Текст книги "Бенефис дьявола"

Автор книги: Дмитрий Чарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Смотри там, чтобы всё было чисто и аккуратно, как договорились.

– Всё будет в лучшем виде, не переживай, – автоматически отвечает он и поворачивает ручку двери.

Его вырвало, но сознание не проясняется – ему плохо. Он сидит минуты три, склонившись над грязным унитазом. Потом поднимается, включает воду и поласкает рот. Ему в спину тускло светит одинокая лампочка, отражаясь в узком зеркале над раковиной. Он закрывает воду и в тишине слышит легкие шаги Вероники за дверью. Следующая волна тошноты заставляет его вновь сложиться вдвое над смердящим отверстием, его как будто выворачивает всего изнутри, и в этот момент ему кажется, что он слышит хлопок, но ему не до посторонних звуков – его внутренний голос твердит, что ему пришел конец, что сейчас он увидит свои кишки на замызганном сливном бачке в этом забытом Богом заведении.

Но тошнота отступает, и он снова проделывает ту же процедуру с полосканием. Во рту липко и мерзко. За дверью голос Вероники:

– У тебя всё в порядке?

– Да, мать, все нормально, – отвечает он и выходит из туалета.

Василий сидит, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Он говорит ему, пнув ногой по скамье:

– Василь, ты чего это удумал? Рано еще, рано спать.

– Вначале поработаем, – соглашается Вероника, поднимая за волосы голову бомжа.

Его глаза открыты, взгляд мутный и остекленевший. К виску справа приложена марля, которая держится на скотче. Марля красная.

– Надо же, и в кетчуп залез! – говорит Вероника, отпуская его волосы. – Выведем его на улицу.

Вероника надевает на голову Василия шапочку. Они обхватывают его с обеих сторон, складывая его руки на своих плечах, и выходят в коридор. Василий совсем не передвигает ногами, он как мешок, и голова болтается на груди. Впереди ступеньки, и это самый тяжелый участок их пути. Они с трудом преодолевают его и почти вываливаются наружу, но им удаётся удержать тело Василия в вертикальном положении. Машина рядом. И рядом банщица, подметающая площадку перед входом.

– Вот, дядя, нажрался, – сокрушается Вероника, – ни дома, ни в гостях покоя нет.

Они прислоняют его к передней дверце, подперев коленями, пока Глеб открывает машину, потом пихают внутрь на заднее сиденье, и Василий валится, как неживой, и остается лежать неподвижно. Глеб забрасывает его торчащие ноги в салон и закрывает дверцу, потом садится за руль. Вероника рядом, и она показывает ему, куда нужно ехать.

Возле старенького запущенного сквера она говорит ему притормозить. Она смотрит в окно и находит место, где Василию нужно отоспаться. Глеб не задает ей никаких вопросов, он молча следует её указаниям, потому что она знает, что нужно делать. Они вытаскивают его из машины. Василий не тяжелый, и Глеб взваливает его на спину, а Вероника поддерживает ноги, чтобы они не оставляли борозды на свежей траве. Возле одного из деревьев он опускает тело на землю и прислоняет спиной к свежему мху на коре. Василию будет мягко. Вероника достает из кармана пакет, в который он положил Макарова в бане, и подсовывает в руку Василия, приподняв её. Порыв ветра заставляет их прикрыть глаза от пыли, пронесшейся в их сторону от дороги, но Василию всё равно. Вероника отпускает его руку, которая безжизненно ударяется о его ноги. Девушка оглядывается по сторонам и нервно говорит ему:

– Всё, поехали.

Они садятся в машину и уезжают. Она говорит:

– Мне кажется, что после того как ты ударил его ногой в голову, он умер.

Он молчит, не отвечает. Ему нечего ей сказать.

Он привозит её к дому. Она монотонно твердит по дороге:

– Как только я выйду, ты отъедешь в соседний двор и поспишь один час, тебе нужно отдохнуть, а когда проснешься, то будешь бодрым и полным сил и энергии. Твои воспоминания о бане будут включать только тебя самого и Василия, только тебя и его. Вероника отсутствовала. Потом снова приедешь ко мне и поднимешься на этаж. Ты будешь знать, что хочешь меня видеть и хочешь мне помочь, и всё. Делай точно так, как я тебе сказала. Езжай, – говорит она, выходя из его машины.

Он едет в соседний двор, паркуется и погружается в глубокий сон, откинувшись на сидении своей «десятки».

Глеб замолчал, как-то обмякнув на подушке, разбросав руки в стороны. Прокопенко посмотрел вопросительно на Боровикова.

– Он спит, – сказал тот, подойдя к молодому человеку и пощупав его пульс.

– С ним всё нормально? – спросил Иван.

– Да, с ним будет всё в порядке. Я думаю, что этот сеанс ему пойдет на пользу. В своей установке я дал ему шанс разграничить в своем подсознании реальные события от внушенных, и заснуть, как только он почувствует в этом необходимость. Полагаю, что сила постороннего воздействия была весьма эффективна: под гипнозом его подсознание вспомнило прошлое внушение, и он отключился.

– А его подсознание не воспримет во сне, уже под воздействием вашего гипноза, старые установки?

– Вы имеете в виду, не впадет ли он после пробуждения в старую регрессию во времени? Нет, я не думаю. Вы сейчас удалитесь, и я еще немного поработаю с его подсознанием, пока он спит. Это будет действенно. Завтра к утру – не скажу, что он будет, как новенький, но ему станет намного легче. Надеюсь, что память на реальные события постепенно вытеснит иллюзии, и он начнет, по крайней мере, адекватно реагировать на события текущие.

– Спасибо, Павел Семенович, – пожал ему руку следователь.

– Вам было всё понятно из его речи?

– Да, практически все кубики встали по своим местам.

– Вот и замечательно. Чуть дальше направо по коридору стол дежурной, и Женя вас проводит к выходу.

– Спасибо, доктор, – Иван также обменялся с ним рукопожатием, и они вышли из палаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Прокопенко достал из нагрудного кармана блестящий плоский предмет и нажал одну из кнопок на его верхней панели. Иван догадался, что это был цифровой диктофон.

– Привычка, – пояснил Игорь Анатольевич извиняющимся тоном, – авось пригодится.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Иван, и они пошли вдоль коридора к общему залу, где за столом сидела медсестра Женя, склонившись над учебником по парапсихологии.

– Мы закончили, – сказал следователь, – как бы нам теперь отсюда выбраться?

– Это намного сложнее, чем попасть сюда, – улыбнулась девушка и повела их к выходу.

– Как знать, как знать, – пробормотал Иван.

За воротами учреждения они оглянулись по сторонам: ни автобусов, ни машин, только дежурный УАЗик одиноко дожидался их возвращения.

– Ну что, Иван Сергеевич, теперь нам с тобой всё предельно ясно и понятно, не так ли?

– Я думаю, да. Камова ловко сыграла на болезненных переживаниях парня. Он еще и демонами озаботился, судя по его замечаниям.

– Три «шестерки» – он даже номера своего автомобиля сменил на три «девятки», после того как перекрасил его в черный однотонный цвет. А что там в его мозгу еще творится – одному Богу известно. Завтра позвоню с утра Светлане, успокою. Девочка переживает.

– А ты знаешь, я, кажется, понял, что ей помогало… охмурять людей. Глеб в какой-то момент упомянул про завораживающую воронку, которая уносит сознание в никуда, помнишь?

– Да, и что?

– На компьютере брата заставка – ну прямо точь-в-точь под эти описания. Я на неё сам посмотрел пару минут, а потом оказалось, что дремал целых полчаса.

– Да ну?

– Точно! А при современных технологиях перекачать такую штуку с компьютера в телефон, наверно, вообще проблем не составляет.

– Это правда. Так, говоришь, прямо-таки вырубило на полчаса?

– Да.

– Слушай, хорошая штука. Иногда вместо обеда полезно так расслабиться, как считаешь?

Иван рассмеялся.

Они сели в машину и отъехали от высокого каменного забора.

На улицах царила ночь.

25

Встречный ветер трепал ей волосы и обжигал кожу, брызги волн захлестывали лицо, и порой ей казалось, что она вот-вот захлебнётся, но это скольжение по воде доставляло ей такое неимоверное удовольствие, будоража адреналином кровь, что Вероника готова была, после короткого отдыха на берегу в баре, вновь и вновь брать в свои хрупкие ладошки жесткий поручень и опять улетать с ним в море. Патрик неизменно оставался на берегу, с улыбкой наблюдая за ней в бинокль из тени, сидя в шезлонге, над которым был водружен огромный солнечный зонт.

На пляже с утра всегда было немало отдыхающих и просто любопытных, желающих поглазеть на прелести жизни. Вероника ощущала себя королевой на этом берегу, на которую неизменно обращали внимание и причмокивали мужчины всех мастей. Ей это было приятно, но и смущало тоже, поскольку Патрик осознавал привлекательность своей жены и всячески скрывал свою нервозность каждый раз, когда откуда-то со стороны неслись реплики на французском, испанском или итальянском, смысл которых он не мог понять, но о содержании догадывался, также как и том, что эти фразы предназначались для Ники. Ей он ничего не говорил, и она делала вид, будто так и надо, что всё это в порядке вещей, но подсознательно чувствовала его напряженность и думала про себя, что нельзя доводить его до белого каления и стоит, наверно, присмотреть более закрытый купальник.

Ближе к полудню солнце уже палило нещадно, а на белый песок невозможно было ступить голой ногой – он моментально обжигал. Высокие пальмы не давали практически тени, а под зонтом сидеть Патрику, в конце концов, наскучило. Они решили, что пора немного передохнуть в живительной прохладе гостиничного номера, а затем уже и пообедать.

Войдя в комнату, Вероника с порога одним кошачьим прыжком достигла постели и раскинулась на ней, позволяя Патрику ласкать себя взглядом. Он замешкался у двери, глядя на неё в нерешительности.

– Дорогая, я забыл купить газеты. Схожу вниз и назад, не скучай – сказал он, улыбнувшись, и вышел.

Её тело расслабляла приятная истома от физической усталости, и ничего не хотелось делать. Она достала из кармашка пляжных шортов свой маленький сотовый телефон и стала перечитывать сообщения.

Света Домина в своём репертуаре: ха-ха, ура-ура, давай-давай – она в этом вся. Пишет, что Глеб работает в городской администрации в комитете по молодежной политике. Сам Глеб так и не ответил, а её сообщения вернулись назад с пометкой, что доставить их в настоящее время не представляется возможным. Наталья Викторовна спрашивает, как дела с местными туроператорами, когда она планирует заняться делом и передала ли ей мама известие про завещание. На вопрос Вероники, откуда она знает про завещание, её бывшая директриса написала, что к ней в офис приходил какой-то сотрудник (Вероника поняла так, что это был сотрудник из фирмы Бориса) и оставил сообщение об этом.

На следующий день ближе к вечеру Вероника позвонила всё-таки Наталье Николаевне. Та, как всегда, была предельно сдержана и практически лишена всех эмоций. В ответ на новость от Вероники, что она звонит ей из Майями, кадровичка поздравила её с этим важным событием в карьере и поинтересовалась, как там погода – ну не чучело ли? Нашла о чем спросить! Вероника всегда подозревала, что та не ровно дышит к Борису и недолюбливает её, но ей было плевать на переживания и домыслы старой клячи. В их разговоре она спросила:

– У вас нет для меня никаких известий?

На что Наталья Николаевна ответила:

– Мы передали вашей маме, что Борис Сергеевич оставил завещание. Мы обнаружили его в одном из банковских сейфов по чистой случайности.

– Да? А мне сказали, что ваш человек приходил ко мне на работу в «Парадайз».

На другом конце было некоторое секундное замешательство, а затем Наталья Николаевна ответила:

– Действительно, мы посылали Игоря Анатольевича – это наш новый водитель – на вашу работу. Мы ведь не знали, что вас нет в городе.

– Да, правда, я никому толком не успела сообщить – всё так быстро произошло.

– Случаются в нашей жизни перемены. Надеюсь, для вас они к лучшему.

– А-а… Наталья Николаевна, а вы сами видели это… эту бумагу? Я к тому, что… вы же понимаете, что для оформления документов мне придется вылететь из Штатов, а это, по правде говоря, совсем некстати. И мне, конечно же, хотелось бы быть уверенной на все сто, что всё это не является какой-нибудь нелепой ошибкой.

– Я уверена, что если вы оставите свой почтовый адрес, то на него будет выслано официальное уведомление. Честно говоря, я не вникала в эту процедуру, но мне представляется, что порядок должен быть именно таким.

Вероника продиктовала ей адрес Патрика Бауэра в Питсбурге.

– Я постараюсь помочь вам, Вероника, – на прощание сказала Наталья Николаевна.

Но Вероника не была уверена, что кадровичка свяжется с нотариусом и передаст ей её новый адрес в Штатах, хотя прекрасно знала, что профессиональные качества Натальи были вне всяких сомнений, и она переслала адрес еще и своей матери, попросив подтвердить, когда уведомительное письмо на её имя будет отправлено в Питсбург.

От нечего делать она еще раз отправила сообщение Глебу:

«Привет, как дела, как жизнь?»

К её удивлению, ответ пришел почти тут же:

«Ника, рад получить от тебя сообщение. У меня всё хорошо. Как ты?»

Она в задумчивости перечитала текст. К этому времени, если Глеб не сел на иголку или не спился, его мозг должен функционировать по определенной программе. Этот ответ не давал ей возможности определить, в каком состоянии он находится в данную минуту. Она нажала на клавишу «Вызов абонента», намереваясь услышать его голос, и стала ждать. Послышались гудки – линия была свободна.

В этот момент вернулся Патрик с кипой газет, и она бессознательно отменила разговор на втором гудке вызова, хотя знала, что её муж по-русски понимает только «любить» и «жрать», а также еще парочку слов, которые в его исполнении её неизменно веселили и приближали на мгновение к родине. Но в его присутствии она не чувствовала себя достаточно раскованной для серьезного разговора с Глебом.

– Я уже истосковалась, куда ты пропал? – встретила она мужа лучезарной улыбкой.

– И чем же ты занимала себя в эти три минуты? – спросил Патрик, присаживаясь на край кровати.

– Перечитывала письма из дома, – ей всегда легко давалось говорить правду, как ни странно.

– Ты скучаешь?

– Чуть-чуть, – Вероника показала ему сложенные пальчики, и он поцеловал их.

В этот момент её телефон сообщил, что пришло сообщение. Она взглянула на дисплей – оно было от Глеба.

– О’кей, я пойду пролистаю новости на террасе, пока ты будешь сплетничать со своими русскими… как это… бабУшка, – он сказал последнее слово по-русски, поставив ударение в середине, согласно ритмике английского языка, и её это позабавило.

Она посмотрела, как он вышел на широкую тенистую террасу через широкую балконную дверь, а затем с интересом раскрыла сообщение от Глеба. Он писал:

«Ты звонила? Я сижу на конференции – скукота, говорить не могу, но молча пообщаться – ОК».

Судя по всему, он в рабочем состоянии. Она уже знала, что ему написать, и быстро набрала текст:

«Ты собираешься ко мне в гости?»

Его ответ, пришедший только через минуты две-три, в течение которых она в нетерпении ерзала по простыням, не внес, однако, какой-либо ясности:

«А ты меня ждешь?»

«Я скучаю!» – написала она.

«Но я же только устроился на работу, а ты только вышла замуж».

«Это было необходимо, ты же знаешь».

«Мне незачем сейчас ехать».

«Тогда приеду я».

«Не говори глупости, а то я начну ждать».

«Через три месяца».

Через три месяца исполнится ровно полгода со дня смерти Бориса, и завещание должно вступить в законную силу, если его родственники не предъявят встречные требования.

Ей показалось из его ответов, что за то время, что она не видела его, Глеб повзрослел. Его ответы уже больше похожи были на реплики взрослого мужчины, а не избалованного ребенка, каким она его всегда воспринимала. Что ж, ему только плюс.

«Ты правда приедешь?»

«Я надеюсь, если ничего не изменится. Как Люцера?»

Это был провокационный вопрос, и от ответа на него во многом зависело её окончательное решение по поездке домой. На этот раз молчание Глеба затянулось до семи минут. Она допускала, что в его сознании могут и должны происходить определенные процессы, которые спровоцирует упоминание этого имени. Краем глаза Вероника наблюдала за Патриком, который увлеченно читал бизнес-дайджест, удобно устроившись в раскладном кресле. Наконец от Глеба пришел ответ, прочитав который, она облегченно вздохнула:

«Ты мне снишься каждую ночь. Мне пора, целую».

«Аналогично», быстро набросала девушка и отправила сообщение.

– Дорогой, а не пора ли нам чего-нибудь перекусить? – громко сказала она, обращаясь к мужу.

Он обернулся. На её лице сияла счастливая улыбка.

– Твои бабУшка о’кей, я вижу?

– О’кей, о’кей, а я голодна, как десять бабУшка!

– Тогда идем скорее, только накинуть нужно на себя что-нибудь, – сказал Патрик.

– Конечно, дорогой, и галстук не забудь, – она часто подзуживала его за академический консерватизм, который был присущ скорее британцам, а здесь, в Америке, представлялся ей смешным и нелепым, особенно в соотношении с его габаритами. Но Патрик не обращал внимания.

Он был уже взрослый мужчина, и ей это импонировало.

***

Прокопенко был уверен, что сеанс общения с Вероникой прошел гладко и без задоринки.

Глеб помогал им, насколько было возможно: терапия, наконец, начала приносить результаты. Боровиков отмечал, что временами сознание пациента еще путалось, но он уже научился разграничивать внушенную иллюзию, приукрашенную собственным воображением, и реальную действительность. Головные боли еще мучили его временами, но они уже не были такими интенсивными, как некоторое время назад.

Светлана навещала его почти каждый день. Она с радостью подметила, что круги вокруг глаз Глеба, которые так пугали её раньше, исчезли без следа, и он стал набирать вес; она даже шутила, что скоро у него уже будет «зеркальная» болезнь, во время которой он, бедняга, сможет справляться о состоянии своего тела ниже живота только с помощью зеркала, не иначе. Глеб улыбался и твердил в ответ любимое выражение Никитича: не дождетесь. Ему было приятно видеть девушку возле себя: она успокаивала его и внушала уверенность, что всё будет нормально, что все недоразумения, возникшие между ними в последнее время, были лишь следствием интриг Камовой и его прогрессирующей депрессии, приправленной психотропными препаратами, которыми она его пичкала. Глеб не уточнял, каким образом Веронике удавалось подсунуть ему таблетки, а Светлана не спрашивала, хотя её порой очень сильно задевало, что Глеб на какое-то мгновение всё же потерял контроль над собой и возникшей ситуацией. Но она видела, что он и сам сильно переживал по этому поводу, а излишние волнения ему сейчас были совершенно противопоказаны. Скоро он уже должен был переехать опять домой, и они условились, что на этот раз наступит уже их очередь жить на даче, благо место позволяло, а Светлане не доставит больших хлопот ездить на работу каждое утро на электричке.

Днем он почти постоянно находился на воздухе, вдали от всех прочих постояльцев, перебирая в голове события последних месяцев. Ему необходимо было для себя найти рациональные ответы на множество вопросов, связанных с его поведением, иначе он не сможет спокойно жить дальше. Павел Семенович советовал ему не напрягать свой мозг и воображение, пытаясь понять, каким образом он, например, воспринимал известный брэнд сотового оператора не иначе как LiveD-Devil, а в своей обновленной после ремонта «десятке» видел «Лексус» – это игра нашего мозга, силу, глубину и возможности которого человечество на сегодня не постигло и на сотые доли процента.

Тогда Глеб спрашивал его:

– Но я же видел собственными глазами целую банду таких же, как я… дураков, которые варились в собственных грехах под надзором наложницы самого Дьявола – и это же самое я видел на фоновой заставке телефона, это было реальным!

– Друг мой, реальными были ваши переживания от совершенных грехов, ваша совесть подсознательно восставала против творимого беспредела, а воображение всего лишь трансформировало эти переживания, придавая им видимые образы людей, страдающих точно также, как и вы, и источник этих страданий – соблазн в образе прекрасной обнаженной девушки. Человек в любом случае и на любой стадии своего развития всегда оставался представителем фауны: в нас есть инстинкты, которые никто не отменял. Поверьте, Фрейд во многом был прав, когда упрощал систему жизненной мотивации индивида до двух основных, так сказать, страстей: секс и насилие. Другими словами, человек изначально запрограммирован на продолжение рода, а для этого ему нужно бороться – за территорию, за пищу, за предмет своего вожделения. Это и есть жизнь в примитивном аспекте, и от неё никуда не деться.

– Доктор, но мы же цивилизованные люди!

– Вы действительно так думаете? Это в современномпонимании. Но каждой эпохе присуще такое заблуждение – когда во времена инквизиции людей жгли на кострах, то тоже полагали, что это во благо цивилизации. Всё относительно. Прогресс – это лишь оболочка, прикрывающая сущность, и она тоже необходима, чтобы мы могли договариваться, а не дубасить друг друга каждый раз за кусок хлеба или либидо. Да и, согласитесь, в комфорте жить куда приятнее, чем в пещере высекать огонь – говоря о цивилизации.

– Где же тогда Бог?

– А это как раз и есть те ваши переживания, которые подсознательно тормозили процессы, навязываемые извне чужой волей – с материалистической точки зрения, конечно. Вас же не в пещере вырастили, в конце концов, а, как вы говорите, в цивилизованном обществе, где, слава Богу, уже различают, «что такое хорошо и что такое плохо», а эти понятия, заметьте, прописаны были в Библии более двадцати веков назад.

– Но Вероника тоже выросла и воспиталась в таком же обществе – цивилизованном, по нашим меркам.

– Всегда есть риск патологии, или, как говорят богословы, вмешательство Дьявола. Я не педагог, но могу с уверенностью утверждать, что её поведение было обусловлено определенными ошибками в воспитании. Человек, взращенный в страхе перед нарушением общепринятых этических норм поведения, никогда не украдет, не убьёт, не возжелает жены ближнего – таких нас большинство, это же очевидно, иначе человечество погибло бы в хаосе и братоубийстве.

– Наверно, для меня это сложно, Павел Семенович – перенести такие заключения на собственную башку.

– Отнюдь. Наше поведение, сознательное или бессознательное, всегда – в каждом отдельном эпизоде жизни, в каждом поступке и даже слове и жесте – основывается частично на генетически заложенных мотивах; но в основном на том, что нам было привито с раннего детства: как вели себя наши родители в той или иной ситуации, каково было их отношение к тем или иным событиям, а мы лишь подсознательно в течение жизни воспроизводим всё это. В раннем детстве мозг – как губка, впитывающая в себя информацию.

– А мне частенько приходилось слышать еще в школе, как чья-нибудь мамаша говорит: я тебя, мол, не таким воспитывала, а ты вон чего вытворяешь.

– Это самообман, попытка снять с себя ответственность. Родители всегда пожинают плоды своего собственного творчества в виде готовых детей, когда тем стукнет уже под двадцать, а то и раньше. И так из поколения в поколение, по спирали: каждый виток всё выше и выше, глядишь, скоро и к идеалу приблизимся.

– Как скоро?

– Скоро – это по вселенским меркам. А спираль-то во Вселенной бесконечна.

– Химера, – отвечал Глеб, но ему нравилось такое общение с Боровиковым: тот никогда не навязывал своего мнения, а лишь доступно высказывал собственные соображения, дескать: хочешь – принимай, не хочешь – имей свои, а не имеешь – так сиди и молчи в тряпочку, не раздражай окружающих своим скептицизмом. По большей части, Глеб так и делал.

Дни пролетали за днями, и ему не терпелось уже покинуть эти гостеприимные стены. Постепенно Игорь Анатольевич ввел его в курс всех событий, невольным участником которых он стал. Глеб знал, что уже состоялось предварительное судебное слушание дела, по итогам которого он был признан освобожденным от соучастия в обоих преступлениях. Это его и радовало, и огорчало одновременно: он бы и вообразить себе не посмел еще полгода назад, что упоминание его имени в связи с подобного рода событиями даже теоретически возможно. Вот ему и наука – от сумы да от тюрьмы не зарекайся. В отношении же Вероники он ничего не мог себе сказать – сам виноват: на чужой каравай рот не разевай, не есть ли это народное иносказание более категоричного «не возжелай…»? Глеб попросил однажды Светлану принести ему Библию, и потом порой он подолгу сидел под «своим» деревом, находя удивительные параллели в этой древней книге с современной «цивилизацией».

26

Конец августа выдался солнечным и лишенным того изнурительного зноя, который выматывал всех на протяжении всего июля и первых недель последнего месяца лета. В воздухе уже чувствовалась та первая свежесть, после которой уже кажется, что осень вот-вот да и начнет сбрасывать с деревьев постаревшие листья, а забуревшая трава сама пригнется к земле в ожидании своего ежегодного перерождения.

Глеб вышел из дверей больницы и тут же поймал в свои объятия Свету, кинувшуюся ему навстречу. Рядом стоял Ромка, неловко переминаясь с ноги на ноги.

– С возвращением, что ли, бедолага, – сказал он, обнимая друга, – ты прям как из тюряги – только толстый и заплывший, смотреть больно на тебя.

– Ничего, привыкнешь,– ответил Глеб, улыбаясь.

Они планировали заскочить на часик домой, а затем уже отправиться за город, где их ждали старшие Бесчастные. Глеб подошел к серебристой Ниссан-Санни, которую его отец купил вместо проданной черной «десятки», и критически осмотрел от бампера до бампера – на ней теперь по доверенности ездила Света. Как ему не было жаль расставаться со своими водительскими правами, но это была лишь маленькая толика от того, что он мог бы в реальности заплатить за все свои злоключения последних месяцев, и он рад был уже в глубине души отделаться только лишь этим и остаться в итоге при трезвом уме и твердой памяти – как, оказывается, немного человеку надо для спокойного счастья. Глеб с удовольствие вдохнул в легкие свежий воздух полной грудью и ощутил все запахи свободы – свободы от никотина, от миллионов, от вероник и даже от нервного напряжения на дорогах.

– Поехали? – спросила Света.

– Ты уже умеешь? – недоверчиво посмотрел он на неё.

– Ты ж сам меня учил – вот как научил, так и повезу, а дальше уже пеняй на себя.

– Ромка, ты с нами? – обернулся он к другу.

Никитин яростно замотал головой:

– Нет, брат, я хоть и экстремал, но не до такой степени. Я уж сам как-нибудь, на своей. Да у меня еще и работы – через край, так что на выходных только ждите, не раньше.

– Ну ладно, спасибо, что пришел!

– Святое дело, счастливо, – Рома, помахав им на прощание, направился к своей Королле, припаркованной чуть поодаль, так что Глеб её поначалу и не заметил.

– Что ж, Цветик, погнали… наши городских, – с этими словами он открыл дверцу со стороны пассажирского сидения и сел в машину.

Светлана села за руль и уверенно тронулась.

– Пристегнись, – напомнила она Глебу.

Он скептически пощупал ремень безопасности и ответил:

– Нет уж, Цветик, у меня теперь на ремни аллергия.

***

Самолет из Лос-Анджелеса сел по расписанию.

Иван стоял перед широкой стеной из стекла и алюминия, глядя на площадку, запруженную авиалайнерами. Он не хотел сейчас встречаться с убийцей своего брата. Он непременно встретится с ней, но не сейчас – у него еще будут время и возможности. Игорь Прокопенко ждал её внизу в компании своих коллег, и этот этап операции, можно сказать, уже практически завершен. Теперь впереди следующий – он должен был добиться, чтобы деньги со счетов Камовой поступили назад в компанию, откуда так бесславно ушли.

Он почему-то не сомневался, что всё выйдет как нельзя лучше. В современном мире используются современные методы убеждения, и не факт, что они кому-то понравятся – в данный момент его интересовал только результат, и он его был намерен добиться.

Юридического осуждения Вероники ни ему, ни его брату было недостаточно.

Она глядела в иллюминатор. Там была её родина, там был её дом. Там же были и воспоминания, которые упрямо лезли ей в голову, как она ни старалась их прогнать, и даже аутотренинг не в силах ей был в этом помочь. Патрик сидел рядом, насвистывая что-то под нос – он настоял на том, чтобы сопровождать свою супругу в её поездки в Россию.

Когда по внутренней связи по салону пассажиров пригласили пройти через терминал к выходу, Вероника на секунду замешкалась: тяжелое чувство безысходности вдруг мощной волной накатило на её сердце, но она встряхнула головой, убеждая себя, что всё будет в порядке, и меньше чем через месяц она вновь вернется к своему занятию по поиску приемлемого варианта их будущего жилища во Флориде, на лазурном побережье, среди пальм и беззаботных людей.

Пересекая порог выходного люка авиалайнера, она покинула территорию Соединенных Штатов.

На этот раз навсегда.

Домик Бесчастных мало чем выделялся на фоне всех остальных: кирпичный, с деревянной мансардой наверху вместо крыши; там же была еще одна комната, которую Глеб в детстве использовал в качестве командного пункта во время своих детских войн. Старенький шифер местами требовал уже замены. Глеб уже год собирался помочь отцу с ремонтом, но все руки не доходили.

Светлана сразу забежала в дом, а он решил пройтись по участку – не там, где были посадки овощей и фруктов, а где еще желтела россыпями облепиха, и виднелись из-за её высоких кустов низенькие заросли малины. Он подошел к невысокому дереву, которое, он помнил, и до плеча его не доставало, а теперь ему пришлось встать на цыпочки, чтобы сорвать желтую упругую ягоду с самой высокой веточки. Шипы защищали плоды от варварского вторжения, и он слегка оцарапал руку, но лишь улыбнулся при этом – он был рад, что может ощущать прикосновение природы, что ветер играл в его волосах, а из домика неслось:

– Глеб, ты где? Глее-еб!

За забором почти осенний ветерок гнал по дорожной колее пыль, одинокие листья и кусочки компоста с соседних участков. Отдельные травинки тормозились у прямоугольного белого предмета, безучастно лежавшего на обочине у соседской калитки. Ветерок не мог его перевернуть или хотя бы сдвинуть с места – эта пачка от сигарет, по всей видимости, была не пуста, оброненная кем-то впопыхах.

Августовское солнце лениво играло на переливающихся под тонкой прозрачной оберткой буквах на чистом белом фоне, образовывавших простое английское слово – NEXT.

– Иду! – отозвался Глеб и бегом направился к своим…