», что особенно проявилось в 1928–1930 годах, когда председатель ВСНХ по указке Сталина вносил пагубные «корректировки» в задания первой пятилетки.
С середины 20-х годов в составе Совнаркома произошел ряд существенных изменений, отразивших ход внутрипартийной борьбы того времени (из правительства были выведены Троцкий, Каменев, И. Смирнов, Сокольников, новыми наркомами стали Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян). Иначе и не могло быть. Все члены правительства (в него в то или иное время второй половины 20-х годов, до V съезда Советов СССР включительно, входило тридцать человек) одновременно являлись членами ЦК или ЦКК, председатель которой занимал пост наркома РКИ. Почти половина из них (тринадцать из тридцати) избиралась членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК партии.
Это был авторитетный и вместе с тем сложный коллектив, в котором нередко остро сталкивались различные подходы и позиции. Когда пишут о Рыкове как о главе правительства, далеко не всегда отмечают, что он проявил на этом посту немалую настойчивость в проведении общеполитической партийной линии, выдержку и такт, а когда требовалось, и характер для её реализации. И конечно, подчеркнем вновь высокую работоспособность.
Она проявлялась в двойном напряжении сил. Ведь Рыков руководил наряду с союзным правительством и правительством РСФСР. Он не только вёл заседания последнего и направлял общий ход дел, но и повседневно вникал во многие из них. При этом ряд вопросов пересекался с теми, которые решались и в союзном правительстве. Но была и своя специфика, в том числе связанная с деятельностью тех наркоматов, которые являлись только республиканскими. Рыков уделял особое внимание их работе. Немало руководителей этих наркоматов – здравоохранения Семашко, просвещения Луначарский, юстиции Курский, земледелия А. Смирнов (вскоре ставший заместителем Алексея Ивановича по Совнаркому РСФСР) – работали вместе с Рыковым на всем протяжении его пребывания на посту главы правительства Российской Федерации.
Целый ряд таких «постоянных сотрудников» Рыкова был и в составе Совнаркома СССР. Недавно вышел новый биографический очерк, посвященный А.Д. Цюрупе, который вместе с Рыковым являлся с конца 1921 года заместителем председателя СНК РСФСР, а с лета 1923 года и СНК СССР, оставаясь на втором из этих постов вплоть до своей кончины в мае 1928 года. Она была ещё одной тяжелой потерей для Рыкова. Упомянутый очерк пробил брешь в «тайне», которую вынуждены были хранить предшествующие авторы биографий Цюрупы. Один из его разделов назван «Рядом с Рыковым» и посвящен деятельности Цюрупы в качестве заместителя последнего. Цюрупа, отмечается в очерке, не только нашёл общий язык с Алексеем Ивановичем, они сдружились и по многим принципиальным вопросам стали единомышленниками.
Будем надеяться, что вскоре подобные «бреши» будут проломаны и в новых изданиях биографий Орджоникидзе, который четыре года был заместителем председателя Совнаркома Рыкова, Куйбышева, входившего во все составы возглавлявшегося последним правительства, и ряда других. В советской литературе последних десятилетий не обойдён вниманием (и вполне заслуженно) Г.В. Чичерин, стоявший во главе советского внешнеполитического ведомства в 1918–1930 годах. Однако если судить по имеющимся статьям и книгам о нем, то невольно создается впечатление, что он с 1924 года действовал, не считаясь с главой правительства, фамилия которого даже не упоминается.
Между тем уже первые начатые сейчас разработки показывают, что замалчиваемый глава правительства был в действительности деятельным участником проведения внешнеполитического курса Советского государства в середине и второй половине 20-х годов. При этом он исходил из факта стабилизации капиталистической системы и тесно связывал успехи в стране с её миролюбивой внешней политикой.
Рыков постоянно подчеркивал необходимость и возможность «мирного сосуществования двух систем народного хозяйства – капиталистической и социалистической». Наша политика, настойчиво подчеркивал он, должна быть и будет политикой невмешательства во внутренние дела других стран, политикой мира. Мы поддерживали и будем решительно поддерживать, заявил председатель Совнаркома на IV съезде Советов СССР, «каждое действительное движение в борьбе за мир и целиком и полностью согласны поддерживать каждую настоящую пацифистскую организацию, искренне и активно борющуюся за сохранение мира».
Серьезные опасения вызывала у Рыкова бесконечная гонка вооружений. «На вооружение затрачиваются средства большие, чем раньше, и тем стихийно предрешается война, хотя все будто идёт под флагом мира. Большое накопление пушек через известный период времени требует, чтобы они начали стрелять». Наибольшая опасность для человечества, считал он, заключается теперь не в численности армии, а в том, что она вооружается такими средствами борьбы и уничтожения, о которых и не думали во время первой мировой войны. Рыков прозорливо предполагал, что в будущих войнах, в сущности, изменятся понятия фронта и тыла, ибо с помощью новых технических средств можно будет уничтожать целые города со всем населением. «Для нас совершенно ясно, что достижение всеобщего разоружения явится результатом продолжительной и упорной борьбы, что оно будет означать ликвидацию огромного периода истории. Несомненно, что такие события не происходят внезапно, а являются результатом огромного движения и гигантских сдвигов в отношении людей, наций, государств». Эти слова, произнесенные Рыковым шестьдесят лет назад с трибуны V съезда Советов СССР, и сегодня не утратили своего значения.
А разве не актуально звучит его оценка перспектив взаимоотношений между СССР и США? Беседуя с американским журналистом Вильямом Резвиком, он убежденно заявил: «Я считаю, что рано или поздно дело окончится экономическим сотрудничеством между СССР и Америкой». Их сотрудничество, продолжал глава Советского правительства, «координация экономических действий» просто необходимы ввиду той роли, которую они играют в мировом хозяйстве. Он считал, что для такого сотрудничества есть «весьма серьезные экономические основания», которые соответствуют «интересам и нашим, и Америки». На вопрос Резвика о гарантиях безопасности мирного развития отношений между двумя странами, ибо в США многие опасаются угрозы, исходящей из Советской России, последовал ответ: «Я думаю, что наиболее убедительной гарантией в глазах Америки должна быть наша заинтересованность». В этом ответе – заинтересованность Страны Советов в участии в мировых хозяйственных связях, на основе принципа её мирного сосуществования с капиталистическими государствами.
Утверждение такого принципа не было для Рыкова пропагандистским приемом. Он полностью разделял ленинское положение о том, что главным аргументом в соревновании двух общественных систем – социализма и капитализма – являются успехи внутреннего развития СССР. «Никакой пропагандой и агитацией, – говорил Алексей Иванович, – ничего не сделать, если это не подкрепляет объективная жизнь страны». И добавлял: «Наша крепость, особенно в настоящий момент, – в нашем внутреннем строительстве».
Так, предельно сжато, но исчерпывающе он определил в год вступления на пост главы правительства направление всей своей последующей деятельности. Она шла в период становления и упрочения многонационального Советского государства – СССР. Позже Рыков шутливо заметит, что в нем слились два человека – «общесоюзный» и «республиканский», – имея в виду совмещение руководства правительствами СССР и РСФСР. Но и во втором случае слившийся в нем «человек» представлял весь многообразный национальный спектр Российской Федерации.
Выше мы уже говорили, что в послеоктябрьский период Рыков – в ту пору председатель ВСНХ – сразу выступил сторонником уничтожения национальных привилегий, за полное равноправие народов. Теперь, на посту «красного премьер-министра», он деятельно включился в повседневную работу, направленную на развитие всех национальных районов страны. Его слегка сутулую фигуру видели изыскатели трассы Турксиба («смычка сибирского хлеба и среднеазиатского хлопка»), в котловане будущей плотины Днепрогэса («Даёшь белое золото!»), во многих других районах союзных и автономных республик.
Он реалистически трезво оценивал трудности хозяйственного и культурного развития республик. «Добились ли мы, – говорил он в год десятилетия Октября, – на деле равенства – в отношении хозяйственного развития, культуры, благосостояния населения и т. д. – наций, населяющих территорию Советского Союза? Едва ли кто будет оспаривать, что этого ещё нет и до сих пор, несмотря на то что революционный период продолжается уже десять лет. У нас, конечно, нет юридически бесправных народностей, но экономическая и культурная разница в положении различных национальностей нашего Союза до сих пор ещё не изжита, а без этого не может быть полного, фактического равенства народностей».
Эти слова были произнесены Рыковым в праздничном зале Таврического дворца, когда он стоял около диаграммы, линии на которой, переломившись, вроде бы победно устремились вверх, к «довоенному уровню». Но докладчик прекрасно сознавал, что если для страны в целом последний – всего лишь уровень «среднеразвитости», то для многих её национальных районов это уровень отсталости и нищеты.
Работа по поднятию, как говорили тогда, национальных окраин была неотделима от развития промышленных районов страны, забот о российской деревне, решения всех многообразных проблем, находившихся в поле зрения главы правительства. Когда будут изучены материалы его Секретариата, выявится широчайший круг людей, с которыми постоянно общался Рыков, решая эти проблемы. В его кабинете бывали украинец Влас Чубарь и грузин Мамия Орахелашвили, узбек Файзулла Ходжаев и белорус Александр Червяков, туркмен Недирбай Айтаков и другие советские работники союзных и автономных республик. Но, понятно, сюда приходили не только представители национальных районов и ответственные работники. Рыковский кабинет видел рабочих-металлистов Москвы и Ленинграда, донецких углекопов, сибирских или иных кооператоров, посланников деревенского люда, а иногда и «социально чуждых», по терминологии некоторых партийцев, нэпманов – ведь с ними тоже приходилось решать некоторые вопросы на высшем уровне.