Текст книги "Время Алексея Рыкова"

Автор книги: Дмитрий Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Не назовёшь вполне мирными и остальные годы. Гражданские войны перестали сотрясать и корёжить страну, но их эпоха не могла исчезнуть бесследно, обрывки её шлейфа растянулись на немалое время. Да и непосредственно сама она не кончилась разом, в какой-то точно определяемый день. Последняя, и наиболее протяженная из этих войн, что охватила период 1918–1920 годов, не имела ни своего 22 июня, ни своего 9 мая. Недаром в среде историков идут многолетние споры об её исходной датировке, по-разному определяется и время её полного завершения – не только началом 20-х годов (освобождение Владивостока), но даже их второй половиной (ликвидация басмачества в Средней Азии).

В советской печати тех лет нередко встречалось забытое теперь понятие «неполная победа» – вооружённый натиск империализма был отражён, но угроза новой военной интервенции дамокловым мечом постоянно висела над Страной Советов. Её внешнеполитическое положение даже после «полосы признаний» 1924 года, когда были установлены дипломатические отношения с Великобританией, Италией, Францией, рядом других капиталистических стран, оставалось очень сложным и трудным.

Что касается «внутреннего эха» гражданских войн, то его раскаты не всегда воспринимаются теперь во всей их гамме. Они слышатся нам главным образом в шуме и грохоте борьбы с разрухой. Между тем эта борьба не была единственной. Гражданские войны оставили глубокие и долго не затягивавшиеся раны на социальном теле страны. Их участники – победители и побежденные (кроме эмигрировавших) – не разошлись в разные стороны. Они остались в одном, одинаково родном им отечестве, по поводу развития которого немало побежденных, вынужденных таить свои взгляды, сохранили те позиции, за которые только что боролись с оружием в руках. Не этим ли медленно исчезавшим, а может, для многих из поколений, переживших эпоху гражданских войн, так окончательно и не исчезнувшим расколом объясняются жестокие коллизии 20-х годов, в общем– то вошедших в историческую память как время определённой демократизации жизни страны?

Немалые трудности переживали и победители, что так или иначе затем спроецировалось на всю обстановку 20-х годов. Внутренний политический кризис, с которого началось для Советской власти то десятилетие (Кронштадтский мятеж, крестьянские восстания в ряде регионов), и последовавший крутой поворот в экономической политике некоторые члены партии послеоктябрьского призыва восприняли как отказ от идеалов коммунизма, за которые они «рубались на фронтах». «Повоевали, стало быть, до победного конца, а теперь опять – до купца!» – заявляет, сдав партбилет, комиссар, герой повести одного из зачинателей советской литературы Юрия Либединского.

Это говорил лихой рубака, который позже искренне ринется в пропасть «великого перелома» 1929 года и последующих лет, где – почти уверенно можно предполагать – и погибнет. Но сложными были настроения и среди старых партийцев, многие из которых восприняли вышедшую менее года назад, в мае двадцатого, книгу Н.И. Бухарина «Экономика переходного периода» как своеобразную оду «военному коммунизму». Конечно, они (и в числе первых Бухарин) поняли необходимость незамедлительного отказа от продразверстки. Но понимание в их среде нэпа как политики, введённой «всерьёз и надолго» (кстати, это выражение первым употребил Н. Осинский (В.В. Оболенский), а затем им воспользовался Ленин), было неоднозначно, нередко натыкалось на «левацкие» завихрения, в том числе и в высшем руководстве.

Новый глава Советского правительства был начисто чужд таким завихрениям. И здесь, чтобы охарактеризовать его позицию в этом кардинальном тогда вопросе, нужно вернуться в 1921–1922 годы. Через несколько недель после принятия декрета о замене продразверстки продналогом, выступая на IV съезде Советов народного хозяйства с докладом «Состояние и возможности развития промышленности в условиях новой экономической политики», Рыков прозорливо показал, что эта политика не исчерпывается мерами указанного декрета, а имеет определяющее значение для всей экономики страны. Он был в числе первых, кто правильно понял стержневой смысл нэпа – образование свободного рынка, стимулирующего подъем не только сельского хозяйства, но и промышленности. В предшествующие годы, отмечал он, «мы не имели конкурентов, мы их не терпели, мы их всегда убивали, умерщвляли путем реквизиции, конфискации и т. д. даже в том случае, если конкуренты были более толковы… Теперь мы должны побеждать не путем приказаний и монопольного положения, а путем лучшей работы». В следующем, 1922 году вышла брошюра Рыкова «Хозяйственное положение страны и выводы о дальнейшей работе». В ней он провел теоретический анализ основных вопросов начального этапа нэпа, обосновав необходимость и определив конкретные пути организации союза, или, как тогда писали и говорили, «смычки» между сельским хозяйством и промышленностью.

Не свидетельствует ли это о поспешности утверждений, что в его наследии «нет крупных теоретических разработок»? Однако оставим в стороне этот вопрос; речь сейчас идёт не о тех или иных утверждениях, касающихся деятельности Рыкова, а о его действительных взглядах и позиции. Вернёмся с этой целью ещё раз в 1922 год, точнее, к некоторым событиям, последовавшим за окончанием XI съезда РКП (б).

В предшествующей главе уже говорилось, что занятие Сталиным должности генсека ЦК привлекает особое внимание историков. Очевидно, стремление раскрыть обстоятельства такого назначения настолько завораживает, что из поля зрения как-то ускользнуло другое происшедшее тогда важное событие – существенное изменение в составе Политбюро ЦК РКП (б).

В условиях развертывания нэпа пятерка членов Политбюро, сложившаяся ещё в период «военного коммунизма», была по предложению Ленина расширена и пополнена, заметим, не кандидатами в члены Политбюро! ими тогда были Бухарин, Калинин и Молотов), а избранием ранее не входивших в этот высший партийный орган Рыкова и Томского. Общеизвестно, что долгие годы их фамилии если и упоминались, то с неизменным ярлыком «правый». Хотя теперь он снят, сам факт его появления отменить нельзя, как нельзя вычеркнуть и то, что Сталин и его окружение обозначили этим ярлыком сторонников политики, в основе которой лежали ленинские идеи нэпа. Владимир Ильич, рекомендуя Рыкова в состав Политбюро ЦК РКП (б), несомненно, учитывал не только его выдающиеся администраторские качества, но и (допустимо, что даже в большей мере) его непримиримость к «левизне», шараханьям в политике и экономике, последовательность в проведении нэпа. Все это проявилось и в позиции Рыкова конца 20-х годов.

Мысленное отступление к событиям начала того десятилетия вроде бы неожиданно привело к его исходу. На самом деле неожиданности здесь нет. Такое временное сопоставление помогает заключить, что Рыков, если говорить наиболее обобщённо, проводил в 20-е годы единую линию, которая исходила из ленинского учения о пролетарском государстве и нэпе, стремления творчески применять его к меняющимся условиям социально-экономической реальности.

Вчитываясь в его многочисленные и разнообразные по тематике доклады, речи и статьи, невозможно выделить какое-то одно, кратко сформулированное ключевое положение, которое бы разом и ёмко раскрыло его общеполитическую позицию. Тем не менее приведем заявление, сделанное им вскоре после вступления на пост председателя СНК и являющееся в известной мере типичным для его заявлений последующих лет:

«Основой прочности октябрьских завоеваний в СССР является сотрудничество рабочих и крестьян. В хозяйственной области это сотрудничество должно выражаться в соблюдении соответствия в развитии промышленности и сельского хозяйства, в такой организации кооперации и торговли и в таком соотношении цен на продукты промышленности и сельского хозяйства, которые бы обеспечивали интересы рабочих и крестьян».

Здесь Рыков выделил один, но важнейший срез жизни страны тех лет – осуществление нэпа на основе сотрудничества рабочих и крестьян, достижение того, из-за чего, собственно, и осуществлялись революционные преобразования, – улучшение реальных условий существования трудового люда.

Удачно, на наш взгляд, подметил основное политическое содержание деятельности Рыкова американский историк, осуществивший глубокое исследование биографии Бухарина, Стивен Коэн: «Никто из главных большевистских деятелей, включая Бухарина, не олицетворял так недвусмысленно, как он, политическую и экономическую философию нэпа и смычки». Добавим, что эта философия была для Рыкова не абстрактно-отвлечённой, а инструментом борьбы за «просветление жизни», как несколько неуклюже наивно, но, в сущности, точно определили смысл революции простые крестьяне в упомянутом выше отклике на назначение нового руководителя Советского правительства.

В его почти семилетней деятельности на этом посту (февраль 1924 – декабрь 1930 года) можно с некоторой долей условности обозначить два основных хронологических этапа. Первый – четырехлетие с 1924 по 1927 год включительно, второй – несколько короче, трехлетие 1928–1930 годов.

Начнём разговор о первом из них несколько неожиданно – с его конца – 1927 года. В том году Советская страна впервые получила возможность вести счет своей истории не по годам, а по десятилетиям. Теперь, когда наш общий «советский возраст» шагнул в восьмой десяток лет, трудно представить, какой общественный резонанс имела первая «круглая дата» – десятилетие Октября, – вызвавшая у одних радость и энтузиазм, у других – изумление, а то и разочарование и даже злобу. Отмечалась она торжественно и широко, хотя и в непростой обстановке последнего всплеска внутрипартийной борьбы с «левыми». Именно в те праздничные дни Зиновьев попытался обратиться к демонстрантам перед Зимним дворцом в Ленинграде, а Троцкий с балкона московской гостиницы «Националь» – привлечь внимание колонн, двигавшихся к Красной площади.

В преддверии торжественной даты в Ленинграде – колыбели революции прошла юбилейная сессия ЦИК СССР, центральным событием которой стал доклад А.И. Рыкова «Десять лет борьбы и строительства». В зале Таврического дворца, где проходила сессия, была вывешена большая диаграмма (см. выше), данные которой являлись, как выразился докладчик, «яркой иллюстрацией упадка, последующего роста и успехов нашего хозяйства».

– Верхняя линия диаграммы, – говорил он, обращаясь к залу, – показывает кривую падения и подъема продукции сельского хозяйства. Стоимость валовой продукции сельского хозяйства в 1913 году равнялась 11 790 млн. рублей, а в 1921 году она упала до 6900 млн. рублей, то есть составляла несколько более половины довоенного уровня. В настоящем году по валовой продукции сельское хозяйство обогнало довоенный уровень и исчисляется в 12 776 млн. рублей.

Сделав короткую паузу, докладчик продолжал:

– Нижняя линия диаграммы показывает кривую падения и подъема так называемой цензовой (крупной) промышленности. Стоимость валовой продукции в 1913 году исчислялась в 6391 млн. рублей, а к началу восстановительного периода, в 1921 году, она упала до 1344 млн. рублей, то есть несколько выше пятой части довоенного уровня. С 1921 года начинается резкий подъем, и к 10-летию мы уже превзошли довоенный уровень (свыше 6637 млн. рублей), а в ближайшем году предполагается превзойти его уже на 15 %. Вот общая картина хозяйственного развития в основных отраслях народного хозяйства за истёкший десятилетний период. Процесс резкого, катастрофического падения и необычайно быстрого подъема является характерной чертой всего пройденного этапа.

Действительно, глядя на круто изломанные линии диаграммы, будто ощущаешь взмах гигантских качелей, которые подхватили страну, увлекли её вниз, к бездне разрухи, а затем стремительно вывели обратно, к довоенному уровню. «На довоенном уровне» – это было, пожалуй, одно из самых популярных выражений второй половины 20-х годов. Откройте сборник рассказов Михаила Зощенко с их удивительным кружевом разговорной речи тех лет, и вы убедитесь в этом. «Как жизнь? – На довоенном уровне». Такой ответ приобрел собирательное значение: хорошо живётся, нормально.

Но довоенный уровень был уровнем среднеразвитой, как мы аккуратно выражаемся, страны. В действительности – страны со слаборазвитой промышленностью, отсталой по сравнению с развитыми странами аграрной экономикой, низким культурным уровнем – более 2/3 её населения до революции было неграмотным.

С первых шагов восстановления народного хозяйства Ленин и руководимая им партия ставили задачу не просто достичь экономических показателей 1913 года, а создать все условия для выхода за их пределы и дальнейшего движения вперёд. Так понимал восстановительный период и Рыков. Поэтому, когда в середине 20-х годов развернулась внутрипартийная дискуссия, он сразу оказался в первых рядах тех, кто активно выступил за развертывание социалистического строительства. Он убежденно считал, что на основе нэпа страна может осуществить переход к социализму, в СССР будет создано социалистическое общество.

При этом в отличие от некоторых горячих голов он рассматривал переходный период от капитализма к социализму как исторически длительный, требующий нескольких десятилетий развития советского общества. Только в итоге такого развития станет возможным «непосредственное, – как выразился Алексей Иванович, – социалистическое строительство», то есть создание социализма.

«Ликвидация бедности, невежества, неграмотности, отсталости, – писал он в 1925 году, – которые мы унаследовали от всего царского периода нашего государства, и достижение в материальном и культурном отношениях уровня, превышающего Западную Европу или даже достигающего его, будет, при условии диктатуры рабочего класса, означать ликвидацию новой экономической политики и всего переходного периода и вступление в стадию непосредственного социалистического строительства». В течение этих лет новое общество призвано полностью усвоить все достижения капитализма (производить много, скоро и дёшево). Рабочий класс должен показать, что он в условиях пролетарской диктатуры сможет организовать свой труд и будет работать лучше, «чем работает Форд и капиталисты». Лишь тогда мы «с полным правом можем сказать, что все главнейшие трудности переходного периода преодолены». Таков был, по его мнению, рубеж, на котором, оттолкнувшись от достигнутого капитализмом уровня техники и организации производства, можно развить дальше производительные силы на основе иной организации общественного труда до уровня, недоступного эксплуататорскому строю.

Небезынтересны и суждения Рыкова о построении в будущем «полного социализма». «Самое понятие «полное» социалистическое общество, – говорил он в 1927 году, выступая на пленуме Исполкома Коминтерна, – мне кажется, является условным. Капитализм в своем развитии пережил целый ряд фаз и изменений. Несомненно, что и развитие социалистического общества будет иметь свою богатую историю. Сказать же с абсолютной точностью, где мы будем иметь полный социализм и где кончается «неполный», мне кажется, совершенно невозможно, и споры по этому вопросу являются праздными».

Но совсем не праздным считал он решение проблемы развертывания движения по пути социалистического строительства. Она возникла для него не только теперь, в середине 20-х годов, когда взмах гигантских качелей на комментируемой им диаграмме начал выводить экономику страны к отметкам 1913 года. Ещё в том, теперь уже отдалённом восемнадцатом, едва вступив в руководство ВСНХ, Рыков сразу поставил вопрос о том, что деятельность этого органа «должна иметь в виду социалистическое строительство». «Строя нашу хозяйственную жизнь, – говорил он тогда же, – мы всегда должны помнить о том, что мы тем самым строим социалистическое общество».

Этот его общий подход остался неизменным и семь лет спустя, когда Алексей Иванович убедился, что реальный ход событий подтверждает возможность успешного созидания нового общества в условиях капиталистического окружения. Такую уверенность он последовательно пронес и отстоял вместе с большинством партии в острой идейной борьбе 1923–1925 годов.

Не случайно, что именно ему было поручено подвести на XIV съезде ВКП (б) итог этой борьбы. В своей заключительной речи Рыков раскрыл главное значение этого съезда, на котором «партия впервые констатировала, что рабочий класс на деле приступил к строительству социализма». «Мы вступаем, – говорил он, – в радостную для нас эпоху, в эпоху осуществления того, для чего происходила Октябрьская революция. Начинается эпоха органического положительного строительства социализма, которое будет сопровождаться громадными трудностями». Их, подчеркнул выступающий, «мы должны преодолеть во что бы то ни стало» и обеспечить «развертывание строительства социализма в условиях капиталистического окружения, в условиях новой экономической политики».

Размышляя над основными вехами государственной деятельности Алексея Ивановича Рыкова, можно заключить, что две из них, обозначенные XIV (декабрь 1925 года) и XV партсьездами (декабрь 1927 года), определили грани своеобразного эпицентра этой деятельности. И дело, конечно, не во внешних атрибутах, скажем, не в том, что именно его речи открывали и заключали работу этих съездов, на которых он был одним из двух лидеров страны, особо отмечаемых делегатами вставаниями и овациями, сопровождавшими их выступления. Впрочем, и это показательно, так как отражает реальную обстановку в высшем руководстве, наличествовавшую в 1926–1927 годах.

На её общей характеристике следует остановиться несколько подробнее, так как она не вполне точно, на наш взгляд, оценивается в части советской и зарубежной литературы и, кроме того, имеет важное значение для понимания действительного положения Рыкова в системе партийно-государственного руководства того времени, позволяет выявить некоторые черты, свойственные «красному премьер-министру».

К началу 1926 года популярность Рыкова в партии и стране достигла наивысшей отметки, сохранявшейся затем на протяжении примерно трех лет. Выше говорилось, что уже к моменту своего назначения новый руководитель центральной исполнительной власти имел большой авторитет. Но не нужно думать, что последовавший вскоре переезд Рыкова с Воздвиженки в кабинет расположенного в Кремле здания Совнаркома СССР сразу и автоматически обеспечил ему дальнейший рост популярности.

Он явился результатом конкретных дел, преодоления немалых трудностей, в том числе и субъективного порядка. Кончина Ленина застала Рыкова больным, необходимость срочного лечения сердца вынудила его сразу после избрания председателем Совнаркома согласиться с рекомендацией врачей о выезде за границу. Это была его последняя зарубежная поездка. Вместе с Ниной Семеновной он провел под чужой фамилией два или три месяца в Италии.

Возвращение ускорила тревожная весть. Едва оправившаяся от страшного голода 1921–1922 годов страна летом 1924 года пережила новую, правда вполовину меньшую по масштабам, засуху. Рыков немедленно возглавил специальную правительственную комиссию по борьбе с её последствиями, а затем, в августе, выехал в южные районы РСФСР, особенно пораженные неурожаем. Эта поездка открыла целую серию последующих, вплоть до конца 20-х годов, поездок по стране, не имевших ничего общего с парадностью, заполненных практическими делами и обеспечивавших «обратную связь» с широкими слоями трудящихся.

М. Горький, следя за борьбой с засухой по газетам, с теплом писал в те дни из Сорренто (Италия) Рыкову: «Весьма полюбовался фотографиями Вашей поездки по Поволжью, жаль только, что Вы морщитесь, когда Вас снимают, и выходите на снимках человеком, у которого зубы болят. Но – какие хорошие рожи мужиков!»[33]33
  М. Горький с большим уважением относился к Рыкову, видел в нем «очень умного, искреннего человека и знатока госхозяйства».


[Закрыть] Рыков тоже вглядывался в мужицкие лица, но больше его интересовали думы крестьян. Те августовские беседы в деревнях способствовали утверждению его мыслей о том, что главнейшей формой организации крестьянства и проявления его активности должна явиться кооперация, поощрение её различных форм.

Поездка, таким образом, обогатила представления главы правительства о пути, как он сам выразился, к устойчивому крестьянскому хозяйству и вместе с тем, что было в тот момент наиболее важным, позволила принять практические меры для преодоления последствий бедствия, сохранения хозяйственной деятельности в пораженных им аграрных районах. Выводы из этих мер имели долгосрочное значение. Недороды в тех или иных размерах случались и в отдельные последующие годы, но ни один из них, вплоть до начала 30-х годов с их социальными потрясениями, не сопровождался голодом или его серьезной угрозой. Это надо особо подчеркнуть.

Борьба за ликвидацию последствий засухи 1924 года была лишь частью повседневной деятельности Рыкова в первые полтора-два года его премьерства. Не касаясь её больших и малых сторон, отметим, что уже вскоре компромисс, определивший разведение постов председателя СНК и председателя СТО, оказался нежизненным. В общем-то, успешное сотрудничество Каменева и Рыкова в единой «упряжке» (или «связке») в 1922–1923 годах теперь стало явно давать сбои. Положение председательствующего в Политбюро обеспечивало Каменеву возможность фактически независимо вести себя в качестве заместителя Рыкова в правительстве, а также на посту председателя СТО.

Может, это как-то и сгладилось бы, если бы не неприятие Рыковым линии Зиновьева и Каменева на неоправданную поспешность в осуществлении нового промышленного строительства, а затем, когда их расчет на приток финансовых средств для него не оправдался, обвинение ими в этом под флагом «обуздания кулачества» всего крестьянства. Эти противоречия обострились развалом «тройки», вполне обнаружившимся к концу 192.5 года стремлением Сталина избавиться от участия в политическом руководстве Зиновьева и Каменева.

Объективно Рыков этому способствовал. Вместе с членами и кандидатами в члены Политбюро Сталиным, Томским, Дзержинским, Калининым, Молотовым и Рудзутаком (Троцкий в тот период отмалчивался и, сидя в президиуме бурного XIV съезда, речи не произнес) Рыков активно выступил с критикой возглавленной Зиновьевым и Каменевым «новой оппозиции». Однако эта критика, во-первых, не содержала ничего личного, а выражала лишь твердые идейные убеждения Рыкова, неприятие им зиновьевско-каменевских представлений о путях социалистического строительства; во-вторых, несмотря на свою остроту, она была направлена на то, чтобы «всех нас запрячь в одну запряжку». Эта рыковская фраза ранее уже приводилась и повторена здесь намеренно. В ней – своеобразное кредо её автора, который, активно участвуя во внутрипартийной борьбе, немалое время ещё и после XIV съезда сохранял надежду на достижение единства, видел в этом, как он выразился, «общий интерес партии».

Заседания съезда закончились в последние часы 1925 года, а первые дни нового года принесли известия о начале заметных изменений в центральном партийно-государственном руководстве. Впервые после кончины Ленина Политбюро ЦК партии было образовано в более широком составе (не из семи, а из девяти членов). В него наряду с Бухариным, Рыковым, Сталиным и Томским вошли новые члены – Ворошилов, Калинин и Молотов. Кроме того, из прежнего состава остались Зиновьев и Троцкий, а Каменев был переведен кандидатом в члены Политбюро. Но время их пребывания в составе этого органа оказалось теперь очень коротким, ограниченным всего лишь несколькими месяцами. В связи с выступлением новой, троцкистско-зиновьевской оппозиции в июле из Политбюро был выведен Зиновьев (вместо него избрали Рудзутака), в октябре – Троцкий и Каменев. Таким образом, состав высшего партийного органа всего лишь через два года после кончины Ленина претерпел первые существенные изменения[34]34
  Ещё более значительные перемены произошли в числе кандидатов в члены Политбюро, состав которых увеличился и включил в себя в 1926 году Андреева, Кагановича, Кирова, Микояна, Орджоникидзе (до ноября 1926 года, когда он стал председателем ЦКК), Петровского, Угланова и Чубаря. В последующие годы все они (кроме Петровского и Угланова) будут избираться в то или иное время членами Политбюро.


[Закрыть].

Январские перестановки 1926 года непосредственно коснулись и Рыкова. В соответствии с возникшей при Ленине традицией (которую Сталин пока лицемерно не нарушал) он занял место председательствующего на заседаниях Политбюро и пленумах ЦК, а также стал председателем СТО, что вновь свело руководство правительством и этим органом, как то было при Ленине, под единое начало.

Что касается Сталина, то, по мнению некоторых авторов, 1925–1926 годы были временем оформления его авторитаризма. Далее такой взгляд будет подвергнут серьезному сомнению, хотя оговоримся сразу, что перемены начала 1926 года ознаменовали крупный политический выигрыш Сталина. Сумев ранее организовать ощутимые удары по Троцкому, он теперь отделался от соратников по триумвирату, правда, если верить некоторым исследователям, тут же оказался в дуумвирате – был вынужден пойти на блок с Бухариным.

Не затрагивая здесь эту тему в целом, все же заметим, что получившие в последнее время относительно широкое хождение представления о «тройках», «двойках» и прочих числовых комбинациях руководителей, которые чуть ли не вершили все дела партии и страны, являются, по нашему мнению, весьма упрощенными. Конечно, эти представления не выдуманы, они пришли в современную литературу из тех далёких лет. Кажется, М.М. Лашевич ещё в середине 20-х годов иронизировал по поводу «картёжной терминологии» – тройка, двойка, туз… Старый большевик, член ЦК партии, участник оппозиции, покончивший с собой в 1928 году, он, будучи, по свидетельству его современников, человеком прямолинейным и даже грубоватым, без обиняков высмеял примитивность такого понимания совсем не простых процессов внутрипартийной борьбы.

Рассмотрение её только через призму подобных упрощенных представлений заслоняет анализ действительной расстановки сил в политическом руководстве и в том числе – зарождение в его среде некоторых негативных явлений. Уже в 1923 году в статье, опубликованной «Правдой», Л.Б. Красин с тревогой отметил, что в работе ЦК влияют «на внутреннюю и внешнюю политику отдельные личности, а не весь коллектив». Это, подчеркнул он, отчасти вызвано положением в самом ЦК, способствующим «прохождению в ЦК на съездах новых членов, которые исполняли бы волю отдельных личностей». Три года спустя Красин (он скончался в 1926 году) с сожалением мог бы констатировать, что его тревожное наблюдение подтверждается, и теперь уже не только на уровйе ЦК, но и Политбюро. В состав последнего после XIV партсъезда была, так сказать, влита (в качестве как членов, так и кандидатов в члены) целая группа, употребляя термин тех лет, цекистов, подавляющее большинство которой составит со временем ближайшее окружение Сталина. Эта впервые выявившаяся тенденция будет затем, после XV и XVI партсьездов, окончательно закреплена, о чем свидетельствуют данные таблицы на с. 317, которые вряд ли нуждаются в комментариях.

Но мы вновь несколько отвлеклись, хотя все только что сказанное, как и рассмотрение ранее ряда событий 1924–1925 годов, имеет прямое отношение к обозначенной выше задаче общей характеристики положения в политическом руководстве страны 1926 и 1927 годов. Всесторонний анализ этого положения позволяет говорить о равновесии сил, установившемся в то время в высшем эшелоне власти. Можно было бы сказать даже об определённом единстве, но слишком полярны были два лидера, так или иначе представлявшие тогда объективную расстановку сил в руководстве.

И вот здесь мы подходим, пожалуй, к основному. Если анализировать не только идейную борьбу и теоретические разработки того времени, а преимущественно этим мы нередко ограничиваемся, но и действительное состояние руководства партией и страной, реальное осуществление власти и наличие её практических функций у конкретных лидеров, или, как говорили, вождей, то следует сделать вывод, что определяющее значение имел тогда не «дуумвират» (Сталин – Бухарин), а иное сочетание в группе тогдашних лидеров – Сталин и Рыков.

Именно в их руках были сосредоточены главные нити действительной власти (другой разговор, что их отношение к ней и пользование ею были в корне различны). Кремлёвский кабинет Рыкова, находившийся на том же этаже здания Совнаркома, что и ленинский, был известен всей стране, руководителям её регионов и национальных республик. К тому времени Сталин тоже покинул Воздвиженку. Его кабинет, расположенный на пятом этаже массивного здания на Старой площади, куда переехал аппарат ЦК, не имел такой всеобщей известности. Однако объём реальной власти хозяина кабинета был обратно пропорционален тому, что пока знали о нем страна и подавляющее большинство партии. Впрочем, фамилия его, всего лишь два-три года назад малоизвестная, теперь стала все более привычно открывать официальные перечни руководителей, в начале которых обычно значилось – Рыков, Сталин… Или Сталин, Рыков… До времени такой перестановке вроде бы не придавалось значения[35]35
  Михаил Кольцов рассказывал (разумеется, в кругу лиц, которым доверял), что вскоре после организации им журнала «Огонёк» (1924) он был вызван на Старую площадь, в ЦК. Разговаривая с ним с глазу на глаз, генсек похвалил новое издание и следом заявил: «Но у некоторых товарищей членов ЦК есть мнение, что в журнале замечается определённый сервилизм». Кольцов понял, о чем идёт речь, – журнал поместил ряд материалов о тогдашних руководителях, в том числе большую подборку «День Рыкова». «Промах» был быстро исправлен, ближайший номер «Огонька» вышел с портретом Сталина во всю обложку.


[Закрыть].

Недооценка в исторической литературе действительного значения Рыкова в высшем руководстве страны в немалой степени связана с господствующим десятилетиями в нашем сознании стереотипом, который едва ли не непременно связывает его фамилию с Бухариным, при этом почти обязательно ставит её второй после бухаринской, вольно или невольно представляя главу Советского правительства если и не эпигоном последнего, то, во всяком случае, как личность, не вполне политически самостоятельную.

Такой стереотип возник и был навязан в конце 20-х годов, а бесспорным автором его является Сталин. Развертывая борьбу против «правых», он сразу нанёс основной удар по их наиболее уязвимой фигуре – Бухарину, выступившему с теоретическим обоснованием расхождений со сталинской линией конца 20-х годов и только в этом смысле ставшему лидером «правых». Их действительное ядро было тем-то и опасно для Сталина, что оно держало реальные рычаги власти (Рыков – правительство, Томский – профсоюзы, Угланов – московская партийная организация). Он не мог не сознавать, что фактическим лидером этого ядра является Рыков (может, и невольно для себя, учитывая черты его характера). Нанося основной удар по Бухарину, Сталин в действительности стремился сокрушить авторитет главы правительства, парализовать его воздействие на ход событий.

О драматических обстоятельствах этой борьбы ещё придется говорить, сейчас же они затронуты лишь из-за необходимости наконец-то порушить отмеченный сталинский стереотип, тем более что в наши дни он получил нечто вроде «второго дыхания». 1988 год принес полную государственную и партийную реабилитацию «правым», что по времени совпало со 100-летием со дня рождения Бухарина. Накопленный нами опыт юбилеев был применен и в данном случае, что обернулось возникновением прямо-таки «бухаринского уклона» в литературе. Разумеется, в массе хлынувших работ немало по-настоящему серьезных, делающих важные начальные шаги в изучении деятельности этого выдающегося большевика, его действительно незаурядной личности, кстати резко контрастирующей (не в этом ли одна из причин повышенного интереса к нему?) с уровнем руководителей, занявших высшие партийные и государственные посты в последующие десятилетия. Но как бы то ни было, вновь наметившаяся, но уже на другой лад, нежели в конце 20-х годов, абсолютизация фигуры Бухарина ни к чему, кроме очередного искажения нашей истории, не приведет. В полном объёме это относится и к эпохе середины 20-х годов, «выпячиванию» в ней Бухарина в ущерб анализу реальной ситуации в политическом руководстве, где, на наш взгляд, основное лидирующее положение принадлежало двум, как уже говорилось, совершенно разным людям – Сталину и Рыкову.