Текст книги "Бенефис дьявола"

Автор книги: Дмитрий Чарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Он вышел из машины, мягко закрыв дверь, и пошел к подъезду. Его автомобиль безмолвно проводил его, дважды мигнув габаритами вслед, вставая под охрану сигнализации. Глеб бегом, через две ступеньки, поднялся на четвертый этаж и собирался уже позвонить, как вдруг дверь отворилась, и на пороге появилась Вероника, одетая в своё белое полупальто.

– Ой, – от неожиданности она вздрогнула и выронила ключи, которые Глеб, нагнувшись, поднял с пола и протянул ей.

– Привет, – сказал он, – собралась куда-то?

Она, оправившись от сюрприза, ответила:

– Да, в гости. А ты что тут делаешь?

Он помялся и ответил неловко:

– Слышал, что у тебя… несчастье. Подумал, может, помочь чем?

– Спасибо. Чем тут поможешь? Я к маме решила временно переехать, вот как раз собралась.

– Так я тебя могу подвезти.

– Было бы здорово. Но она далеко отсюда живет.

– Тем лучше, будет время пообщаться.

Девушка заперла дверь, и они спустились вниз к машине, по ходу перебрасываясь ничего не значащими фразами о работе. Увидев автомобиль, Вероника подозрительно прищурилась:

– Это твой экипаж?

– Мой. Что-нибудь смущает?

– Глеб, от тебя иногда странные штуки исходят, особенно в последнее время.

– Ты имеешь ввиду что-либо конкретное, или так, вообще? – спросил он, открывая для неё дверь и помогая сесть в салон автомобиля. Про то, где сейчас Светлана, она не поинтересовалась, и это его приободрило.

– Да вот, например, вчерашний ваш ужин. Вы там раньше не появлялись. Теперь эта карета.

– Ну так сколько ж можно на телеге ездить? – улыбнулся Глеб.

– И этот… запах, – девушка повела носиком по салону. – Это, случайно, не...?

– Это Джил Сандерс, – он достал из бардачка матовый флакон и протянул ей.

Она открыла его и поводила перед лицом. Потом нагнулась к Глебу, тоже втянув воздух и проговорила как бы про себя:

– Да, запах похожий.

– Нравится? А в чем, собственно, дело-то? – Он завел машину, и они тронулись. – У меня тут, кстати, и бомжики иногда катаются, может, и ими пахнет? – Он рассмеялся.

– Какие бомжики?

– Да самые настоящие. Сегодня еду из салона, тут он стоит, голосует на обочине. Я подумал, почему бы не подбросить парня. Куда, спрашиваю? А он, типа, да я ошибся, да извини, брат, туда-сюда…

– И что?

– Посадил его, чуть ли не под дулом пистолета, – Глеб усмехнулся, – отвез к речке – у них там банный день сегодня.

– Так холодно же.

– Для них после зимы это Африка!

– А ты филантроп, прямо не ожидала, или наврал всё? – она с улыбкой посмотрела на него.

– Немножко. Но, с другой стороны, делай людям добро, и оно к тебе вернётся, разве не так?

– Ты сам веришь в это?

– Хотелось бы. Я вот сейчас тебя отвезу, а в следующий раз уже будет твоя очередь мне помочь.

– В чем же ты нуждаешься? – девушка откинула с лица белокурую прядь выбившихся волос.

– В тебе, – серьёзно ответил Глеб.

Она недоуменно на него взглянула. Он продолжал:

– Например: ухожу я из офиса по своим делам, а ты меня всегда можешь подстраховать!

Вероника рассмеялась:

– А я подумала, было…

– О чем подумала? – он мягко коснулся её колена, как бы невзначай, переключая автоматическую коробку передач, которая вовсе и не требовала этих манипуляций.

Вероника не отстранилась. Она повернула лицо к окну и тихо проговорила:

– Ты сильно изменился за последние дни.

Глеб принял это как поощрение, и положил ладонь на её ногу, такую тёплую и нежную, чуть выше колена, не отрывая взгляда от дороги.

– В лучшую сторону? – поинтересовался он. Его пальцы непроизвольно стали поглаживать бархатистую кожу, постепенно продвигаясь выше по её бедру и смещаясь к центру – туда, где он мог почувствовать её женское начало, такое неприступное и желанное все эти месяцы, когда на его пути возникали то Света, то Борис, то его собственная нерешительность. Глеб притормозил у обочины, не снимая руки с её тела, и всем корпусом повернулся к ней, дотронувшись до самого интимного, пытаясь одновременно поцеловать её в шею и в ушко, притянуть к себе, распахнуть её пальто и добраться до груди, которую она бесстыдно демонстрировала ему вчера вечером и которую он хотел сейчас сильно сжать в своей ладони – так сильно, чтобы она вскрикнула и прикусила до крови губу. Вот оно, к чему он так долго стремился – вот Вероника сидит перед ним, в его власти, всегда такая гордая и неприступная, а теперь готовая раздвинуть для него свои прекрасные ножки со словами: Глеб, возьми меня, возьми меня грубо и жестоко… А вместо этого он услышал её спокойный и безучастный голос:

– Глеб! Ты же понимаешь, как мне сейчас непросто? Перестань, Глеб, я не в том настроении, чтобы… чтобы…

– Чтобы – что?

– Чтобы начинать что-то сначала!

Глеб убрал от неё руки и отстранился. В его груди всё кипело, внизу живота болезненно ощущалось стальное напряжение, но её явное равнодушие к его пылающей страсти не позволяло ему и дальше продолжать в том же духе, не нанося собственному достоинству еще большего ущерба. Они помолчали некоторое время. Наконец он произнёс:

– Извини. Я хотел развеять тебя как-нибудь. У меня не было намерения обидеть тебя, Ника.

Она поправила волосы и посмотрела на него с удивлением:

– Меня никто не называет Никой, кроме родителей и… Бориса.

– Можно, я тоже буду?

Она пожала плечиками:

– Если хочешь…

– Послушай, тебе необходимо развеяться. Давай съездим куда-нибудь?

– Прямо сейчас?

– Можно и сейчас.

– Сейчас меня ждёт мама, она очень переживает, и я, честно говоря, тоже хочу побыть дома. Я уже так давно там не жила! А, знаешь, иногда очень хочется снова стать маленькой девочкой, без всяких проблем и забот, и даже мыслей.

– Странно. А я только-только освободился от этого, отвёз своих на дачу за город. И мне совсем не хочется их обратно домой, – он усмехнулся, – прямо-таки парадокс!

Она взглянула на него с лёгкой улыбкой и спросила:

– А что Светик делает?

– Наверно, ужин готовит, – нехотя ответил он.

– Ну вот, видишь, она тебя ждет, и ей тоже хочется побыть с тобой вдвоём.

– А мне хочется побыть с тобой вдвоём!

– Глеб, в чем у тебя проблема? Я за тобой такого… напора раньше не замечала.

– Только не говори, что тебе безразлично. Пожалуй, я в это не поверю.

– Мне не безразлично, но ты меня пугаешь, – она смотрела на него пристально. – Не помню, чтобы ты раньше делал такие заявления.

– Раньше ты не была… свободна.

– Ты хочешь сказать, что вчера я не была свободна, а сегодня уже – наоборот? Ты и впрямь считаешь, что так бывает?

– Я считаю, что всегда кто-то должен быть первым. И если им буду не я, то, значит, кто-то другой.

Вероника покачала головой, удивляясь его наивному цинизму:

– Глеб, но это же абсурд!

– Что ты имеешь ввиду? Я не могу быть первым?

– То, что ты сейчас заявляешь. Ты буквально хочешь ко мне занять очередь, что ли? Я, выходит, как… как кружка пива, за которой постоишь и возьмёшь – так, что ли? Или ты думаешь, что вот ты такой весь супер из себя подкатил, и я должна раздвинуть ноги и умолять тебя о чем-то, или как?

– Ты сейчас говоришь о сексе?

– Я сейчас говорю о себе – я человек ведь, Глеб, и я также люблю и также ненавижу, как и все вокруг. Почему, блин, ты на меня смотришь, как на машинку Зингера?

– Да успокойся! На вот, гороскоп почитай, – он кинул ей на колени свой телефон, который она в запале автоматически отложила в нишу между сиденьями.

– Ты начал всё это, и я хочу, чтобы всё было предельно прозрачно! Или слабо тебе было прямо в лицо мне сказать: Ника, я тебя хочу, но боюсь признаться, потому что у меня… член маленький. Слабо? Что ж ты за мужик тогда? Тоже мне, ещё в любовники набивается! И поверь, размеры тут не имеют значения.

Он снова выехал на дорогу, криво ухмыльнувшись, ответил:

– Я слышал, что ты и не так можешь выражаться.

Вероника, успокоившись также быстро, как и впав перед этим в истерику, устало произнесла:

– Прости, я не должна была всего этого говорить. Нашло что-то. Борис еще в… не похоронен, а ты ведешь себя… А как, собственно, я еще выражаюсь?

Глеб подумал, что сказал лишнее. В обычной обстановке Вероника не позволяла себе крепких высказываний.

– Ну… многие женщины… когда это… в разных ситуациях, в интимной обстановке… знаешь… – он сделал неопределённый жест рукой.

– Ты ж говоришь, что слышал?

– Я не так выразился. Ладно, забудь. Ты меня тоже… хорошо на место поставила.

Она задумчиво глядела на дорогу.

– Мне всё чаще кажется, Глеб, что ты что-то не договариваешь.

Он выдохнул:

– Ну, в общем, ты права.

– В чем я права? Насчет размеров, что ли? – она улыбнулась, глядя на мелькающие кустарники вдоль дороги. Её забавляла эта игра и его наивность.

– Нет, что… я тебя хочу. Давно уже.

– Это понятно было всем, кроме Светы Доминой. Но ты не договариваешь что-то совсем другое. И на меня постоянно давит ощущение, будто что-то не сходится. Хотя, погоди, знаешь… а зачем ты мне флакон Джил Сандерс показал?

Глеб взглянул мимо девушки на трамвайные пути справа, наклонившись немного вперед, желая удостовериться, что проезд свободен, и машинально ответил:

– Чтобы сама убедилась, что это не Живанши.

В её глазах удивление начало сменяться испугом:

– Погоди… Но я ничего тебе не говорила про Живанши… И зачем мне было убеждаться в этом… а, Глеб?

Он посмотрел на неё недоуменно, и потом в его глазах она прочла понимание. Понимание того, что он действительно не мог ничего знать, если бы не…

***

Иван закрыл за собой дверь в номер. Это была небольшая комнатка с окнами, выходящими на центральную часть города, которая терялась за соседними постройками. Он поставил сумку с вещами в тесной прихожей, повесил на вешалку плащ и подошел к окну, чтобы задернуть штору. Где-то вдалеке поднимался к небу черный и широкий столб дыма: горит что-то, подумал он безучастно и отгородил себя тонкой шелковой занавеской от чужих проблем, переживаний и волнений.

Наконец-то он остался один. Иван пожалел, что выпил сегодня. Чувства его обострились до предела, он еле сдерживал себя в ритуальном салоне, чтобы не поддаться нахлынувшим воспоминаниям и эмоциям в присутствии Наташи. Ему нельзя было сейчас раскисать и расслабляться, впереди еще было много дел: нужно переговорить со следователем, нужно переговорить с косметологом в морге, а потом предстояло выдержать церемонию прощания, которую назначили на утро послезавтра, а затем несколько часов в поезде под мерный и равнодушный стук колёс. Он уже позвонил домой и предупредил, что приедет к вечеру, и мать настояла, чтобы Борис провёл ночь дома, а отпевание и погребение провести уже на следующий день. Та ночь станет самым тяжелым испытанием для них для всех.

Иван сел на кровать и закрыл лицо руками. Спазмы в горле непроизвольно стали сотрясать его широкие плечи и грудь. В душе его гнездилось всепоглощающее чувство утраты, как будто частица его самого вдруг оторвалась и канула в бесконечность. И пугало, что она исчезла безвозвратно, что эта его частица, из такой же плоти и крови и даже похожими мыслями и переживаниями уже никогда не сможет обнять его по-братски, прислониться к нему щекой и с доброй улыбкой спросить: как, брат, дела? И он сам никогда уже никого не назовет свои братом, не ткнет в плечо и не припомнит хлебный мякиш на своём лбу; и отцовский бинокль всё также одиноко будет висеть на ржавом гвозде в кладовке, не раздираемый больше очередностью по-старшинству. Он мучительно пытался вспомнить их последнюю встречу, и не мог, и от этого его бесшумные рыдания становились еще более жестоким и нестерпимыми. Вот Борька с улыбкой протягивает ему завернутый пакет с подарком – он никогда не приезжал к ним с пустыми руками; вот они сели ужинать за семейным столом, покрытым маминой скатертью, и Иван, чокнувшись рюмкой с братом, поставил её на стол и, извинившись, заспешил в свой гараж, где помогал мужикам снимать двигатель со старенького «Москвича». Борис собирался провести с родителями три дня и, казалось, они успеют еще наговориться и посидеть по-семейному, но так и не получилось: Иван уехал на следующий день по делам в дальний район и проторчал там четыре дня из-за непогоды и поломки служебной «Нивы». Вот таким и запомнился ему брат: немного огорченное и недоуменное выражение лица, когда Иван, перекусив на скорую руку, похлопал его по плечу со словами «увидимся ещё».

Как же я так, убивался теперь Иван, сидя в одиночестве в пустой комнате гостиницы, ну как же я не спросил его даже про работу, про жизнь, про всё-всё-всё, какой же я эгоистичный ублюдок, Боже мой! Почему же мы не ценим каждое мгновение, почему? Мы же все ходим под прицелом, каждую минуту, не зная, какой кирпич в следующий момент может упасть нам на голову, и совершенно не ценим эти секунды, совершенно не ценим жизнь, наивно полагая, что наше время еще не пришло, а наши близкие будут всегда с нами. Когда-то происходит обрыв, так распорядилась судьба, а мы оказываемся не готовыми. Да и как можно подготовится к этому? «Знал бы прикуп, жил бы в Майями», говаривал Борис, обыгрывая, бывало, старшего брата в «тыщу». Не надо знать прикуп, подумал Иван, надо просто к людям относится, словно видишь их в последний раз, и тогда не будет потом мучительно больно от осознания того, что ты их обидел, или что не признался в чем-то, а хотя должен был, или что не простил. Или тебя не простили. «С другой стороны, посиди я тогда с Борькой у родителей, или порыбачили бы мы на следующий день – убивался бы сейчас еще больше. Это жизнь, и мы сами выбираем, как в ней приспособиться. Лишь бы не жалеть потом о своем решении, лишь бы мой выбор оказался верным. Наши мертвые многому учат нас, оставшихся жить, а мы порой не воспринимаем их подсказки, и как были сволочами бессердечными, так и остаемся такими же».

За окном уже заметно темнело, и солнце, которое весь день пряталось за тяжестью сизых облаков, уходило на покой.

Ему заметно полегчало, и он глубоко вздохнул, вытирая с глаз непривычную мокроту. Слезы незаметно проникли в дебри его давно не стриженых усов, тронутых сединой, и теперь Иван с удивлением ощутил их солоноватый привкус.

– Пойду-ка я умоюсь, – сказал он вслух и направился к ванной.

Впереди предстояли тяжелые дни, но теперь груз его горя не давил безмолвной потерянностью на грудь; Иван даже с некоторым удовлетворением почувствовал, будто он сам только что поговорил с братом и получил его благословение.

Оставалось только найти убийцу.

13

Рабочий день у них редко когда укладывался в положенные восемь часов. Как правило, дел накапливалось невпроворот, и по каждому необходимо было отчитываться: и вести, и закрывать, и сдавать в архив, и передавать в суд, а людей хронически не хватало – ну кто в наше время пойдет на скромную зарплату следователя, когда вокруг процветает жажда наживы и предпринимательства? Одна часть россиян тоннами вывозит капитал как в виде сырья, так и в натуральном виде; другая пытается прилипнуть к первой части хоть каким-нибудь боком; третья развлекает, лечит и учит детей первых двух; а четвертая старается, чтобы ни у кого из них не оказалось денег, нажитых нечестным путем, при этом её зарплата складывается из налогов третьей части населения, поскольку первые две всячески стараются избежать этой участи – оно и понятно: кому охота, чтобы их за их же деньги в тюрьму сажали? В этой круговерти Игорь Анатольевич порой чувствовал себя полным идиотом, но переквалифицироваться в охранники или библиотекари не позволяло профессиональное чувство ответственности перед той третей части сограждан, которые, в принципе, и оставляли, по его мнению, ту великую страну, в которой он родился и которую любил, порой ругая и проклиная всё на свете.

Прокопенко не был безгрешен в узком профессиональном понимании этого явления. Наверно, так бывает только в сериалах и некоторых повестях о настоящих милиционерах. По крайней мере, никто из его знакомых не мог бы кинуть первым камень в того, кто заслуживал бы этого больше их самих, ибо мы по определению рождаемся во грехе, и с тем и живём. Может, от того и печать грешников давит на нас на протяжении всей жизни, и мы только стараемся не украсть, не возжелать, не убить, и, освободившись от такого давления, может, всё повернулось бы иначе: фирмачи стали бы платить налоги, зарплаты бы не выдавались в конвертах, бомжи ночевали бы в ночлежках, а проститутки, хоть и продолжали бы грешить, но были бы под неусыпным контролем как врачей, так и государства, и все на учете, как передовые труженицы народного хозяйства.

Игорь Анатольевич еще раз внимательно перелистал страницы дела об убийстве Сидорова: фотографии, описание места происшествия, показания свидетелей, опросы некоторых знакомых убитого, бывших в ресторане в тот вечер, а также его собственная последняя пометка о невозможности приобщения к делу личного мобильного телефона погибшего, уничтоженного во время пожара при достаточно загадочных обстоятельствах, о чем он получил информацию буквально несколько минут назад. Всё сводилось к очевидным фактам: кто-то целенаправленно совершил данное преступление против данного гражданина, обладая достаточной информацией о его местонахождении и сопутствующих обстоятельствах, когда Сидоров не мог оказать должного сопротивления. В сауне отпечатков пальцев оказалось больше, чем достаточно. Это означало, что никто их целенаправленно не уничтожал. Они проверялись в настоящее время по картотеке, но ему не верилось, что обнаружится именно то совпадение, которое выведет следствие на преступника. Просто интуиция подсказывала, что здесь кроется нечто большее, чем личная месть, неприятности на работе или случайное убийство: преступник действовал нагло, быстро и очень хорошо ориентировался в оперативной ситуации; и только один человек, помимо самого убитого, мог быть уверенным, что в сауне не будет администратора, что дверь будет открыта и что Сидоров будет в беспомощном состоянии – это его спутница, милая девушка Вероника Камова.

Но каков мотив? Именно это предстояло им выяснить. То, что она пыталась направить их по ложному следу, подкидывая данные о якобы запертой двери, странных запахах… да и на телефонной трубке наверняка ничего не было – всё это лишь попытка дилетанта закамуфлировать очевидное. В данном случае очевидным для следователя представлялось её причастность каким-то образом ко всем этим событиям.

Он еще раз попытался провертеть в памяти каждый её жест, каждое слово, сказанное или брошенное ненароком, но пока не смог бы с точностью утверждать, что она лжёт. Девушка казалась очень искренней. Но, как это зачастую бывает, видимые признаки, или их отсутствие, не могут поспорить с неопровержимостью улик и фактов. Против неё же ни того, ни другого пока не было. Как и не было мотива. Но это дело наживное.

Игорь Анатольевич в задумчивости прошелся по кабинету. Последний денежный перевод на триста семнадцать тысяч с копейками с личного счета Сидорова, после конвертации в американские доллары, на сомнительный счет в Гибралтаре за якобы поставленную по контракту бытовую технику лично для Сидорова был вообще абсурдным хотя бы только потому, что был сделан открытым платежом. Ни в офисе его фирмы, ни среди домашних бумаг никакого контракта на поставку не оказалось. Да и зачем ему нужно было делать перевод, судя по времени, из ближайшего банкомата, расположенного в холле гостиницы? Камова утверждает, что он её не покидал в течение вечера, по крайней мере, до двадцати двух часов примерно, когда он отлучался в туалет. Из служащих гостиницы тоже никто не видел его у банкомата, и данные банка неопровержимы, утверждая, что из этого банкомата, как и любого другого, перевода с этого его лицевого счета не осуществлялось, а сделан он был при помощи личного портативного компьютера за его электронной подписью. Значит, кто-то сделал это за него. Компьютер оставался запертым в офисе, электронных платежных поручений не сохранилось, как будто они сознательно были удалены. Дверь в этот офис оставалась опечатанной с вечера до утра, когда её вскрыли в присутствии понятых. А деньги со счета исчезли. Вероятно, работали опытные хакеры, имевшие в своём распоряжении определенные данные, по крайней мере, номера его банковской карточки и лицевого счета, и этим уже занимается соответствующее управление. Насколько два этих события связаны между собой? Возможно, что вообще никак не связаны.

В дверь заглянул его коллега:

– Игорь, домой едешь?

– А сколько уже время?

– Да восемь почти.

– Да, уже пора. Сейчас спускаюсь.

Он неторопливо спрятал бумаги в сейф, вытряхнул пепельницу и надел куртку. Этот день не принёс прояснения в деле Сидорова, а, скорее, еще больше запутал. Завтра нужно будет обязательно еще раз встретиться с Камовой. Подписка о невыезде наверняка её заставит задуматься и занервничать, если она хоть как-то причастна к этому убийству. Брат потерпевшего не смог оказать какой-либо реальной помощи, и он был сильно расстроен. Возможно, даже потрясён случившимся.

Первое правило в их работе – определить, кому это выгодно. При отсутствии завещания смерть Бориса Сидорова автоматически принесет его родителям, брату и сестре значительное дополнение к их благосостоянию. Не хотелось бы, конечно, верить в такой поворот событий, но в его практике и такие случаи тоже не являлись редкостью.

Он уже направился к двери, когда зазвонил телефон на его рабочем столе. Для Прокопенко никогда не было дилеммой – брать или не брать трубку на выходе: раз он услышал звонок, значит, тот для него предназначался. Он подошел к столу и ответил:

– Прокопенко. Слушаю.

Это был дежурный:

– Игорь Анатольевич, дело об убийстве предпринимателя Сидорова…

– Да, что там?

– Новая информация: полчаса назад был обнаружен труп мужчины, некто Березин. По первичным признакам самоубийство.

– Так.

– При нём в кармане находилась предсмертная записка, где он признаётся в совершение убийства вчера вечером в сауне гостиницы «Палас».

– Машина есть?

– Да, внизу. Вы спускаетесь?

– Через минуту буду.

Он бегом бросился вон из кабинета. Дело принимало новый оборот.

До места, где было найдено тело, они домчались за семь минут. Мужчина полулежал-полусидел, прислонившись к дереву в маленьком сквере. Со стороны можно было подумать, что человек просто присел отдохнуть: левая рука покоилась на бедре, правая, в которой всё еще находился пистолет Макарова, была чуть откинута в сторону. На правом виске виднелось пулевое отверстие.

Квартал был не очень людным, поблизости практически не было ни игровых площадок, ни каких-либо магазинов или заведений, мимо сквера проходила объездная дорога, которая редко использовалась водителями в силу своей непригодности для нормального проезда – вся в рытвинах и ухабах. Неплохое место для сведения счетов с самим собой, подумал Прокопенко. Тут же работали криминалисты, рядом стоял участковый инспектор. Игорь Анатольевич представился, они обменялись рукопожатием, и участковый доложил:

– Труп обнаружила пенсионерка. Прогуливалась с собачкой, наткнулась на него. Вначале подумала, что мужик напился и спит, вместо того, чтоб домой идти. Хотела растолкать, но увидела пистолет и побежала домой, к телефону. Это местный бродяга, Василий Березин. Но сейчас он выглядит вполне прилично, побрился перед смертью, да одежду где-то чистую раздобыл. Может, украл.

Прокопенко поблагодарил участкового и подошел к старшему группы криминалистов. Ситуация была достаточно прозрачной: труп, пистолет, предсмертная записка на фольге от «Примы». Ничто не указывало на иные версии, кроме как самоубийство. В записке было сказано: «Я, Березин Василий Васильевич, в последнее время бродяжничал. Накануне ночью случайно забрёл во двор гостиницы «Палас», был сильно пьян и в беспамятстве избил до смерти человека. Пистолет нашел сегодня в мусорном баке и понял, что это знак».

– Да, просто и лаконично, без всяких сантиментов, – прокомментировал Прокопенко, возвращая назад листок, аккуратно упакованный в тонкую пленку.

– Завтра будут готовы результаты по дактилоскопии и баллистике.

– Понятно. А вы, случайно, не знаете, что сегодня на Гоголя произошло?

– Одна из основных версий причины возгорания – воспламенение какого-то прибора. Непонятно пока, как и что произошло. Наш коллега, Денис Воронов, который как раз был занят экспертизой по вашему делу, сильно пострадал, сейчас находится в очень тяжелом состоянии в реанимации. Он каким-то образом смог выбраться из пламени и вывалился на лестничную клетку нижнего этажа. Очень обгорел и практически задохнулся.

– Мне очень жаль. Будем надеяться, что выкарабкается.

Прокопенко попрощался и направился к дежурной машине. Похоже было, что загадочное убийство Сидорова обернулось банальным совпадением: один пропойца оказался именно в том месте и в то самое время, когда Сидорову судьба уготовила смерть, и человека не стало. Эх, Василий, и сколько вас таких еще бродит по этой земле.

На душе Прокопенко, как отклик на погоду, было мерзко и сумрачно.

***

– Заинтриговал? – спросил Глеб. На него опять нахлынуло чувство уже пережитого мгновения. Как будто они уже раньше сидели вот так вдвоём в его машине и разговаривали.

Вероника прижалась спиной к дверце, прикрыв рот ладошкой.

– Глупая, они же хотят на тебя повесить его смерть! – сказал он.

– Как? Откуда ты знаешь?

– У меня брат двоюродный там работает, – солгал Глеб, – я его сегодня и попросил разузнать подробности – что да как.

Вероника напряженно смотрела на Глеба. Неестественный блеск глаз молодого человека, его осунувшийся профиль, перепады настроения заставляли её быть настороже.

– Но почему на меня? – спросила она.

– Сама посуди: только ты знала, что вы одни внутри, только ты могла оставить дверь открытой, только ты могла дать возможность соучастнику незаметно уйти.

– Но зачем мне это?! Это же… тоже самое, что рубить сук, на котором висишь. Мы не были женаты, завещания в мою пользу он не писал…

– Ты уверена?

– Я знаю, он бы мне сказал. Но он не думал даже об этом! Ему было всего тридцать четыре. Ты думаешь о завещании?

– Но мне же не тридцать четыре.

– Какая разница? До пятидесяти это не имеет особого значения. И что теперь? Меня посадят в тюрьму? – она с ужасом смотрела на него.

Глеб выдержал драматическую паузу, как по Станиславскому, и ответил:

– Думаю, что нет.

Вероника толкнула его легко в плечо:

– Говори, что ты знаешь!

– Осторожно, мы же на дороге. Один поцелуй избавит тебя от нервного напряжения.

– Мы уже с тобой говорили на эту тему.

– Но не договорили же.

– Послушай, а как ты Свете в глаза смотреть будешь?

– Я надену темные очки.

– А я как? Тоже при её появлении буду надевать темные очки?

– А тебе-то что? Ну, поцеловалась с парнем – делов-то.

Девушка молча отвернулась к боковому окну, закусив губу. Потом произнесла, глядя на мелькающие деревья:

– Глеб, мы же не в детском саду, и спорим сейчас не о плюшевом мишке.

– Да ладно, расслабься, всё будет нормально. Я и шел-то к тебе сказать, что тип один признался уже.

Она быстро повернулась к нему:

– Да ты что?! Кто?

– Бомж один. Ковырялся в мусорке за рестораном, потом увидел, что дверь не заперта, ну и… Пьяный был сильно.

– Не тот, которого ты сегодня подвозил?

Глеб опять выдержал паузу, а потом ответил:

– Не смешно.

– И что с ним теперь, в тюрьме сидит? – продолжала Вероника, будто не замечая его обиды.

Глеб усмехнулся:

– В морге. Он сегодня умер. Оставил записку, где всё объяснил.

– Умер, – повторила, словно эхо, Вероника. – Наверно, Господь всё же есть на небе.

– Конечно, есть! Он меня к тебе и прислал сегодня, – Глеб широко улыбнулся, только улыбка его показалась ей больше похожей на гримасу из бурлящего огня в видео-ролике его телефона.

– Для меня слишком много смертей за два дня, – тихо проговорила она.

– А кто еще?

– Из знакомых, слава Богу, больше никого. Но сегодня вечером, буквально перед уходом, в новостях показывали жуткий пожар в здании на Гоголя, знаешь, там банк еще..?

Глеб резко затормозил:

– Какой пожар? В банке?

– Ты что, осторожнее! Чуть без носа не оставил.

– У меня ж там друг работает, я только сегодня к нему заезжал, – Глеб полез в нагрудной карман за телефоном, но потом вспомнил, что отдал его Веронике. – Где мой телефон?

Она подала ему трубку, и он набрал номер:

– Ромка, ты жив?

В ответ Глеб услышал вполне живой и даже навеселе голос Никитича:

– Не дождётесь! Тебя где носит? Мы тут со Светой ужин тебе приготовили, когда приедешь?

– Фу, напугал. Приеду, скоро. Ты у меня дома, что ли? А что там за пожар-то?

– Да внизу у криминалистов что-то полыхнуло. Говорят, уйма народа погибло, в основном молодые девчонки.

– А-а, ясно. Ладно, Светке привет, скоро приеду, – сказал Глеб и отключил связь. Они снова поехали.

– Мы правильно едем-то? – спросил он у Вероники.

– Правильно, – ответила она, – вон за тем светофором направо.

Они подъехали к дому, и Вероника обернулась к нему:

– Спасибо, – и поцеловала в щеку.

– Аванс принят, – сказал Глеб и по-хозяйски положил руку на её колено. – И, пожалуйста, не говори никому про того бомжа, а то подведешь моего братика, договорились?

Она махнула рукой, выскочила из машины и скрылась в подъезде.

***

После испытанного потрясения, будь то шок или стресс, как правило, наступает период ремиссии – состояние, прямо противоположное только что пережитому. Роман в полной мере ощутил на себе это: он сыпал анекдотами, острил и подсознательно всячески пытался вытеснить из себя ужас, испытанный в офисе сегодня в конце рабочего дня.

– Тебе привет, – сказал он, поговорив с Глебом.

– Он едет уже? – обернулась Света.

– Да. Сказал, по дороге облапошит пару телепузиков на сотню баксов каждого и будет дома.

– Каких телепузиков? – не поняла Света, помешивая лопаточкой в сковороде.

– Как? Ты не знаешь про телепузиков на дорогах? Они бывают или ярко-салатовые, или ярко-оранжевые, иногда с полосатыми палками для отмашки от назойливых водил, которые им деньги суют постоянно. Но от Глеба им, конечно, не уйти и не скрыться. Всё хотел сегодня спросить: где он такой аппарат оттянул?

– Это ты про что?

– Ты не знаешь? Во, блин, даёт: её крендель с новейшей супер-техникой зажигает, а она ни сном, ни духом. Правда, что не знаешь ничего?

– Он собирался обновить что-то в машине – сегодня утром мне говорил. Так он..?

Рома округлил глаза, так что из-под очков они казались блюдцами.

– Не знаю, как это у васназывается, но когда меняешь четыреста восемьдесят шестой на четвертый пень с оперативкой в полтора гека, то старый можно просто подарить в фонд беженцев из Зимбабве.

– Оттуда… из Зимбабве… сейчас бегут?

– Женщина, ты ничего не смыслишь ни в машинах, ни в компьютерах, ни в политике. Бегут отовсюду, откуда бежится – жизнь, видишь ли, такая. Это нам бежать некуда: тысяча километров вокруг не считается чужой территорией, а ты вон посмотри на китайцев – они ж похлеще цыган и кроликов, даром что ограничение на рождаемость.